| Серафима от должности наместника Киево-Печерской лавры. На эту должность он назначен был м. Евгением – не только в виду высоких нравственных своих качеств, но также и с целию поднятия хозяйства в лавре и особенно хлебопашества... Это последнее когда-то довели они с м. Евгением, во Пскове – на Снетной Горе – до совершенства... Приемник Евгения во Пскове – тоже по имени Евгений Казанцев, подробно описывая в письме к одному своему другу состояние новой своей кафедры и своего архиерейского дома, так характеризовал своего предместника Евгения Болховитинова : «...Предместник мой устремил первое внимание на хлебопашество, без коего дом был бы весьма беден. Спасибо ему! Хлеба мы не покупаем... Но хлебопашество требует труда...» 7 . Вот так точно и в Киеве м. Евгений очень ревностно заботился о хлебопашестве – как, на дачах, принадлежащих митрополитанскому дому, так и на дачах лаврских. В лавре м. Евгений хотел завести и устроить хлебопашество между прочим и потому, чтобы, занявши монахов физическими трудами, искоренить замеченную им среди них распущенность. Скоро по приезду из С.-Петербурга, после присутствования в Св. Синод, в 1827 году. м. Евгений написал тогдашнему наместнику лавры архим. «Авксентию довольно суровое письмо, направленное против укоринившихся в ней, по его выражению, «развратов». «Еще бывший губернатор Бухарин, пишет м. Евгений, – со вступления моего в начальство лавры, предостерегал меня и обращал мое внимание на оные: но я, не зная еще ясных обстоятельств, ожидал открыт оных и некоторые только гнездилища старался упразднить. Доходили о том до меня вести и в Петербург. Но заочно не мог я также войти в исследование». Затем, представив общую картину лаврских непорядков м. Евгений заключает письмо так: «А как вы ближе меня при них (т. е. при порочных монахах и послушниках) находитесь, то нам предписываю строжайшее иметь внимание на таковых и отвращать их и увещания, и угрозами наказаний начальнических, и страхом казней Божиих; ибо и мы за них, и за послабление им должны отдать ответ Богу» 8 . |
| Однако широта взглядов никоим образом не повлияла на строгую ортодоксальность богословской мысли будущего владыки Евгения. Доказательством тому служит ряд полемических произведений, отстаивающих сугубо православные позиции, написанных как им лично, так и впоследствии студентами под его непосредственным руководством. Еще одно знакомство студенческих времен наложило особый отпечаток на личность и интересы будущего ученого иерарха. Известный историк Н.Н. Бантыш-Каменский привил молодому студенту вкус к исследованию исторических источников. Уже в Воронеже, куда Евфимий Болховитинов в 1789 году был назначен преподавателем общей церковной истории, он начал работать над российской историей. Однако недостаток материалов принудил его оставить эту обширную задачу и взяться за местную историю, в которой впоследствии будущий владыка весьма преуспевал, интересуясь на всех своих должностях более архивами, нежели текущими делами. Потеряв в 1799 году жену и детей, Евфимий Болховитинов приехал в 1800 году в Петербург, постригся в монахи с именем Евгений и был определен префектом духовной академии и учителем философии и красноречия. Читал он лекции и по общей церковной истории, руководил занятиями студентов, устраивал диспуты. Тогда же по поводу происков иезуита Грубера, предложившего Павлу I проект воссоединения Католической и Православной Церквей, Евгений по поручению Петербургского митрополита составил «Каноническое исследование о папской власти в христианской Церкви», разрушившее все замыслы иезуита. Подчас случайные впечатления подсказывали ученому тему исторических изысканий. Так, беседы с Грузинским епископом Варлаамом, грузинскими князьями Баграрой, Иоанном и Михаилом пробудили интерес к исследованию соответствующего архивного материала, и было составлено весьма ценное «Историческое изображение Грузии» (СПб., 1802). Там же, в Петербурге, Евгений издал «Памятный церковный календарь», заключающий в себе немало материала для «Истории Российской иерархии»; и там же он начал собирать материалы для своего «Словаря российских писателей». |
