| Поразмышляв несколько дней, мать Конкордия, наконец, поняла свою ошибку. Как же она отправилась выполнять задуманное, не спросив благословения духовного отца? Разве можно начинать такое важное дело самочинно?! Ведь она монашествует уже столько лет, на каждую мелочь всегда спрашивала благословения, а тут такое! Отец Савватий не был удивлен приезду матери Конкордии и её рассказу. Видимо, он лучше знал монахиню, чем она – саму себя. И его слова расставили всё по своим местам. — Мать, ты же взрослая, пойми, что твоё место – на приходе. И без тебя там – никак, и тебе так полезнее. Думаешь, что у Домны так все спокойно? А то, как ей приходится добывать деньги, неделями живя в Москве на разных квартирах, она не рассказывала? А как ее ограбили по пути домой и чуть не убили? Как одна из «ослушниц» огрела ее лопатой, осерчав, и мать пролежала в больнице месяц, слыхала? Тебе нужна такая суета? У матери Домны свой путь спасения, а у тебя – свой. Каждый на том месте, который благословлен Богом именно для него. А в другом месте – не спасешься. Стыдно было возвращаться на клирос нефедовского храма, но никто даже взглядом не упрекнул и не посмеялся над матерью Конкордией. Напротив, все были очень рады ее возвращению. Монахиня поняла свою ошибку и извлекла урок – каждый должен нести тот крест, который дан ему Богом, а не выбран самостоятельно. А Преображенский храм Окульцево действительно преобразился. Мучимая совестью перед Дарьей и Марьей, мать Конкордия самостоятельно убрала мусор из храма, на свою пенсию заказала простенькие окна и двери и повесила несколько икон из своего нескудного запаса. Местный священник стал приезжать каждое лето по несколько раз, чтобы помолиться в подновлённой святыне и причастить старушек. Так что нет худа без добра. Читайте также: Мать Конкордия: затворница Конкордия и Борис Преображенская история Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. |
| (Указ 17 июля 1733 г., пункт. 2). – «Дозволяется двух и более младенцев освящать во время одного и того же моления; только погружать одного за другим с произнесением над каждым положенных слов». (Указ 18 июля 1733 г.). 68 В течении пяти лет, с 1855 по 1859 г. включительно, духовных лиц мужеского пола содержалось в монастырях 4480 человек и из ннх более 3300 за нетрезвость, буйство я вообще неблагопристойное поведение. В этот же период лиц женского пола духовного звания содержалось в монастырях только 37. 69 В уст. дух. Консисторий хотя и имеются некоторые узаконения о монастырском заключении, но сии узаконения касаются люден собственно духовного звания. 71 Но кануны дней восшествия Государя на престол и коронации Его здесь не упомянуты и следовательно разрешение венчать на эти дни не простирается. 72 О праве епархиальных Архиереев разрешать брак за полгода до узаконенного срока см. в 1 – м отделе. 73 В первой половине этого указа излагается обязанность епархиальных Преосвященных решать дела о браках, заключаемых в родстве непосредственно, без участия сторонних лиц. См. в 1-м отделе. 74 Родство это определяется нагляднее следующим расписанием: Иван, отец Домны, вступил в брак с теткою зятя своего Евстафия, мужа Домны, Варварою. 75 Родство это нагляднее определяется следующим расписанием: Иван, двоюродный брат покойного Кондратия, вступил в брак с вдовою последнего Варварою. 76 Упоминаемое здесь определение состоялось по поводу представления Преосвященного Серафима, Митрополита Новгородского и С – Петербургского, о тех препятствиях, которые встречает православное духовенство в венчании детей раскольников с православными, единственно по причине не согласия родителей первых. 77 В Консисториях по делам о многобрачии делаются заключения не о расторжении таких брачных сопряжений, а о признании оных незаконными и недействительными (Ук. 29 декабря 1870 года). 78 Настоящие замечания против превышения и злоупотребления Консисторского суда вызваны неправильными решениями Екатеринославской Консистории по делу того же Чорбы. |
