| Не говоря уже о соседних по жительству лицах дворянского сословия, многие из лиц духовного звания, особенно протоиереи и благочинные, приезжавшие в Рязань по делам своим, поставляли непременным долгом нарочно побывать в Ольгове – посетить старца-архипастыря в смиренной его келлии и принять от него благословение. Всех принимал он радушно и с тою же, если не большей, любовью, принимал не как архиерей, а как собрат, как равный сослужитель, как друг. Многие, чтобы не обеспокоить своим посещением маститого и болезненного старца Божия, сознавая себя слишком умаленными пред высоким саном его, но горя любовью к нему, довольствовались и тем, чтобы по окончании богослужения, при выходе из храма Божия, видеть только ангельское лицо его и принять от него благословение. Земными поклонами ему, горящими глазами, усугубленным лобзанием благословляющей десницы его невольно выражалась вся преданная любовь, восторженная радость простых людей, радость о том, что его видели. Это так трогало чувствительное и благочестивое сердце архипастыря, что он едва сдерживал слезы, и на эти искренние знаки любви к нему отвечал дрожащим голосом и немногими словами: «Господь да благословит вас, Господь да упасет вас, чада моя возлюбленная!» Были к нему и письменные послания от Рязанских жителей, выражавшие всю полноту преданных ему чувств. Между прочими посетителями преосвященного Гавриила в Ольговской обители, был и преемник его, преосвященный архиепископ Смарагд. С любовью и глубочайшей благопочтительностью встретил его преосвященный Гавриил, и притом, кажется, в первый раз в своей жизни. Келейные преосвященного Гавриила рассказывали, что покойный встретил преосвященного архиепископа Смарагда среди своей залы в коленопреклоненном положении, и, конечно, смутил владыку, коего доброе и чувствительное сердце равняется его высокому уму и просвещению. Владыка поспешил своими объятиями поднять преклоненного старца. Если это справедливо, то умиленное зрелище сие достойно художественной кисти: здесь глубочайшее смирение одного иерарха не унизилось, и братская любовь другого не оскорбилась! Оба святителя с братскою любовью открыли друг другу объятия. |
| Даниил Кушнир (Память 29 июля). В м. Млиеве, Киевской губернии, униатский поп Вас. Гдышинский все меры употреблял к совращению в унию жителей означенного местечка. Неправославные не поддавались его увещаниям и, собравшись к приходской церкви, забрали священнические облачения, богослужебные книги и сосуды, и все это сложили в сундуке, который поставили в колокольне; а затем пригласили односеленца, благочестивого старика Даниила Кушнира, и с общего согласия ему, как старейшему человеку, приказали снять с престола чашу и поставить в сундук. Кушнир, повинуясь воле громады, с благоговением приступил к престолу и, положив пред ним три земных поклона, а также обернув руки церковной завесой, взял чашу с престола и положил в комору под колокольней. Тогда Вас. Гдышинский начал грозить Кушниру смертью, распространяя клевету, будто он (Кушнир) с чашею ходил в корчму и пил из нее водку, вместе с частицами св. Даров. Кушнира взяли под стражу, заковали в железо и посадили в Смелянский замок. Напрасно односельчане Кушнира старались освободить его, действуя и просьбами, и деньгами. «Ежели Кушнир на унию пристанет, то будет отпущен, а ежели нет, то будет казнен», отвечали враги православия. Узнав о сем, Кушнир не только не пожелал сам принимать унию, но и другим советовал крепко и нерушимо держать православную веру. «Я готов и умереть за православную веру, а на унию пристать не хочу». После сего Кушнира, закованного в цепи, из Смелян. замка отправили в м. Ольшану (Звенигор. уезда), в обоз начальника польского отряда Воронина и там присудили его сжечь живым, обвертев ему руки пенькой и облив смолой. Обвинителями его были поп Василий Гдышинский, его отец, униат протопоп и его родные сыновья, «чего ни по каким законам и правилам не делается». Пред казнью к Кушниру приступил один униатский поп для исповеди. Кушнир сказал: «я вас, униатов, отрицаюсь, учения вашего и исповедания слушать не хочу, я уже приготовился и Св. Таин приобщился, а вы делайте надо мной, что хотите». Когда его начали жечь, то от боли он возопил: «Господи, Боже мой! Что сие мне подал еси. |
