| По признанию даже Прокопия, на котором нам здесь в особенности следует остановиться, Феодора, после того как взошла на трон, стала самой корректной, самой строгой, самой безупречной из женщин. 275 " Секретная История», не стеснявшаяся в избытке наделять приключениями ее молодость, не приписывает этой глубоко испорченной женщине, хотя бы малейшего поползновения на любовную интригу после ее замужества. Я отнюдь не хочу извлекать отсюда какого-либо аргумента в пользу добродетели Феодоры: верховная власть стоила того, чтобы ради ее сохранения были приняты кой-какие предосторожности, и эта респектабельность жизни быть может делает столько же чести ее практическому смыслу, как и нравственному чувству. Но, во всяком случае, черта эта тем не менее достойна замечания, и грешница – если только тут была грешница – умела в течение двадцати пяти лет давать доказательства удивительной выдержки. Каково бы ни было ее происхождение, на самом деле, она, пользуясь своею властью, весьма быстро освоилась с своим новым положением величества. Она любила и с наслаждением пользовалась различными утехами, которые ей обеспечивались верховной властью. Ей доставляло удовольствие в своих покоях Священных Палат и в своей пышной вилле на малоазиатском берегу окружать себя всевозможной роскошью и изяществом. Как женщина и утонченная кокетка, она чрезвычайно и постоянно заботилась о своей красоте 276 ; чтобы иметь лицо свежее и чарующее, она вставала очень поздно; чтобы придать цвету лица яркость и свежесть, она принимала частые ванны, за которыми следовали долгие часы отдохновения. Стол ее всегда сервировался с отменным и тонким вкусом; – она не могла довольствоваться таким плохим обедом, какой имел Юстиниан. Но тем сильнее она дорожила более видимыми удовольствиями владычества. Тогда как Юстиниан остался прост, Феодора, как истинная выскочка, обожала этикет во всей его сложности и находила удовольствие в том, чтобы доводить до крайности требования церемониала. 277 Она хотела, чтобы наивысшие сановники, являясь перед ней, повергались ниц и прикасались губами к ее ногам; она требовала, чтобы, разговаривая с ней, ее то и дело титуловали «Ваше Величество» и приказывала увольнять, как неуча, всякого, кто погрешал против малейшего обряда церемониала. Она в особенности желала, чтобы как можно чаще являлись к ней на поклон, заставляя при том тех, кто искал ее аудиенции, подолгу пребывать в унизительном ожидании 278 , «превращая, по выражению «Секретной Истории» в постыдное рабство свободный строй государства». 279 И всякое утро |
| Вокруг духовного главы общины и в помощь ему возникли общественные учреждения прежде всего для раскладки государственных податей, затем для судебного разбора семейных и вытекающих из семейных отношений имущественных дел членов общины, наконец для заведывания церквами, благотворительными суммами и учреждениями, и училищами. Сам митрополит или епископ является непременным членом административного совета при местном генерал-губернаторе или губернаторе, в котором он призван быть защитником и представителем интересов своей общины. Неудивительно, что при таком сложном и важном для христианского населения круге гражданских обязанностей духовных глав общин, обязанности эти стали у многих из них заслонять чисто духовную сторону их призвания. Несомненно, что и население дорожит архиереем, обладающим политическим тактом и проявляющим способность отстаивать жизненные народные интересы. —528— В противоположность такому взгляду на задачи деятельности духовных глав общин Смирнский митрополит неуклонно держится духовного понимания своего призвания. Для него спасение одной подвергающейся опасности человеческой души важнее всех земных интересов его многотысячной паствы. По евангельскому слову архипастырь не колеблется оставлять всё своё стадо, чтобы идти спасать одну заблудшую овцу. Таким напр. нередким поводом к проявлению пастырской ревности Смирнского митрополита представляет отношение его к случаям совращения в мусульманство. Случаи эти бывают обыкновенно с женщинами и являются большей частью почти безнадёжными, так как женщины эти, часто сомнительного поведения, совращаемые по любви или из выгоды, находятся уже, когда дело доходит до сведения митрополита, почти без исключения внутри гарема, и извлечь их оттуда для увещания и исполнения других формальностей, представляет в мусульманских странах большую трудность и чрезвычайную опасность. Припомним, что участие в подобного рода деле стоило жизни нашему Грибоедову, а в 1876 г. в Салониках французскому и германскому консулам. Непреклонная настойчивость митрополита в этих уже на вид безнадёжных делах является исполнением до конца пастырского дела по отношению к несчастной совращённой человеческой душе, но она служит в тоже время ограждением христианской общины от дальнейших на неё поползновений. |
