| Труды митрополита Киевского Евгения Болховитинова по истории русской церкви. Казань. 1889. С. 43]. В 1804 г. Болховитинов приезжает в Новгород в качестве викария новгородского и епископа старорусского. Рукописные богатства Новгородской Софийской библиотеки, монастырские архивы Новгородской губернии, другие памятники старины и древности, открываемые Евгением, дали ему еще большую возможность дам сбора материала. Желая ускорить дело по составлению «Истории», Евгений пригласил к собиранию сведений для нее молодого префекта Новгородской семинарии, отца Амвросия Орнатского . В результате в 1806 г. можно было уже приступить к изданию собранного материала. В сентябре 1806 г. Евгении писал к графу Д.И. Хвостову: «Теперь озабочивает меня издание Иерархии, которой корректура ко мне присылается, и напечатано уже шесть листов, а будет добрых три тома» (3) Сборник статей 2-го отделения Академии наук. Т. V. Вып. I. Спб., 1868. С. 135]. Но потребовался еще год, прежде чем в 1807 г. вышла первая часть «Истории Российской Иерархии», в течение которого она не только печаталась, но одновременно исправлялась и дополнялась новыми сведениями. Связано это было с тем, что в 1808 г. (по 1813 г.) отец Евгений был назначен епископом Вологодским, после чего сразу же начинает заниматься историей местной иерархии и существенно дополняет «Историю Российской Иерархии» новым материалом. К этому добавляются и другие находки, сделанные как архимандритом Амвросием (в то время ректором Новгородской семинарии), так и самим Евгением. Болховитинов собирал материал «из разных мест», посредством переписки и сношений как со светскими, так и с духовными лицами. Правда, среди духовенства таких сподвижников оказалось совсем мало. В одном из писем к В.Г. Анастасевичу находим: «От синодской архивы мы ничего не получили, да и ждать было нечего, ибо Синоду от начала только сто лет... Но ни один архиерей не вызвался помочь нам и ничем не ссудил: вот каково в России содействуют общему делу!» (4) Древняя и новая Россия. |
| По всему видно, что между Евгением и его экономом с течением времени укрепились самые хорошие, почти дружеские и сердечные отношения. Первый ценил в своём, подчинённом его характер и способности, а этот последний тоже привязался крепкими узами благоговейной любви и благодарности к своему высокому Покровителю –Архипастырю. Но вот – в начале 1822 года– Евгений назначается на кафедру Киевской митрополии, и таким образом, ему предстояла необходимость разлуки со своим любимым экономом Серафимом. Вот тут-то и началась между ними живал переписка. До отъезда в Киев Евгению предписано было явиться в С.-Петербург. Отсюда он пишет Серафиму первое письмо – от 10 марта 1822 г., в котором назначает ему место для свидания в г. Порхов для того, чтобы по дороге в Киев, довольно с ним наговориться... Затем уже начинаются письма Евгения из Киева. Из них он уведомляет Серафима об обстоятельствах своего путешествия в Киев, а также о первых впечатлениях от Киева. Главная же забота Евгения в этих письмах – это безопасная перевозка его вещей и в особенности книг в Киев, устроить которую чрез наем надежных извозчиков он препоручил Серафиму. В то же время Евгений высказывает Серафиму свое сердечное желание перевести его к себе – в Киев, о чем он-де вошел в сношение с преемником своим на Псковской кафедре архиепископом Евгением Казанцевым. Согласие этого последнего было получено, хотя не особенно охотно. Ибо новому Псковскому владыке тоже очень понравился эконом Серафим, и он писал к одному из своих друзей от 4 поля 1822 года: «Эконома имею прекрасного; но просится к Киевскому. Это меня не мало печалит... Но довлеет дневи злоба его» 3 ). Хотя препятствий к перемещению Серафима не было уже никаких, – но всё-таки Евгений из Киева сначала не торопил его, а советовал ему докончить все постройки, начатые в Крыпецком монастыре, и вообще хорошенько обдумать свой решительный шаг, чтобы, как говорится, «10 раз омерить, а раз отрезать». Таким образом отъезд Серафима в Киев затянулся до начала 1824 года, и Евгений в письме от 26 сентября 1823 года высказывает уже своё нетерпение и скуку, ожидая Серафима... Последнее письмо Евгения |