| На поприще общественно-политической деятельности Наумович пользовался выдающимся значением и известностью, как депутат Львовского сейма и Австрийского парламента, где он отличался ораторским талантом и неустрашимостью в защите прав народных. Но патриотическая деятельность его на политическом поприще доставила ему и тяжкие испытания: он привлечен был к известному галицко-русскому политическому процессу 1882 года по обвинению наиболее выдающихся галицко-русских патриотов в мнимой государственной измене и присужден на несколько месяцев к тюремному заключению. Римский папа отлучил о. Наумовича от Церкви, обвинив его в приверженности к «схизме», т.е. православию. На отлучение папы о. Наумович отвечал известной «апелляцией» к папе Льву XIII, в которой обстоятельно, на основании церковно-исторических документов, излагал историю и права Русской Церкви в Галиции и объяснял свою 30-летнюю пастырскую деятельность среди галицко-русского народа, но его оправдание не изменило отношений к нему высшей Духовной униатской власти. Лишенный сана и прихода, преследуемый польско-иезуитскими кознями, о. Наумович решился искать душевного мира в лоне Церкви православной. 6 октября 1885 г. в Львовской православной Церкви совершен был над ним обряд присоединения к православию. С переходом в православие немыслимо уже было ему оставаться в Галиции, в виду крайней религиозной нетерпимости в отношении православия, господствующей в Австрии вообще, и о. Наумович переселился в Россию, в гор. Киев, где был сначала епархиальным миссионером, а затем поступил приходским священником под Киевом в село Борщаговку, в последнее же время оставил приход, предавшись всецело писательским трудам на пользу всего великого русского народа. Из сочинений протоиерея И. Г. Наумовича напечатаны в России на великорусском языке следующие: 1) О Галицкой Руси (в Славянском сборнике, т. 1, 1875 г.). 2) Апелляция к папе Льву XIII (Спб. I883 г.). 3) Братское слово православному христианину о святости церковного обряда (Спб. 1885 г.). |
| В этой беседе они не заметили, как село солнце; наступившая прохлада ночи заставила их вернуться в келлию. В течение десяти последующих дней схимница страдала серьезною болезнью: лихорадочный озноб сменялся сильным жаром, и чувствовалась сильная головная боль. Но врача она не пожелала пригласить, говоря, что доктора ей никогда не помогали в ее болезнях, а теперь – тем более, когда в теле не осталось больше сил для жизни. Постоянно стала говорить о смерти, но окружающие не принимали этого во внимание, видя больную всегда бодрою духом. Хотя она лежала в жару, но не прерывала умной молитвы; иногда заставляла прочитать повечерие или какой акафист и выслушивала со вниманием. 10 числа игумения Арсения, беседуя с болящей старицей, старалась навести разговор опять на тот же предмет, о котором они говорили в саду. Схимонахиня так продолжала его: «Господь сказал, аще зерно пшеничное, пад на землю, не умрет, то едино пребывает, егда же умрет, мног плод сотворит. Эти слова Господь сказал о Себе Самом, и на Нем они совершились. Господь принял на Себя человечество, и, когда Он по человечеству пострадал, умер и воскрес, то прославился, седяй одесную Бога Отца, и с тех пор страдания Его стали приносить обильные плоды духовные. Так же исполняется это слово в духовной жизни человека. Пока живет он самостью, в своих человеческих страстях, то не приносит он плода