| Он сидел очень веселенький в своей кроватке. Во время одевания он спросил, что скажет мама, когда он войдет в столовую. В столовой его ожидали на его стуле подарки. Он с громадной радостью раскрыл пакеты. В них оказались: крошечная коляска с верхом из розовой материи для «цеппелина». И коляска из дерева, чтобы возить его киську. После завтрака мы вышли погулять. Когда мы проходили мимо леса, я увидела маленькие желтенькие цветочки. Мама позволила мне слазить за ними, и я, конечно, с удовольствием за ними полезла. Цепляясь за все, что мне попадалось на пути, я коекак долезла до цветочка и сорвала его. Это был маленький бледно-желтый цветочек с отверстием посредине, где находились тычинки и пестик. Около этого отверстия был оранжевый кружок. Листья большие и овальные. Растет очень низко над землей. Придя домой, я показала его мадам, и мадам сказала, что этот первый весенний цветок называется по-латински примула… К концу нашего пребывания в Швейцарии туда же приехал папа. Вот была радость! Через некоторое время приехал папин друг, сын латышского органиста и сам музыкант Павел Христофорович Шуберт. С папой у них общие музыкальные интересы». Этот детский дневник своей старшей сестры митрополит Иоанн хранил в течение всей жизни как семейную реликвию. В Царском Селе Эли поступила в женскую гимназию так называемого «ведомства императрицы Марии». Программа учебного заведения была облегченная: из восьми классов последний считался необязательным; отметки ставились по 12балльной системе. Эли определили в пятый класс, а Женю – в третий. Поскольку обе девочки занимались дома, надо было им помочь в прохождении гимназического курса. Для этого пригласили учительницу. Она занималась с девочками два раза в неделю, специально для этого приобрели парту. Эли стала лидером среди детей. Ее признали самой сильной, самой подвижной, самой умной. «Мы прозвали ее Олега», – вспоминает Владыка, имея в виду то, что сестра казалась чем-то похожа на Вещего Олега. Девочка пишет в своем дневнике 19 июля 1913 года: «…Папа мне вчера подарил верстак и два рубанка!» Запись от 20 июля 1913 года: «Папа, вернувшись из Петербурга, привез мне пилу, две стамески и угольник!» По маминой просьбе Эли в течение трех дней сделала хорошую полку. Способность столярничать была присуща Эли до старости. Например, в возрасте около 65 лет она сделала сама без посторонней помощи скамеечку. |
| Сам Владыка, монах с 24 лет, в течение всей своей жизни оставался человеком очень общительным, открытым. Он ходил на концерты, бывал в театре. В Ярославскую филармонию и Ярославский художественный музей приходил, как к себе домой. Все его там знали, ждали, встречали с радостью. В зале филармонии у него имелось свое постоянное место. Его деликатность, уважение к людям были неподдельными. Однажды, еще в его бытность правящим архиереем, произошла почти анекдотичная история: както по ошибке вместо концерта классической музыки он попал на выступление рокгруппы. Владыка с сопровождающими лицами проследовал через весь зал и сел в первом ряду. Ошибка обнаружилась слишком поздно. Елизавета Александровна незаметно надергала ваты из своего берета, и митрополит Иоанн, заткнув уши, мужественно досидел до конца первого отделения – неудобно было обижать артистов. Уже будучи на покое, по вечерам, когда люди возвращались в наш спальный район с работы, Владыка в сопровождении Елизаветы Александровны ходил на автобусную остановку, садился под каштановым деревом на маленький стульчик и смотрел на выходящих из автобуса. Он скучал по людям. Он любил их. Пока позволяло здоровье, много ездил – часто бывал в Крыму, Средней Азии. Любил ловить рыбу, совершал многокилометровые прогулки по лесу в сопровождении самых разных людей. Отец Игорь Мальцев рассказывал: «В каждом ручье, в каждом источнике искупается!» Абсолютно не сословный, не замкнутый, доступный! Это Толю подкупало еще больше, рождало чувство безмерного доверия к нему. Ему очень импонировало, что Владыка хорошо знает людей, интересуется общественной жизнью. Толя высказывал предположение, что, если бы Владыка не имел такого опыта жизни и работы в геологии, он бы не достиг таких духовных вершин. Будь Владыка только церковным человеком, Толя бы его просто испугался, сробел, не сумел бы с ним сблизиться. Определенная светскость Владыки была как бы проводником в религиозную, духовную жизнь для многих людей. В том числе и для нас. Сколько таких людей загорелось возле Владыки! |