| Ученые работы м. Евгения и его обширная сведения по истории древнерусской жизни с ранних пор обратили на него внимание правительства. Преосв. Евгений постоянно был приглашаем в различные комитеты и собрания, которые, хотя не имели научной цели и клонились только к разрешению практических общественных вопросов, тем не менее всегда вызывали Евгения на новые исторические труды. В разрешении возникавших вопросов, преосв. Евгений всегда становился на историческую точку зрения и научно определял их историческую подготовку и историческое предрешение. Мы упоминали уже о его ученых трудах в Александро-Невской академий по поводу предложения иезуита Грубера о соединении церквей, по поводу предложения Ганки-де-Ганкенштейна о пересмотре кодекса первобытной славянской церкви. Укажем на другие его труды, составленные по поводу разных правительственных поручений. В 1802 г. устраивался комитет благотворительного общества; Государь, узнавши об архимандрите Евгении, сам избрал его членом этого общества и поручил ему составить план действий комитета. Евгений счел нужным представить прежде всего историческое обозрение русских законоположений относительно призрения бедных, убогих и престарелых, применяя его к рассуждениям и деятельности благотворительного комитета, и вместе с планами действий комитета представил его на высочайшее рассмотрение 25 . В 1800 г. по московской дороге, в селе Чудове, открыта была секта духоборцев; два духоборца присланы были в Александро-Невскую лавру к Евгению для дознания учения их секты, и Евгений по этому поводу составил новое историческое «Исследование исповедания духоборческой секты», которое им и представлено было в св. синод вместе с донесением 26 . М. Амвросий, во всем доверявший своему новгородскому викарию, в 1805 г. вызвал его в Петербург произвести ревизию здешней академии. Но «важнейшее мое занятие в Петербурге – писал преосв. Евгений Македонцу – были планы о реформе и новых штатах всех духовных училищ». Евгений признавался, что им и внушена была митрополиту мысль о необходимости реформы в духовноучебных заведениях. |
| 20) Что касается, наконец, московского архива Коллегии иностранных дел, то каталог его в копии был доставлен Евгению Амвросием Орнатским в начале 1816 г. «С последнею почтою, пишет Амвросий 26 янв. этого года товарищу управляющего архивом И. А. Ждановск ому, получил я от преосв. Евгения, еп. калужского, поручение сделать выписку из каталога рукописей, имеющихся в библиотеке московского архива Коллегии иностранных дел. Относясь о сем к вашему Высокоблагородию..., прошу, буде можно, благоволить отпустить мне на самое кратчайшее время оный каталог – не более, как на одни сутки». Благоволение, конечно, последовало и, таким образом, нужда преосв. Евгения была удовлетворена («Московского архива (Коллегии иностранных дел) входящие и исходящие дела», 1816 г., л. 45–46). – С разными «описями» Б.-Каменского Евгений знакомился при неоднократном посещении этого незабвенного каталогизатора 536 . Итак, вот те средства, которыми располагал преосв. составитель Словаря при знакомстве с различными библиотеками рукописей. Нечего и говорить, конечно, как трудно и тяжело было ему добывать разные каталоги и списывать их, как эти последние, неполные, «недостаточные», под час, «глупые» и «бестолковые», вредно отзывались на его знаменитом труде. Да что и дивиться на каталоги, когда и библиотек-то порядочных, благоустроенных было в ту пору очень мало на Руси. Это именно хочет сказать м. Евгений, когда пишет какому-то преосвященному от 1 янв. 1880 г., что «мы не имеем еще в России и достаточных библиотек» («К биографии м. Евгения Болховитинова ». Труды Киевской духовной академии, 1884 г., т. 2, стр. 435–441). Насколько были плохи библиотечные каталоги, бывшие под руками у Евгения, и вообще скудны сведения о рукописях и их духовных авторах, можно судить по одному уже тому, что при ближайшем знакомстве с библиотеками известный Строев открыл много неведомых нашему историку писателей и их литературных трудов. Не считая нужным перечислять те и другие, мы укажем на тот факт, что у Строева отмечается в «Библиологическом словаре» (о котором речь впереди) приблизительно 135 рукописей библиотеки гр. Толстого, тогда как у Евгения (тоже приблизительно) 19, у первого 111 рукописей из библиотеки новгородского Софийского собора, а у второго – 36, из библиотеки московской Синодальной – 238 и 69, Вологодской семинарии – 23 и 1, архива Коллегии иностранных дел – 21 и 4, Императорской публичной библиотеки, – 9 и 2, Московской академии 53 и 3, Воскресенского монастыря – 28 и 3. Кроме того, П. М. Строев нашел новые же словарные материалы в разных монастырских, соборных, церковных, семинарских и частных лиц (напр. Царского) библиотеках, о содержании которых м. Евгений ровно ничего не знал 537 . |
