| Когда пришел в комнату, здесь ждали с поздравлением учителя-академисты – пригласил их (и И. Овата) завтра, на другой день именин, на завтрак, ибо-де тесно зараз. Иподиаконов еще в Церкви пригласил на чай, и пили у меня они, регенты и причетники; потом дал им: двум иподиаконам по 1 ене, регентам и всем причетникам по 50 сен. Учительницы тоже поздравляли, поблагодарил только и дал чрез Анну всей Женской школе 8 ен, ибо сегодня у учениц была рекреация с походом в Уено, – тут же и учительницам. (В первую рекреацию только ученики ходили в Оосака[?] и дано всем 5 ен). Ученики все тоже пришли поздравить, дал и им 5 ен – на Семинарию, Катехизаторскую школу и Причетническую. Ризничему Кавамура дана 1 ена. Иоанну Ниицума, пришедшему поздравить, 50 сен. Димитрий Константинович с женой и детьми приглашены в четверг на завтрак. Таким образом, будем праздновать мои именины три дня! На будущие годы, чтобы избежать этого удовольствия, делать общий завтрак, человек на 30, заказывать внизу, в Кухмистерской. Значит справлять уж именины как следует – нечего делать! Впрочем, как же? Сколько человек пригласить? Столько, сколько придут поздравить из служащих. А на сколько заказать? Неизвестно, сколько придут. И так хорошо, и этак, как в нынешнем году: три дня мы праздновали, да в первый еще два раза; в четвертый уже день обедали Львовские. Никанору дано за все 2 ены, Андрею 1; итак, и в будущем справлять, как ныне. N. В. Иметь предосторожность на будущий год насчет дня рождения Кооно – 28 нового стиля мая. Даниил Кониси солгал, что Университет и гимназия празднуют, и просил здесь праздник. Послал я Давида справиться – везде учатся. Но Даниил Кониси тем не менее выпросил рекреацию на этот день. Я дал рекреацию, а пошла она у всех, как день рождения Императора. И выходит Кониси лгун и интриган; нельзя на него полагаться, дрянная душонка недаром из купеческих приказчиков; и как жаль, что я по незнанию еще его, поручил ему школу. Именной указатель Аарон, свящ. в Пекине – 816 Абе, губернатор Токио – 780 |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Батя говорил: «В день ангела нужно отдавать» Памяти архимандрита Матфея (Мормыля) 27.11.2015 740 Время на чтение 7 минут Накануне дня памяти апостола и евангелиста Матфея мы беседуем с благочинным Высоко-Петровского мужского монастыря Москвы иеромонахом Матфеем (Мунтяну). Отец Матфей в свое время был келейником знаменитого лаврского Бати - регента, профессора Московской духовной академии архимандрита Матфея (Мормыля) , почившего в 2009 году. О духовном родстве и совместных именинах двух Матфеев, о белом парамане и «перелинке», подаренных Батей своему келейнику, о духовных уроках отца Матфея - наш разговор. Архимандрит Матфей (Мормыль). Фото: С.Власов Радость дарения - Отец Матфей, дата 29 ноября для вас особая, причем вдвойне. Как вы обычно отмечаете двойной праздник - день ангела и хиротонии? На ваш взгляд, как в принципе христианин должен проводить день именин? - В праздник апостола Матфея, в день нашего с архимандритом Матфеем ангела, шесть лет назад меня рукоположили в иеромонахи. Мне было 26 лет. К сожалению, двумя месяцами ранее - в сентябре 2009 года - батюшка отошел ко Господу и не увидел моего пострига и хиротонии. Как это всегда делал мой учитель отец Матфей (я пел в его хоре), именины я отмечаю литургически - воздавая молитвенно хвалу Господу. А накануне готовлю подарки. - Готовите подарки? - Вы не ослышались. Батя всегда говорил: «В день своего ангела нужно не столько получать, сколько - отдавать». Поэтому в свой праздник я вручаю гостям книги, молитвословы, иконочки своего