| А вот душевная чистота, вероятно, немножко сложнее и труднее для понимания. «Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят» ( Мф.5:8 ). Здесь требуется чистота помыслов. И, как говорил владыка Иоанн (Вендланд), вранье — это первый показатель сердечной нечистоты. Мы часто врем и лукавим, и эти вранье и лукавство и являются признаком сердечной нечистоты. Мы часто лукавим не только перед людьми, чего-то боясь или пытаясь чего-то добиться, но, по своему тщеславию, пытаемся казаться самим себе лучше, чем мы есть, занимаемся самооправданием: «Какой я хороший!» Обманываем самих себя, пытаясь оправдать свои недолжные поступки. И это тоже обман, причем, вероятно, наиболее глупый и гнусный, признак сердечной нечистоты. Поэтому за сердечной чистотой и надо следить очень и очень внимательно. Когда мы говорим о нечистоте телесной, то она опять-таки рождается у нас в помыслах. Мы здесь должны вспомнить те поучения, которые давали многие преподобные, и наиболее четко выразил Нил Сорский : в грех впадает человек по степеням. Сначала наступает прилог, как я же сказал в предыдущей проповеди: мы видим какую-то картину, слышим какие-то неподобающие слова, какая-то мысль про это у нас мелькает, но мы прошли мимо нее, мы не задумались о ней. Это прилог, — пролог ко греху, но не грех. А вторая стадия, — когда мы остановили свое внимание на этой картине, на этом прилоге, — остановились, рассмотрели картину. Остановили взгляд на телеэкране, остановили слух на каком-нибудь неподобающем анекдоте. Остановили . И тогда прилог, который нам был предложен и в котором мы не грешили, переходит в помысел, а помысел является уже грехом. Когда помысел только начался, мы можем с ним бороться. Но когда он начинает нами развиваться, когда мы начинаем обольщаться и наслаждаться греховными картинами, греховными мыслями, — тогда появляется пленение. Нам уже трудно совладать с помыслом. Наши мысли разгораются, мы не можем их потушить. Это грех. И тогда этот помысел переходит и в слова, и в дело. Мы грешим не только в мыслях, но и делами. |
| В 1957 г. в семинарии не было выпуска, т. к. набор учеников в 1953 г. был сорван властями. В 1957/58 уч. г. в КДС училось 118 чел. В 1958 г. семинарию окончило рекордное для тех лет число выпускников - 21 чел., но уже в 1959 г.- 14 чел. Уполномоченный по делам РПЦ в 1958 г. предложил постепенно ликвидировать семинарию, не производя новых наборов. В 1957 г. ректор семинарии прот. Н. Концевич, узнав о планах закрытия семинарии вместе с Андреевской ц., предложил компромиссный вариант: перенести семинарию из Киева в Будаевку в черте г. Боярка Киево-Святошинского р-на. Не возражал против такого варианта позднее и архим. Иоанн (Вендланд). Заместитель уполномоченного Совета по делам РПЦ при СМ УССР Г. С. Катунин 6 февр. 1958 г., поддерживая данное предложение, обратился к председателю СМ УССР с просьбой помочь РПЦ стройматериалами для обустройства в Будаевке нового здания семинарии. Однако архим. Филарет настаивал на нереалистичном плане - перенесении семинарии в Киево-Печерскую лавру, которая находилась под угрозой закрытия. 27 сент. 1959 г. всеукр. уполномоченный по делам РПЦ Г. Пинчук обратился с инициативой закрытия Киевской ДС, на что Карпов ответил, что первоочередно следует закрыть семинарии в Саратове и Ставрополе, а вот Киевскую ДС закрывать в ближайшее время нецелесообразно, т. к. она находится в столице союзной республики, и лучше закрыть Одесскую. Однако зам. председателя СМ СССР М. С. Гречуха решил, что существование семинарии в Киеве нецелесообразно, т. к. укрепляет в городе позиции церковников, поэтому и саму Андреевскую ц. необходимо скорее закрыть. В этих условиях планировавшийся на июнь 1960 г. выпуск 4-го класса Киевской ДС, в к-ром насчитывалось 15 семинаристов, оказался невозможным. Уполномоченный Пинчук 12 мая 1960 г. сообщил в Москву о закрытии Киевской ДС. 8 июня 1960 г. Учебный комитет при Свящ. Синоде принял вынужденное решение о закрытии семинарии в Киеве, лишь констатировав то, что фактически уже состоялось за месяц. В 1957 г. были прекращены богослужения в семинарской ц. |
