| – Во-первых, мы не господа, – молвил, наконец, самый юный из четверых, персикового вида. – Во-первых, – перебил его Филипп Филиппович, – вы мужчина или женщина? Четверо вновь смолкли и открыли рты. На этот раз опомнился первый тот, с копной. – Какая разница, товарищ? – спросил он горделиво. – Я – женщина, – признался персиковый юноша в кожаной куртке и сильно покраснел. Вслед за ним покраснел почему-то густейшим образом один из вошедших – блондин в папахе. – В таком случае вы можете оставаться в кепке, а вас, милостивый государь, прошу снять ваш головной убор, – внушительно сказал Филипп Филиппович. – Я вам не милостивый государь, – резко заявил блондин, снимая папаху. – Мы пришли к вам, – вновь начал чёрный с копной. – Прежде всего – кто это мы? – Мы – новое домоуправление нашего дома, – в сдержанной ярости заговорил чёрный. – Я – Швондер, она – Вяземская, он – товарищ Пеструхин и Шаровкин. И вот мы… – Это вас вселили в квартиру Фёдора Павловича Саблина? – Нас, – ответил Швондер. – Боже, пропал калабуховский дом! – в отчаянии воскликнул Филипп Филиппович и всплеснул руками. – Что вы, профессор, смеётесь? – Какое там смеюсь?! Я в полном отчаянии, – крикнул Филипп Филиппович, – что же теперь будет с паровым отоплением? – Вы издеваетесь, профессор Преображенский? – По какому делу вы пришли ко мне? Говорите как можно скорее, я сейчас иду обедать. – Мы, управление дома, – с ненавистью заговорил Швондер, – пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома… – Кто на ком стоял? – крикнул Филипп Филиппович, – потрудитесь излагать ваши мысли яснее. – Вопрос стоял об уплотнении. – Довольно! Я понял! Вам известно, что постановлением 12 сего августа моя квартира освобождена от каких бы то ни было уплотнений и переселений? – Известно, – ответил Швондер, – но общее собрание, рассмотрев ваш вопрос, пришло к заключению, что в общем и целом вы занимаете чрезмерную площадь. Совершенно чрезмерную. Вы один живёте в семи комнатах. – Я один живу и работаю в семи комнатах, – ответил Филипп Филиппович, – и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку. |
| Слопав его, пёс вдруг почувствовал, что он хочет спать, и больше не может видеть никакой еды. «Странное ощущение, – думал он, захлопывая отяжелевшие веки, – глаза бы мои не смотрели ни на какую пищу. А курить после обеда – это глупость». Столовая наполнилась неприятным синим дымом. Пёс дремал, уложив голову на передние лапы. – Сен-Жюльен – приличное вино, – сквозь сон слышал пёс, – но только ведь теперь же его нету. Глухой, смягчённый потолками и коврами, хорал донёсся откуда-то сверху и сбоку. Филипп Филиппович позвонил и пришла Зина. – Зинуша, что это такое значит? – Опять общее собрание сделали, Филипп Филиппович, – ответила Зина. – Опять! – горестно воскликнул Филипп Филиппович, – ну, теперь стало быть, пошло, пропал калабуховский дом. Придётся уезжать, но куда – спрашивается. Всё будет, как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замёрзнут трубы, потом лопнет котёл в паровом отоплении и так далее. Крышка калабухову. – Убивается Филипп Филиппович, – заметила, улыбаясь, Зина и унесла груду тарелок. – Да ведь как не убиваться?! – возопил Филипп Филиппович, – ведь это какой дом был – вы поймите! – Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Филипп Филиппович, – возразил красавец тяпнутый, – они теперь резко изменились. – Голубчик, вы меня знаете? Не правда ли? Я – человек фактов, человек наблюдения. Я – враг необоснованных гипотез. И это очень хорошо известно не только в России, но и в Европе. Если я что-нибудь говорю, значит, в основе лежит некий факт, из которого я делаю вывод. И вот вам факт: вешалка и калошная стойка в нашем доме. – Это интересно… «Ерунда – калоши. Не в калошах счастье», – подумал пёс, – «но личность выдающаяся.» – Не угодно ли – калошная стойка. С 1903 года я живу в этом