ангела и прочее. Помнится, именины отца Матфея мы всегда отмечали ранней Литургией, которую он совершал сам в боковом приделе лаврского Трапезного храма. Потом все шли в спевочную, которая располагалась в колокольне, устраивался небольшой фуршет. Многочисленные студенты, певчие, коллеги и друзья (всего человек 200) поздравляли именинника, преподносили ему, прежде всего, Богородичную просфору, цветы и подарки. Если в этот день в Лавре был владыка Феогност, он тоже присоединялся к поздравлениям. Потом все подходили под благословение к виновнику торжества, и в этот момент отец Матфей каждому дарил что-то от себя. |
| Когда мы приехали в резиденцию на улице Зеленой, Владыка был еще в отъезде. Но ждать пришлось не долго и вот, вскоре показалась его машина. Сергей стоял в сторонке, естественно, немало волнуясь. «Владыка, — обратился я к нашему Архиерею, едва тот вышел из машины, — вот есть такой Сергей из Североморского храма, Вы должны его помнить. Он говорит, что ему что-то надо делать, но не знает что именно». Владыка посмотрел на стоящего поодаль Сергея: «Да, я знаю его, — ему нужно сейчас подойти к отцу Никодиму, чтобы написать прошение, биографию и прочее необходимое». Заметив наше общее недоумение, Владыка пояснил: «Пусть готовится — будем рукополагать его в священный сан дьякона». Сергей, потрясенный замер. «Теперь тебе ясно, Сережа, что нужно делать?» — спросил Владыка и, не дожидаясь ответа, скрылся за дверьми резиденции. Так решился вопрос о «хорошем священнике» для церкви, которой еще не было. Для Никольской церкви поселка Видяева. Для церкви-памятника подводникам АПЛ «Курск». Это было 12 мая 2000 года. До 12 августа оставалось ровно три месяца. Именины Когда пройдут эти три месяца, вечером 12 августа отец Сергий, уже дьяконом Североморской церкви будет встречать свои именины. Так было Господу угодно, чтобы отныне и до конца дней своих отец Сергий встречал День своего Ангела поминальной заупокойной молитвой. Иначе быть и не могло, поскольку теперь эти ребята с «Курска» и составляют главную часть прихожан Видяевского храма. Хотя и находятся в Царствии Небесном. Конечно же, в День своих именин отец Сергий поминает не только ребят подводников, но и своего святого Небесного покровителя — священномученика Сергия (Шеина), петроградского архимандрита. В этот день с 12 на 13 августа 1922 года он был расстрелян безбожными властями города. Удивительный пример для каждого человека являет этот христианин. В 1920 году ему, зрелому человеку, состоявшемуся юристу, известному правоведу исполнилось пятьдесят лет. В стране идут жесточайшие гонения на веру. Священство и монашество истребляются без суда и следствия. В этой обстановке беснующегося безбожия он «просто» принимает монашеский постриг, священный сан и… мученическую кончину . |
| Яркое солнце в детской, — не летнее-золотое, а красное, как зимой. Через голые тополя все видно. Ночью морозцем прихватило, пристыли лужи. Весело по ним бегать — хрупать, но теперь ничего не хочется. Валяются капустные листья по двору, подмерзшие, похожие на зелено-белые раковины, как в гостиной на подзеркальнике. Вбегает Маша, кричит, выпучивает глаза: – Барышни, милые… к нам пироги несут!.. Какие пироги?