| (Мама выкладывала их в пищу, высчитывая калории.) Гостившая у нас этим летом Саша Лермонтова месяца через полтора поссорилась с мамой (как она пишет в своих мемуарах, на почве совершенного неумения Ниной Петровной вести хозяйство). Саша – это моя двоюродная сестра. Мне она доставляла много радости, потому что держалась очень дружелюбно, как старший товарищ, и очень увлекательно рассказывала сказки. К моему большому сожалению, Саша уехала от нас домой в Петроград. Хозяйственное положение выправила фрейлейн. Фрейлейн – это моя няня, эстонка, лютеранка, Констанция Александровна Кирш. Договариваясь с ней, мама сказала, чтобы она разговаривала со мной понемецки, так как порусски она не совсем правильно говорила, а эстонский язык мне ни к чему. Фрейлейн была прекрасной няней, и, кроме того, когда на Рождество зажигалась елка, фрейлейн начинала петь понемецки рождественские лютеранские гимны и этим умела придать Рождеству, проводимому помирски, соответствующий ему религиозный характер. Я до сих пор помню эти гимны. Так вот, фрейлейн, не оставлявшая нас в течение всей нашей крымской эпопеи, вошла в управление нашим хозяйством и, благодаря своей практической сметке, очень быстро поставила его правильно. У нас появились корова, куры, было много парного молока, простокваши, яиц. Мама была настолько благоразумна и миролюбива, что совершенно никаких конфликтов и даже споров с фрейлейн у нее никогда не было. Конечно, и фрейлейн была очень культурна и тактична. Еще была с нами моя двоюродная сестра Нина Грамматчикова. Мне было уже восемь лет, и меня стали учить по гимназическому курсу 1-го класса. Нине был поручен Закон Божий и история, Эли – все остальное. Например, географии меня учили весьма своеобразно. Эли предложила мне срисовать карту полушарий. Было начерчено два круга. и по ним сделана сетка меридианов, экватора и параллелей. По этим клеточкам я срисовывал карту. Работа эта доставляла мне большое удовольствие, и я познал основы географии. Нина прекрасно изъясняла понятие о вездеприсутствии Божием. |
| Красочно описывает Эли, как уютно в доме, когда истоплена печь и кошки располагаются на лежанке, а снаружи, за заснеженным окном, раздаются удары птичьих клювов по специально выставленной им кормушке. Вечером Эли садилась за фисгармонию, которую мы привезли из Берлина, и по нотам играла Баха, Моцарта, Бетховена, Чайковского и старинные вальсы. Иногда по радио она слушала Дмитрия Шостаковича. Зима ее не пугала: полоскать белье она отправлялась на прорубь во льду реки Трубеж, не отставая в этом от местных женщин. Потом я привез ей резиновые перчатки, что несколько облегчило этот труд. По вечерам она занималась чтением, переводом немецких и французских книжек, систематически слушала и даже частично записывала русские передачи религиозных зарубежных радиостанций. К ней любили заходить дети Анны Захаровны, особенно Сережа. Он имел дар рассказчика и мог долго повествовать о том, как прошел день в детском саду. Летом мы вместе с ней совершали довольно далекие прогулки: на Веськову гору, в лес, к Александровой горе. Этому я радовался. Часто с Эли мы отправлялись на прогулку на надувной резиновой лодке по реке Трубеж или Плещееву озеру. Если мы уходили в лес, то обычно разводили костерок, пекли картофель и поджаривали на огне хлеб. Эли при этом читала чтолибо духовное. Помню, что на нее произвела большое впечатление статья о епископе Игнатии (Брянчанинове) . В своем дневнике она записала: «Статья чудесная, переносит в те давние времена и вселяет в душу какоето особенное настроение близости этого святителя и высоты тех мыслей, которые он высказывает в своих произведениях». Моей сестре в это время было 68 лет. Но ее восприятие мира оставалось подетски чистым. Вот как она описывает в своем дневнике впечатление от фильма «Лесная симфония»: «Этот фильм очень красив. Действие происходит в настоящем дремучем лесу. Слышно, как поют птицы и кукуют кукушки. Очень много лесных зверей, особенно оленей. Все начинается с рождения олененка, которого заботливо облизывает его нежная мать. Их окружают чудесные животные: белочки, вылезающие из дупла; гнезда с птенцами, раскрывающими клюв; выводок уток на реке; хитрая лисичка, поймавшая утенка и затаскивающая его в свою нору. Страшный медведь; кабаниха с полосатым кабанчиком; еж, который на глазах убивает змею, схватив ее за голову. Виден глухарь с красными перьями на голове, издающий очень грубые звуки. Гроза в лесу, с настоящим громом. Лето сменяется осенью. Все деревья желтые. Потом зима. Появляется стая волков. Им удается схватить одного олененка. Потом рысь –настоящая большая кошка с острыми ушами с кисточками – крадется за олененком, влезает на дерево…» |