| Поскольку в сентябре 1762 года инициатива Бестужева была отклонена, а желание отблагодарить, да и выслужиться было велико, он и поддержал тогда Орлова в его просьбе. Бывший канцлер, он знал и умел обставить дело так, чтобы придать ему политический вес и силу государственной значимости. Вскоре им был составлен " национальный адрес " , умолявший императрицу " почтить усердныя желания любезных ея подданных избранием супруга достойнаго ея царской руки " . Для реализации замысла были собраны подписи многих сановников, выявлен прецедент подобного венчания Елизаветы Петровны и графа А.Г. Разумовского, получено согласие Православной Церкви, которая, между прочим, не только не противилась, но даже поддерживала такие морганатические браки, ведь они закрывали вакантное место супруга Российской императрицы и тем самым пресекали поползновения со стороны иностранных, а точнее, инославных претендентов, пусть даже и королевской крови. Дело оставалось за Сенатом, на решение которого Екатерина почему-то и вынесла сей вопрос. Тогда-то на его заседании Никита Иванович Панин, канцлер и одновременно воспитатель наследника престола Великого князя Павла Петровича, и произнес свою знаменитую фразу о том, что императрица вольна делать все, что ей заблагорассудится, но графине Орловой не быть на престоле. Фраза, разрушившая до основания брачные притязания Г.Орлова. Одни исследователи, включая и современников всей этой истории, рассматривают данный факт как истинную причину несостоявшегося замужества Екатерины - из-за наложенного на него Сенатом официального запрета. Другие же авторы, напротив, считали, что сцена в Сенате была разыграна по взаимной договоренности с Паниным, так как полученную столь дорогой ценой власть Екатерина ни с кем делить не собиралась. Согласиться и с этой точкой зрения полностью довольно трудно, поскольку хорошо известно, как выговаривала императрица Панину за инцидент в Сенате. " Я никогда не уполномочивала этого старого интригана на этот поступок, - заявила она Панину, имея в виду Бестужева,- что же касается до вас, я вижу в вашем откровенном и честном поведении слишком много приверженности ко мне, хотя вы всегда невпопад ее употребляете " . |
| Но это зло пока, так сказать, на поверхности. Если вы читали интересную книгу о Китае г-на Пясецкого, помните тот эпизод, когда при нем в языческое капище, наполненное идолами чудовищно-безобразного вида, входит женщина: видимо она принесла сюда нужду сердца, ей хочется, как некогда Анне, излить свою душу перед Господом, но смертным холодом веет от этих безобразных чудовищ, в которых ослепленные люди воплотили идею своего Творца-Отца.... Ко всему этому присоединялось чувство страха от всего на свете: свищущий ветер, быстротекущая вода, треск низвергающихся камней, угрюмый утес, втихомолку подкрадывающийся гад, голос ревущих свирепых животных, отдающееся из углублений эхо, – все это приводило язычников в ужас и отчаяние. Кто не боится истинного Бога, тот всего боится. Говорят про одного из языческих владык Рима, что он сам себя произвел в боги и прятался под кровать при ударах грома. С этим, однако, страхом умели уживаться крайний эгоизм, жестокосердие, бесчувственность, кровожадность: здесь новые бичи погрязшего в язычестве человечества. Что же было причиною такого жалкого ослепления язычников? Надобно заметить, что языческие верования, обряды, обычаи представляют страшный хаос: истина рядом с ложью, строгое требование долга и тут же соблазнительная подачка чувственности, в истории язычества видны разные течения, действуют разные силы со стороны этнографических и бытовых условий, вообще история его только еще начинает разрабатываться. Но среди разных влияний заметно выделяется, однако, одна струя, увлекающая умы и сердца людей в свою сторону, а именно: здравые и чистые вначале религиозные идеи искажаются под влиянием разных противозаконных расположений нашей падшей и в корне испорченной воли. Разные греховные поползновения и предшествуют искажению религиозной идеи, и последуют за этим искажением... Разум уже здесь играет, так сказать, пассивную роль: не то, чтобы он не видел истины, нет, он нарочно от нее отрывает свои глаза; не то, чтобы не умел дойти до первой причины бытия и счастья, нет, он намеренно останавливается на вторых и третьих причинах. Светлый лик Божества как бы режет ему глаза. Ему хочется заменить его чем-либо не столь строгим, он пытается ввести божество в круг тварной ограниченности, хочется уверить и себя и других, что оно не непричастно нашей слабости. |