добродетели, когда же самость его распнется на кресте самоотвержения, и умирает совершенным самоотречением, и когда воскреснет душа во Христе, и сбывается на ней слово: Аз и Отец приидем и обитель у него сотворим; тогда душа не живет уже своею жизнью, но Господь живет и действует в ней и чрез нее, как чрез какое орудие Своей благодати, действует на мир. Ум, умерший своему мудрованию, становится проводником таин Божиих, ему открывается видение судов Божиих и Его всесвятой воли, сердце, умертвившее в себе свою самость, делается жилищем божественного добра; усвоением Его всесвятых заповедей, дух человека приобщается Духу Христову. |
| Она не чувствует времени, потому что уже вышла из временного, жизнь ее не заключается в преходящем, но в вечном. Это состояние настолько удовлетворительно для души, настолько блаженно, что, если бы Господу угодно было навсегда ее оставить на земле, в трудах жизни, оставить именно в том состоянии, в какое она пришла, то она была бы на это согласна. Но по соображению, мне кажется, что такая душа уже не долго останется на земле; земной подвиг ее уже окончен, и она с апостолом Павлом должна сказать: «время моего отшествия наста». 1-го августа схимонахиня Ардалиона была в церкви. Придя от вечерни, она сказала игумении, что чувствует себя нехорошо и желала бы посидеть на воздухе. Обе вышли в садик, находящийся подле игуменского дома и прилегающий к бывшей келлии монахини Арсении; около этой келлии в тени дерев сели и много беседовали, воспоминая прошедшую жизнь. Когда разговор коснулся стремления к единой цели – общению со Христом, – стремления, проходящего через все пропасти страстей своих, чрез всю внешность житейских обстоятельств, матушка сказала: «соединиться с Ним не подражанием (не подобием), как равный с равным, но причастием, как тьма со светом, как болезнь с врачевством, как нищий с богатым...; для того нужна смерть собственной самости, чтоб жить со Христом в Боге. Не ктому, говорит Апостол, живу аз, но живет во мне Христос. Не уничтожается наша личность, но, умирая телом, воскресает духовно во Христе. И, как прежде она жила для себя и себя делала целью жизни, к себе все направляла, собою все освещала, так теперь Христос стал жизнью ее души, душою ее жизни. Единственным делом такой души становится молитва , – ею она живет и дышит. Какие чудеса угодно Господу являть такой душе и через нее же миру, это Ему одному известно. Сама же душа ничего больше не желает, это предел ее исканий, – отселе ждет смерти, чтоб разрешиться и со Христом быть. В будущей жизни совершенство, а в этом несовершенном мире и самое совершенство несовершенно. Здесь Христос как врачевание немощи, там Христос как венец совершенства». |
| Прошло две недели. Дарья Артамоновна сильно заболела и, чувствуя приближение смерти, пожелала напутствования и принятия св. Христовых Таин; перед этим она приказала вынуть из своей котомки подушку, в которой хранились приготовленное ею на смерть платье и капитал, ей принадлежащий. Все это она передала Неонилле в полное ее распоряжение, ровно, и тот широкий кожаный пояс, в котором она носила золотые полуимпериалы и которые по ее воле, после ее смерти и сняла с ее окоченевшего тела Агриппина Петровна. Еще нашла икону в жестяном киоте, под которой хранились кредитные билеты и 12 золотых империалов. Эти золотые империалы она приказала употребить на ее похороны. Похороны были богатые, и доселе их помнят в Давыдове. Погребена она близ сельский церкви, где и ныне указывают старожилы на ее могилу, рядом с могилой сестры Неониллы Борисовны, Прасковьи Борисовны Захаровой. Таким образом, из далекой Сибири явилась в село Давыдово личность, невидимо призванная на помощь Неонилле, которая, получив нужные для основания обители средства, без замедления приступила к исполнению воли Владычицы. Первым делом Неониллы