| Все доселе сказанное нами, по Златоусту, относится, несомненно, к подвижникам, обитавшим в горах антиохийских, – инокам – пустынникам. Но, полагать надобно, были монахи и в самом городе Антиохии. И эти монахи были уже не таковы, как нагорные отшельники. Златоуст в слове к Димитрию о сокрушении рисует другую уже, неприглядную картину жизни монашеской, резко отмечая иное, противоположное настроение людей этого института. Вот подлинные слова автора. «Имея повеление входить в царство небесное тесными вратами ( Мф.7:13 ), выискиваем везде широких. И что таких врат желают и любят некоторые из мирских людей, это не так еще удивительно; но что мужи, которые, кажется, распялись для мира, ищут этих же врат еще более, чем мирские, вот это изумительно, даже похоже на загадку. Ведь от всех почти монахов, пригласи только их на какое либо дело, тотчас услышишь прежде всего эти слова и вопросы: «можно ли им найти покой, может ли приглашающий успокоить их?» 45 . Как очевидно, слова «от всех почти монахов услышишь» – показывают, что речь идет о совершенно особом от нагорных иноков виде монахов. Надобно заметить, что во всех творениях Златоуста Антиохийского периода это единственное место, где указывается, так сказать, оборотная сторона медали в жизни монашеской, тогда как прекрасных отзывов о жизни иноков-пустынников множество 46 . Слово к Димитрию о сокрушении, как замечено нами в главе о хронологии творений Златоуста, написано им в начале пустынножительства его, вскоре после того, как он пришел в горы, оставивши Антиохию. И то замечание его, какое он делает о монахах, естественно, сделано под живым грустным впечатлением жизни монахов городских, которых так долго и так близко видел Св. Иоанн. После, поживши с иноками-пустынниками, он все внимание уже сосредоточил на их высоком, святом подвижничестве, и потому, когда у него в посланиях или церковных беседах заходила речь о монахах, – Златоуст имел в виду монахов пустынников и о них только и говорил. Думать, что то и другое слово одного и того же автора – и доброе и худое говорится об одних и тех же монахах, – логически невозможно, ибо две стороны диаметрально противоположны одна другой. |
| Некоторые из монахов не любили сидеть дома, а бродяжничали. Таких бродячих монахов в насмешку называли «немыми собаками, разучившимися лаять». В теории монашеский чин считался великим делом. Принятие монашества называли вторым крещением; рассуждали так: кто принял монашество, тот должен на всю жизнь неизменно оставаться в этом звании. Но на практике нередко случалось, что монахи без стеснения покидали монашеский чин. В XI в. встречаем следующие примеры: один римский монах, получивший воспитание в монастыре и давший обет умереть в монастыре, – преспокойно его покидает, когда ему прискучила иноческая жизнь; Дамиани свидетельствует, что бегство из монастырей в мир достигло больших размеров; некоторые монахи слагали свой сан для того, чтобы сделаться епископами (что тогда считалось несовместимым): так поступил епископ Торбиболийский. Некоторые монастыри только по имени были монастырями: подвижники в них жили так же, как живут миряне. В одном небольшом монастыре (Maguzani) настоятель жил один, без братии; вместо монахов с ним жила женщина и родственники. Все они питались за счет обители. Вообще настоятели монастырей своим поведением подавали своим подчиненным соблазнительный пример. Многие аббаты, по замечанию Ратера Веронского, хотели быть только господами над монахами, а сами монахами быть не желали. У того же Ратера находим следующие замечательные слова: «В этот железный век кто может управлять монастырем, не причиняя себе опасности? Или, точнее сказать: кто в одно и то же время может быть и аббатом, и монахом?» Много было таких аббатов, которые омирщились подобно своим епископам и небрежно смотрели за монахами и монастырем. Беральд, фарфасский аббат (в конце XI в.), сам одевался в роскошнейшие одежды, а монахов оставлял ходить в жалких рубищах. Тодин, аббат Монте-Кассино (в начале XI в.), так мало заботился о монахах, что даже в самые торжественные праздники не выдавал им вина, необходимого для совершения Евхаристии. Если он хотел кого-либо из монахов исключить из числа братии, то он просто распоряжался, чтобы таковому не давали есть, и приказывал вытолкнуть его на улицу. |