… Мы, будто, и забыли: отец именинник нынче! смч. Сергия-Вакха, 7 октября. А через два дня и матушкины именины. Какие именины теперь, плохо совсем, чуть дышит. Теперь все страшное, каждый день. Анна Ивановна вчера сказала, что и словечка выговорить не может, уж и язык отнялся. А сегодня утром и слышать перестал, и глазки не открывает. Только пальцы чуть-чуть шевелятся, одеяло перебирают. Такое всегда, когда о т х о д я т. Сегодня его причащал о. Виктор. Нас поставили перед диваном, и мы шепотком сказали: «поздравляем вас с Ангелом, дорогой папашенька… и желаем вам…» и замолчали. Сонечка уж договорила: «здоровьица… чтобы выздоровели…» — и ручками закрылась. Он и глазками не повел на нас. После соборования мы совсем перешли в гостиную, чтобы быть рядом со спальней. И теперь, это не гостиная, а все: тут и спим на полу, на тюфячках, и чего-нибудь поедим насухомятку. Обед уж не готовят, с часу на час кончины ожидают. Ради именин, Марьюшка испекла кулебяку с ливером, как всегда, — к именинному чаю утром. Родные приедут поздравлять, надо все-таки угостить. День Ангела. Из кухни пахнет сдобным от пирога, и от этого делается еще горчей: вспоминается, как бывало прежде в этот радостный и парадный день. Сестры сидят в уголку и шепчутся, глаза у них напухли. Я слышу, что они шепчут, обняв друг дружку: – А помнишь?.. а помнишь?.. Сонечка вскрикивает: – Не надо!.. оставь, оставь!.. — и падает головой в подушку. Опять прибегает Маша, торопит-шепчет: – Что же вы, барышни?.. уж поздравлятели приходят… один с пирогом сидит… а вы все не одемши!.. Сонечка вскрикивает: – Вот ужас!.. Я иду на цыпочках в столовую. В комнатах очень холодно, Анна Ивановна не велит топить: когда кто помирает, печей не топят. Я спросил ее, почему не топят. Она сказала — «да так… завод такой». |
| За неделю до муч. Сергия-Вакха матушка велит отобрать десяток гусей, которые на Москва-реке пасутся, сторожит их старик гусиный, на иждивении. Раньше, еще когда жулики не водились, гуси гуляли без дозору, да случилось – пропали и пропали, за сотню штук. Пошли проведать по осени, – ни крыла. Рыбак сказывал: “может, дикие пролетали, ночное дело... ваши и взгомошились с ними – прощай, Москва!”. С той поры крылья им стали подрезать. На именины уж всегда к обеду гусь с яблоками, с красной шинкованной капустой и соленьем, так уж исстари повелось. Именины парадные, кондитер Фирсанов готовит ужин, гусь ему что-то неприятен: советует индеек, обложить рябчиками-гарниром, и соус из тертых рябчиков, всегда так у графа Шереметьева. Жарят гусей и на людской стол: пришлого всякого народу будет. И еще – самое-то главное! – за ужином будет “удивление”, у Абрикосова отец закажет, гостей дивить. К этому все привыкли, знают, что будет «удивление», а какое – не угадать. Отца называют фантазером: уж всегда что-нибудь надумает. Сидим в мастерской, надумываем, чего поднести хозяину. По случаю именин, Василь-Василич уж воротился из деревни, Покров справил. Сидит с нами. Тут и другой Василь-Василич, скорняк, который все священные книги прочитал, и у него хорошие мысли в голове, и Домна Панферовна, – из бань прислали пообдумать, обстоятельная она, умный совет подаст. Горкин и Ондрейку кликнул, который по художеству умеет, святого голубка-то на сень приделал из лучиков, когда Царицу Небесную принимали, святили на лето двор. Ну, и меня позвал, только велел таиться, ни слова никому, папашенька чтобы не узнал до времени. Скорняк икону советовал, а икону уж подносили. Домна Панферовна про Четьи-Минеи помянула, а Четьи-Минеи от прабабушки остались, Василь-Василич присоветовал такую флягу-бутылочку из серебра, – часто, мол, хозяин по делам верхом отлучается в леса-рощи, – для дорожки-то хорошо. Горкин насмех его – “кто-что, а ты все свое... “на дорожку”! Да отец и в рот не берет по этой части. Домна Панферовна думала-думала да и бухни: “просфору серебряную, у Хлебникова видала, архиерею заказана”. Архиерею – другое дело. Горкин лоб потирал, а не мог ничего придумать. И я не мог. Придумал – золотое бы портмоне, а сказать побоялся, стыдно. Ондрейка тут всех и подивил: |