Борисовны было найти человека умного, верного для покупки ни его имя земли, для передачи ее после общине, которому так же можно было бы поручить постройки, необходимые для устройства обители. Выбор ее пал на Валериана Владимировича Аристова, жившего в своем небольшом имении в селе Кирюшине с двумя родными сестрами, девицами, отказавшимися, как и он сам, от жизни семейной. Это было в начале 1850 года; Валериан Владимирович приобрел покупкой как всю Кряжеву сечь, так и многие близлежащие земли. Из актов известно, что до специального размежевания земель села Давыдова, в числе владельцев общей дачи находились коллежская регистраторша Суровцева и надворная советница Лазарева. В 1850 году Аристов приобрел их участки: от первой 123 ½ десятины, и в 1851 году от второй 185 ½ десятин, всего 309 десятин, лугов 28 и лесу 202 десятины. В 1851 году 11 февраля прибыл на Нижегородскую епархию преосвященный Иеремия. Аристов обратился к нему за советом и благословением, и представил ему того же года 24 марта все крепостные акты в подлиннике, обещая на все 309 десятин выдать дарственную запись на имя женской общины в честь иконы «Утоли моя печали», которую он имеет намерение основать при селе Давыдове, о чем и просил Его Преосвященство ходатайствовать пред Св. Синодом, обязуясь принять на себя первоначальную постройку деревянной церкви, келлий и ограды, и также содействовать, по мере возможности, сооружению в той общине каменного храма. Преосвященнейший Иеремия принял ходатайство Аристова благосклонно и, со свойственной ему ревностью, дал этому делу надлежащий ход 7 июня 1851 года. |
| «Первоучители Кирилл и Мефодий в большинстве случаев практиковали пословныйперевод». «Пословный принцип переводческой техники, вне всякого сомнения, является основным…». – Верещагин Е. М. История возникновения древнего общеславянского литературного языка. Переводческая деятельность Кирилла и Мефодия и их учеников. М., 1997. С. 22. 18. «Хотя пословный принцип переводческой техники, вне всякого сомнения, является основным, все же – пусть значительно реже – в ней присутствует и два других принципа, т.е. такие повторяющиеся приемы переводческой работы, когда ее элементом выступает или составная часть слова, или же словосочетание». – Верещагин Е. М. История возникновения древнего общеславянского литературного языка. С. 18. Подробнее о поморфемном и других методах перевода и в целом о переводческой технике свв. равноапп. Кирилла и Мефодия и созданной ими переводческой традиции см. там же. С. 12-50. Старцы: о. Паисий Величковский и о. Макарий Оптинский и их литературно-аскетическая деятельность. – В кн.: Жизнеописания Отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Сентябрь. Изд. Введенской Оптиной Пустыни, 1996. Репр. изд. 1909. С. 473. По причине несовершенства компьютерных технологий, не могущих правильно передать греческий шрифт, и в целях наибольшего сохранения начертаний греческих букв здесь и далее мы опускаем или изменяем некоторые надстрочные знаки. Василик В.В. Происхождение канона. (Богословие, история, поэтика). Спб., 2006. С. 22. явь, въявь – очевидно, открыто, наяву, в действительности; явить – открыть, показать, обнаружить; явственный– отчетливый. Явно – ясно, видимо. Ср.: сскр. vís– явно, очевидно. Преображенский А.Г. Этимологический словарь русского языка. М.-Л., 1949. С.132. Ильминский Н. Материалы для сравнительного изучения церковнославянских форм и оборотов, извлеченные из Евангелия и Псалтири. Казань, 1888. С. 10. Ильминский Н.. Указ. соч. С. 20. Мнение Н.Д. Успенского по этому вопросу ошибочно. Ср. Успенский Н. Д. Византийская литургия: Историко-литургическое исследование. Анафора: опыт историко-литургического анализа. М., 2006. С. 181. |