| Она весила около 16 тонн и вмещала экипаж в 10–12 человек. Для пополнения запасов воздуха достаточно было лишь на 30 секунд поднять над водой трубу воздухозаборника. Но главное – ее вооружение: ракетные установки, расположенные по бортам подводного корабля, позволяли вести огонь как по подводным, так и по надводным целям. Изобретение было столь фантастическое и сулило столь серьезные преимущества для российского флота, что его засекретили на долгие годы. Специальное предписание, датированное 14 июля 1837 года, требовало, чтобы проекты генерала Шильдера «сохранялись в тайне и никаких сведений о них не было бы сообщаемо иностранцам». Ведь речь шла не более и не менее, как о подводном ракетоносце. В этой удивительной по своей инженерной смелости работе есть еще одна конструкторская «изюминка», отмечали специалисты. Все известные в ту пору ракеты запаливались, если можно так сказать, «живым» огнем. Под водой это сделать было невозможно, и Шильдер впервые в истории ракетной техники предложил воспламенять пороховой заряд с помощью электричества. Изобретение оценили по достоинству. «Применение гальванизма к воспламенению мин, придуманное и введенное в употребление Карлом Андреевичем, – говорится в одном из отзывов, – составляет одну из неоценимых услуг, оказанных им военно-инженерному искусству в России». Карл Андреевич, по сути, стал соавтором созданных в ХХ веке боевых, исследовательских и космических ракет, потому что у всех у них в основе системы пуска – электрическая цепь. Сегодня перечень изобретений генерала Шильдера можно прочесть в солидных энциклопедиях. Кроме того, он умел прекрасно рисовать и играл на нескольких музыкальных инструментах. Но самое главное – Карл Андреевич был истинным православным христианином и сыном своего Отечества. Вспомним, что предлогом к Крымской войне, на которой он погиб, явился спор между православным и католическим духовенством за право обладания «святыми местами» в Палестине. Турецкий султан передал ключи от Вифлеемского храма католикам. |
| «Я стал вести одинокий, по возможности бродячий образ жизни. После смерти отца мы переехали в Ливадийскую слободку. С тех пор я мало общался с сестрами. У меня появились товарищи-сверстники, началось мое серьезное обучение. В 1919 году я провалился на экзамене по арифметике во 2-й класс гимназии. Зима ушла на то, чтобы готовиться к экзамену. Для этого я ежедневно спускался в город, где брал уроки по арифметике (четыре действия, возведение в степень, извлечение корня, дроби простые, дроби десятичные, проценты и даже сложные проценты) и русскому языку (этимология и синтаксис). В сентябре 1920 года я выдержал экзамены и поступил в 3-й класс Ялтинской Александровской гимназии. Проучился я там всего около двух месяцев. Они были интересны в том отношении, что я познакомился со старыми гимназическими порядками. В ноябре 1920 года войска Врангеля были разбиты, и в Крыму установилась новая власть. А вместе с ней и новые порядки. Детей распределили по школам согласно месту жительства. Я попал в школу, расположенную в лесу около Ливадии. Из занятий там больше всего мне запомнились уроки пения, которое преподавал тенор из нашего церковного хора. Кажется, чаще всего мы пели песню «Реве та й стогне Днипр широкий» на слова Тараса Шевченко. Теперь я могу с уверенностью сказать, что знаю, как надо петь эту песню!» В школе он попал в довольно хулиганскую среду. Учеба превратилась в почти ежедневное страдание. В особенности ему надоедал один мальчишка драчун. К счастью, семья уехала из Ялты. Косте предоставлялась полная свобода, и он днями напролет один бродил по полям. Во время этих прогулок в его душе происходила большая работа. Он вспоминал своего врага, думал, каким бы истязаниям подверг его, если бы тот оказался в его власти. Все это было нереально: «враги» уже расстались, и не предвиделось, что они когда-нибудь встретятся вновь. Однако злая память о нем и обида заставляли работать внутренние душевные силы. Но однажды (и это произошло с необычайной быстротой) в душе Кости, как некий свет, как озарение, возникла мысль: «А что, если его простить?» И сердце мальчика тотчас согласилось с этой мыслью. Как стало все светло кругом! |