| На это нестяжатель отвечает любостяжателю: «говоришь ты мне нечто смешное; это нисколько не отличается от того, как если многие живут с одной блудницей и как в случае укоризн за это каждый из многих будет говорить: я вовсе не грешу, ибо она есть одинаково общее достояние всех, или – подобно это тому, как если бы кто вышел на разбой в шайке разбойников и совершил вместе с другими грабёж, а потом, быв схвачен и пытаем, стал бы говорить: я совершенно невинен, всё награбленное осталось у других, а я ничего не взял». Но объявляя сбор милостыни, что служило средством содержания греческих монахов, за множае лучшее и спасительное, чем наше вотчиновладение, и, допуская его в качество главного средства содержания монахов, Максим, как мы сказали, желает видеть иное отношение последних к мирянам, нежели как это было у монахов греческих. Собирая с мирян милостыню, нужно чем-нибудь приобретать право на это и чем-нибудь воздавать за это. О монахах греческих ничего подобного нельзя было сказать, и вместо них Максим указывает русским монахам на пример монахов западных, латинских. Для этой цели Максим написал сочинение, которое озаглавливается: «Повесть страшна и достопамятна и о совершенном иноческом жительстве» 1440 . Рассказав о чудесном случае, подавшем повод к основанию ордена Картузьанского (в чём состоит повесть страшна и что представляет собой собственно фабулу) Максим изображает чрезвычайно строгий устав этого ордена, предписывавший совершенную нестяжательность, и говорит, что монахи, принадлежащие к нему, равно как и другие (многие?) западные монахи, единственным средством своего содержания имеют милостыню от доброхотствующих мирян, которая отчасти собирается ими самими через нарочно посылаемых братий в ближайшие к монастырям города и селения, отчасти присылается им в самые монастыри. Миряне не только не тяготятся содержать монахов посредством подаяния им милостыни, но и делают это с величайшим усердием. Почему же так? Потому, отвечает Максим, что монахи западные «исполнены всякой философии и разума боговдохновенных писаний», – в изучение которых они потружаются день и ночь, – что, поставляя своей главной добродетелью любовь к ближним, они проявляют её в том, чтобы непрестанно заниматься делом христианского наставления и умения мирян; по этой-то причине они глубоко и уважаются и чтутся последними. «Таковых убо (в учительстве) себе дающе безпрестани людем – говорит Максим о монахах – и аки чадолюбивии отцы пекущеся безпрестани о спасения многих, честни бывают всем вкупе и любими, его же ради со всяким благодарением и добрым изволением прилагают им вседневную пищу и прочая, елика к житию потребна суть». В образец того, какие ревностные и великие бывают на Западе между монахами учители народа Максим предлагает подробную повесть о Савонароле. |
| В первое время монашества вовсе и не было монахов-священников и монахи для совершения у себя литургии приглашали к себе приходских священников 1259 . С течением времени, чтобы избавить монастыри от необходимости приглашать к себе приходских священников, было допущено поставлять монахов в священники и именно – в священники, если можно так выразиться, не полные, не по благодати разумеется, которая не может быть преподана только отчасти, а по праву её употребления, с правом и назначением быть священниками для монахов и в монастырях, но без права быть ими для мирян и в миру 1260 . Но это было допущено и более или менее долгое время существовало на практике только для удовлетворения нужды и не более. В монастыре ставилось из лучших монахов столько священников, сколько это требовалось по количеству братии и церквей, а все прочие монахи оставались простыми монахами. В позднейшее время начали ставить в иеродиаконы и иеромонахи и без нужды или сверх неё, но всё-таки нынешнего стремления монахов к этим степеням священства и нынешнего взгляда на них, как на своего рода непременные чины, вовсе не было, и теперешние порядки и взгляды у нас происхождения весьма недавнего 1261 . Наш период до-монгольский должен быть полагаем в этом отношении в середине между двумя крайними пределами древне-старого времени: с одной стороны ставили в иеродиаконы и иеромонахи уже без нужды, но с другой стороны сверх нужды их ставимо было ещё весьма немного 1262 . Монахи начали монашествовать, как само собой разумеется, в произвольных одеждах; но когда явились настоящие монастыри, то вместе с устройством всего быта введено было однообразие и однообразное постоянство и относительно их. Подобно священникам монахи не выдумали для себя новых одежд, а из многих видов этих последних, употреблявшихся в миру, усвоили себе известные некоторые, которые находили наиболее для себя приличными и соответственными. Определённые одежды введены были уже Пахомием Великим , первым учредителем настоящих монастырей. По его уставу и в его монастырях монахи носили: 1 . |