| Итак, мы с Домной Платоновной всё водили хлеб-соль и дружбу; все она навещала меня и вечно, поспешая куда-нибудь по делу, засиживалась по целым часам на одном месте. Я тоже был у Домны Платоновны два или три раза в ее квартире у Знаменья и видел ту каморочку, в которой укрывалась до своего акта отречения Леканида Петровна, видел ту кондитерскую, в которой Домна Петровна брала песочное пирожное, чтобы подкормить ее и утешить; видел, наконец, двух свежепривозных молодых «дамок», которые прибыли искать в Петербурге счастья и попали к Домне Платоновне «на Леканидкино место»; но никогда мне не удавалось выведать у Домны Платоновны, какими путями шла она и дошла до своего нынешнего положения и до своих оригинальных убеждений насчет собственной абсолютной правоты и всеобщего стремления ко всякому обману. Мне очень хотелось знать, что такое происходило с Домной Платоновной прежде, чем она зарядила: «Э, ге-ге, нет уж ты, батюшка, со мной, сделай милость, не спорь; я уж это лучше тебя знаю». Хотелось знать, какова была та благословенная купеческая семья на Зуше, в которой (то есть в семье) выросла этакая круглая Домна Платоновна, у которой и молитва, и пост, и собственное целомудрие, которым она хвалилась, и жалость к людям сходились вместе с сватовскою ложью, артистическою наклонностью к устройству коротеньких браков не любви ради, а ради интереса, и т. п. Как это, я думал, все пробралось в одно и то же толстенькое сердце и уживается в нем с таким изумительным согласием, что сейчас одно чувство толкает руку отпустить плачущей Леканиде Петровне десять пощечин, а другое поднимает ноги принести ей песочного пирожного; то же сердце сжимается при сновидении, как мать чистенько водила эту Леканиду Петровну, и оно же спокойно бьется, приглашая какого-то толстого борова поспешить как можно скорее запачкать эту Леканиду Петровну, которой теперь нечем и запереть своего тела! Я понимал, что Домна Платоновна не преследовала этого дела в виде промысла, а принимала по-питерски, как какой-то неотразимый закон, что женщине нельзя выпутаться из беды иначе, как на счет своего собственного падения. Но все-таки, что же ты такое, Домна Платоновна? Кто тебя всему этому вразумил и на этот путь поставил? Но Домна Платоновна, при всей своей словоохотливости, терпеть не могла касаться своего прошлого. |
| — Да многое замыслено. Но надобно испробовать. Для таких проб мы на Кураковке решили заменить вагранки малыми домнами. Держа по-прежнему увесистого селезня в руке, Петр увлеченно излагает свою мысль. Вагранка — устарелая вещь. Приходится расплавлять чугун, опять пускать в дело кокс, снова избавляться от серы, получать шлаки. Не лучше ли малые домны? Будем выплавлять чугун для литейного цеха, и одновременно эти малые домны послужат базой для всяческих опытов. Пробовать, пробовать — вот чего жаждут изобретатели. Право на опыт, на опробование — мы это должны провозгласить. И, как требует марксизм, подкрепить это право материально. Таков смысл малых домен. Уже и средства, Василий Данилович, мы на это выкроили. «Настоящий инженер», — вдруг думается Челышеву. И лишь в следующий миг на ум приходит: именно этак когда-то и его, молодого Челышева, окрестил Курако. Что же, пожалуй, уже не очень страшно сойти, как говорится, с круга: есть наследники. А впрочем, почему же еще и не пожить? Старик произносит: — Ей-ей, кажется, и впрямь доживу до четвертой неожиданности. — Безусловно! Этот свой пылкий возглас Петр еще подтверждает взмахом руки. И вдруг улыбается, глядя на охотничью свою добычу. — Разрешите, Василий Данилович, я этого незапланированного селезня тут где-нибудь устрою. — Не надо. К чему мне? — Да везите хоть в Москву. Или здесь нам, кураковцам, закатите ужин. Петр озирается, видит брошенную на диван газету, укладывает на нее селезня. Челышеву невольно вспоминается диван, горка газет в больничной обители Онисимова. Без всякой связи с предыдущим он сокрушенно произносит: — Онисимов-то… Слышали? Безнадежен. Погибает. Вчера был у него. Петр молча воспринимает эту весть. Василий Данилович продолжает: — Просил вам передать, чтобы вы заглянули к нему, когда будете и Москве. Петр по-прежнему безмолвствует. Губы сжаты. Нервно заиграли, заходили желваки. Тяжелые складки словно бы еще потяжелели. — Надо бы, Петр Афанасьевич, к нему пойти. Директор Кураковки опять не отзывается. — Так не буду вам мешать, — наконец сумрачно говорит он. |