| Воздержание митрополита в пище простиралось до того, что, если Кузьмич, от усердия, полнее наливал для него тарелку простых щей со снетками, то он говорил всегда: «что ты это, братец, сколько мне налил! Окормиться что ли мне!» и отдавал тарелку назад; а когда Кузьмич уменьшал этих щей до половины или едва покрывал ими дно тарелки, то он всегда был рад этому и говорил: «вот это так; пусть и всегда так будет». По долговременной привычке в Грузии к белому хлебу, черного не мог он употреблять, а кушал всегда белый, ситный. Образ глубокого смирения митрополита можно видеть и из того, что, если случалось ему погромче сказать, как бы гневное слово о. Иерониму, то сейчас же старался помириться с ним, и просил у него извинения. И сколько раз, после какого-нибудь легкого замечания Кузьмичу, старался спуститься с дивана, чтобы в ногах слуги испросить прощение; но его к тому не допускали. Когда речь каким-нибудь образом в келейном разговоре касалась приличия, подобающего его сану, он со слезами говорил: «какой я архиерей; я грешный Иона!» Кузьмич весь жил воспоминаниями о почившем святителе. «Вот здесь», говорил в свое время Кузьмич, указывая на полинялый сафьяновый диван, стоявший на правой стороне кабинета: «вот здесь, на этом диване любил отдыхать владыка, после обеда, на полчаса и несколько более. Мы подошли и подавили подушку дивана, она была тверже войлока и почти не уступала давлению руки. Видно, здесь не было места неге и удовольствию, подумали мы, а все служило только для подкрепления изнемогающей в посте и молитвах плоти. Кузьмич как будто понял нас и сказал: владыке, кажется, некогда было разбирать, где жестко и где мягко... «Вот и спальня его», прибавлял он, входя направо из кабинета в темную комнату с одним окном, постоянно закрытым, откуда дверь направо вела в небольшую столовую, далее в келейничью и потом в кухню. Из спальни узенькая лестница поднималась на антресоль, где была библиотека митрополита, распроданная и раздаренная им еще при жизни; туда ходил он всегда сам, пока не ослабели ноги; а в последнее время Кузьмич, сколько мог, служил ему библиотекарем. Простая, узенькая, окрашенная когда-то зеленой краской, кроватка служила ему ночным ложем. Указав на нее, Кузьмич говорил: «Господь один знает, в каком часу за полночь Преосвященнейший засыпал здесь. Я-то грешник, бывало, сплю себе в гостиной, что подле кабинета; а чуть проснусь, и слышу, как он головкой постукивает в пол, во время молитвы; и это часу в 3 или 4 ночи, а иногда хоть и в зимнюю пору, до белого утра... Это вот его бюро, что стоит между окон в кабинете. Здесь у него лежали книжки, по которым он молился Господу Богу иногда на коленях, иногда на ногах, а иногда, сидя в креслах. Так вот, подставит, бывало, креслице-то сюда, а книжку туда, прямо перед святыми иконами, да и читает молитву; а другой раз, видно, остановится над чем-нибудь, да и станет смотреть на иконы, смотрит, смотрит, да и спустится с кресел на колени, и станет молиться, и каждый поклончик его был мне слышен». |
| Между тем, Иосиф подрастал, и, когда ему минуло 10 лет, его отдали в учение в канатно-веревочное прядильное заведение, где он получал по 80 коп. в месяц жалованья и провел там два года. Будучи 12 лет, он был отдан в кузнечное заведение, где получал жалованья уже по 1 руб. 20 коп. в месяц. В этом ремесле он провел только один год, по истечении которого поступил в питейное заведение в качестве подносчика с жалованьем 1 р. 40 коп. в месяц. Младшая из сестер Иосифа – Евгения, имея только 16 лет от роду, вышла, между тем, замуж за уроженца Шуи, Владимирской губернии, у которого было свое собственное питейное заведение, и, отправляясь туда из Касимова, сестра Иосифа и ее муж решили взять и его собой, считая для себя выгоднее и вернее иметь в своем заведении подносчиком не постороннего человека, а своего ближайшего родственника. В скором, после того, времени Иосиф обратно возвратился из Шуи в Касимов и