| Но друге члены Синода и особенно Филарет Московский настояли, что послан был туда другой Евгений именно Казанцев, архиепископ Рязанский (тот самый, что был преемником Евгению Болховитинову во Псков). Митрополит Московский Филарет так изъяснялся об этом в письме от 24 июля 1832 г. к тогдашнему обер-прокурору Св. Синода – Нечаеву: «Если владыка (т. е. митропол. Серафим) полагал послать в Воронеж Киевского (т. е. м. Евгений); на что было сомневаться в сем? На следствие не послали его в той мысли. Что следствие требует людей беспристрастных и ни для кого не сомнительных; а как преосвященный Евгений – сам Воронежский, то надлежало отклонить подозрение благоприятства знакомому месту. Теперь мысль сия уже не имеет силы; ибо следствие произведено чужим». (См. книгу: «Переписка Филарета митроп. Московского с С. Д. Нечаевым» С.-Петерб. 1895 г., стр, 75). Архиепископ Евгений Казанцев, после следствия, произведенного им в Воронеже в апреле и мае 1832 г., так писал в Москву – одному близкому к себе человеку от 1-го июня: «В Воронеже работа была неутомимая: переспрошены сотни лиц. Какая была нужна внимательность какая осторожность, предусмотрительность при таком важном деле! Желал бы что-нибудь из него сообщить вам; но я своих рук боюсь. Даже здесь (т. е. в Рязани). К видимому неудовольствию многих, не говорю ни слова. Но вещи явные писать могу. Слух о святителе Митрофане до 1829 года был весьма тихий, совсем не такой, как о Тихоне Задонском . Однако мантия его шерстяная была иными налагаема с верою. В 1829 г. написан его портрет, якобы по видению... и распространен повсюду. С того же года распространилась слава о чудесах и видениях. Портрет ли был следствием чудес, или видения и вера возбуждены портретом, решить трудно. Но теперь слава о чудесах велика и стечение народа многолюдное, так что Тихон весьма оскудел богомольцами. Преосвященный Воронежский – жить старец мастер и умел всех привлечь к себе. И не дивно. Он был тридцать лет в Киевской лавре и типографом, и блюстителем пещер, и наместником. |
| Митр. Евгений познакомился с графом Румянцевым еще в бытность свою в петербургской академии, и образование кружка застало их во взаимной дружественной переписке. Понятно, что Евгений должен был стоять одним из первых в этом кружке. По вызове из Киева в Петербург, он каждую неделю заезжал к Румянцеву и занимался в его библиотеке рукописей. Это весьма радовало графа; последний писал Григоровичу: «преосвященный митрополит Евгений, к душевному моему порадованию, у меня обедал; до обеда пробыл в моей библиотеке два часа, а после обеда туда же возвратился; вот как надо любить просвещение и все то, где к нему путь открыт»! В румянцевском обществе м. Евгений был одним из первых лиц, заправлявших научной деятельностью кружка. Румянцев посылал ему все книги для рассмотрения и одобрения, представлял ему разных деятелей науки, прося указания и помощи им к их работах. В этом же кружке преосв. Евгений познакомился с одним из духовных деятелей по разработке русской истории, протоиереем Иоанном Иоанновичем Григоровичем, в то время только что поступившим в число студентов петербургской духовной академии. Когда Григорович, наставник могилевской семинарии, в которой он воспитывался, приехал на каникулы к своему отцу, в местечко Гомель, поместье графа Румянцева, и здесь сошелся с графом; граф склонил Григоровича поступить в· петербургскую духовную академию, чтобы дополнить» свое образование. Здесь он поручал Григоровичу составлять для себя переводы библиографические описания и рецензии на выходившие исторические книги; вскоре поручил ему заняться сочинением «Ο новгородских посадниках» О молодом писателе-студенте граф писал к м. Евгению: «я трудом его доволен; но только тогда в печать его отдам, когда вы, из особенного ко мне благоволения, пересмотря его в свободные часы, скажете мне, что он тиснения достоин». Труд молодого писателя одобрен, и Румянцев снова писал Евгению: «премного обрадован был, что вы оправдать изволили мое заключение о способностях юного сочинителя хронологического повествования о новгородских посадниках. |