доме. И вот, в течение этого времени до марта 1917 года не было ни одного случая – подчёркиваю красным карандашом: ни одного – чтобы из нашего парадного внизу при общей незапертой двери пропала бы хоть одна пара калош. Заметьте, здесь 12 квартир, у меня приём. В марте 17-го года в один прекрасный день пропали все калоши, в том числе две пары моих, 3 палки, пальто и самовар у швейцара. И с тех пор калошная стойка прекратила своё существование. Голубчик! Я не говорю уже о паровом отоплении. Не говорю. Пусть: раз социальная революция – не нужно топить. Но я спрашиваю: почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и валенках по мраморной лестнице? Почему калоши нужно до сих пор ещё запирать под замок? И ещё приставлять к ним солдата, чтобы кто-либо их не стащил? Почему убрали ковёр с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Разве где-нибудь у Карла Маркса сказано, что 2-й подъезд калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через чёрный двор? Кому это нужно? Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор? |
| – Во-первых, мы не господа, – молвил, наконец, самый юный из четверых, персикового вида. – Во-первых, – перебил его Филипп Филиппович, – вы мужчина или женщина? Четверо вновь смолкли и открыли рты. На этот раз опомнился первый тот, с копной. – Какая разница, товарищ? – спросил он горделиво. – Я – женщина, – признался персиковый юноша в кожаной куртке и сильно покраснел. Вслед за ним покраснел почему-то густейшим образом один из вошедших – блондин в папахе. – В таком случае вы можете оставаться в кепке, а вас, милостивый государь, прошу снять ваш головной убор, – внушительно сказал Филипп Филиппович. – Я вам не милостивый государь, – резко заявил блондин, снимая папаху. – Мы пришли к вам, – вновь начал чёрный с копной. – Прежде всего – кто это мы? – Мы – новое домоуправление нашего дома, – в сдержанной ярости заговорил чёрный. – Я – Швондер, она – Вяземская, он – товарищ Пеструхин и Шаровкин. И вот мы… – Это вас вселили в квартиру Фёдора Павловича Саблина? – Нас, – ответил Швондер. – Боже, пропал калабуховский дом! – в отчаянии воскликнул Филипп Филиппович и всплеснул руками. – Что вы, профессор, смеётесь? – Какое там смеюсь?! Я в полном отчаянии, – крикнул Филипп Филиппович, – что же теперь будет с паровым отоплением? – Вы издеваетесь, профессор Преображенский? – По какому делу вы пришли ко мне? Говорите как можно скорее, я сейчас иду обедать. – Мы, управление дома, – с ненавистью заговорил Швондер, – пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома… – Кто на ком стоял? – крикнул Филипп Филиппович, – потрудитесь излагать ваши мысли яснее. – Вопрос стоял об уплотнении. – Довольно! Я понял! Вам известно, что постановлением 12 сего августа моя квартира освобождена от каких бы то ни было уплотнений и переселений? – Известно, – ответил Швондер, – но общее собрание, рассмотрев ваш вопрос, пришло к заключению, что в общем и целом вы занимаете чрезмерную площадь. Совершенно чрезмерную. Вы один живёте в семи комнатах. – Я один живу и работаю в семи комнатах, – ответил Филипп Филиппович, – и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку. |
| Архиеп. Евлогий поставил вопрос: как нам содействовать успокоению всё более волнующегося Кубанского казачества? На него ведь теперь возлагали последние надежды. Решили: разослать проповедников по разным станицам. И в первую очередь послать в сборные мобилизационные пункты для проповеди мобилизованным. Наметили способных проповедников. Но на другой день почти все избранные отказались, сославшись то на нездоровье, то на семейные обстоятельства. В действительности же они учли все неблагоприятные обстоятельства, с которыми соединялось проповедническое странствование по станицам: передвижение по железным дорогам тогда было опасно, ибо вагоны кишели вшами – распространителями сыпного