| Это, по его мнению, произошло оттого, что обвинители обычно знали исповедания исключительно академически, не имея опыта соприкосновения с ними: «А я имел такое соприкосновение (по крайней мере с лютеранством) и опытно чувствовал несправедливость обвинения западных христиан в себялюбии». Еще Эли очень любила природу. В Крыму она была необыкновенно богатой. Особенно поражали детей разнообразные жуки и змеи. Владыка вспоминает памятные ему крымские образцы: «В начале лета вечерами слышалось жужжание летающих майских жуков. Днем было необыкновенно много бронзовок – зеленых жуков с золотистым отливом. Нередко встречались большие фиолетовые жужелицы, выделявшие коричневую вонючую жидкость. Что касается змей, то Эли их панически боялась. Боялся и я, но, так как я не мог удержаться от того, чтобы не залезть в какие-либо дебри, я часто встречал их. Помню леденящий ужас, охватывающий меня, когда, пробираясь среди лопухов, я встречал свернувшуюся кольцами серую змею. Остановишься в шаге от нее и замрешь. А она вначале не двигается, но потом в одно мгновение развернет все свои кольца и скроется в траве. Однажды я увидел большую клетчатую змею, проползавшую по открытому месту через огород. Другой раз видел маленькую змейку, свисавшую с верхних веточек вишневого дерева. Наконец, мне попалась змеиная кожа, торчащая из щелей каменной ограды. Я осмелился взять ее, полагая, что змея уже скрылась. Первую весну в Крыму я переживал очень остро. Она поразила мое воображение. Во-первых, расцвели фиалки. Оказалось, что фиалки благоухают, и это доставляло большую радость. После расцвел фруктовый сад; это было поразительное зрелище». В Крыму с Костей произошло хотя и мимолетное, но оригинальное искушение. Дело в том, что среди галечника реки Качи часто встречались всевозможные археологические находки, в частности маленькие, из обожженной глины красные светильники. Однажды попался хотя и обкатанный, но все же ясно различимый болванчик. Видно было лицо и соединенные на животике руки. Болванчика, как особенно интересный предмет, взяли в дом, где он и валялся в углу комнаты. Как-то, рассматривая болванчика, Костя размышлял о том, почему люди становились идолопоклонниками; между тем как Бог – Единый и Истинный. И вдруг ему пришла в голову мысль – «поиграть». Поиграть в идолопоклонника, то есть, поставив болванчика на почетное место, поклониться ему. Уже идол был поставлен на подоконник, и оставалось только совершить ему поклон. Но вдруг отрока остановило чувство мерзости такого поступка, который хоть и предполагался как игра, но все же являлся недопустимым. Он низверг идола и не стал кланяться ему. После этого, как пишет Владыка, он испытал чувство огромного облегчения. |
| Я стал ее уговаривать дождаться Елизавету Александровну, которая должна была прийти. Оставалось всего какихто 2 с половиной часа, но матушке не терпелось. Она не жаловалась на боль, а только говорила: «Елизавета Александровна, милая, приди скорее!» Чтобы както протянуть время, стали звонить в больницу, откуда, как и следовало ожидать, ответили, что Елизавета Александровна окончила работу и ушла. Наконец, я догадался послать Анну Ивановну к о. Филарету. Это пришлось сделать пешком, так как Сергей Никифорович уехал по делам. Анне Ивановне удалось застать Елизавету Александровну у о. Филарета, и она тотчас отправилась к нам. Ей пришлось еще зайти в больницу за лекарством. Наконец, Елизавета Александровна пришла. Она очень встревожилась. Температура матушки была 39,1 градуса. Она тихо молилась, взвывая: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную», «Боже, очисти мя, грешную», «Пресвятая Богородице!..» Взглянув на Елизавету Александровну, она сказала: «Елизавета Александровна, я вас очень люблю!» «Я вас люблю еще больше», – ответила Елизавета Александровна. Взглянув на меня, она сказала: «Братик, родной мой, дорогой мой». Елизавета Александровна поехала в больницу за морфием. Машина ринулась по улицам, как зверь. Сергей Никифорович ехал по городу со скоростью 100 километров в час, так что резина визжала, и чудо было в том, что такую машину, летящую сквозь все светофоры, никто не задержал (ни туда, ни обратно). Морфий усыпил страдалицу. Перед сном ей показалось легче не лежать на кровати, а сидеть. В таком положении она и осталась, а Елизавета Александровна, сказав: «Я не могу отсюда никуда уйти», – села рядом с ней, голодная, усталая, не могущая чтолибо проглотить. Как раз около часу дня матушка стала просыпаться от своего наркотического сна. Она нам улыбнулась. Ответила на приветствия, но страдания снова возобновились. Снова стала она тихим голосом молиться. «Господи, возьми меня!» – повторяла она теперь много раз. Так еще она никогда не молилась. «Матушка, я причащу тебя», – сказал я, и она с радостью согласилась. |
|
|