| Софийская новгородская библиотека, кроме материала для составления исторического словаря, дала преосв. Евгению обильный материал и для других исторических работ, из которых одни он тогда же печатал в журналах, другие оставались неизданными до удобного времени. В бытность в Новгороде им открыты грамоты новгородских князей Мстислава и Всеволода, жалованные новгородскому юрьеву монастырю и представлявшие собой один из первых памятников древнего русского церковного законодательства; на эти грамоты Евгений стал приготовлять свои замечания, которые впоследствии издавали несколько раз, с полным разбором этих памятников, со стороны исторической, канонической, археологической и палеографической 18 . Издавая в печати слово на память св. Никиты, епископа новгородского, произнесенное при переложении мощей этого святителя, Евгений присовокупил к нему и список всех новгородских архиереев 19 . Но самым замечательным трудом преосв Евгения в Новгороде были составленные им три исторических разговора о древностях новгородских, которые были читаны воспитанниками семинарии на публичных семинарских актах в присутствии самого Евгения и многочисленной публики, до последнего времени любившей собираться на семинарские публичные акты и экзамены. Евгений писал о своем труде Македонцу: «книга эта написана шутя для новгородцев, в ребяческих разговорах. Однако же разговоры сии столько полюбились митрополиту, что он на свой счет их напечатал. Пусть новгородцы памятуют, что Евгений, бывший у них, не оставил без внимания их древнюю славу, которую и сами они забыли и почти ничего ныне не знают» 20 . Второй из разговоров новгородских излагал соображения пр. Евгения о язычестве новгородских жителей, о распространении христианства в Новгороде и о деятельности новгородского духовенства. М. Амвросий, получивши эти разговоры в рукописи, отвечал Евгению: «письмо и акт экзаменов получа, много я утешен был, ибо читал с особым удовольствием. О Новгороде вы так написали, как будто с начала его сами живете доселе. Благодарю от глубины сердца. Объявите мое удовольствие и трудящимся в учении». Тогда же митрополит писал князю Голицыну: «не угодно-ли будет вам поднести оную книгу Государю Императору. Она содержит всю древность Новгорода. Все было забыто, или, по крайней мере, рассеяно, а Евгений собрал в одну кучу прекурьезную и прелюбопытную» 21 . |
| В 1803 г. директор венской библиотеки Ганка-де-Ганкенштейн прислал в св. синод составленное им «Рассмотрение древнейшего, будто бы, кодекса первобытной славянской церкви» с просьбой, чтобы синод дал свое имение в споре австрийских филологов о происхождении и древности кирилловской азбуки. Синод поручил рассмотреть этот вопрос Евгению, как знатоку древних славянских рукописей. Евгений составил на книгу Ганки свои примечания и представил их м. Амвросию, который и сообщил их синоду, прибавив при этом, что разбор книги более относился к делу российской академии 12 . Общий рассказ о деятельности Евгения в Александро-Невской академии должно дополнить описанием его занятий со студентами по русской истории. Лекции, составленные в Воронеже, он читал и в академии, но дополнял их новыми рассказами, заимствованными из истории Татищева и Щербатова и дополненными самостоятельными исследованиями. Под руководством его студенты охотно занимались историей отечественной церкви: Евгений давал им темы, подбирал источники, студенты составляли свои исследования, которые Евгений исправлял, где нужно переделывал; и эти сочинения потом публично читались студентами на годичных академических актах. Таковы: «историческое исследование о соборах российской церкви», «рассуждение о соборном делении, бывшем в Киеве в 1157-м году на еретика Мартина», «рассуждение о книге Православное Исповедание. сочиненной киевским митрополитом Петром Могилой », «историческое рассуждение о чинах греко-российской церкви». Означенные исследования Евгений назвал своими последними трудами в Петербурге над ученическими опытами и в своей авто-биографии поместил в числе своих сочинений. «До нас в Петербурге этого не бывало; а если правду митрополит и другие говорят, то де и впредь не скоро будет. Его бранят, зачем он меня скоро выпустил. А я так хвалю его за это» 13 . Так писал Евгений Македонцу из Новгорода, куда он был определен на должность викария новгородской митрополии. Мы