| Mind-Geism-дyxobhocmь, или можно ли перевести философию? 26 апреля Институт мировой культуры МГУ провел круглый стол «Непереводимость в философии – непереводимость в культуре». Круглый стол предваряет будущую работу над русским изданием «Словаря европейских философий: словаря непереводимостей» 28 апреля, 2011 26 апреля Институт мировой культуры МГУ провел круглый стол «Непереводимость в философии – непереводимость в культуре». Круглый стол предваряет будущую работу над русским изданием «Словаря европейских философий: словаря непереводимостей» 26 апреля Институт мировой культуры МГУ провел круглый стол «Непереводимость в философии – непереводимость в культуре». Круглый стол предваряет будущую работу над русским изданием «Словаря европейских философий: словаря непереводимостей», впервые вышедшего в Париже в 1996 г. Барбара Кассен, ученица Жана Бофре, первого пропагандиста философии Хайдеггера во Франции, один из ведущих французских интерпретаторов античной мысли, руководит изданием не только французской, но и английской, испанской, итальянской, арабской и других версий Словаря – этот проект захватывает всё больше языков и стран, и новые участники привносят свой опыт непереводимых на другие языки терминов и понятий. Английское mind, немецкое Geist, русское духовность – хотя мы можем указать на многие поколения богословов и философов, оттачивавших и шлифовавших смысл каждого из таких слов, мы только интуитивно догадываемся, чем значение этого слова отличается от значений «сходных по смыслу» слов в других языках. Самое молодое издание «Словаря европейских философий», украинское, готовит издательство «Дух и литера». Руководитель издательства Константин Сигов, к сожалению, не смог приехать в Москву, и украинских коллег представлял философ Олег Хома. О. Хома рассказал о тех трудностях, с которыми приходится сталкиваться современным украинским переводчикам, желающим перевести на родной язык византийских богословов или даже европейских мыслителей: в советское время украинская школа философского перевода была уничтожена – поощряя «национальное начало» в искусстве, советская власть боялась даже намека на идеологический национализм. |
| Есть сходство между авестическими сказаниями и новозаветным учением о последнем суде; мы убеждены, что эти сказания Бундегеша, заимствованы от христиан. Во всяком случае, можно привести много оснований того, что элементы, родственные с ветхозаветным учением, персы заимствовали у евреев. Думаем, что это должен признать каждый беспристрастный исследователь. Персы – арийцы по происхождению, и потому, их религия в своих древнейших частях представляет сходство с древнейшею религией вед. Доказать это очень легко. Древнее божество иранцев Митра (союз, верность), это – Митра (друг, по-санскрит.) вед. В ведах он изображается, как благосклонный бог-покровитель, который охраняет своих поклонников от болезни, смерти и гибели, умножает богатство и посылает людям здоровье, но, несмотря на все это, следует опасаться его гнева. Мы не хотим подвергнуться гневу Митры, любимейшего из мужей. Последний предикат, конечно, имеет в виду умиротворение Божества. Точно так же, один из древнейших светлых духов Авесты Ариаман, есть древний бог и вед, принадлежащий к азурам. Затем, великим почитанием у персов пользовался Хома – божество и, вместе, опьяняющий напиток, добываемый из священного растения. Этот Хома есть Сома индусов. Это – тоже божество и священный напиток. Как последним, им, по-видимому, сильно злоупотреблял Индра. Никто из исследователей не сомневается относительно названных нами божеств, что они имеют общее происхождение у азиатских арийцев. Самый дуализм, так обостренный в религии персов, представляет собой родство с учением индусов о борьбе светлых и темных сил, и не имеет сходства и родства с семитическими представлениями о мире богов, где зло никогда не мыслилось, как принцип, равноправный с верховным Богом. Но вот, в этот ряд и в эту систему арийских теологических представлений, неожиданно врываются семитические и, прямо еврейские сказания и верования. Таково представление о древе жизни. Древо жизни фигурирует в самых древних преданиях Халдеи. На цилиндрах оно изображается охраняемым двумя херувимами. |