| Что же касается попыток обрисовать положительную сторону православия, то всегда они были и остаются субъективными опытами приблизиться к его пониманию. При этом чем чаще и настойчивее раздаются утверждения, что православием называется такое-то именно мировоззрение с такими-то именно особенностями, тем почти несомненнее, что здесь мы встречаемся с желанием индивидуальное освоение веры или личное мнение о ней провозгласить как нечто общепринятое и общеобязательное. Подобно тому, как истинно нерусские люди пытаются сделать принудительными для всех русских свои поползновения, выдавая их за истинно русские, но презрительно относясь к желаниям большинства, точно так же личная уверенность как в своем православии, так и в своем правильном истолковании его сущности мало дает полезного материала для точного представления о нем. Истинно русским мы вправе называть не то, что нам навязывают отдельные кружки или лица, а то, что свойственно природе русского народа, что составляло и составляет его действительную волю, его типическую мысль, его обычное настроение и пылкую мечту. Точно так же под православием мы должны разуметь не единичные опыты истолкования его, откуда бы они ни исходили и чем бы они ни прикрывались, а церковно-народное понимание его сущности. Весь вопрос, таким образом, и заключается в том, откуда и как мы могли бы добыть наиболее точные сведения о таком именно понимании. Следует сознаться, что тут пред нами вырастает неожиданно весьма крупная преграда. Представить объективное определение сущности современного православия затруднительно, между прочим, потому, что для этого приходится не фотографировать наличное вероучение, а незаметно для наблюдателя объединять разнородные элементы, сливая несходные кругозоры в одно общее представление, именно: с одной стороны, школьно-богословские системы наши, которые не раз изменялись сообразно с переменами в курсе церковной политики, которые вырастали на попытках найти мертвую точку между католическими и протестантскими доктринами и которые связаны с ними своим происхождением и методологически; с другой стороны, ту веру народа, которая соприкасается с богословскими системами только чрез школу и чрез иерархическое учение, а в своем корне и ростках значительно отдалена от них. Насколько неодинаковы те и другие представления, видно из истории сектантства в синодальный период. Небывалое в старое время обилие сект, появившихся в XVIII и XIX столетиях, служит слишком красноречивым показателем того, что народные тяготения не удовлетворяются учением и содержанием катехизиса, который чрез учебное ведомство принудительно водворяется повсюду. Народ, как и интеллигенция, ищут для себя чего-то такого, чего они ни в Церкви, ни в ее катехизисе не находят. |
| 2) централизованное снабжение учебниками из Учебного комитета позволяло устраивать конкурсы между авторами, проводить эти пособия через редакторскую правку именитой профессуры, поощрять лучших авторов денежными вознаграждениями, рассылать пособия и программы учебных курсов в отдаленные семинарии; «святоотеческая» укорененность большинства учебников не создавала в умах учащихся брожений относительно тех или иных критических гипотез, догматическая выверенность пособий предохраняла от раскольнических или еретических поползновений; 3) централизированное управление кадровым ресурсом (назначение, перемещение преподавателей), «тестирование» кандидатов перед вступлением в преподавательскую должность , выбор лекторов предпочтительно из среды выпускников духовных академий и лиц, облеченных священным саном, сдерживали влияние на семинарии процессов секуляризации; 4) специализация высших духовных школ дала толчок к появлению глубоких научных работ на отдельные темы библейской проблематики; хотя исследования воспитанников академий находились под влиянием западных трудов, некоторые отечественные библеисты в предреволюционный период вышли на конкурентоспособный международный уровень и не поступались преданием православной традиции в угоду положительной библейской критике; повышение научного уровня академических ученых автоматически повышало квалификацию выпускников академий, становившихся семинарскими лекторами ; 5) при попытках поднять духовные школы на более высокий научно-учебный уровень реформы библейских предметов рассматривались в контексте всего комплекса семинарских дисциплин и задач семинарии по подготовке будущих пастырей и кандидатов к поступлению в академии. Литература Приложение 1 Сетка часов в МДА с 1872/73 по 1883/84 учебный год Предметы Курсы 1 2 3 4 Предметы обязательные для всех трех отделений Священное Писания Ветхого Завета 2 Священное Писания Нового Завета 4 Основное богословие 4 Философия (логика, метафизика) 4 История философии |
| В этой истории можно различить эпизоды, напоминающие (вернее, предвосхищающие) сцены из " Комедии " . Монах не горит в огне, зажженном не им; Беатриче точно так же неуязвима для адского огня ( " ne fiamma d " esto incendio поп m " assale " 20 — " Ад " , II). В ущелье, казалось, бесконечном, вихрь из града и льда казнит грешников — в круге третьем от подобной кары страдают эпикурейцы (чревоугодники). Нортумбриец приходит в отчаяние, когда ангел покидает его — так у Данте с Вергилием ( " Virgilio a qui per mia salute die mi " 21 — " Чистилище " , XXX). Дриктхельм не знает, как он поднялся на стену; Данте — как он мог пересечь печальный Ахерон. Всего интереснее в этих событиях — я, конечно, упомянул не все — детали, внесенные Бедой в рассказ, придающие сверхъестественному особое правдоподобие. Достаточно вспомнить неизгладимость ожогов, способность ангела угадать мысли человека, хотя тот молчит, смесь стонов и смеха, тревогу нортумбрийца при виде высокой стены. Вероятно, эти детали переданы перу историка устной традицией. Здесь определенно тот же союз личного с чудесным, что типичен для Данте и не имеет ничего общего с канонами аллегорической литературы. Читал ли Данте как-нибудь " Историю Англии " Скорей всего, нет. Он включил Беду (имя, весьма удобное для стиха) в круг теологов, но это мало что доказывает. В средние века доверия было больше — не обязательно было читать англосаксонского доктора, чтобы признать его авторитет, как не обязательно было читать " Илиаду " , написанную почти неизвестным языком, чтобы знать, что Гомер по праву выше Овидия, Горация и Лукана. Уместно и другое наблюдение. Для нас Беда — историк, для средневековых читателей — комментатор Писания, риторик и хронолог. История Англии, туманной в то время, не могла особенно интересовать Данте. Знал или не знал Данте видения, описанные Бедой, менее важно, чем то, что Беда включил их в свой труд, посчитал достойным увековечить. Великие книги, подобные " Комедии " — не изолированны, не случайный каприз индивидуума — их создают много людей и много поколений. Исследовать предшественников — не значит предпринимать постыдное дело юридического или полицейского характера; это значит — пытаться выяснить движения, поползновения, приключения человеческого духа в прошлом и угадать предвестников будущего, тревожных и радостных. Чистилище I, 13 |
| А потому, пусть иезуиты держатся своего устава, пусть они оставят свои поползновения на епископов и священников; пусть им навеки запретят обучать и воспитывать юношество; пусть они держатся учения французской Церкви, а не нового богословия, которое они измыслили в собственных видах». Таково заключение речи Ла Мартельера. В ней адвокат этот обнаружил редкую ученость и очень солидное знание богословия; все свои положения он сильно подкреплял точными выдержками из иезуитских писателей. Речь его имела огромнейший успех, ее ставили наряду с филиппиками Демосфена и речами Цицерона против Катилины. Прокурор Сервэн поддерживал Ла Мартельера. «Когда оба говорили, – рассказывает один иезуитский историк, – наполнявшая залу суда публика, аплодировала и часто громко требовала вторичного изгнания иезуитов». Монтолон защищал иезуитов. Их приверженцы громко утверждали, что он опроверг победоносно все клеветы, возведенные на них адвокатом университета; но не подлежит сомнению, что речь его, напечатанная, как и речь Ла Мартельера, не имела никакого успеха, между тем, как слава о речи последнего не ослабела после выхода ее в печать. Монтолон опровергал доказательства Ла Мартельера, но не смог победить своего противника, и 22 декабря суд вынес приговор, по которому стороны обязывались подать разъяснения в Совет, а до того времени иезуитам запрещалось обучать молодежь. Вследствие этого, они отослали учеников, принятых в Клермонтскую коллегию. В заключительной своей речи прокурор предложил парламенту, помимо иска университета, заставить иезуитов подписать следующие 4 пункта: 1) собор выше папы; 2) папа не имеет никакой светской власти над королями и не может лишать их царства, отлучив от Церкви; 3) исповедующие, обязаны извещать судей о заговорах против короля или государства; 4) духовные лица подчинены светскому государю или государственному суду. Кардинал Дю Перрон нашел третий пункт еретическим и гибельным для религии и в таком смысле довел о нем до сведения короля. Сервэна вызвали ко двору; он объяснил, что пункт этот не обязывает называть лица, следовательно, тайна исповеди не нарушается. После долгих препирательств, иезуиты заявили 22 февраля 1612 года в канцелярии парламента, «что они будут руководствоваться учением Сорбонны даже относительно охраны особы короля, поддержки королевской власти и привилегий галликанской Церкви, соблюдаемых во Франции». В числе подписавших эти статьи были отцы Фронтон дю Дюк и Яков Сирмонд. |