| И любовь-агапе в свой адрес такая же. Любовь к себе – это не нежная чувственная привязанность к собственной персоне, это иное отношение к себе. Не надо восхищаться своей красотой, умом и сообразительностью. Не надо превозноситься над другими. Не надо ставить свои желания в центр вселенной и полагать, что всё должно быть только ради меня. Надо ценить себя, жалеть себя, заботиться о себе. Но ценить – не означает превозносить себя. Ценить – это признавать важность. И в отношении себя нужно признавать то важное, что есть в каждом из нас – образ Божий и изначальное единство с Богом. Осознание такой ценности направляет силы человека на заботу о сохранении своей нравственной чистоты ради близости с Богом. Жалеть себя не означает ныть о том, как ты несчастен, как тебе плохо, как тебе не повезло, не означает оберегать себя от любого напряжения. Жалеть себя – это сокрушаться о своем нравственном падении, и сокрушаться так, чтобы стремиться выбраться из зловонной ямы грехов. Такая жалость к себе тесно связана с заботой о себе и не угнетает, а мотивирует на совершенствование, на добрые дела: жалость – мотив, забота – действие. В некоторых регионах России так и говорили о любви: любит, значит, жалеет, то есть заботится, сопереживает, оберегает от возможной боли. Саможаление становится патологическим, когда мы бездумно уберегаем себя от всего, что нам неприятно, чего мы не хотим. На самом деле надо оберегать себя от того, что является для нас реально опасным. Например, не переходить дорогу на красный свет. Не совать руку в открытый огонь. И не грешить, так как грехи приведут нас к погибели столь же верно, как и пламя домны, если мы не будем держаться от него подальше. Такое отношение к себе и составляет любовь. Не как чувство приязни, но как любовь деятельную, любовь-заботу: стремление счищать с тела и души грязь, исправлять искривления, убирать лишнее, давать необходимое. Такая любовь – направление своей воли на то, чтобы избежать погибели: и телесной, и душевной, и духовной. И не просто избежать погибели, но восстановиться для жизни во Христе. Именно такая любовь делает понятным завет Спасителя: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» ( Мф. 22:39 ). Любовь к себе и самосовершенствование |
| Убийство совершено было в покоях Домны, куда она, по просьбе Каракаллы, пригласила обоих сыновей для примирения; поразил Гету один из преданных Каракалле центурионов, при этом ранена была и сама Домна, пытавшаяся спасти сына от смерти. Каракалла, сделав вид, что он едва не был убит заговорщиками, бежал в воинский лагерь. Произошло это в феврале 212 г.. Народ, и что еще опаснее, преторианцы и легионеры были обескуражены происшедшим, их верность Каракалле на некоторе время поколебалась, но щедрые раздачи подарков успокоили солдат. Папиниан однако не скрывал своего возмущения случившимся: «Легче совершить братоубийство, чем оправдать его» (Sampoli, cit. op., p. 320) – таковым было его заключение о гибели Геты. По воле Каракаллы верными ему легионерами Папиниан был убит. Заодно казням подверглись и другие действительные или мнимые сторонники Геты из числа сенаторов, всадников, чиновников, центурионы и солдаты из его эскорта. По, вероятно, преувеличенной оценке Диона Кассия, жертвой расправ пали 20 тысяч человек. Древние историки, писавшие о Каракалле, не были беспристрастными летописцами или свидетелями; напротив, все они были идеологически предубежденными противниками его политического курса, поэтому сомнительна и достоверность приводимых ими сведений и принадлежащих им характеристик. Как справедливо заметил М. И. Ростовцев, «подробные описания, которыми мы располагаем, не лишены предвзятости; и его современник влиятельный сенатор Дион Кассий, и Геродиан, также его современник, принадлежавший к кругу интеллектуалов греческого происхождения и бывший, вероятно, имперским чиновником, и наконец, некий историограф, римлянин по происхождению, произведения которого послужили для так называемых Scriptores Historiae Augustae основным источником биографии Каракаллы, представляют в основном точку зрения высших, образованных слоев населения империи, крайне враждебно противостоящих императору, которого они считали самым скверным из всех тиранов, известных в истории Рима» (Ростовцев. Общество и хозяйство в Римской империи, т. 2, с. 129–130). Но дыма без огня не бывает, и как пишет далее М. И. Ростовцев, «ни Дион, ни Геродион, ни безвестный римский сенатор не занимались выдумыванием фактов; они, скорее, постарались выразительно оформить те взгляды, которые были в ходу в наиболее информированных и наиболее интеллигентных слоях населения империи» (Ростовцев. Общество и хозяйство в Римской империи, т. 2, с. 130). |