| «Смотрите же, братцы, не отставать! во что бы то ни было, а добыть ночлега!» Три ученые мужа дружно ударили в ворота и закричали: «Отвори!» Дверь в одной хате заскрыпела, и минуту спустя бурсаки увидели перед собою старуху в нагольном тулупе. «Кто там?» закричала она, глухо кашляя. «Пусти, бабуся, переночевать. Сбились с дороги. Так в поле скверно, как в голодном брюхе.» «А что вы за народ?» «Да народ необидчивый: богослов Халява, философ Брут и ритор Горобець.» «Не можно», проворчала старуха: «у меня народу полон двор, и все углы в хате заняты. Куды я вас дену? Да еще всё какой рослый и здоровый народ! Да у меня и хата развалится, когда помещу таких. Я знаю этих философов и богословов. Если таких пьяниц начнешь принимать, то и двора скоро не будет. Пошли! пошли! Тут вам нет места.» «Умилосердись, бабуся! Как же можно, чтобы христианские души пропали ни за что, ни про что? Где хочешь помести нас. И если мы что-нибудь, как-нибудь того, или какое другое что сделаем, – то пусть нам и руки отсохнут, и такое будет, что Бог один знает. Вот что!» Старуха, казалось, немного смягчилась. «Хорошо», сказала она, как бы размышляя: «я впущу вас; только положу всех в разных местах, ибо у меня не будет спокойно на сердце, когда будете лежать вместе.» «На то твоя воля; не будем прекословить», отвечали бурсаки. Ворота заскрыпели, и они вошли на двор. «А что, бабуся», сказал философ, идя за старухой: «если бы так, как говорят… ей-богу, в животе как будто кто колесами стал ездить. С самого утра вот хоть бы щепка была во рту.» «Вишь, чего захотел!» сказала старуха. «Нет у меня, нет ничего такого, и печь не топилась сегодня.» «А мы бы уже за все это», продолжал философ: «расплатились бы завтра как следует – чистоганом. Да!» продолжал он тихо: «чорта с два! получишь ты что-нибудь.» «Ступайте, ступайте! и будьте довольны тем, что дают вам. Вот чорт принес каких нежных паничей.» Философ Хома пришел в совершенное уныние от таких слов. Но вдруг нос его почувствовал запах сушеной рыбы. Он глянул на шаровары богослова, шедшего с ним рядом, и увидел, что из кармана его торчал преогромный рыбий хвост. Богослов уже успел подтибрить с воза целого карася. И так как он это производил не из какой-нибудь корысти, но единственно по привычке, и, позабывши совершенно о своем карасе, уже разглядывал, что бы такое стянуть другое, не имея намерения пропустить даже изломанного колеса, – то философ Хома запустил руку в его карман, как в свой собственный, и вытащил карася. – Старуха разместила бурсаков: ритора положила в хате, богослова заперла в пустую камору, философу отвела тоже пустой овечий хлев. |
