| Салманасар в 722 г. умер и на престол вступил родоначальник новой династии, знаменитый Саргон II. Его старались поставить в связь с древнейшими царями и, вспомнив об одноименном царе Сиппара, называли его «арку» – поздний, т. е. второй; имя же его толковали как «Шарру-кену» – царь законный. Конечно, эти ухищрения лишь с большею ясностью указывают, что Саргон был узурпатором. Он постоянно старался подчеркивать свою роль, как блюстителя традиций и законности, якобы попиравшихся предшественниками, как угодного богам благочестивого царя; он умел ладить с жрецами, но и как воитель был на высоте положения. В первый год его царствования ему сдалась Самария. Осия был отведен в плен, Израильское царство перестало существовать и сама нация уничтожена, так как 27 290 наиболее видных израильтян было переселено в Мидию и Месопотамию, а на их место пригнаны арамеи и колонисты из Вавилона, Куты и др. Страна обращена в провинцию и в Самарии посажен ассирийский наместник. С Тиром было справиться труднее. Попытки Саргона лишить город воды не имели успеха: тиряне стали копать колодцы на острове. Только в 719 г. осада кончилась миром: Тир не был взят, но, вероятно, Элулай согласился заплатить дань. В союзе с Самарией был царь Ха-мата Илубиди или Яубиди(что указывает на культ в Хамате Иеговы!); вместе с Симиррой, Арпадом и Дамаском он у Каркара был разбит, взят в плен и казнен, а при Рафии потерпели поражение Ганнон филистимский и пришедшие ему на помощь египтяне. Почти вся Сирия сделалась ассирийской провинцией, за исключением Иудеи, Финикии, Филистимской области и страны патинеев. Самаль в 720г. также прекратил существование в качестве царства. Теперь дошла очередь до Малой Азии, где еще была возможна оппозиция Ассирии. В 713 г. был уничтожен первый ее пункт – Гургум-Мараш, где верный Ассирии Тархулар был свергнут Муталлу, что вызвало вмешательство Саргона и присоединение маленького царства к Ассирии. Подобное же произошло и в остатке хеттского царства – Кархемише, бывшем до сих пор верным вассалом. В 717 г. царь его Писирис вступил в союз с энергичным Митой (Мидас греков), царем нового Фригийского царства, основанного пришедшим из Фракии индо-европейским племенем и развившего широкую политику. Кархемиш был сделан провинцией, а поползновения Миты на Киликию были отражены. |
| Впрочем, в отличие от римлян-милитаристов ромеи в редких случаях нападали первыми: они были не столь воинственны и предпочитали разрабатывать разные способы защиты вместо более агрессивных действий. Нелепыми представляются обвинения западноевропейцами Византии в неких поползновениях в сторону соседей. Византийская армия не жгла и не грабила Париж и Лондон. А вот обратный факт имел место по отношению к Константинополю. Сами же византийцы стремились решать спорные вопросы посредством тонкой дипломатической игры, этого почти незаметного для непосвященных, гибкого, коварного оружия. Как образно и вместе с тем верно заметил Джон Хэлдон, – ромеи «проливали чернила, а не кровь». Даже в тех случаях, когда византийцы предпринимали явно завоевательные походы, они ни разу за всю свою тысячелетнюю историю не вышли за пределы прежней Римской империи. Так что с точки зрения ромеев они всегда вели справедливые, освободительные войны. Византийцы, скорее, старались сохранить от посягательств варваров уже существующие границы Империи, нежели претендовали на новые земли. Для них куда важнее была не военная победа силой оружия, а победа духовная, победа благочестия. Византии, как и Древней Руси, выпало на долю вести судбоносную для Европы борьбу с опасными врагами из Азии, разгромить армии персов, на самом пике развития остановить экспансию стремительно объединившихся арабов, принять на себя главный удар бесчисленных кочевых народов – гуннов, аваров, булгаров, печенегов, половцев-куманов, сельджуков, турок-османов, и тем самым обеспечить существование многих европейских государств, дать им развиться, стать на ноги. Именно поэтому ее собственная история оказалась впечатляющей последовательностью политических потрясений. Романия платила за все по полному счету, – платила за себя и за других, давая им возможность выжить, развиться, прикрывая собой неблагодарный Запад от грозных взоров Востока. Не будь этого великого бастиона христианства, что ждало бы Европу, на каком языке говорили бы мы сегодня и какому богу бы поклонялись? |