| Мясное угощение оставалось в редакционной комнате два дня; последним угостился о. Федор Мидзуно, приехав из Йокохамы после полудня на 2-й день. Заказанного хватило. На будущий год заказывать столько же. 9/21 мая 1894 года. Именины. Накануне, в воскресенье, все учащиеся были на всенощной. Служил о. Павел Сато. Пели величание. Оба хора пели. С будущего года выходить мне на литии и справлять полиелейную службу, как должно! Сего года именины, не в пример прежним годам, обошлись дорого. Обедню служил в шесть часов утра о. Павел Сато. На молебен вышли со мной шесть иереев, три диакона, два иподиакона. Пели оба хора, было немало в Церкви; были старосты церковные; поздравляли потом. В алтаре еще я пригласил на завтрак, в двенадцать часов: о. Сергия — отказался, обедают-де у него посольские, и соврал еще, что у него приглашен Димитрий Константинович, — почему я пригласил сего (уже у меня) на обед вечером, в шесть часов, но Катерина Петровна пришла потом, отказалась от обеда, сказав, что Димитрий Константинович и к о. Сергию не пойдет, — дрязги! В алтаре, после отказа о. Сергия, пригласил японских священников — пять и диакона Кугимия (о. Юкава и Мидзуно собственно пригласил на обед, но они не расслышали хорошо и пришли к завтраку, и ладно, достало всем 9-ти человекам: пять иереев, Кугимия, секретарь Нумабе, его помощник Давид и я); диаконов Судзуки и Такахаси пригласил на обед в шесть часов, учителя Накаи тоже. Когда пришел в комнату, здесь ждали с поздравлением учителя-академисты — пригласил их (и И. Овата) завтра, на другой день именин, на завтрак, ибо-де тесно зараз. Иподиаконов еще в Церкви пригласил на чай, и пили у меня они, регенты и причетники; потом дал им: двум иподиаконам по 1 ене, регентам и всем причетникам по 50 сен. Учительницы тоже поздравляли, поблагодарил только и дал чрез Анну всей Женской школе 8 ен, ибо сегодня у учениц была рекреация с походом в Уено, — тут же и учительницам. (В первую рекреацию только ученики ходили в Оосака[?] и дано всем 5 ен). |
| Все это тетя Таша с Клавденькой говорят по очереди, стараясь как можно скорее посвятить во все Надю. Последняя слушает одним краешком уха. Какое ей, в сущности, дело до всего этого! Ее волнует и тревожит совсем другая мысль. — В это воскресенье мои именины, — улучив удобный момент и перебивая сестру, говорит Надя, — и вот… — Ах, Боже мой! Конечно, конечно, помним, — волнуется тетя Таша. Ведь 17е уже послезавтра. А я тебе подарок приготовила, Наденька. Уж какой — не взыщи, не поярцевским чета, мы — бедняки, не можем тратить столько, сколько тратит Анна Ивановна. — Она мне часы обещала подарить на именины, — не слушая слов тетки, небрежно роняет Надя. — Золотые? — вся вспыхивает любопытством Шурка. — Понятно, — не никелевые, — усмехается Надя. — Неужели с цепочкой? — почти стонет от восторга и нетерпения узнать Шурка. — Понятно, с цепочкой. Не на шнурке же носить их, — пожимая плечами, отвечает Надя. — А я тебе дюжину платков наметила, — говорит Клавденька. — В воскресенье после обедни и принесу. — И я принесу мой подарочек, — кивая и улыбаясь, говорит тетя Таша. — А я тебе пастилы рябиновой, твоей любимой куплю. Ты ведь позволишь принести мне, Наденька? — трогательно просит сестру Шурка. Надя молчит. Ее брови сдвигаются; ее лоб хмурится. Она неприятно поражена. В день ее именин позваны гости. Будут Ратмировы, Стеблинские, Ртищевы, даже Софи Голубеву позвала Анна Ивановна, предварительно посоветовавшись с Надей и заручившись ее согласием. (Пусть Софи полюбуется