| " Мария, здравствуйте! Недавно вы написали, что если человек не совершает добро, то он открывает свое сердце дьяволу ( " Грех у порога " , " РГ - Неделя " N 20). Предположим. Только как узнать, где добро? О себе никто не будет кричать: " Я делаю зло! " - каждый разрекламирует свою идеологию как самую лучшую. И как понять, где правда? И что делать, если разобрался? " Андрей, 16 лет Здравствуйте, Андрей! Вопрос, как говорится, в яблочко, спасибо! Андрей, помните поразительно яркую сцену из пугающего, мистического шедевра русской литературы, из " Вия " ? Главный герой, семинарист-философ Хома Брут стоит перед гробом юной панночки, и, с одной стороны, ему жутко, а с другой - он надеется, что все обойдется, и он, - а вдруг! - даже получит щедрое вознаграждение за то, что отчитает молитвы по покойнице. Хома уже пытался бежать - безуспешно. Слышал бедный семинарист и грозные обещания помраченного горем отца расправиться с виновником смерти его ненаглядной голубки. " Три ночи как-нибудь отработаю, зато пан набьет мне карманы червонцами " , - подбадривает себя философ и начинает чтение. " Глубокая тишина воцарилась... Медленно поворотил он голову, чтобы взглянуть на умершую и... Трепет пробежал по его жилам: пред ним лежала красавица, какая когда-либо бывала на земле. Казалось, никогда еще черты лица не были образованы в такой резкой и вместе гармонической красоте. Она лежала как живая... Но в них же, в тех же самых чертах, он видел что-то страшно пронзительное. Он чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетенном народе. Рубины уст ее, казалось, прикипали кровию к самому сердцу. Вдруг что-то страшно знакомое показалось в лице ее. - Ведьма! - вскрикнул он не своим голосом, отвел глаза в сторону, побледнел весь и стал читать свои молитвы. Это была та самая ведьма, которую убил он " . Гоголь - величайший духовный писатель. Не просто мастер слова, а писатель, прозревающий духовную суть происходящего. |
| „Здравствуй, Хома!“ сказала она, увидев философа „Ай, ай, ай! что это с тобою?“ вскричала она, всплеснув руками. „Как что, глупая баба.“ „Ах, боже мой! Да ты весь поседел.“ „Эге, ге! Да она правду говорит!“ произнес Спирид, всматриваясь в него пристально. „Ты, точно, поседел, как наш старый Явтух.“ Философ, услышавши это, побежал опрометью в кухню, где он заметил прилепленный к стене, обпачканный мухами треугольный кусок зеркала, перед которым были натыканы незабудки, барвинки и даже гирлянда из нагидок, показывавшие назначение его для туалета щеголеватой кокетки. Он с ужасом увидел истину их слов: половина волос его точно побелела. Повесил голову Хома Брут и предался размышлению. „Пойду к пану“, сказал он наконец: „расскажу ему всё и объясню, что больше не хочу читать. Пусть отправляет меня сей же час в Киев.“ В таких мыслях направил он путь свой к крыльцу панского дома. Сотник сидел почти неподвижен в своей светлице; та же самая безнадежная печаль, какую он встретил прежде на его лице, сохранялась в нем и доныне. Щеки его опали только гораздо более прежнего. Заметно было, что он очень мало употреблял пищи, или, может быть, даже вовсе не касался ее. Необыкновенная бледность придавала ему какую-то каменную неподвижность. „Здравствуй, небоже“, произнес он, увидев Хому, остановившегося с шапкою в руках у дверей. „Что, как идет у тебя? Всё благополучно?“ „Благополучно-то, благополучно. Такая чертовщина водится, что прямо бери шапку, да и улепетывай куда ноги несут.“ „Как так?“ „Да ваша, пан, дочка… По здравому рассуждению, она, конечно, есть панского роду; в том никто не станет прекословить; только не во гнев будь сказано, упокой бог ее душу…“ „Что же дочка?“ „Припустила к себе сатану. Такие страхи задает, что никакое писание не учитывается.“ „Читай, читай! Она не даром призвала тебя. Она заботилась, голубонька моя, о душе своей и хотела молитвами изгнать всякое дурное помышление.“ „Власть ваша, пан: ей богу, не в моготу!“ „Читай, читай!“ продолжал тем же увещательным голосом сотник. „Тебе одна ночь теперь осталась. Ты сделаешь христианское дело, и я награжу тебя.“ |
| – Здравствуй, небоже , – произнес он, увидев Хому, остановившегося с шапкою в руках у дверей. – Что, как идет у тебя? Все благополучно? – Благополучно-то благополучно. Такая чертовщина водится, что прямо бери шапку, да и улепетывай, куда ноги несут. – Как так? – Да ваша, пан, дочка… По здравому рассуждению, она, конечно, есть панского роду; в том никто не станет прекословить, только не во гнев будь сказано, успокой Бог ее душу… – Что же дочка? – Припустила к себе сатану. Такие страхи задает, что никакое Писание не учитывается. – Читай, читай! Она недаром призвала тебя. Она заботилась, голубонька моя, о душе своей и хотела молитвами изгнать всякое дурное помышление. – Власть ваша, пан: ей-богу, невмоготу! – Читай, читай! – продолжал тем же увещательным голосом сотник. – Тебе одна ночь теперь осталась. Ты сделаешь христианское дело, и я награжу тебя. – Да какие бы ни были награды… Как ты себе хочь, пан, а я не буду читать! – произнес Хома решительно. – Слушай, философ! – сказал сотник, и голос его сделался крепок и грозен, – я не люблю этих выдумок. Ты можешь это делать в вашей бурсе. А у меня не так: я уже как отдеру, так не то что ректор. Знаешь ли ты, что такое хорошие кожаные канчуки? – Как не знать! – сказал философ, понизив голос. – Всякому известно, что такое кожаные канчуки: при большом количестве вещь нестерпимая. – Да. Только ты не знаешь еще, как хлопцы мои умеют парить! – сказал сотник грозно, подымаясь на ноги, и лицо его приняло повелительное и свирепое выражение, обнаружившее весь необузданный его характер, усыпленный только на время горестью. – У меня прежде выпарят, потом вспрыснут горелкою, а после опять. Ступай, ступай! исправляй свое дело! Не исправишь – не встанешь; а исправишь – тысяча червонных! «Ого-го! да это хват! – подумал философ, выходя. – С этим нечего шутить. Стой, стой, приятель: я так навострю лыжи, что ты с своими собаками не угонишься за мною». И Хома положил непременно бежать. Он выжидал только послеобеденного часу, когда вся дворня имела обыкновение забираться в сено под сараями и, открывши рот, испускать такой храп и свист, что панское подворье делалось похожим на фабрику. |
| Мы не хотим подвергнуться гневу Митры, любимейшего из мужей». Последний предикат, конечно, имеет в виду умиротворение Божества 18 . Точно также один из древнейших светлых духов авесты Ариаман есть древний бог и вед, принадлежащий к азурам. Затем великим почитанием у персов пользовалась Хома – божество и вместе опьяняющий напиток, добываемый из священного растения. Этот хома есть сома индусов. Это – тоже божество и священный напиток. Как последним, им повидимому сильно злоупотреблял Индра. Никто из исследователей не сомневается относительно названных нами божеств, что они имеют общее происхождение у азиатских арийцев. Самый дуализм, так обостренный в религии персов, представляет собой родство с учением индусов о борьбе светлых и темных сил и не имеет сходства и родства с семитическими представлениями о мире богов, где зло никогда не мыслилось как принцип равноправный с верховным Богом. Но вот, в этот ряд и в эту систему арийских теологических представлений неожиданно врываются семитические и прямо еврейские сказания и верования. Таково представление о древе жизни. Древо жизни фигурирует в самых древних преданиях Халдеи. На цилиндрах оно изображается охраняемым двумя херувимами. Точно также «земной рай», «потоп», как он представляется в авесте (потоп Ману у индусов имеет совсем другой характер) не находил себе ничего соответствующего в арийских сказаниях. Относительно рая нужно сделать следующее замечание. LXX переводят рай словом Παραδεισο. Указывают, что это слово персидского происхождения. Paradaezas – сад. Отсюда, говорят, следует, что библейский Παραδεισο имеет свое происхождение в персидском Paradaezas. Рассуждая так, забывают, что в Библии земной рай называется Gan, а в авесте – vara, и следовательно филологию в данном случае можно оставить совершенно в покое. Верно, что сад по персидски Paradaezas можно считать вероятным, что его натурализовал в языческом языке Ксенофонт (сад для удовольствия, парк для охоты, сад, насаженный избранными растениями и т. д). И затем переводчики LXX обозначили им понятие Gan. |
| Хома Брут, поседевший после второй отчитки, решается поговорить с сотником напрямую. «… - Пойду к пану, - сказал он наконец, - расскажу ему всё и объясню, что больше не хочу читать. Пусть отправляет меня сей же час в Киев. В таких мыслях направил он путь свой к крыльцу панского дома. Сотник сидел почти неподвижен в своей светлице; та же самая безнадежная печаль, какую он встретил прежде на его лице, сохранялась в нем и доныне. Щеки его опали только гораздо более прежнего. Заметно было, что он очень мало употреблял пищи, или, может быть, даже вовсе не касался ее. Необыкновенная бледность придавала ему какую-то каменную неподвижность. - Здравствуй, небоже, - произнес он, увидев Хому, остановившегося с шапкою в руках у дверей. - Что, как идет у тебя? Всё благополучно? - Благополучно-то, благополучно. Такая чертовщина водится, что прямо бери шапку, да и улепетывай куда ноги несут. - Как так? - Да ваша, пан, дочка… По здравому рассуждению, она, конечно, есть панского роду; в том никто не станет прекословить; только не во гнев будь сказано, упокой Бог ее душу… - Что же дочка? - Припустила к себе сатану. Такие страхи задает, что никакое писание не учитывается. - Читай, читай! Она не даром призвала тебя. Она заботилась, голубонька моя, о душе своей и хотела молитвами изгнать всякое дурное помышление. - Власть ваша, пан: ей-богу, невмоготу! - Читай, читай! - продолжал тем же увещательным голосом сотник. - Тебе одна ночь теперь осталась. Ты сделаешь христианское дело, и я награжу тебя. - Да какие бы ни были награды… Как ты себе хочь, пан, а я не буду читать! - произнес Хома решительно. - Слушай, философ! - сказал сотник, и голос его сделался крепок и грозен, - я не люблю этих выдумок. Ты можешь это делать в вашей бурсе. А у меня не так: я уже как отдеру, так не то, что ректор. Знаешь ли ты, что такое хорошие кожаные канчуки? - Как не знать! - сказал философ, понизив голос. - Всякому известно, что такое кожаные канчуки: при большом количестве вещь нестерпимая. - Да. Только ты не знаешь еще, как хлопцы мои умеют парить! - сказал сотник грозно, подымаясь на ноги, и лицо его приняло повелительное и свирепое выражение, обнаружившее весь необузданный его характер, усыпленный только на время горестью. - У меня прежде выпарят, потом вспрыснут горелкою, а после опять. Ступай, ступай! исправляй свое дело! Не исправишь — не встанешь; а исправишь — тысяча червонных!» |
| 65 Gudziak В. The Union of Florence in the Kievan Metropolinate: Did It Survive until the Times of the Union of Brest? (Some Reflections on a Recent Argument)//HUS. XVII (1993). 1/2. June 1993. P. 138–148. См. также: Gudziak B. Unia florencka a metropolia kijowska//Polska-Ukraina. 1000 lat sasicdztwa. T. 2. Przemysl, 1994. S. 19–32. 66 Плохий С.Н. Папство и Украина. Политика Римской курии на украинских землях в XVI–XVII вв. Киев, 1989. 67 Яковенко С.Г. Брестская церковная уния: политические и идеологические аспекты (вт. пол. XVI в.). Автореферат ... канд. истор. наук. М., 1987; Яковенко С.Г. Православная иерархия Речи Посполитой и планы церковной унии в 1590–1594 гг.//Католицизм и православие в Средние века (Славяне и их соседи. Вып. 3). М., 1991. С. 41–58. 69 Флоря Б.Н. Брестские синоды и Брестская уния//Католицизм и православие в Средние века (Славяне и их соседи. Вып. 3). М., 1991. С. 59–75; Флоря Б.Н., Яковенко С.