тифа; казачество было возбуждено против Добровольческой Армии, деморализовано грабежами на фронте, прониклось революционной психологией и враждебно относилось ко всякому, кто пытался склонить его на другую сторону. Само собою понятно, что призыв проповедника к защите фронта и к самопожертвованию мог сопровождаться не радостными для него возможностями. Бывают моменты, когда высокие призывы не только бесполезны, но и опасны. Скоро и сам архиепископ Евлогий оставил Екатеринодар, направившись поближе к исходу. Между тем, настроение умов становилось всё более грозным. На Кубани начались восстания против Добровольческой Армии. В станице Елисаветинской (в 15 верстах от Екатеринодара) бунтовал член Рады Пелюк. В станице Динской готовил восстание есаул Рябовол, брат убитого. В Екатеринодаре чины Штаба Добровольческой Армии сорганизовали собственную охрану, на случай нападения казаков, которая несла ночные дежурства. Кубанское правительство не порывало связи с Деникиным, но действовало неуверенно, вяло, либо не надеясь на свою силу или учитывая сильное возбуждение казачьего населения против Добровольческой Армии. Трения между ген. Деникиным и казаками продолжались всё время, но особенно они обострились после повешения ген. Покровским в Екатеринодаре (кажется, в ноябре 1919 г.), Калабухова, члена Кубанского правительства по внутренним делам. |
| Оружие Священника, стрелявшего в нападавших хулиганов, приговорили к штрафу в 50 тысяч Прихожане храма, в котором служит отец Николай, присутствовавшие при вынесении приговора, заявили, что будут собирать деньги для священника. Дело в том, что доход священника и его супруги составляет не более 15 тысяч рублей в месяц. Во всем виноват фотограф Мне всегда казалось, что чудовищные новости о том, как детей обнаружили в тренировочных лагерях боевиков, " украшенные " фотографиями малышей, обвешанных пулеметными лентами с автоматами наперевес, могут приходить только из Пакистана, Афганистана, Колумбии, на худой конец. Оказывается, странный и страшный мир, где детей учат убивать, куда ближе — совсем рядом. Священник Николай Калабухов: «Почему я должен бояться отморозков?» События той ночи отец Николай запомнил до мельчайших подробностей: как отбивался от двоих нападавших, как, не ввязываясь в драку, наблюдал издалека третий. Помнит, как дочь остановилась в 15 метрах от дерущихся, так и не решившись убежать. Помнит, как у него вырвали сумку с подрясником и продолжали осыпать ударами. Священнику, стрелявшему в нападавших хулиганов, изменили статью на более легкую 29 апреля настоятель храма села Большая Боевка защитил с помощью револьвера свою дочь, к которой приставали трое пьяных молодых людей. Прощай, оружие? Никто и нигде не смог прописать точных и четких критериев самообороны и допустимого вреда нападавшему. Или нападавшим. Протоиерей Димитрий Смирнов: Я не сторонник оружия, а противник отъема детей Вообще, за последнее двадцатилетие чиновник как-то вошел в состояние неправильного понимания жизни. Он вообще свою должность зачастую использует как некое кормление, что опять совершенно неправильно. Давайте дружить! © 2003—2024. Сетевое издание Правмир зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор). Реестровая запись ЭЛ ФС 77 – 85438 от 13.06.2023 г. (внесение изменений в свидетельство ЭЛ ФС 77-44847 от 03.05.2011 г.) Учредитель: Автономная некоммерческая организация информационно-познавательный центр «Правмир» (АНО «Правмир») (ОГРН 1107799036730) Главный редактор: Данилова А.А. Адрес электронной почты редакции: info@pravmir.ru Телефон: +7 929 952 59 99 Чтобы связаться с редакцией или сообщить обо всех замеченных ошибках, воспользуйтесь формой обратной связи . Републикация материалов сайта в печатных изданиях (книгах, прессе) возможна только с письменного разрешения редакции. Мнение авторов статей портала может не совпадать с позицией редакции. |