| У нас нет подробных сведений о монашеском богослужении, однако можно предположить, что они завершались точно так же (то есть исповедью), поскольку сам Мани предписывал монахам собираться в любое время для прощения грехов. В самом деле, фрагмент М 1 начинается словами: «Сойдитесь вместе»; эти слова обращены к монахам (слушающие, по-видимому, лишь присутствовали при этом), которые облегчали свою совесть и получали прощение. Слушающие также обращались к монахам для получения просимого в молитве. У тех, чей удел в жизни представлял собой служение религиозной истине и кто через самоотречение обрёл путь к миру знаний и опыта, простые миряне искали помощи в своих трудностях, считая их как бы высшими созданиями. Среди манихеев важную роль также играло религиозное размышление. Души монахов беспрепятственно поднимались вместе с ангелами в область света и вечной славы, в то время как душа обычного слушающего, по несчастью, сталкивалась на этом пути со всевозможными препятствиями. Для мирян это было постоянным источником страха и трепета, так что для них всегда нужны были заступники перед Бессмертным Судией. Сохранилось описание трогательного момента – грешник простирается ниц перед монахом и просит его о помощи. Вероятно, сами монахи были источником страданий своих слушателей, когда делились с ними плодами своего воображения. Идея о том, что монахи могли выступать в роли ходатаев для слушающих – тех из них, которые почитали монахов и помогали им, – сыграла заметную роль в формировании ореола славы вокруг манихейских монахов. Это ожидание помощи побуждало слушающих взирать на монахов с благоговением как на своих заступников. Община мирян устанавливала с теми, кто отрёкся от мира, тесные отношения и ожидала от них прощения грехов, получения просимого в молитвах и заступничества. Эти факторы определяли зависимость общин, слушающих от монахов. В одном из гимнов имеется характерный пассаж, в котором говорится, что подобно тому, как ногам, чтобы ходить, нужен глаз, а для рта, чтобы есть, нужна рука, так же и для простых людей нужны избранные, чтобы достичь духовного очищения и спасения. |
| О сирийских переводах «Истории монахов» следует сказать особо, поскольку, как предполагается, они могут занять важное место в дальнейших исследованиях по текстологии этого памятника. Существует как минимум четыре разные перевода этого текста на сирийский язык 121 . Самые ранние сирийские рукописи с текстом «Истории монахов» датируются VI в., тогда как самые ранние греческие – только IX/X в. Один из переводов, известный под названием «История отшельников в Египте» следует в рукописях после Послания Иоанна, Жития Иакова Нисивинского и творений Феодорита, чего не содержат греческие сборники, включающие «Историю монахов». Как отмечает Е. Шульц-Флюгель, в ряде случаев сирийские тексты демонстрируют отклонение от греческой версии семей х/у в пользу греческих рукописей P 5 (=Paris. gr. 1627, XIII в.) и С 2 (=Cod. Coisl. gr. 282, XI в.), которые Фестюжьер отнес к категории manuscrits aberrants 122 . К сожалению, полного критического издания сирийских переводов до сих пор нет 123 . Славянский перевод «Истории монахов» сохранился в составе так называемого «Египетского патерика» и также восходит к греческому тексту. Самая ранняя славянская рукопись (ГИМ, собр. Увар. 1771 (510) 363) датируется 30-ми гг. XIV в. 124 . Порядок глав «Истории монахов» в славянской версии отличается от того, которого придерживается Фестюжьер. Соотношение Патерика и греческой рукописной традиции практически не исследовано, хотя оно, на наш взгляд, было бы весьма полезно для реконструкции греческой традиции памятника. Значительный интерес представляют расхождения между греческим текстом, изданным Фестюжьером, и латинским текстом Руфина. Эти расхождения носят как стилистический, так и фактический характер. Как отмечается, Руфину свойственен плеоназм по отношению к греческому тексту 125 . Фактические расхождения встречаются широко и повсеместно 126 . Иногда они носят характер незначительных добавлений, а иногда в версии Руфина появляются целые рассказы, которых нет в греческом тексте, и наоборот, – некоторые рассказы греческого текста опущены у Руфина 127 . |