теперь на ее новую жизнь. Пусть попробует теперь съязвить или затронуть ее, Надю. Небось не посмеет задеть ее теперь!) И вот, при всех этих богатых детях из лучших домов Петрограда ей придется принять своих бедных, обносившихся родных. Придется подчеркнуть свое ничтожество, свое незнатное происхождение, свою прежнюю, полную нужды и бедности, жизнь дома. Нет, слуга покорный, на это она, Надя, не пойдет ни за что. — Тетя Таша… Клавдия… Что, если вы заглянете ко мне в другой раз когда-нибудь?.. Я буду очень рада… — мямлит Надя, избегая смотреть на тетку и сестру. |
| Я вот и говорю Поле-то 6 : дай, говорю, собачке-то кусочек, что ж не дать!» Накормила собачку, и как накушалась, тут же она и пустила ее. – Что уж это значило, Бог весть; а что какая-нибудь в этом притча была, я знаю, потому что этакой собачки, и поискавши-то, тут взять было негде. Да и без притчи, зря, так себе, никогда и ничего она не делала. Ульяна Григорьевна всегда была так гостеприимна, странноприимна да нищелюбива, что, бывало, никого-то не пропустит, и всяк к ней идет, и всякого-то она приветит, и накормит, и напоит, так что все, что имела, в это прожила, а умерла, так и похоронить почти было нечем. Раз умерла у нас одна сестра в больнице, звали ее Агафьей Лаврентьевной. Ей еще батюшка Серафим так предсказал при жизни, когда она здорова и молода была: «Тебя, матушка, на тот свет проводит апостол Петр». Уж три года лежала она в болезни, язык совсем отнялся, только, бывало, лепечет одно слово: «лета да лета». Намаялась, ну и вправду скончалась она в один час с нашим священником отцом Петром. И исполнилось батюшкино предсказание ей, что апостол Петр проводит ее в Царство-то Небесное. Вот когда хоронили ее, сестры смотрят, как ее понесли, да и говорят: «Хорошо ей там будет, настрадалась раба Божия». А Пелагея Ивановна, случившаяся тут, сделала точно зонтик рукою-то над головой от солнца, поглядела вверх на небо да и говорит: «Раба-то Божия, раба Божия, да не доспела того места, как моя-то Ульяна». Скончалась Ульяна Григорьевна в день моих именин, в день памяти Симеона и Анны. Вот как, бывало, придут мои именины-то, Афанасия Назарова 7 на чай-то и позовет и пирожок испечет. Я и начну тревожиться и роптать. «Вот, – говорю, – еще что выдумали? Именины справлять? К чему это?» А Пелагея-то Ивановна погрозит, бывало, и говорит: «Смотри, батюшка, ты у меня память бабушкину всегда твори. Никто кроме нее меня не взял, дуру». И очень-очень всегда любила и чтила она ее. Первые-то десять лет, если не более, возилась она с каменьями. Возьмет это платок, салфетку или тряпку, всю-то наложит пребольшущими каменьями до верху и знай таскает с места на место, полную-то келью натаскает их, сору-то, сору и не оберешься. |
| «Смерть пришла, сама смерть пришла на именины!» — подумал он. Ему сделалось страшно. — Эй, кто-нибудь! Слуги! — крикнул он не своим голосом. Но никого не было. Дворовые, при виде бегства гостей, инстинктивно почувствовали беду. А узнавши, в чем дело, они разбежались, кто куда… Они знали, что им-то и достанется. — Эй, сюда, Иван, Григорий! Хоть кто-нибудь! Никто не приходил, гудел только ветер в трубе, слегка приподымая неплотно положенную вьюшку… Ни голоса в ответ. Только свечи тихо трещали по обеим сторонам пирога, словно над покойником. Тишина бесила Чадина и вывела его из терпения. Нужно было, чтобы в эту минуту тут разговаривали, чтобы, наконец, хотя кто-нибудь был, чтобы что-нибудь упало, по крайней мере… Но эта тишина с воем… Чадин схватил подсвечник старинной хрустальной работы и швырнул его в угол. Подсвечник полетел, с шумом