| В ней было образовано буле, по образцу греческих городов Эллады и Азии. Главные поселения египетских номов получили городской статус. В некоторых провинциях разрешено было пользоваться в делопроизводстве не только латинскими и греческим, но также и местными языками – пуническим в африканских провинциях, и даже галльским – в провинциях трех Галлий, а также в Верхней и Нижней Германии. Опасаясь концентрации власти в руках провинциальных наместников, под рукой которых стояли легионы, способные представлять угрозу императору в случае мятежа, Септимий Север разделил некоторые провинции: Сирия была разделена на Келесирию в своей северной части с расквартированными в ней двумя легионами и Сирию Финикийскую с одним легионом, Британскую провинцию император разделил на Верхнюю Британию, расположенную в основном на территории современного Уэльса, с двумя легионами в ней, и Нижнюю, с одним легионом, расквартированным в Эбураке, или Йорке. Во второй половине правления Севера, когда раны, нанесенные гражданской войной, в основном были исцелены, когда сенат смирился со своим новым приниженным статусом, больше не интриговал и не давал принцепсу оснований для репрессий против своих членов, жизнь в столице и всей империи вошла в спокойную колею. Ее мирное течение нарушено было лишь однажды низложением и казнью могущественного префекта претория Плавтиана, на дочери которого Плавтилле был женат старший сын императора Каракалла. Плавтиан пользовался огромной властью, современники сравнивали его с временщиком Тиберия Сеяном. При этом он не скрывал неприязни к супруге императора честолюбивой Юлии Домне, влияние которой на политику мужа ему удавалось ограничить и которая платила префекту той же монетой. Обстоятельства низложения Плавтиана, которое приходится на 205 г., мало известны, но они связаны с интригами Домны и с тем, что ей удалось привлечь на свою сторону его зятя и собственного сына Каракаллу. Для христиан относительно мирными были первые десять лет правления Севера. |
| Теперь вежливо вмешался тот тип. Он обращался на «вы» — и это резало пролетарское ухо. Он сказал, что надо честно и до конца рассказать всё, что известно Рубину об его женатом двоюродном брате: правда ли, что тот состоял прежде активным членом подпольной троцкистской организации, а теперь скрывает это от партии?.. И надо было сразу что-то говорить, а они вперились в него оба… Глазами именно этого брата учился Лёва смотреть на революцию. Именно от него он узнавал, что не всё так нарядно и беззаботно, как на первомайских демонстрациях. Да, Революция была весна — потому и грязи было много, и партия хлюпала в ней, ища скрытую твёрдую тропу. Но ведь прошло четыре года. Но ведь смолкли уже споры в партии. Не то, что троцкистов — уже и бухаринцев начали забывать. Всё, что предлагал расколоучитель и за что был выслан из Союза, — Сталин теперь ненаходчиво, рабски повторял. Из тысячи утлых «лодок» крестьянских хозяйств добро ли, худо ли, но сколотили «океанский пароход» коллективизации. Уже дымили домны Магнитогорска, и тракторы четырёх заводов-первенцев переворачивали колхозные пласты. И «518» и «1040» были уже почти за плечами. Всё объективно свершалось во славу Мировой Революции — и стоило ли теперь воевать из-за звуков имени того человека, которым будут названы все эти великие дела? (И даже новое это имя Лёвка заставил себя полюбить. Да, он уже любил Его!) И за что бы было теперь арестовывать, мстить тем, кто спорил прежде? — Я не знаю. Никогда он троцкистом не был, — отвечал язык Лёвки, но рассудок его воспринимал, что, говоря по взрослому, без чердачной мальчишеской романтики, — запирательство было уже ненужным. Короткие энергичные жесты секретаря парткома. Партия! Не есть ли это высшее, что мы имеем? Как можно запираться… перед Партией?! Как можно не открыться… Партии?! Партия не карает, она — наша совесть. Вспомни, что говорил Ленин… Десять пистолетных дул, уставленных в его лицо, не запугали бы Лёвку Рубина. Ни холодным карцером, ни ссылкою на Соловки из него не вырвали бы истины. Но перед Партией?! — он не мог утаиться и солгать в этой черно-красной исповедальне. |