| Увеличение монастырей и монахов с давних пор вызывало в среде государственных деятелей сетования на потери, какие через это несет государство, лишающееся рабочих рук и интеллигентных сил в лице людей, отрекающихся от мира. Сетования не умолкали вплоть до XI в., не ограничиваясь голословными жалобами, но пробиваясь в репрессалиях иконоборцев и в законодательных мероприятиях императоров Македонского периода. Ничто не помогло, – ни иконоборческие экзекуции, ни противомонастырские законы не остановили умножения монастырей, а между тем сетования, некогда так громко раздававшиеся, в XI веке стихают. Очевидно, стихают они потому, что история указала более приложимый на практике и более целесообразный способ предотвращать нежелательные для государства последствия чрезмерного развития монашества. Таким способом, помимо практиковавшейся изредка секуляризации монастырских имуществ, было главным образом привлечение монахов на службу государству и обществу, привлечение чуждое всякой принудительности, но прекрасно достигавшее цели, которая состояла в том, чтобы люди таланта, обладавшие государственными и общественными способностями, не были погребаемы при жизни в стенах монастырей, но приносили пользу отечеству и ближним, хотя бы и с нарушением церковных постановлений. Состав монашества, слагавшегося из монахов добровольных и невольных, из постриженников по призванию и по принуждению, прямому или косвенному, облегчал привлечение монахов к участию в мирских делах: подневольные постриженники не мирились с непривычной им сферой, исполнение скромных и мирных монашеских обязанностей не удовлетворяло их, они я после пострижения стремились в мир, искали за монастырскими стенами более для них сродной и более соответствовавшей их склонностям деятельности и легко находили приложение для своих сил и энергии. Тесное общение монахов с миром имеет, таким образом, свое оправдание в законе исторической необходимости. Рассматриваемое со стороны влияния на монашество, как теоретическое направление, явление это тоже не лишено значения. |
| Так это и случилось: соборы дозволили епископам «по необходимой надобности» брать клириков из монахов 832 , а гражданская власть со своей стороны и ещё значительно ранее соборов прямо предписала это 833 . В древнейшее время, как это необходимо думать, ставили в приходские священники не иеромонахов, а белых священников, взятых из монахов, в чём есть существенное различие. Ибо последние переставали быть монахами и освобождались от тех обетов монашеских, которые несовместимы с пастырством. А первые не перестают быть ими и не освобождаются ни от каких обетов и как таковые, собственно говоря, не могут быть пастырями 834 . Но между теми и другими не было никакого видимого различия. Ибо монахи, поставлявшиеся в белые священники, не освобождались от данного ими и совместимого с пастырством обета целомудрия и поставлялись без предварительной женитьбы, которая вовсе не составляет необходимого условия священства. А различие невидимое, то различие, что монах есть ученик, а не учитель, повинующийся, а не начальствующий (собора в храме Софии правило 2), в позднейшее время, с потемнением и потускнением истинного взгляда на монашество, с потерей живого и отчётливого представления о том, что составляет его сущность, перестало быть помнимо и примечаемо. Вследствие этого иеромонахи явились тем же или пошли за то же, что и белые священники из монахов, т. е. за настоящих священников с полной правоспособностью пастырства. После этого смешения иеромонашества с настоящим священством, в Греции начали замещать места приходских священников монахами таким образом, что не ставили белых священников из монахов, а назначали на места иеромонахов, что продолжается и до настоящего времени. Брать приходских священников из монахов первоначально заставила нужда. Но впоследствии к нужде присоединились ещё две причины. Во-первых, многие иеромонахи предпочитали свободную жизнь на приходах жизни в монастырях, и вследствие этого постарались достигнуть того, чтобы дело нужды превратить в дело обычное. Во-вторых, особый, водворившийся в церкви Греческой, а точнее говоря – созданный монахами, обычай. |