| Согласно книге «Чины Русского Корпуса. Биографический справочник в фотографиях » (Волков С.В., Стрелянов (Калабухов) П.Н. «Чины Русского Корпуса. Биографический справочник в фотографиях». - М., 2009) корпус официально начал формироваться 12 сентября 1941 г. в день памяти Св. Александра Невского и так в одном 1-м полку состояло свыше 130 участников Первого Кубанского («Ледяного») похода. Корниловец полковник И.М. Кондратьев (19 ранений на 1919 г.) привез в Белград знамя 2-го Корниловского ударного полка, ставшее знаменем 3-го полка Русского Корпуса. Генерал Скородумов разрешил тем, кто не может вступить в ряды корпуса, не делать этого, но обязал их явиться в центр Русского корпуса в Русском доме при Белградской русской православной церкви, объяснив причины, препятствующие вступлению в корпус. Цель Скородумова была достаточно ясно указанна им в его приказе: возрождение Русской армии и возрождение России. Этого не могли ему простить не только коммунисты, но и нацисты, и 14 сентября он был арестован гестапо. Все же работа по набору личного состава в Русский корпус была продолжена генералом Штейфоном, который в годы гражданской войны был начальником штаба у генерала Кутепова. Генерал Штейфон проявил себя принципиальным командиром, отстаивавшем интересы корпуса как русского воинского формирования, вопреки нацистской партийной линии, направленной против самостоятельности русских. Показательно, что как раз благодаря Русскому корпусу в эмиграции «второй волны» были сохранены многие русские национальные организация, велика роль ветеранов этого корпуса и в деятельности Русской Зарубежной Православной Церкви. Личный состав корпуса считал долгом чести продолжить борьбу с большевиками и потому как свидетельствуют ветераны корпуса в книге «Русский корпус на Балканах» считал себя освободителями России, а не её предателями. В корпусе многие офицеры Белой Армии после двадцатилетнего перерыва вновь несли службу рядовыми. Хотя преобладали военнослужащие в возрасте выше среднего, боевая подготовка шла успешно. И силами самих русских, так как немцы в казарменную жизнь мало вмешивались. |
| С этим планом был ознакомлен Екатеринодарский атаман. Ему план очень понравился. Но митр. Платон, вернувшись из Америки, метеором промчался через Таганрог и Екатеринодар, даже не повидавшись в Екатеринодаре с Некрасовым. Ясно было, что он не собирается проводить этот план. Вот тогда и явился ко мне Некрасов. Замысел заинтересовал меня, и я решил ознакомить с ним ген. Деникина. Деникин выслушал меня молча, и на мою просьбу принять меры, чтобы правительство воспользовалось этим, выгодным для него, предложением, не сказал мне ни слова. Может быть, тогда он уже видел, что дело идет к концу и что его правительству не только не осуществить, но и не начать осуществление этого плана. Но я в тот момент был удивлен таким поведением Главнокомандующего и в душе очень посетовал, что он безучастно отнесся к моему докладу. После Деникина я посетил Донского атамана, ген. А. П. Богаевского: авось он поймет меня. Ген. Богаевский отнесся к моему сообщению с большим вниманием, пообещал воспользоваться предложением для Дона, как только последний будет освобожден, теперь же советовал мне обратиться к Мельникову, которому он передает должность председателя правительства. К Мельникову я не пошел. А вместо этого отправился с Некрасовым по станицам, начав с Елизаветинской, где бунтовал Пелюк. В первое свое путешествие мы проехали через 8 станиц с востока на юг, от ст. Елизаветинской до Динской. В каждой станице я проповедывал и совершал богослужения. Туго пришлось в Елизаветинской станице, где казаки были страшно возбуждены против Добровольческой Армии. Когда я упомянул о последней, в церкви поднялся дикий шум. Опасным было наше положение и в ст. Динской, где наш приезд совпал с моментом, когда Рябовол подготовлял восстание. Во второе путешествие, в начале февраля, мы проехали семь станиц – от Пашковской до следующей за Рязанскою. В общем везде наблюдалась одна и та же картина. Почва для пропаганды против войны везде благоприятная. Казаки устали от войны; в станицах терпят много лишений от недостатка мужчин и рабочего скота; все взволнованы слухами о постоянных несогласиях между Главным Командованием и Казачьей властью; взвинчены расправой с Калабуховым. Вернувшиеся с фронта, – ими кишели станицы, – развращены грабежами и, обогатившись, не желают больше рисковать жизнью. |