| По переходе на вологодскую епархию, чтобы занять вологодских семинаристов, Евгений доручил им сделать перевод с латинского языка сочинений Селлия: «О российской церковной иерархии» и «Каталог писателей, сочинениями своими объясняющих гражданскую и церковную российскую историю»; последний труд тогда же был издан в печати отдельно, а первый отослан Амвросию, и хотя в переделке и дополнениях, но весь вошел в «Историю российской иерархии» 38 . Особенно много сделал м. Евгений для преподавания истории русской церкви в киевской академии. Когда Румянцев внес капитал в академию для стипендий за лучшие исследования по русской истории, м. Евгений предложил программу сочинения для соискания стипендии и сам руководил трудами студентов при написании сочинений, указывал им источники, давал рукописи и книги из своей библиотеки, нарочно с этой целью посещал кабинеты студентов, разбирал с ними темы для сочинений, и если случалось, что каких-либо нужных для них книг и рукописей не доставало ни в академической библиотеке, ни в библиотеке м. Евгения, то преосвященный митрополит сам выписывал для студентов нужные им книги и рукописи из других епархий и библиотек. Под руководством его составили свои исследования на стипендию румянцевскую: Остромысленский «Об Ильинской церкви, в коей присягали игоревы Варяго-Руссы», Соколов «О времени крещения российской великой княгини Ольги», Новицкий «О первоначальном переводе священного писания на славянский язык» и о «Духоборцах»; для последнего сочинения м. Евгений сообщил даже секретные свои бумаги по делам раскольников и сектантов. К концу жизни м. Евгения столько образовалось в киевской академии студентов, желавших писать сочинения по истории русской церкви на стипендию, что он сам внес новые капиталы в 3,000 и 4,000 рублей «на награды и на печатание сочинений», но опять с тем условием, чтобы задачи для сочинений преимущественно относились к описанию какой-либо киевской древности 39 . М. Евгений скончался 23-го февраля 1837 года. Много лет прошло после его смерти; но труды его для истории русской церкви навсегда останутся памятными в истории этой науки. |
| Цель настоящей статьи – показать, под влиянием каких обстоятельств жизни и времени развилась в покойном м. Евгении любовь к научным занятиям по истории отечественной церкви, в каких именно трудах высказались его научные занятия по русской церковной истории, каким они отличались характером и какое вообще преосв. Евгений имел влияние на ход научной разработки русской церковной истории. Полного очерка деятельности м. Евгения Болховитинова никем еще не сделано; между тем подобного рода очерк значительно пополнил бы пробел в наших сведениях о церковно-исторической жизни русского общества с конца прошлого до сороковых годов настоящего столетия. М. Евгений жил во время первой реформы наших духовно-учебных заведений и был одним из первых деятелей в этой реформе, участвовал во многих правительственных комиссиях и ученых обществах, управлял различными епархиями, был членом св. синода, участвовал в секретном комитете по делам раскольников и масонов. Труды м. Евгения в указанных официальных сферах только намечены, но не исследованы в науке; бумаги и документы, по которым бы можно описать эти труды, лежат в архивах неописанными. Празднование академией наук столетнего юбилея м. Евгения в 1867 году вызвало в печати несколько статей и заметок о его жизни и деятельности; до этого же времени напечатано было несколько кратких рецензий на изданные ученые труды м. Евгения и несколько его писем к частным лицам 1 , Статьи о м. Евгении, вызванные юбилеем, заслуживают сравнительно большего внимания по достоинству собранного и рассмотренного в них материала. Между ними первое место занимает статья г. Пономарева, представляющая наиболее полный список и указатель ученых и литературных трудов м. Евгения в рецензий на них, сделанных в разных ученых и периодических изданиях. Далее следует речь протоиерея Фаворова, произнесенная в киевском университете 2 , и статья г. Ивановского 3 , которые могут служить пособием при составлении полной биографии м. Евгения, так как сообщенные ими сведения основаны не на одной только автобиографии м. Евгения 4 , из которой прежде исключительно черпались сведения о его жизни и трудах, но преимущественно на извлечениях из его писем. Вообще переписка м. Евгения с разными лицами представляет существенный интерес и богатый материал для изучения его жизни и ученых трудов: по ней можно следить за развитием русской исторической литературы того времени; она содержит замечания м. Евгения на его собственные печатные труды и на труды других современных ему писателей, которых он не решался высказывать печатно. Чтения академиков И. И. Срезневского , Я. К. Грота и А. Ф. Бычкова на юбилейном собрании Академии Наук в память м. Евгения основаны главным образом на извлечениях из его писем и рукописных заметок 5 . Попытка профессора Тихонравова представить за тем более полную биографию м. Евгения ограничилась одной статьей о первых только летах его жизни 6 . |