| Не дремали и среди нас бессознательные и сознательные союзники крамолы, особенно в самом Петербурге, где работали такие люди, как Огрызко, Сераковский и подобные, где безумствовала сама подцензурная печать и наконец в среде лиц, занимавших более или менее важные правительственные посты, находились люди, содействовавшие польским притязаниям. Только в Москве, сердце России, возвышали голос против польских поползновений и интриг такие органы печати, как Московские Ведомости, только что перешедшие под редакцию М. Н. Каткова († 1887) и П. М. Леонтьева († 1876). Не даром еще в октябре 1861 года святитель Филарет писал наместнику Лавры архимандриту Антонию: «Горьки вести не только из польского края, но и из Петербурга. Но о сем неудобь сказаемое слово». 1511 И далее: «Варшавские вести печальны, но и домашние не лучше. Неблагонамеренные хитры, смелы, взаимно соединены; защитники порядка недогадливы, робки, разделены. Польша мятежная видимо связана с Венгрией, Венгрия с Италией и т.д. 1512 В 1862 году последовал ряд покушений на жизнь лиц, поставленных во главе русского управления в Царстве Польском и наконец на жизнь самого наместника Царства Польского, Великого Князя Константина Николаевича († 13.01.1892). Наступил 1863 год. В январе этого года в Польше началось открытое восстание. В различных городах и селениях было сделано нападение на спящих русских солдат; в других местах русские войска были атакованы. Их пытались сперва совратить с пути долга, побудить к нарушению присяги, но эта попытка не удалась. Тогда их стали убивать по одиночке. Но и тут еще медлил карающий меч. Поднявшим оружие была обещана амнистия, если они сложат его, и даже не тотчас, а чрез известный срок. Такая нерешительность действий и даже бездействие русского правительства были приняты поляками за слабость. Начались невероятные требования. Поднялась речь о полной самостоятельности Польши с конституцией 1815 года и с пол Россией в придачу; требовалось отнять у России не только значение великой державы, но и всякое политическое значение, так что бы только что отпразднованная в 1862 году, годовщина её тысячелетия превратилась для неё в похоронное торжество. |
| Укрупнение провинций осуществлено было в Египте, так что в результате реорганизации из двух Египтов, двух Фиваид, двух Августамник и двух Ливий были составлены четыре провинции без удвоения их названий. При этом правитель Египта титуловался префектом-августалом. Гражданские губернаторы египетских провинций были поставлены в зависимость от военного начальника всего Египта с Ливией и Пентаполем со званием дукса. В Азии провинция Еленопонт была присоединена к Понту Полемонскому, на Балканах Македония II вошла в состав Дардании. В то же время Юстинианом были образованы и две новые провинции: Феодориада в бывшем Сирийском диоцезе и Новая Юстиниана в Азиатском, также упраздненном, но это было сделано ради чести имен императора и его супруги и не отражало господствующую тенденцию в административно-территориальной реорганизации империи. В странах, возвращенных при Юстиниане в лоно империи, была восстановлена административная система, существовавшая там ранее, вероятно, для того, чтобы подчеркнуть реставраторский замысел их завоевания. В Африке военная власть была возложена на четырех дуксов с разделением страны на четыре военных округа, или дуката, а гражданская – на семь провинциальных начальников – консуляриев. Италия была подчинена префекту, обладавшему высшей военной и гражданской властью, с тем чтобы под его началом действовали два викария (только там и сохранились викариатства): один для Рима и другой – для всей остальной страны, разделенной в гражданском отношении на провинции. Предпринятая Юстинианом территориальная реформа, казалось бы, таила в себе опасность сепаратистских поползновений со стороны сановников, в руках которых была сосредоточена военная и гражданская власть, и в таком случае она могла подрывать усилия центрального правительства по предотвращению феодализации государства, угрозу которой несли богатые и влиятельные провинциальные магнаты. Но назначаемые в провинции правители не имели корней в подвластных им землях, они представляли собой чиновников, присылаемых из столицы и часто сменяемых, и потому не становились центрами притяжения для сепаратистов. Угроза целостности империи со стороны провинциальных правителей в последующие времена действительно возникла и выросла, но уже в иных внешнеполитических условиях, когда после понесенных империей катастрофических потерь в защите имперских границ приходилось опираться по преимуществу на местный приграничный элемент, который становился питательной базой феодализации, а в век Юстиниана империя обладала еще солидным запасом прочности. |
|
|