поступил опять в питейное заведение к Чумину на жалованье 1 руб. 70 коп. в месяц, а потом получал уже по 2 руб. ассигн. и так достиг 16-летнего возраста. Между тем, Дарья Иоакимовна, живя в доме у брата своего, имела человек двадцать жильцов учеников духовного училища, на которых, с помощью дочерей и младшего сына своего, Луки, стряпала, пекла хлебы, варила квас и стирала белье и, пользуясь жалованьем старшего сына Иосифа, весьма незначительным, кое-как перебивалась и не терпела слишком большой нужды; а когда обе дочери были уже замужем, то она продолжала трудиться одна. В 1820 годах образовалась новая откупная система. Якунчиков и Горбов взяли на откуп город Дивны Орловской губернии, и Горбов (Иоаким Васильевич), отправляясь туда на жительство из Касимова, взял с собой Иосифа, которому было около 19 лет. Там, в продолжение первого года по своем приезде, Иосиф находился в питейном заведении подносчиком, а на следующий год Горбов видя, что он юноша добропорядочный, сделал его сидельцем, вроде самостоятельного хозяина, под своим непосредственным наблюдением. Тогда же от большого пожара выгорела большая часть Касимова – более 360 дворов. Дом Алексея Иоакимовича, в котором жила его сестра, по милости Божией, уцелел от огня, но Дарья Иоакимовна в скором времени собралась на жительство в Ливны к старшему своему сыну и увезла с собой и Луку. |
| По окончании обеда или ужина все переходили в другую комнату, и тут начиналась искренняя задушевная беседа о монашестве, которою о. Пимен услаждался, как манной, самой для него сладостной. Весьма естественно, что о. Иов, как человек умный, находчивый и понасмотревшийся на Оптинских старцев, и наслушавшийся их богомудрых назиданий, занимал не последнее место в подобном обществе. Ознакомившись с некоторыми почтенными и благочестивыми семействами в Москве, о. Иов иногда сам ездил в город, иногда у себя в монастыре принимал своих духовных чад и назидал их своими простыми, но мудрыми беседами. Недолго, однако, продолжалось бесскорбное пребывание о. Иова в Угрешском монастыре. Для всех стало заметно некоторое охлаждение в отношениях о. Пимена к о. Иову; уже не столь часто он приглашал его к себе как прежде; потом и вовсе перестал его звать; начал отказывать ему в поездках в Москву и, наконец, не совсем одобрительно отзывался о множестве лиц, его посещавших, и, хотя прямо не запрещал ему принимать, но через других доходило до о. Иова, что архимандрит не совсем доволен, что к нему много народу ходит. Пока был монастырским казначеем о. Нил, о. Иов жил мирно и, ежели они не были особенно близко друг к другу расположены, то, по крайней мере, о. Нил, не отличавшийся ни приветливостью, ни обходительностью, не теснил убогого старца; но в сентябре месяце, по указанию архимандрита Пимена, владыка Московский митрополит Иннокентий назначил о. Нила быть строителем Берлюковской пустыни, а в октябре месяце сам архимандрит его туда отвез и на его место, временно исправляющим должность казначея, был назначен ризничий иеромонах Каллист... Вот тут-то и начались скорби для бедного и болящего старца Иова. О. Каллист был в то время лет сорока четырех или пяти, видный и красивый мужчина, не очень высокого роста, но довольно полный, ловкий и далеко не бескорыстный. Много перенес унижений и гонений от этого человека о. Иов. Когда же открыли глаза архимандриту и доказали ему, что его обманули, а бедного старца оболгали, тогда весь гнев настоятеля обратился на главного виновника – казначея: он призвал его, выбранил и строго велел казначею возвратить о. Иову все до последней нитки, что им было у него взято, и что он думал приобрести в собственность. Казначей, весьма горячий характером и не бескорыстный, горячился и кричал, выйдя от архимандрита, но, как он ни храбрился, а пришлось ему возвратить, что было неправедно захвачено. |
|
|