| План духовно-учебной реформы, предположенный епископом Евгением Болховитиным и принятый, было правительством в 1805 году, намечал не коренную реформу, а просто некоторые изменения в школьном деле. Типы учебных заведений оставались прежние, программы по большей части тоже, система управления изменялась лишь подчинением семинарии академиям; даже с экономической стороны быт школы улучшался не так существенно. 3433 В частности, в отношении академического образования «преосвященный Евгений не возвышался над старой системой». Он так же, как и та, представлял Академии в виде не высших, а смешанных учебных заведений. Курс академических наук Евгений разделял на семь классов. По этим классам распределялись прежние предметы академического курса, причем даже медицина, введенная по указу 1802 года, не исключалась из академического преподавания. Евгений только отказался от прежнего деления наук на ординарные и экстраординарные на том основании, что музы все равны, хотя, однако и он придавал одним наукам бльшее, другим меньшее значение; напр., церковную историю он считал нужным изучать во всем пространстве, а об истории гражданской, истории философии и географии говорил, что полного их курса не нужно, так как им нет широкого применения в духовном звании. Семинары Евгений мыслил также по-прежнему в виде смешанных школ со старым, подобным академическому, но более кратким курсом. 3434 Предположенная свыше задача реформы преобразовать духовно-учебный строй «применяясь к общим учреждениям об университетах и прочих гражданских училищах» 3435 , была лишь очень слабо намечена в проекте Евгения. И все же порядок не может соблюден быть; легче вообразить и написать, нежели исполнить; 2) студентов, по толиком их обучении и содержании, куда девать? Мало весьма охотников в села; не хотят быть на пашне или на руге недостаточной: но и в той, да и во всем почти, зависеть от власти по большей части помещиков, на коих непрестанные выходят жалобы; а управы сыскать трудно. О сем то прежде всего подумать надобно. |
| Труды киевского митрополита Евгения Болховитинова должны занимать одно из почетных мест в ученой разработке истории русской церкви не только потому, что ученый архипастырь жил раньше многих других духовных писателей по русской церковной истории, но и по своим внутренним качествам, по достоинству своего содержания и направления, по тому влиянию, какое имели они на дальнейшую научную разработку русской церковной истории. Митрополит Евгений рос и воспитывался в эпоху знаменитого митрополита Платона, который также занимался историей русской церкви; но церковная русская история митрополита Платона явилась в печати в 1805 году, в то время, когда Евгений Болховитинов был известен в литературе многими самостоятельными исследованиями по русской истории. Впоследствии мы представим отзыв самого Евгения об истории митрополита Платона и тогда увидим, что Евгений шел в своих трудах совершенно по другому направлению, чем Платон: в трудах м. Евгения высказаны были новые требования времени от научных занятий по истории; оттого его труды пользовались известностью в литературе и имели больше влияния на развитие исторической науки, чем труды м. Платона. Последнего он превзошел и многочисленностью и разнообразием своих исследований. Разнообразие в содержании трудов м. Евгения дало повод ученым рассматривать его труды в применении к разным специальным знаниям. И. И. Срезневский засвидетельствовал значение их в науке археологии; А. Ф. Бычков касался значения их в истории русской литературы; по замечанию Я. К. Грота, труды м. Евгения преимущественно относились к области русской истории в пространнейшем значении этого слова. В самом деле, следя за ходом научных занятий преосв. Евгения с ранних пор его самостоятельной деятельности до самой кончины, замечаем, что они обращены были преимущественно на изучение истории отечественной церкви. Если по временам он удалялся от своей главной задачи в исследования археологических, филологических, библиографических; то удалялся по необходимости: он ясно сознавал недостатки и нужды в современном ему состоянии научной обработки истории отечественной церкви и обращался к указанным исследованиям, как к необходимым подготовительным работам для изучения русской церковно-исторической жизни. Под конец своей жизни преосв. Евгений намеревался сделать свод всех своих наблюдений и замечаний по истории; он приступил к полному систематическому изложению русской церковной истории; но смерть помешала ему исполнить намерение, над выполнением которого он трудился много лет. |