разбился, осколки рассыпались звонко по полу, и затем снова настала тишина. Он схватил другой… Елисею Леонтьевичу показалось, что пирог приподнялся на столе, из-под него постепенно вылезает гроб неизвестного мертвеца. В глазах его темнело… Он закричал и упал без чувств… Через несколько дней Чадина хоронили. Со времени своих именин он так и не приходил в себя и не узнавал своих даже близких знакомых. Он просил только не есть пирог, потому что в нем покойники… но что он не виноват, если кругом его дома устроили кладбище, из которого вылезают покойники… а он ничего». Именины и неожиданная смерть Чадина составили тему многих россказней. Все это было так необыкновенно. Толкам не виделось конца. Этот эпизод из жизни Чадина я сам слыхал от пермских старожилов, кроме Смышляева, впервые записавшего его со слов своего отца. Таков рассказ покойного протоиерея Александра Луканина. И надо сказать, что все редакции пересказа близко сходятся между собою в основном сюжете: смерть Е. Л. Чадина была столь же чудовищна, как и вся судьба его дома, стоявшего на месте нынешнего храма науки для современного женского поколения Перми. Психологический этюд Кудринского, особенно в заключительной его части, где воспроизведен предсмертный бред старого, бессердечного, суеверного крепостника, особенно удачен и мог бы служить сюжетом для более глубокого по замыслу произведения из былой действительности старых времен . |
| На первых же порах мне пришлось ехать в деревню окрестить младенца у латыша и читать все молитвы по-латышски и по письменному требнику, – опять пришлось понести и тяготу не малую; чувствовал я сильную неловкость от того, что не понимал читаемого и не был уверен в том, что верно читал. Чтобы избежать такой неприятной тягости, происходившей от незнания мною латышского языка, я усиленно стал изучать его и изучать прежде всего по богослужебным книгам. К усиленному изучению латышского языка побудило меня и следующее обстоятельство. Не много более месяца прошло после вступления моего в должность приходского пастыря, как получено от Преосвященного предписание говорить поучения за литургией в каждый воскресный и праздничный день, так как присоединившиеся из лютеранства к православию латыши прежде привыкли слушать в церкви проповеди пасторов за каждым богослужением. Хоть ещё плохо я знал латышский язык, но не хотел нарушить волю Архипастыря, – написал по-русски поучение, помню, на неделю Всех Святых 2387 , при помощи причётника, знающего латышский язык, перевёл своё произведение на этот язык и сказал первое своё латышское поучение. Таким образом я составлял несколько латышских поучений, пока наконец не осилил латышского языка и не стал составлять латышские поучения сам, при помощи только грамматики и лексикона. Но разговорный язык ещё не скоро мне дался и только года через два, три – я стал говорить с латышами довольно уже свободно. Русские прихожане мои, живущие в городе, первое —288— время не совсем были ласковы ко мне; они ещё не знали, кто из нас двоих священников останется у них, новый, или прежний. Я терпеливо проживал в одной большой комнате месяца два слишком, пока мой предместник совсем не уехал в Ригу; но именины моей жены, 11 июля, я уже праздновал в своей обычной квартире. Прихожане уже помирились со мною и были ко мне очень расположены. Я с ними жил как с родными; они бывали у меня, и я у них, особенно в дни именин, или при исправлении какой-либо требы у них. Такая близость православных к священству более укрепляла их в преданности православию и родной России; мало близкие к священнику были полу-немцы и полу-православные. |
|
|