| В большинстве погребений обнаружены хорошего качества глиняные сосуды, значительная часть которых в позднеаварский период изготовлялась на гончарном круге. Некоторые сосуды ввозились из окрестных мест, не издалека, поскольку глиняные изделия не выдерживают длительной перевозки. На территории Венгрии того времени обнаружены и остатки железоплавильной печи-домны для изготовления сырья для оружия и сельскохозяйственных орудий. Товары производились не только для удовлетворения своих собственных потребностей, но и для обмена. В аварских погребениях находится много вещей, ввезенных из других мест. Среди них золотые, серебряные и бронзовые серьги, браслеты, перстни, пряжки, головные уборы, цветные стеклянные бусы. Очевидно, привозились шелковые ткани и другой материал для одежды, не сохранившийся до наших дней. За все это платили, по-видимому, скотом, лошадьми, кожами, шерстью. Из латинских источников известны торговые и рыночные места, где появлялись со своими товарами авары - странствующие купцы и ремесленники. Погребение одного из них было обнаружено в окрестностях села Кунсентмартон. Среди находок была пластинчатая нагрудная кольчуга: дороги в стране не всегда были безопасны для путников. В Аварский каганат приезжали купцы издалека, с Востока. По некоторым данным, через Карпаты проходили важные торговые пути на Запад. По обычаю всех кочевых народов, авары взимали с торговых караванов пошлину. В результате престиж правителей отдельных областей страны и самого кагана значительно увеличивался. Сами авары не чеканили своих денег. Некоторые исследователи полагают, что авары занимались подделкой византийских золотых монет. Однако на всей территории каганата обнаружено не более дюжины таких подделок, а этого недостаточно для окончательного решения вопроса, тем более что поддельные деньги найдены и у соседних народов. Письменность Археологические данные свидетельствуют о том, что авары знали руническое письмо : они высекали и выцарапывали различные заклинания, чтобы уберечься от бед, и именные знаки собственности (тамги) на различных предметах. Однако нет данных, что эта письменность использовалась в переписке или в создании литературных памятников. |
| В окно было видно, как по небу промерцала падающая звезда. Вспомнились слова Домны: «Чья-то душенька с телом рассталась…» — Так и мы, как эти звезды-паданцы… Посветили на Божьем свете, и хватит. Пусть зреют новые звезды… Все должно иметь место свое и черед свой… А мальчонке-то, поди, зябко спать… Семен снял с себя шубу, покрыл ею уснувшего мальчика и с содроганием подумал, что он согревает новую жизнь, нежное семя Господне!.. — Спи, Петюшка, спи, заголовистый мужичок! Юродивый Глебушка Дурачок, или, как мать прозывает, Божий рощенник, Глебушка — отрасль оскудевшего купеческого древа. Недавно в ночлежном доме умер от пьянства родитель его Илья Коромыслов, бывший владелец винокуренного завода. На старом загородном кладбище стоят тяжелые гранитные памятники, под которыми упокоились гремевшие когда-то на всю губернию своим богачеством и диким озорством Глебушкины предки. Плывучая людская молва твердила, что прадед Глебушки со своими сынами держали постоялый двор на проезжей дороге, опаивали смертным зелием заночевавших постояльцев, грабили их, а тела якобы бросали в глубокие болотные трясины. В десяти верстах от города, в синих лесных затишниках лежат эти болота и прозываются «Мертвецкими». Старожилы города, проходя мимо надгробных памятников, останавливаются и читают высеченные на них Христовы слова: «Блажени плачущий, ибо они утешатся…» — Ишь ты, плачущий! — бурчат старики, раздумно поглаживая бороды. — Знаем, знаем, о чем плакал старый черногрешник… Забеременевшую дочку свою ножищами по животу топтал и в погребе на цепи ее держал… Там она, страстотерпица, и померла в затемнении разума… Старики показывали на могилу замученной девушки, зарытой по приказу отца вне фамильной ограды, у кладбищенской стены, рядом с крапивой и бурьяном. Над ней обветрившийся осьмиконечный крест, склонившийся набок. Долгое время на кресте была надпись: «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей», и слово «утроба» было написано крупными буквами. Старики читают другую надпись на фамильной гробнице: «Блажени милостивии, яко тии по-миловани будут…» |
|
|