| Пока новый училищный устав составлялся и приводился в исполнение, преосв. Евгений сошелся в Новгороде с наставником и префектом новгородской семинарии Амвросием Орнатским , бывшим впоследствии епископом старорусским, потом – пензенским, возбудил и поддержал в нем, а через него и в новгородских семинаристах, охоту к занятиям отечественной историей. Заметив в учениках семинарии, что «к старым латинским книгам нынешние молодые люди не так-то охотники», преосв. Евгений нарочно выписывал венгерские латинские газеты и отправлял их к семинаристам, чтобы пробудить в них охоту к латинскому языку и в то же время познакомить их с состоянием земель славянских 37 . Мы видели, как преосв. Евгений знакомил воспитанников новгородской семинарии с историей своего края, дав им публично прочитать свои «Исторические разговоры о Новгороде», и как м. Амвросий вновь благодарил Евгения за его внимание к семинарии, объявив свое удовольствие и трудящимся в учении. В настоящем случае для нас еще важнее тот замечательный ученый труд по русской церковной истории, который своим происхождением обязан знакомству преосв. Евгения с новгородским наставником Амвросием Орнатским . Преосв. Евгений склонил Амвросия заниматься собиранием каталогов российских иерархов, монастырей, церквей, сам в продолжение нескольких лет доставлял ему свои собранные сведения и ученые исследования и таким образом дали ему повод и возможность составить многотомный труд по «истории российской иерархии», большая часть которого издана под непосредственным участием и наблюдением преосв. Евгения. Многие главы этого труда состоят из статей, доставленных Амвросию Евгением; особенно замечательны из них: историческая записка о духовных училищах в России, представленная в комитет по преобразованию духовных училищ; введение в историю монастырей и сведения о многих из них. Здесь же помещен и ученый труд Адама Селлия «О церковной российской иерархии», перевод которого на русский язык служит новым доказательством заботливости преосв. Евгения об успехе преподавания русской церковной истории в семинариях. |
| 410). Причин этого печального явления Евгений опять таки не доискивается, а констатирует лишь голый факт, целиком приводя (стр. 411–412) известную скорбную грамоту (1500 г.) архиепископа Геннадия к митрополиту Симону, прежде него напечатанную только в «Древней российской Вивлиофике» (2-е изд., ч. XIV, стр. 226–7). Затем, не надолго он останавливается (стр. 413) на Максиме греке , который обучал молодеж греческому языку и о котором преосвященный Евгений говорит на основании его рукописного жития, хранящегося в новгородской софийской библиотеке. Тотчас после речи о Максиме преосвященный знакомит читателя с жалобою оо. Стоглавого собора на отсутствие в России училищ и с мерами, рекомендованными собором для устранения этого недостатка, и при этом делает (стр. 213–215) буквальные выписки из 5 (6 вопр.) и 26 гл. Стоглавника, тогда еще рукописного 443 . Приводилось ли постановление собора в исполнение или не приводилось, – Евгений не говорит; пишет только, что не школы, а «заведение с 1553 г. типографии в Москве и начавшееся с 1564 г. печатание книг более всего успехам просвещения споспешествовало» (стр. 416). Что заставило Грозного завести типографию и какие книги в ней печатались, – наш историк опять не сообщает своему читателю. Из периода правления Ивана IV автор отмечает еще намерение царя достроить школы в Новгороде и Пскове для обучения латинскому и немецкому языкам, о чем он узнал из труда принца Д. Бухава (Buchau – «de Moscoviae ortu et progressu» (1668 г.), и заведение (ок. 1557 г.) двух монастырских училищ архиепископом казанским Гурием (стр. 415–416). Перенесши, потом, свой взор с северо-востока на юго-запад России, Евгений упомянул в хронологическом порядке об устройстве греко-славянских школ на Волыни (и в частности в Остроге) и в Киеве (стр. 416–418). А отсюда снова обратился к северу и поведал читателю об открытии Борисом Годуновом в Московском Заиконоспасском монастыре училища «для всенародного обучения разным языкам; но оно-де по нем невеждами раззорено, и учение других языков за ересь сочтено» (стр. |