| Многий в том належит труд того ради, что никакого нет в ратуше правого усмотрения вин ради таковых: 1) что не точию сначала состояние ратуши, но еще с 206 года (1698), с которого им то чинить велено, книг московские таможни по сей год в ратушу не взято и бурмистры не считаны и премногая есть доимка, также и питейные прибыли многих же годов бурмистры не считаны, в чем усмотрел я, что их милость бурмистры друг другу тяготы носят. 2) В городах от бурмистров премногие явились кражи вашей казны, и в розысках бурмистры говорили, объявляя о черных сборам книгах, которых не подают в ратуше, а подают белые, написав как хотят с великим уменьшением, и во всех городах такие книги есть, которые уже многие и вынуты, и для собрания таких книг хочу послать во все города, а в иные и посланы: и таким клятвопреступникам, крадущим вашу казну, что чинить? Да повелит мне ваше величество в страх прочим о самых воровству производителях учинить указ, да восприимут смерть, без страха же исправить трудно; ей, ей, государь, превеликое чинится на Москве и в городах в сборах воровство. 3) Подьячие ратушские превеликие воры, и всякое вышеозначенным ворам чинят в их поползновениях помоществование, и имеют себе повытья за наследства, и берут премногие взятки, еще ж дают в города знать, да опасаются нашего правления, и о таковых, государь, что чинить? Поступаю и так, при помощи Божией, не зело им в угодность, но приемлю ненависть от их патронов, понеже имеют едва не всякий у себя дядек». Курбатов приводил примеры, какие средства употребляют частные люди для собственных выгод против выгод казны: человек Кирилла Киреевского, пришедши в деревню к белевским бортникам, говорил: вам, бортникам, конечно, за государем не быть, а быть по-прежнему за помещиками, а на Меншикова в том не надейтесь; разве двое их за рубеж в иное государство уйдут. Дворовый человек княгини Урусовой, приехав к ним же на мирской сход, сказал: как приедет к вам из канцелярии медового сбора описчик для описи бортных, и вы бортниками ему не сказывайтесь, и в том на прибыльщиков не надейтесь, за государем вам никогда не бывать, а быть за боярынею. |
| И если идиома Российской империи была неуклюжа из-за своего протестантского происхождения, то отточенная за две тысячи лет гонений иудейская идея, захватившая власть и умы, все же показала потенциал стабильности, со всеми вытекающими… Между тем, наличие в доктрине понятия «Классовая борьба», в любом случае предполагало какую-то победу кого-то над кем-то. В условиях 20-го века, это должна была быть победа пролетариата над мелкобуржуазным элементом — по сути, над всеми и над самим собой, в частности, потому как буржуазные поползновения присущи любой форме производственных отношений. Предположение одно, а история это иное. Опять же в любом случае. Сначала не стали определять главного человека. Первая советская конституция считала всех людей равнообязанными и равноправными. Но идея довлела над правом и это «Всё» привело к репрессиям над несогласными, которые в перспективе поколений превратились в геноцид над народами СССР и в первую очередь над государствообразующим этносом — русскими. Миллионы коллаборационистов в годы Второй мировой войны и огромная преступность в мирное время — лучший пример неверного подхода к патриотическому и к вообще воспитанию. Это поняли уже во время войны. Потому внесли в эту идею обобщающую гуманистическую коррекцию: «Человек человеку — товарищ и брат», что вроде бы как убрало потенцию к насилию, но сложившаяся к 70 годам система разделения труда (с минимумом насилия и максимумом заботы о «людях труда»), влекла к новым потрясениям, потому как она перешла от геноцида несогласных к уравниловке — тихому геноциду умных и способных. К деградации всей системы советских отношений. Советскую идею подвела роль личности в истории. Без личности она бы жила еще долго, а вот с личностью более 80-ти лет прожить на пике не удалось. Угар национализма на развалинах СССР еще раз доказал, что в этой квази-империи довлел не патриотизм, а красиво упакованный национализм, который преодолеть не удалось. Самое страшное для советской национальной идеи было то, что среди этих трёх объектов, не было места для Того, Кто всем в мире управляет, несмотря на то, верят люди в Него, или нет. |
| Сатрап со своими чиновниками получил приказ удалиться из Иерусалима. Таким образом, дело устроилось как нельзя лучше, и в 516 г. храм уже мог быть освящен. Итак, исполнились слова древних и новых пророков. Зоровавель, второй Соломон, совершил великое дело и восстановил Израиля. Поэтому особенно непонятно молчание об его последующей судьбе в кн. Ездры, которая затем обрывает последовательный рассказ и сразу переходит к повествованию о деятельности Ездры. Еще Киттель глухо заметил, что вероятно дальнейшие события были слишком печальны. На мысль об этом наводят и тон книги, Неемии, пр. Малахии и др., нет больше прежних восторженных речей пророков, чаяний и т, п. Мессианские чаяния энтузиастов потерпели крушение. Смуты в персидском царстве, последовавшие за смертью Камбиза, вероятно, дававшие пищу их мечтам, были прекращены, и империя Дария I восстановлена в прежнем грозном могуществе, исключавшем всякие дальнейшие поползновения. Кроме того, фискальный характер правления Дария выдвигал на первый план вопрос «о царской дани», а материальная нужда в голодной стране не прекращалась; мало того, скоро в ней снова появилось социальное неравенство (Неемия, гл. 5). Иудеи уже давно получили вкус к торговле и капитализму. Еще древние пророки и Второзаконие жалуются на аграрные притеснения, на корыстолюбие не только в торговле, но и в суде; уже у них «богатые» упоминаются с оттенком неприязни. В плену были все условия для развития этой стороны: иудеи попали в крупнейшие торговые и промышленные центры; с этих пор они начинают особенно охотно селиться в столицах и больших городах, вблизи банков и фабрик. Оторванные от земли, вовлеченные в круговорот Жизни мировых центров, они оставили следы в виде имен в различных торговых документах, добытых археологическими изысканиями; они достигли благосостояния и стали до некоторой степени силой в вавилонской и персидской монархии. Конечно, они оказали влияние и денежную помощь при возвращении, но сами по большей части не вернулись. Возвратились преимущественно энтузиасты. |
| То, как Сократ защищается перед лицом сограждан, в этом контексте скорее наступление, чем оборона, в большей степени вызов, чем просьба о снисхождении. Нельзя, конечно, сказать, что Сократ хочет посмеяться над судом 57 , но толика плененного, но грозного даймония, приведенного некогда к Мидасу, в нем все-таки есть. «Не мудр мудростью богов и не невежественен невежеством людей – к такому «нулевому» варианту склоняется Сократ в финале своего исследования, и возникает вопрос: а что остается Положительное содержание сократовского «исследования» скорее молчаливое указание, чем развернутая концепция. Если два сократовских тезиса представить, как одну мысль, то центром всякий раз выступает «я»: я познаю себя, я знаю, что не знаю, «я» оказывается «мерой всех вещей», в поле действия меры обнаруживается подлинная картина реальности – с уникальной точки зрения, доступной только Сократу, «не мудр, как боги, не невежественен, как смертные». При чем здесь мудрость и невежество? Они не просто свойства разных существ, а взаимообусловленные и субординирующие всю реальность в целом принципы, укорененные в «я». Но что такое «мера» Сократа не в своем действии, а сама по себе? Рассуждая о своем даре и одновременно миссии, Сократ произносит важные слова, боги выбрали именно его на роль мудрейшего ни для чего иного, как для иллюстрации уже описанного положения (мудростью обладают только боги, человеческая мудрость – мнимое знание). Сократ – пример, образец; быть образцом, парадигмой – значит соответствовать себе как образцу, соразмеряя себя с собой, постоянно избывать в себе и других поползновения к несоответствию мере. Эта своеобычная аскеза по удержанию меры – образца, реальность жизни и смерти Сократа, реальность его жизненного облика. Миссия Сократа предполагает еще одно немаловажное осложнение, имевшее далеко идущие последствия. «Что касается меня, – говорит Сократ, – то я и теперь, обходя разные места, выискиваю и допытываюсь, по слову бога, не покажется ли мне кто-нибудь из граждан или чужеземцев мудрым» 58 . |