| Возможно, что уже в то время эти покаянные пресвитеры были из монахов. Дальнейшая история показала, что и на западе, и на востоке, потребность в тайной исповеди для людей, которых хотя и не постигало наказание за публичный грех , но которые, по собственному внутреннему побуждению, желали найти успокоение своей совести, при неопределенной постановке исповеди со стороны церкви и при неразвитости приходского строя, повела к одному и тому же явлению – к исповеди перед монахами. У монашествующих обоего пола, уже со времени первых учредителей монашества христианского, исповедь не только в деяниях, но и в мыслях и в движениях душевных, была возведена на степень общей и безусловной обязанности, и притом более как дисциплинарный институт, чем как сакраментальный. Напротив для мирян, у которых вошло в общий обычай обращаться для исповеди к монахам, исповедь могла, конечно, иметь значение самодисциплины, но главным образом она рассматривалась ими, как способ очищения от грехов и успокоения совести 274 . На западе в конце VI в. монахам поручалось выслушивать исповедь не только мирян, но и духовных лиц, и епископы тем охотнее уполномочивали на это монахов, что сами были большею частию из монахов и, сделавшись епископами, придерживались прежней монастырской жизни. В духовенстве белом возникло сильное недовольство таким порядком вещей: стали доказывать, что монахи неспособны выслушивать исповедь на том основании, что они, умершие для мира, живут только для Бога. Папа Бонифаций IV на соборе римском 610 г. оправдал образ действий епископов, возлагавших это поручение на монахов, и образ действий монахов, принимавших это поручение, объявив при этом все возражения со стороны белого духовенства неосновательными 275 . Еще гораздо раньше, чем на континенте, монастырская дисциплина получила приложение к мирянам между ирландцами, скоттами и бриттами, благодаря своеобразной организации церкви. Так как здесь христианство распространялось монастырями, и средоточием церковного строя служили не епископы, как на континенте, а монастыри, то и дисциплина церковная в особенности определялась нормами не общецерковными, а монастырскими. |
| Папа впредь запрещает аббатам отчуждать монастырскую собственность, сдавать ее в аренду или предоставлять займы без согласия монахов и обязывает их к этому специальной клятвой. Вводится квартальный отчет казначеев монастырей. Настоятели, которые осмелятся пренебрегать этими указаниями, подвергаются штрафам; должны быть наказаны и аббаты, которые отказываются выплачивать должную часть в общую казну ордена, управляемую орденским капитулом. Папа призывает орден возвратиться к первоначальным строгим идеалам, настаивая на использовании единой для всех и самой простой одежды и пищи, аннулировав все диспенсации по поводу мясной пиши (нарушение этого запрета вело к трехдневному посту «на хлебе и воде» и телесному наказанию), запрещая употреблять серебряную посуду или использовать более одного монаха для сопровождения аббата в его путешествиях. Всем под страхом экскоммуникации повелевается спать в общем дормитории; кельи (там, где они имелись) должны быть разрушены в трехмесячный срок. Отменялись все договоренности относительно раздела доходов между аббатами и братией (за нарушение этого постановления аббаты должны быть отрешены от должности, а монахи подвергнуты заключению). Папа напоминает об идеалах добровольной монашеской бедности и запрещает монахам владеть собственностью. Папа также печется о развитии монашеской учености: в каждом аббатстве должны быть учителя для обучения молодых монахов грамматике, логике и философии; ежегодно монахов (по одному на каждые 20 монахов монастыря) следует посылать на обучение в университеты (в Париж, Оксфорд, Тулузу, Монпелье, Саламанку, Болонью или Мец), а годных для получения ученых степеней по богословию – оставлять в университетах для продолжения образования (при этом обучение и получение степеней по каноническому праву возбранялось, поскольку открывало путь к карьерному росту и могло, таким образом, стать соблазном на пути монашеского служения). Аналогичные документы, имевшие целью вернуть монашескую братию к классическим идеалам монашества, были изданы и касательно других орденов. |
|
|