| 2) 356 . Мнения Степенной книги, что Владимиром дана десятина также епархиальным архиереям и всем соборным церквам, Евгений не разделяет (стр. 4) 357 ; по нему как-будто выходит, что и митрополиты ею не пользовались; но это прямое уже противоречие летописям (см. «Сводную летопись» Лейбовича под 996 г.) 358 . Из других князей, дававших церковную десятину, преосвященный Евгений упоминает только о новгородском Святославе и владимирском Андрее Боголюбском, – смоленский Ростислав почему-то забыт. Повсюдное окончание десятинного сбора произошло, как неопределенно выражается автор, «по нашествии татар» (стр. 4). Об источниках десятины, назначенной Владимиром и другими князьями, митрополит Евгений пишет весьма мало, как мало говорит об этом кенигсбергский список Несторовой летописи – единственный руководитель его в данном случае. В интересах полноты и истины ему следовало бы воспользоваться в настоящей раз, как и вообще в вопросе о древне-русской церковной десятине, отпечатанным у него же и в тех же «Прибавлениях» (стр. 5–7) списком самого Владимирова устава (а не только «завета»), – но по непонятной для нас причине он ограничился одним лишь Нестором. – Кроме 1-го в «Прибавлениях» должен быть считаем дополнением к 5 отделу рассуждения «о состоянии киевской иерархии» еще 4-й, под которым наш автор поместил «Устав великого князя Ярослава Владимировича о свободе духовенства от пошлин» (стр. 13–14). На этом мы считаем нужным остановиться по той причине, что преосвященный Евгений полемизирует здесь с Карамзиным отвергающим подлинность Ярославова «устава» и, таким образом, не признающим за духовенством времен «Мудрого» князя права свободы от проезжих и торговых пошлин. По Евгению, слова «тамга», употребленное в уставе и давшее Карамзину повод и основание относить устав к монгольскому периоду отечественной истории (оно-де-слово татарское), могло перейти в русский язык еще задолго до Батыя от Козар, Печенегов или каких-либо других скифских народов (к коим принадлежат и татары), как перешли, по мнению самого же H. |
| 320 II в «Ист. рос. иерархии» (1827 г., стр. 35) Евгений замечает, что «в 1686 г. киевская митрополия с своими епископствами подчинена московскому патриаршему престолу». 322 Заметим, что исследование г. Терновского первоначально печаталось, как бы в качестве сведения, в V т. 1-ой ч. «Архива юго-западной России» (стр. 1–172, Киев, 1872 г.), где опубликованы «Акты, относящиеся к делу о подчинении киевской митрополии московскому патриархату», которые совсем были неизвестны Евгению, и потому помогшие их издателю дополнить работу последнего в своем солидном «Исследовании». 323 В своем «Исследовании (1800 г.) о папской власти в церкви» Евгений говорит почти тоже самое. «Униат Кульчинский, читаем там, в книге «Specimen Ecclesiae Ruthenicae» (1733 г.) старается оклеветать якобы преклонностию к папе многих из древних наших князей и всероссийских митрополитов». (Рук. для сельск. пастырей, 1867 г., т. II, стр. 579). О поляках известно, писал преосвященный Анастасевичу 23 мая 1815 г., «что они больше всех папистов мастера подделывать даже акты. Кульчинский при описании наших великих князей и митрополитов с самого почти Владимира описывает редких непреклонными папе. Это обыкновенная ухватка польщизны». 325 Интересно, что пр. Евгений, говоря о королях Болеславе, Казимире IV и Ягелло, как-будто нарочно всегда замечает, что они при вступлении своем на престол обещали дать православным подданным свободу вероисповедовании и тем не менее поднимали на них гонения в той или другой Форме. Не хочет ли автор намеренно подчеркнуть вероломство королей и, таким образом, возбудит в читателе большую антипатию к их поступкам и, с другой стороны, симпатию к участи православных? (стр. 93 и 98; ср. также стр. 119, 134 и др). 326 Считаем нужным предупредить, что и в дальнейших частях своего труда м. Евгений очень часто говорит о различных притеснениях и гонениях православных в Литовско-Польском княжестве и при этом как-будто с особенною настойчивостию старается отметить их плаченное и бедственное положение. Позабывает, впрочем, упоминать и об уступках и привилегиях, какие порою делались правосл. Населению Литовско-Польск. князьями. См. стр. 116–119, 122, 158–160, 211–212, 214–217, 224–225, 233, 236–237, 270–272, 283–284, 290. |
|
|