| Подведем итоги. Леонтьеву ставят в упрек то, что он слишком много думал о личном спасении, проявляя в этом «трансцендентный эгоизм», и тем оскорблял то начало соборности и любви, которое составляет сущность христианской Истины. Не будем спорить против того, что Леонтьев с остротой, ему свойственной вообще, а особенно сильно проявляемой в моменты, когда он видел перед собою ложь, с которой стремился бороться, – нарочито резко, нарочито рельефно и потому словесно-односторонне выражал свои мысли. Эти мысли нельзя, однако, правильно понять, если не учитывать наличие того уклона мысли, которому противопоставляется ход рассуждений Леонтьева. Возьмите утверждения Леонтьева в их изолированности от чьих-то поползновений взобраться на небо самочинно, силами человечества, или низвести небо на землю самочинно же, силами того же человечества, – и эти утверждения станут крайними и претенциозными. Напротив того, поставьте проповедь Леонтьева в прямую связь с этими богопротивными задачами, скрадываемыми в своем кощунственном существе порою самыми добрыми, светлыми и нередко даже во внешнецерковную форму облеченными чувствами, – и эта проповедь загремит громом церковно-охранительного обличения, к которому не может не прислушаться ни один из верных сынов Церкви. Да, любовь превыше всего. Да, Бог есть Любовь. Да, когда кончится мировая история и останется только Бог и в Нем те, кого допустит в лоно Божие Высшая Правда и Бесконечное Милосердие, – тогда останется только Любовь, а все иное упразднится – упразднятся даже наши высшие христианские добродетели Веры и Надежды, ибо останутся без предмета в условиях реализации Царства Божия. Все это так – но вы и не найдете в писаниях Леонтьева ничего, что противоречило бы этим утверждениям! Когда же Леонтьев своим безошибочным чутьем правдолюба, уверовавшего в церковное, «филаретовское», византийское, монашеско-аскетическое Православие, обнаруживает чье-либо стремление собственными руками взяться за задачу водружения в мире этой Абсолютной Любви, он кричит: «Руки прочь!» – и взывает к тому чувству, которое единственно способно оставить человека на этом соблазнительно-кощунственном пути; к чувству страха, первоначально хотя бы самого грубого, физического, животного страха, только от него ожидая той спасительной встряски, которая способна заставить одуматься человека и познать свое ничтожество, почувствовать зияние гибели, узреть духовными очами ту пропасть, ту «бездну», которая веками раньше вернула к познанию живого Христа другого необыкновенного мыслителя – Паскаля... |
| Они оба, по своенравию своему и присвоению неограниченной власти, подобны самым страшным деспотам, каковых вся Азия и Африка едва ли когда производили. И по тому побежденный из них и падший разрушит собой и державу свою и приведет ее в ничтожество. Жребий держав оных предопределен судьбой решится в нашем отечестве и в глазах наших, и нам, видя угрозу сию, собравшуюся над главами нашими, как не помыслить и не подумать о себе самих? Мое суждение, чуждое всех пристрастий и душе вредных поползновений, есть таково: когда король шведский, всегда победоносный, и коего вся Европа уважает и трепещет, победит царя российского и разрушит царство его. То мы неминуемо причислены будем к Польше и преданы в рабство полякам по воле победителя, и вволю его творения и любимца, короля Лещинского. И уже тут нет, и не будет места договорам о наших правах и преимуществах, да и прежние на то договоры и трактаты сами собой уничтожатся, ибо мы, натурально, сочтены будем завоеванными или оружием покоренными. Следовательно, будем рабы неключимы, и судьба наша последняя будет горше первой, которую предки наши от поляков испытали с толикой горестно, что и самое воспоминание о ней в ужас приводит. А ежели, допустить царя российского сделаться победителем, то уже грозящие бедствия изготовлены нам от самого царя сего; ибо вы видите, что хотя он происходит от колена, выбранного народом из дворянства своего, но присвоив себе власть неограниченную, карает народ тот по своему соизволению, и не только свобода и имение народное, но и самая жизнь его порабощены единственной воле и прихоти царской. Видели вы и последствия деспотизма сего, по коему он истребил многочисленные семейства самыми варварскими казнями за вины, возведенные ябедой и вынужденные тиранскими пытками, коих никакое человечество стерпеть и претерпеть не может. Начало общих болезней наших испытал я на самом себе. Вам известно, что за отречение мое в замыслах его, разительных для нашего отечества, выбит я по щекам, как несносная 196 блудница. |