встречаемся с замечательным явлением в истории русского духовного просвещения. Почти все более или менее выдающиеся труды, касающиеся разбора русской церковной жизни и богословской науки, вышли из под пера русских архипастырей. В истории намечены и причины этого явления. Лучшие силы и дарования, выходившие из духовно-учебных заведений, с настойчивым вниманием привлекались доселе к поступлению в монашество, в видах замещения иераршеских кафедр. В руках иерархов сосредоточивалась вся инициатива того или другого направления в религиозном образовании; в их власти была цензура книг; от них поэтому зависела и успешная разработка истории русской церкви. В прошлом столетии российская академия хотела печатать древние российские хронографы и сообщила о том сенату, прося разрешения; сенат в свою очередь переслал дело в св. синод и просил дать свое заключение. |
| В начале 1808 г. Евгений переведен на вологодскую епархию. «Я сам выбрал место в Вологде, и не ошибся. Это, могу сказать, северная украина, не поврежденная еще развратом больших дорог, никогда не отягчавшаяся войсками и безопасная от всех соседних вражьих наветов, которые ныне отечеству нашему со всех сторон опасны». Но вскоре он жаловался на сырость климата, холод и неустройство своих покоев 22 . Он объездил вологодскую епархию, следил не только за ходом церковных дел, но и за остатками древности в своем крае, отыскивал и записывал разные местные исторические предания и сказания. Плодом этих разысканий были собранные им материалы для обширных исторических статей. Так были написаны им, во-первых, статья о зырянских древностях, в которой изложены сведения о зырянских верованиях и обычаях, о деятельности знаменитого просветителя зырян, Стефана пермского, о свойстве и характере составленной им зырянской азбуки; во-вторых, обстоятельная, по собственному выражению Евгения, история вологодской иерархии, описание 88 монастырей вологодской епархии и краткое сведение о святых угодниках вологодских. В половине 1813 г. преосв. Евгений переведен на епархию калужскую, не так давно еще открытую (в 1799 г.) и разоренную наполеоновским нашествием. Преосв. Евгений и послан был устроить эту епархию. Естественно, на первых порах ему некогда было заниматься наукой. «По новости епархии и по множеству дел ничем ученым я не занимаюсь», – писал он из Калуги, «сила и охота заниматься науками проходит, да и досугу от должностей и знакомства мало» 23 . Маетные архивы не давали ему никакого материала для исторических я археологических разысканий. Евгения просили описать военные действия двенадцатого года в калужской губернии; но преосвященный отвечал отказом, ссылаясь на официальные поручения, данные другим лицам для описания наполеоновского нашествия, и на разногласие народной молвы с печатными историями об отечественной войне 24 . Оттого, когда, устроив епархиальные дела, преосв. Евгений возвратился к своим ученым занятиям, они получили у него новый характер. Он начал сводить свои исторические работы, группировать их, делать из них отдельные исследования В бытность в Калуге Евгений издал наконец и свой многолетний труд, уже не прежний опыт, но полный исторический словарь о бывших в России писателях духовного чина. |
| Ибо я не в состоянии был бы употребить свой кошт» (стр. 168). 506 Сборн. автографов московского Румянцевского Музея: «Пять собственноручных писем Н. П. Румянцева к В. Г. Анастасевичу». 507 Еще ранее, именно при письме от 20 сент., сам преосв. Евгений посылал Анастасевичу целый лист «еррат», прося припечатать его к Словарю, а 21 октябр. 1818 г. писал, что, «на первую часть жалко и взглянуть». 509 Евгений, действительно, адресовался в конце 1818 или начале 1819 г. к председателю Бекетову с просьбою выслать ему рукопись Словаря (Пер. стр. 10), но его просьба не была удовлетворена. – Любопытно, что преосв Евгений только еще начал печатать свой Словарь в «Друг Просвещения» и уже, сознавая его недостатки, подумывал о повторном его издании. «О театральных пиэсах Бухарского, писал он Городчанинову от 22 октября 1800 г., вы меня уведомили только по нааванию иногда оные были играны. Но изданы ли они, – в записке ни слова. Я так и напечатал в Словаре, означив только представления и не сказав ни слова об издании. При вторичном печатании можно будет и про это упомянуть, по сему-то я у вас и спрашиваю». (Сб. ст. