| С.В. Шумило 6. Гонения и клеветы на прп. Паисия В письмах к П. Калнышевскому прп. Паисий неоднократно упоминает о распускавшихся клеветах на него и на всё его братство Драгомирнской обители. Судя по тому, что прп. Паисий уделяет немало внимания случившемуся, можно предположить, что этот факт доставил много неприятностей старцу и его братии. В частности, в письме за июнь 1768 г. он пишет Калнышевскому: Удивляемся же великимъ удивлениемъ, откуду на убогое общежитие наше таковая клевета и таковая ложь происходитъ, яко ниже во умъ приходило намъ когда тое что услышали отъ прибывшаго брата нашего монаха Пахомия и кто суть сий, ложния клевети сшивающий. Разве, которий за некоторое усмотренное въ ныхъ непостоянство не прияти въ общество наше, или завистию снедаеми тайно 80 . В другом письме за этот же год прп. Паисий вновь обращает внимание на эту проблему: Ниже во умъ когда намъ приходило, ниже снилось когда, яковая ложь отъ завистниковъ произносится, зело чудимся откуду имъ сие приходитъ, еже бы таковия ложния клевети сшивати? И кто суть сии? Разве котории за некоторые усмотренное въ нихъ непостоянство не приняти въ общество наше, или завистию снедаеми тайно поучающеся отъ всегда ненавидящаго добра врага рода християнскаго 81 . В другом месте он благодарит Калнышевского, что тот не поддался «злобным наветам» и выступил в качестве «особливейшаго заступника и крепкаго защитника»: Неизреченнимъ Своимъ милосердиемъ Преблагий Господь вдохнулъ Духомъ Своимъ Пресвятимъ в сердце велможности вашея, еже бы не приймати техъ ложныхъ клеветъ на бедное общежителство наше наносимыхъ, и даровалъ намъ велможность вашу особливейшаго заступника и крепкаго защитника во всехъ приключающихся злобныхъ наветахъ. Благодаримъ убо Премилостивнаго Бога, яко таковую чрезъ велможность вашу показуетъ намъ, убогимъ, милость; купно же всеусердно молимъ неизследимую Его Благость, да якоже велможность ваша бедныхъ и убогихъ насъ защищаете, защититъ и сохранитъ на многая лета велможность вашу особливешаго нашего премилостиваго благодетеля отъ всякихъ злобнихъ и враждебныхъ наветовъ душевнихъ и телеснихъ 82 . |
| И король, после многих словопрений и уговоров, видя, что он ни в чем не успевает, нашелся принужденным выговорить послам малороссийским и написать к наказному гетману их и войску, между прочим, сии достопамятные слова: «Поневаж вы воины есте и имаете у себя мушкеты и сабли, то, что вам возбраняет стать за себя и за свою свободу? Ибо видно жребий ваш таков, чтобы иметь все от меча, и даже самую свободу; а я помогать вам не в силах, обуреваем, будучи партизанством и их факциями». Наказной гетман Барабаш, получив рескрипт королевский, объявил его только одному писарю генеральному Хмельницкому; но и то по необходимости, яко канцлеру нации, а от прочих чинов вовсе его утаил, держась стороны поляков, от которых он был знатно одарен и имел с ними нарочитую дружбу. Хмельницкий многократно уговаривал Барабаша объявить королевское изволение чинам, народу и войску, дабы их ободрить благоволением к ним столь справедливого и милостивого монарха, и дать знать из-под руки полякам, чтобы они выдали мысли королевские, способствующие невинности народной, своеволием насилуемой, и страшились бы обороны, позволяемой самим монархом. Но Барабаш, упоенный дарами польскими и усыпленный их льщениями, ни на что оное не уважал, и принудил Хмельницкого исполнить самому тот долг начальства, который он Барабаш учинить был обязан. Хмельницкому оставалось употребить великое искусство, чтобы достать у Барабаша королевский рескрипт, с тщанием им хранимый, и огласить его чинам и войску. Благоприятный случай скоро ему в том способствовал. Для новорожденного младенца в фамилии Хмельницкого надобно было иметь при крещении восприемника; к сему упрошен Хмельницким Барабаш, и он со всей свитой своей отправился из Чигирина в жилой дом Хмельницкого, в местечко Суботов; а там, по совершении над младенцем таинства крещения, начались обыкновенные в таких случаях пиршества, на которых употчеван Барабаш и штат его с умышленным старанием. Хмельницкий, сняв у сонного Барабаша с руки перстень и забравши пернач и шапку с кокардой, достоинство Барабаша означающая, отправился с ними ночью в Чигирин и явясь к жене Барабаша, показал ей знаки мужние, требуя у нее выдачи нужных писем из кабинета Барабаша, якобы им, Барабашем, для самонужнейших надобностей и скоропостижно испрашиваемых. Жена Барабаша, видя знаки мужние и зная должность писаря генерального, до которого дела письменный особливо принадлежат, отворила Хмельницкому кабинета мужний, и он нашел в нем известный рескрипт королевский и другие важные акты, до народа русского и прав его относящиеся, забрал их и отправился из Чигирина прямо в Запорожскую Сечь, и прибыл туда 7-го августа, 1647 года. |
| Вошли в круг интересов хрониста и белорусские земли. На последних страницах “Летописи” помещены записи о хлопотах гетмана и митрополита об избрании нового епископа на “Белорусскую” кафедру, опустевшую после смерти епископа Серапиона Полховского 51 . Все это показывает рост внимания хрониста к вопросу о положении православных в Речи Посполитой, а само это положение стало рисоваться во все более мрачных тонах, о чем говорят рассказы, помещенные на последних страницах “Летописи”. В одном из них говорится о смерти в селе Жуковцы на Волыни униатского священника Кассиана, которого по просьбе его вдовы похоронили монахи православного Белостоцкого монастыря “в церкве своей сельской”. Когда униаты из Владимира Волынского узнали об этом, они, выкопав труп священника, выбросили его в болото. Этот рассказ хронист сопроводил комментарием: “якая злоба и ненависть к нам, православным християном, от унеятов проклятых”, а их предводитель сам сатана 52 . Другой рассказ касался судьбы Даниеля Братковского, человека достаточно известного в православной среде Речи Посполитой. Даниель Братковский, подстолий брацлавский, был одним из послов волынской православной шляхты на съезде в Люблине в 1679 г., вместе с другими послами он заявил королю, что православные не будут принимать каких-либо решений без участия восточных Патриархов 53 . Величко записал, что в 1700 г. гетмана Мазепу посетил “знами его здавна конфидент з града Лвова” Даниель Братковский. На обратном пути из Киева он был задержан во владениях Радзивиллов, “оклеветан и оскаржен”, а затем и казнен в Слуцке 54 . Изучение “Летописи” Величко позволяет высказать некоторые соображения о том, как существование православных в Речи Посполитой влияло на образ мыслей хрониста. Исследователи, которые изучали “Летопись”, писавшуюся уже в XVIII в., обратили внимание на то, что в этом историческом повествовании носителем идеалов автора выступает Запорожская Сечь, а его идеи находят выражение в сочиненных им посланиях запорожцев казацким гетманам 55 . |
| О сыне Хмельницкого Юрии сохранилось предание, что «он принял бусурманскую веру и навел турок на Украину; когда они подошли к Субботову, турецкий паша сказал Юрию: «Если ты нас не обманываешь и на самом деле стал человеком нашей веры, то выстрели из пушки и сбей крест с той церкви, которую твой батько построил». Хмельницкий так сделал, и турецкое ядро ударило прямо в крест субботовской церкви. За это бог сказал с небеси: «Юрашко, за такое дело земля тебя не примет, и будешь ты ходить по земле до скончания века, до Страшного суда»; и с тех пор Юрашко Хмельницкий скитается по земле, и чумаки его видели. О времени, когда жили Хмельницкие, у народа сохранились сбивчивые понятия: смешивается эпоха Хмельницкого с близкою для народа эпохою падения Польши. Рассказывают, что поляки стали жестоко стеснять православный народ и делать над ним разные пакости: остригали девок и из кос их делали вожжи, из церковных риз делали попоны, а церковными восковыми свечами погоняли лошадей; когда же православные поднимали ропот, то поляки устраивали над ними такого рода истязания: ставился у пана деревянный столб со ступенями, одна выше другой; поставят человека к ступени, привяжут к столбу и в таком положении оставляют на долгое время, так что стоящие вверху принуждены испускать нечистоты на головы поставленных ниже. Наконец, когда не стало терпения, православные отправили к царице одного архимандрита просить, чтобы царица заступилась за них и взяла их край от Польши. У царицы был тогда любимец Потемка. Сперва он заступался за народ, а потом отдал дочь свою за польского пана Браницкого и стал мирволить полякам. Тогда за народ заступились генералы Чорба и Хмельницкий. Хмельницкий ездил к польскому королю и выпросил у него бумагу, но один казацкий чиновник, приятель Потемки, украл у него эту бумагу и держал у себя. Затем следует рассказ о похищении привилегии и бегстве Хмельницкого в Запорожскую Сечь. Далее: «Генерал Чорба вызвал Потемку на поединок; оба стали на двух могилах (курганах); выстрелил Потемка и убил Чорбу, но в то же время успел выстрелить и Чорба; Потемка забежал далеко, в Херсон, и там превратился в медную статую. |
| Один из старшин взял палицу и поднес ее новоизбранному кошевому. Кирдяга, по обычаю, тотчас же отказался. Старшина поднес в другой раз. Кирдяга отказался и в другой раз и потом уже, за третьим разом, взял палицу. Ободрительный крик раздался по всей толпе, и вновь далеко загудело от козацкого крика все поле. Тогда выступило из средины народа четверо самых старых, седоусых и седочупринных козаков (слишком старых не было на Сечи, ибо никто из запорожцев не умирал своею смертью) и, взявши каждый в руки земли, которая на ту пору от бывшего дождя растворилась в грязь, положили ее ему на голову. Стекла с головы его мокрая земля, потекла по усам и по щекам и все лицо замазала ему грязью. Но Кирдяга стоял не сдвинувшись и благодарил козаков за оказанную честь. Таким образом кончилось шумное избрание, которому, неизвестно, были ли так рады другие, как рад был Бульба: этим он отомстил прежнему кошевому; к тому же и Кирдяга был старый его товарищ и бывал с ним в одних и тех же сухопутных и морских походах, деля суровости и труды боевой жизни. Толпа разбрелась тут же праздновать избранье, и поднялась гульня, какой еще не видывали дотоле Остап и Андрий. Винные шинки были разбиты; мед, горелка и пиво забирались просто, без денег; шинкари были уже рады и тому, что сами остались целы. Вся ночь прошла в криках и песнях, славивших подвиги. И взошедший месяц долго еще видел толпы музыкантов, проходивших по улицам с бандурами, турбанами, круглыми балалайками, и церковных песельников, которых держали на Сечи для пенья в церкви и для восхваленья запорожских дел. Наконец хмель и утомленье стали одолевать крепкие головы. И видно было, как то там, то в другом месте падал на землю козак. Как товарищ, обнявши товарища, расчувствовавшись и даже заплакавши, валился вместе с ним. Там гурьбою улегалась целая куча; там выбирал иной, как бы получше ему улечься, и лег прямо на деревянную колоду. Последний, который был покрепче, еще выводил какие-то бессвязные речи; наконец и того подкосила хмельная сила, и тот повалился – и заснула вся Сечь. |
| Каждодневно же Магдебурги посещали близкий к дому Преображенский храм. Зеленый купол и кирпичные стены, увитые хмелем, служили Женечке главным ориентиром: не доходя до Собора, надо было повернуть направо, на Преображенскую улицу. Дом белел сквозь сбегающий к реке сад. Бахча, огород с огурчиками, смородиновые кусты и, конечно, травы, которые мама выращивала в изобилии, а потом варила в медной кастрюльке от всех хворей, и которыми выстилала днища дубовых бочонков под соленья. Резное крыльцо, пестрые тени на ступеньках, скамейка под зелеными ставнями. Накинув на полные плечи пестрый платок, Мария Александровна стояла у калитки и терпеливо глядела на дорогу. Дочке пора бы появиться из гимназии. А вот и она! Щурясь на нежное нежинское солнце, Мария Александровна смотрела, как заворачивает из-за угла и несется ей навстречу румяная девочка в коричневом платье и черном фартучке. Подбежала и запнулась в нерешительности. Рядом с мамой стоял незнакомый подросток с серыми внимательными глазами. – Посмотри, Женечка, кто к нам приехал. Это Миша Савич, сын папиного старого друга из Бобруйска. Мальчик залился краской и пробормотал: – Очень рад. 4 Над столом в кабинете у Трофима Васильевича Магдебурга висел портрет его отца, есаула Черниговского полка Василия Магдебурга, изображенного самодеятельным художником с саблей в руках, в малиновых шароварах с лампасами и в черной курчавой шапке. Фамилию, столь необычную для черниговского казака, унаследовал Василий от своего прадеда, прибывшего в Запорожскую Сечь из немецкого города Магдебурга, название которого и закрепилось, как это велось у сечевиков, в его прозвище. Дед Василий, которого старшие сыновья Трофима помнили крепким седым стариком, участвовал в походах против шведов, брал далекую северную крепость Свеаборг, а в достопамятном 1812 году гнал француза по белорусской дороге, от Малоярославца до Березины. Армейская служба была традиционной для Магдебургов. Как и братья, Трофим начал военную карьеру рядовым Карабинерского полка. До унтер-офицера дослужился в Вологодском пехотном. В Крымскую кампанию 4-ый резервный батальон, где Трофим служил фельдфебелем, отправили на Северный океан воевать против соединенных флотов Англии и Франции. Летом 1855 стояли при Сестрорецком оружейном заводе под начальством генерал-лейтенанта Мирошевича, командующего войсками, расположенными от Петербурга до Выборга. Несколько часов французские корабли Сестрорецк обстреливали, но куда им против казаков! – так и не решились высадить десант. |
| В. С.- Кстати, надо добавить, что гарнизон Батурина в свое время целовал крест и Евангелие, присягая государю. А.Д.- Безусловно. В.С.- Государю Петру Алексеевичу, русскому царю. А.Д.- Как и все на Украине. В. С.- Алексей Григорьевич, зная неплохо военную историю, Вы могли бы вспомнить случаи, когда в различные века и эпохи, в различных войнах, хотя бы в одной каких либо военных компании, хоть в одной из стран, изменников гладили по головке? Или все же всегда с ними обращались довольно сурово? А.Д.- Ну, Вы знаете, ведь есть же понятие, которые остаются вечными. Как, например, - любовь к родителям. Не укради, не убий, не предавай. То есть, если ты целовал крест, клялся на Евангелии в верности. Тем более это Вы представьте, в то время, во вселенной был единственный Православный Царь. Защитник вселенского Православия. И достаточно только вспомнить, пробежать историю Русской Церкви. Вспомнить, сколько раз жители Украины, частные лица, монастыри обращались к русским царям до этого за помощью. Просто за материальной помощью, за защитой, за книгами для того, чтобы православие продолжало жить в Малороссии. В этой оторванной трагической историей, в этом оторванном живом куске, тела России. И большинство жителей Украины воспринимало русского православного царя, как защитника и хранителя Православия. Несмотря на все сложности внутренней политики Петра Первого, о которых мы сегодня хорошо знаем. И предать Православного Царя - это было, ну, чем-то немыслимым для сознания обычного, нормального человека в то время. Не случайно ведь Мазепа просчитал все. Он перевел с собой менее трех тысяч человек, из которых потом практически все сбежали от него… В.С.- Ну, не совсем так. К шведам примкнуло около десяти тысяч гордиенковцев, запорожцев атамана Кости Гордиенко… А. Д.- Да, от пяти до десяти тысяч запорожцев. Но, Вы, пожалуйста, не путайте запорожцев с реестровыми казаками, сердюками, которые, собственно поддерживали Мазепу, или окружали Мазепу. Или, скажем, с простым людом, который жил на Украине. Запорожская Сечь - это была, такая, своего рода, вольница. Ну, грубо говоря, это лихие люди того времени, которые, хотя и позиционировали себя и объявляли защитниками Православия и, в общем-то, иногда это делали и довольно успешно. Но в целом, это было уже в то время такое сложившееся военное братство, которое нанималось за деньги на службу к любому, кто им платил. неслучайно запорожцы воевали и на стороне турок, и на стороне татар, и на стороне русских, и на стороне Мазепы. |
| 95 Аввакум (ок. 1610 или 1620–1681) – церковный и политический деятель, писатель, сельский священник Нижегородского уезда; в 1640-х гг. в Москве входил в состав близких к царю ревнителей православия. Выступил против церковных реформ Никона и стал вождем церковного раскола и старообрядческого движения; арестован в 1653 г. и сослан, возвращен в 1662 г. в Москву, где при поддержке своих сторонников категорически отказался согласиться с церковной реформой, в 1666 г. церковным судом лишен сана, сослан в Пустозерск, где в 1681 г. сожжен. Автор многочисленных богословских сочинений и «Жития» – памятника литературы XVII в. 96 Славинецкий Епифаний – украинский ученый, монах; с 1649 г. в Москве; «главный справщик» и переводчик Печатного двора. Полоцкий Симеон (1629–1680) – белорусский и русский церковно-общественный деятель, ученый, писатель, поэт (в миру Самуил Емельянович Петровский-Ситнианович). Окончил Киево-Могилевскую академию, в 1656 г. принял монашество, с 1664 г. – в Москве, с 1667 г. учитель царевича Алексея, после его смерти – царевича Федора и царевны Софьи. Автор трактата «Жезл правления» (1667), стихов, проповедей, перевода Псалтыри. В 1665 г. возглавил Заиконоспасскую школу по подготовке кадров для центральных правительственных учреждений. В 1678 г. основал в Кремле типографию. 98 Валиесарское перемирие – договор о перемирии между Россией и Швецией, заключен в декабре 1658 г. в деревне Валиесари близ Нарвы. Русскую делегацию возглавлял А. Л. Ордин-Нащокин. Россия получила выход к Балтийскому морю; за ней на время перемирия (три года) оставались города (Юрьев и др.), занятые русскими войсками; восстанавливались торговые отношения между Россией и Швецией. 99 Коллинз Сэмюел (ум. до 1671) – врач царя Алексея Михайловича. Учился в Кембридже и Оксфорде. Приглашен в Россию в 1659 г., на русской службе до 1666 г. В 1671 г. в Лондоне опубликованы его записки «Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, жительствующему в Лондоне». 100 Андрусовское перемирие – договор на 13 с половиной лет между Россией и Речью Посполитой; завершило русско-польскую войну за Украину и Белоруссию (1654–1667 гг.). Подписано 20 января 1667 г. в дер. Андрусово (Смоленск. у.) со стороны России – А. Л. Ординым-Нащокиным и со стороны Польши – Ю. Глебовичем. России возвращались Смоленское и Черниговское воеводства, Северская земля, Стародубский повет; признавалось воссоединение Левобережной Украины с Россией; Правобережная Украина и Белоруссия оставались за Речью Посполитой, Запорожская Сечь – под совместным управлением. Киев с округой по Андрусовскому перемирию оставался на 2 года за Россией, но был удержан навечно по условиям «вечного мира» (1686 г.). |