| Начинается всё с доноса: «Менее обременительно для мозгов, более рентабельно для карьеры и совсем безопасно для собственного благополучия вылезти на трибуну и ляпнуть: “А по моему пролетарскому, рабочему мнению, план нашего цеха срывает инженер Иванов. Потому как он, товарищи, не нашего пролетарского классу: евонный батька поп, а сам он – кусок буржуазного интеллигента”. Для инженера Иванова это не будет иметь решительно никаких последствий: его ГПУ знает и без рекомендации нашего активиста. Но некоторый политический капиталец наш активист уже приобрел: болеет, дескать, нуждами нашего пролетарского цеха и перед доносом не остановился». Здесь точно отражается ситуация с доносом Шарикова–Швондера на профессора Преображенского. И даже ее концовка, в романе еще более благополучная, поскольку донос маститому доктору принес благодарный пациент. В ГПУ действительно умели читать бумаги и давать им ход в меру революционной… правда, не законности, а целесообразности. Но рассмотрим многострадальный путь активиста далее: «Дальше активист получает конкретные, хотя пока еще и бесплатные задания, выполняет разведывательные поручения комячейки, участвует в какой-нибудь легкой гиппопотамии, которая с мандатами и полномочиями этаким табунком налетает на какое-нибудь заведение, и там, где раньше был просто честный советский кабак, устраивает форменное светопреставление; изображает “рабочую массу” на какой-нибудь чистке (рабочая масса на чистки не ходит) и там вгрызается в заранее указанные комячейкой икры, выуживает прогульщиков, лодырей, вредителей-рабочих, выколачивает мопровские или осоавиахимовские недоимки». Насчет светопреставления понятно: «Опять… пропал калабуховский дом. Придется уезжать, но куда – спрашивается. Всё будет, как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замерзнут трубы, потом лопнет котел в паровом отоплении и так далее. Крышка калабухову», – восклицает Преображенский. К чести Швондера как хозяйственника, заметим, что отопление он исправно обеспечивал. |
| Слопав его, пёс вдруг почувствовал, что он хочет спать, и больше не может видеть никакой еды. «Странное ощущение, – думал он, захлопывая отяжелевшие веки, – глаза бы мои не смотрели ни на какую пищу. А курить после обеда – это глупость». Столовая наполнилась неприятным синим дымом. Пёс дремал, уложив голову на передние лапы. – Сен-Жюльен – приличное вино, – сквозь сон слышал пёс, – но только ведь теперь же его нету. Глухой, смягчённый потолками и коврами, хорал донёсся откуда-то сверху и сбоку. Филипп Филиппович позвонил и пришла Зина. – Зинуша, что это такое значит? – Опять общее собрание сделали, Филипп Филиппович, – ответила Зина. – Опять! – горестно воскликнул Филипп Филиппович, – ну, теперь стало быть, пошло, пропал калабуховский дом. Придётся уезжать, но куда – спрашивается. Всё будет, как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замёрзнут трубы, потом лопнет котёл в паровом отоплении и так далее. Крышка калабухову. – Убивается Филипп Филиппович, – заметила, улыбаясь, Зина и унесла груду тарелок. – Да ведь как не убиваться?! – возопил Филипп Филиппович, – ведь это какой дом был – вы поймите! – Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Филипп Филиппович, – возразил красавец тяпнутый, – они теперь резко