| Читая эти строки, невольно задаешься вопросами: где писательский дар предвидения? Почему художник слова не ужаснулся перед раскрывшейся бездной репрессий? Для чего нарядил в тогу «врагов» цвет русской интеллигенции? Трудно однозначно ответить на эти вопросы. ОГПУ откровенно эксплуатировало авторитет Горького. После похвал, высказанных писателем в адрес строителей Беломорско-Балтийского канала, от него потребовали таких же славословий в адрес строителей канала Москва – Волга. 13 сентября 1934 г. A.M. Горький обратился с особым письмом к начальнику Дмитровского лагеря С.Г. Фирину. В своем обращении к заключенным писатель льстил подневольным строителям, осыпая похвалами их принудительный труд: «Мы начинаем понимать труд как избавителя от всех несчастий, глупостей, подлостей жизни, и мы стремимся сделать его легким, праздничным. Вы, создающие дело такой огромной важности, каков будет канал Москва – Волга, можете гордиться успехами вашей прекрасной работы, а я, верный товарищ всех людей честного труда, который изменяет мир, я горжусь и радуюсь, видя, как этот труд на счастье родины перевоспитывает вас» 414 . Не только в работах советских авторов, но и в отдельных произведениях наших современников можно встретить попытки, иногда завуалированные, а подчас и явные, восхваления лагерного труда, признания его полезности и общественной целесообразности. Против любых поползновений героизации принудительного труда, в том числе и в лагерных мемуарах, категорически возражал замечательный русский писатель ВТ. Шаламов. Он считал вопрос об отношении к принудительному труду главным вопросом, который должен быть «делом чести и совести» для всякого пишущего о ГУЛАГе. «Можно ли славить физический труд из-под палки – палки вполне реальной, палки отнюдь не в переносном смысле как некий род тонкого духовного принуждения. Можно ли говорить о прелестях принудительного труда? И не есть ли восхваление такого труда худшее унижение человека, худший вид духовного растления? Лагерь может воспитать только отвращение к труду. Так и происходит в действительности. Никогда и нигде лагерь труду не учил. В лагерях нет ничего хуже, оскорбительнее смертельно-тяжелой физической подневольной работы. Нет ничего циничнее надписи, которая висит на фронтонах всех лагерных зон: «Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства " " 415 , – таково мнение писателя, прошедшего все круги лагерного ада. |
| Перейдем к книгам, напечатанным в пределах южной нашей митрополии. В послесловии к Апостолу 1573 г. львовского издания говорится: «нам же непотребным, начинания дерзнутым, прощение и грехом простыню да просят, да и сами того же благословения и простыни грехом сподобитеся: и аще что погрешено будет, Бога ради исправляйте, благословите, а не кленете; понеже не писа Дух святый, ни ангел, но рука грешна и брена, якоже и прочии ненаказаннии». В послесловии к анфологиону 1643 г. львовского же издания, о котором сами издатели заметили: «напечатана бысть, третицею уже, всеконечне изследованна, распространенна и исправленна, с еллинскими истинными изводы, сия богодухновенная и святыми отци преданна книга», читаем: «молим со умилением, аще кая неблагоискусна словеса и неблагостройна или поползновенна некая согрешения в книзе сей обрящутся, не посуждати, ни поносити, люботруждешимся, слабостию скудоумия, грех ради тех обдержимых бываемо. Понеже бо, превышши всех, самыя токмо источныя премудрости Божия, пресущественныя, совершенство сие без преткновения быти; человеческого же брения тине, не мощно сущей, невозможно есть». В послесловии к октоиху 1582 г. виленского издания: «молю вы, братие, именем Господа нашего Ис. Христа: аще кому прилучится прочитати или преписовати сию душеполезную книгу, аще будет в некоем погрешено, моего ради небрежения или малоуметелства ума моего, милостиви и незазорливи ми бывайте, молюся вам, чтите, а не кляните; понеже не писа Дух Святый, а ни ангел, но рука грешна и брена». В послесловии к следованной псалтыри 1598 г. острожского издания: «тем же прилежно молю всякого христолюбца, прочитающего книгу сию, отпущения многим моим грехом просити..., аще ли в чем где погрешено обрящется (понеже не ангел писа, но рука брена и грешна), вы же христолюбцы, духом кротости исправляйте, не злоречите, молю». В послесловии к служебнику 1604 г. стрятинского издания: «тем же, аще в чем погрешил есть исправитель священныя сея книги, или и типограф не преблюде коего места, молимся, прощению сподобляйте, братие: обыче бо нечто сицево бывати в таковех, паче же в начале, неуразсмотрившим се, якоже подобает». В послесловии к Евангелию учительному 1606 г., изданному в Крилосе (под Галичем): «молим всех, четущих или приписующих книгу сию: аще что обрящете в ней безместно и неблагоугодно, вы, таковая духом кротости исправляюще, нас труждавшихся в типарском сем художестве, простете, благословете, а не кленете». |
|
|