| Между тем, по обыкновению, всю весну готовились в Украйне к встрече неприятелей, турок и татар. Султан на место Дорошенка провозгласил гетманом и князем малороссийским пленника своего Юрия Хмельницкого, который прислал на Запорожье грамоту от 5 апреля. «Спасителю нашему все возможно, – писал Хмельницкий, – нищего посадить с князьями, смиренного вознести, сильного низложить. Лихие люди не допустили меня пожить в милой отчизне; убегая от них, претерпел я много бед, попал в неволю. Но Бог подвигнул сердце наияснейшего цесаря турского, тремя частями света государствующего, который грешных больше милует, чем наказывает (с меня берите образец!): даровал мне цесарь свободу, удоволил меня своею милостию и князем малороссийским утвердил. Когда был я в Запорожье, то вы мне обещали оказать любовь и желательство и вождем меня иметь; так теперь обещание исполните и отправляйте послов своих в Казыкермень для переговоров со мною». Подписано: «Георгий Гедеон Венжик Хмельницкий, князь малороссийский, вождь Войска Запорожского». Грамота подействовала на Запорожье. 15 мая отправился туда из Москвы стряпчий Перхуров с государевым жалованьем; когда, по обычаю, прочли на раде государеву грамоту, то в войске раздался крик: «Сукон прислано мало! Поделиться нечем! Достанется по одной рукавке! Мы служили отцу государеву и ему, государю, служим верно, над бусурманами всякий промысел воинский чиним неотменно, а жалованья нам прислано мало! А мы и вперед обещаемся верно служить». Серко говорил: «Войско меня не слушается, потому что государского жалованья, знамени и булавы у меня нет; а если бы знамя и булава ко мне были присланы, то козаки были бы мне послушны». Козаки продолжали кричать: «Гетман Самойлович отнял у нас перевоз под Переволочною, даром возить не велит и запасов к нам не присылает. Если турецкое войско на кош к нам придет, то мы Сечь сожжем, а сами пойдем по островам на воду; а тут нам сидеть не у чего, запасу у нас никакого нет». Самойлович опять начал доносить в Москву на Серка, что с ханом крымским заключил перемирие, что к Хмельницкому часто посылает и совершенно уже к нему склоняется. |
| У Владислава оставалась лишь одна надежда… на подъяремную кабальную Русь. Там, кликни король клич, объяви он свободу хлопам, вышедшим с ним в поход, – и двести тысяч войска стечется под его стяг, как стеклось позже под знамя Хмельницкого. Именно это дело – подготовка к мобилизации приднепровского русского крестьянства в войско польского короля, вопреки интересам и желанию магнатов, сблизило в 1647 г. короля Владислава и шляхтича Богдана Хмельницкого, связало их общей тайной. Через Хмельницкого велись тогда переговоры с Запорожьем, через него же были посланы туда 60.000 злотых на снаряжение сотни морских «чаек», легкого флота для крейсерства при турецких берегах Черного моря и пресечения морской связи Турции с Крымом и Дунаем. Позже эта служба была поставлена в вину Хмельницкому, но пока она давала ему покровительство короля, важную должность войскового писаря и даже жаловано королем высокое звание Запорожского гетмана, правда, лишь номинальное, т. к. фактически Сечью управляли кошевой и куренные атаманы. Вот почему Хмельницкий мог рассчитывать на победу в своей тяжбе с Чаплинским. За тем стоял магнат Конецпольский, за ним же – король, тот король, который на тайном свидании с ним подарил ему саблю с недвусмысленным советом обнажить ее против магнатов. В Московском царстве подобное было бы невозможно, немыслимо, но в республиканском королевстве Польском натравливание одной части населения на другую было обычным политическим приемом всецело зависевшей от сейма высшей власти. Принцип – «разделять и властвовать» – вполне естественным и логичным методом короны, т. к. она сама, передававшаяся по выбору, была участницей в партийной борьбе и далеко не всегда выходила из нее победительницей. Надпартийная всенародная власть ни в какой республике не возможна. При столкновении Хмельницкого с Конецпольским у короля оказались коротки руки, и уповавшему на него Хмельницкому пришлось бежать. Этот побег был им, очевидно, заранее продуман, т. к. он поскакал в Сечь не с пустыми руками. В его седельных сумках были тайные грамоты короля к запорожцам, выкраденные Хмельницким у соучастника в заговоре, но, очевидно, изменившего Черкасского полковника Барабаша. В голове же, под красной шляхетской шапкой Хмельницкий таил широкие планы мести своему врагу, своим врагам. |
|
|