Г. Внутренний кризис в православном обществе и проекты унии с Римом 90-х годов XVI в.//Дмитриев М.В., Флоря Б.Н., Яковенко С.Г. Брестская уния 1596 г. и общественно-политическая борьба на Украине и в Белоруссии в конце XVI – начале XVII в. Часть 1. Брестская уния 1596 г. Исторические причины. М., 1996. С. 131–154. 71 Krajcar J. Konstantin Basil Ostrozskij and Rome in 1582–1584//OCP. XXXV (1969). P. 193–214; Krajcar J. The Last Princes of Sluck and the West//Journal of Byelorussian Studies. III (1975). P. 269–287; Хома Берестя//Хома в Рим, 1979, С. 5–75; Wos J.W. Die Brester Union im Bericht des Giovanni Paolo Mucante, Zeremonienmeister am papstlichen Hof//Zeitschrift für Ostforschung. XXXVIII (I989). Heft 2, 180–190; Wos J.W. I due soggiorni del card. legato E. Caetani a Varsavia (1596–1597) nella «Relazione» del maestro di cerimonie Giovanni Paolo Mucante. Firenze, 1982 (здесь же и текст части дневника); Szegda M. Unia Brzeska 1596 roku jako wyraz daznosci wspolnot prawoslawnych do reformy kosciola//Polska-Ukraina. 1000 lat sasiedztwa. T. 2. Przemysl, 1994. |
| „Смотрите же, братцы, не отставать! во что бы то ни было, а добыть ночлега!“ Три ученые мужа дружно ударили в ворота и закричали: „Отвори!“ Дверь в одной хате заскрыпела, и минуту спустя бурсаки увидели перед собою старуху в нагольном тулупе. „Кто там?“ закричала она, глухо кашляя. „Пусти, бабуся, переночевать. Сбились с дороги. Так в поле скверно, как в голодном брюхе.“ „А что вы за народ?“ „Да народ необидчивый: богослов Халява, философ Брут и ритор Горобець.“ „Не можно“, проворчала старуха: „у меня народу полон двор, и все углы в хате заняты. Куды я вас дену? Да еще всё какой рослый и здоровый народ! Да у меня и хата развалится, когда помещу таких. Я знаю этих философов и богословов. Если таких пьяниц начнешь принимать, то и двора скоро не будет. Пошли! пошли! Тут вам нет места.“ „Умилосердись, бабуся! Как же можно, чтобы христианские души пропали ни за что, ни про что? Где хочешь помести нас. И если мы что-нибудь, как-нибудь того, или какое другое что сделаем, — то пусть нам и руки отсохнут, и такое будет, что бог один знает. Вот что!“ Старуха, казалось, немного смягчилась. „Хорошо“, сказала она, как бы размышляя: „я впущу вас; только положу всех в разных местах, ибо у меня не будет спокойно на сердце, когда будете лежать вместе.“ „На то твоя воля; не будем прекословить“, отвечали бурсаки. Ворота заскрыпели, и они вошли на двор. „А что, бабуся“, сказал философ, идя за старухой: „если бы так, как говорят… ей богу, в животе как будто кто колесами стал ездить. С самого утра вот хоть бы щепка была во рту.“ „Вишь, чего захотел!“ сказала старуха. „Нет у меня, нет ничего такого, и печь не топилась сегодня.“ „А мы бы уже за все это“, продолжал философ: „расплатились бы завтра как следует — чистоганом. Да!“ продолжал он тихо: „чорта с два! получишь ты что-нибудь.“ „Ступайте, ступайте! и будьте довольны тем, что дают вам. Вот чорт принес каких нежных паничей.“ Философ Хома пришел в совершенное уныние от таких слов. Но вдруг нос его почувствовал запах сушеной рыбы. Он глянул на шаровары богослова, шедшего с ним рядом, и увидел, что из кармана его торчал преогромный рыбий хвост. Богослов уже успел подтибрить с воза целого карася. И так как он это производил не из какой-нибудь корысти, но единственно по привычке, и, позабывши совершенно о своем карасе, уже разглядывал, что бы такое стянуть другое, не имея намерения пропустить даже изломанного колеса, — то философ Хома запустил руку в его карман, как в свой собственный, и вытащил карася. — Старуха разместила бурсаков: ритора положила в хате, богослова заперла в пустую камору, философу отвела тоже пустой овечий хлев. |
|
|