изменились. – Голубчик, вы меня знаете? Не правда ли? Я – человек фактов, человек наблюдения. Я – враг необоснованных гипотез. И это очень хорошо известно не только в России, но и в Европе. Если я что-нибудь говорю, значит, в основе лежит некий факт, из которого я делаю вывод. И вот вам факт: вешалка и калошная стойка в нашем доме. – Это интересно… «Ерунда – калоши. Не в калошах счастье», – подумал пёс, – «но личность выдающаяся.» – Не угодно ли – калошная стойка. С 1903 года я живу в этом доме. И вот, в течение этого времени до марта 1917 года не было ни одного случая – подчёркиваю красным карандашом: ни одного – чтобы из нашего парадного внизу при общей незапертой двери пропала бы хоть одна пара калош. Заметьте, здесь 12 квартир, у меня приём. В марте 17-го года в один прекрасный день пропали все калоши, в том числе две пары моих, 3 палки, пальто и самовар у швейцара. И с тех пор калошная стойка прекратила своё существование. Голубчик! Я не говорю уже о паровом отоплении. Не говорю. Пусть: раз социальная революция – не нужно топить. Но я спрашиваю: почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и валенках по мраморной лестнице? Почему калоши нужно до сих пор ещё запирать под замок? И ещё приставлять к ним солдата, чтобы кто-либо их не стащил? Почему убрали ковёр с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Разве где-нибудь у Карла Маркса сказано, что 2-й подъезд калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через чёрный двор? Кому это нужно? Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор? |
| Посыпались переиздания и новые издания: «Дневники казачьих офицеров» П.Н. Стрелянова (Калабухова), «Белое движение. Энциклопедия Гражданской войны», «Офицеры российской гвардии», «Первые добровольцы на Юге России», «Офицеры армейской кавалерии», «Офицеры флота и морского ведомства» С.В. Волкова, «Библиографический справочник высших чинов Добровольческой армии и Вооружённых Сил Юга России» Н.Н. Рутыча и множество иных книг по данной теме (мы назвали лишь примеры, не ставя целью собирать какую бы то ни было библиографию Белого движения, - прим. автора ). Стало быть, несомненно прав Алексей Расторгуев, заявляя в своей статье: «Всё! Россия больше без них не может. В страшном для нашего отечества столетии побеждённым армиям, оказывается, доверены ценности, которые только им по плечу: национальное достоинство, Верность долгу. Верность отечеству и присяге. Идеалы свободы, чести и гражданского общества. Вера. Честность. Доблесть. Только им, развеянным по миру, убитым и поруганным, лежащим где-то далеко на запад и на восток, на север и юг по всему свету, мы можем сказать: вы справились. Вы победили. Без вас России уже нельзя...». Можно было бы «списать» такое заявление на эмоции увлечённого своей темой историка, но ведь так думают очень многие совершенно беспристрастные, и отнюдь не заинтересованные ничем, кроме поиска Истины, исследователи. В качестве такого образца можно указать на высказывание профессора Альберта Фальчионелли из Аргентины, заявившего: «Вся эпоха белой борьбы в России - одна из самых героических страниц мировой истории. Нельзя забывать, что хотя Белая армия и не добилась победы с оружием в руках против своего неизмеримо превосходящего противника и принуждена была покинуть пределы родины, но она при этом добилась великой моральной победы, поскольку спасла часть поруганной и погубленной своей матери - родины». Позволим себе заметить, что одно лишь прикосновение к этой теме - Белого движения - часто способно буквально сотворить чудо. Об этом пишет, в частности, безвременно ушедший от нас замечательный историк и писатель Олесь Бузина в своих статьях «Эти шикарные белогвардейцы...», воспринявший «Белую гвардию» Булгакова, доставшуюся ему из-под полы во времена «андроповского СССР » как «самый, что ни на есть, настоящий рыцарский роман!». |
|
|
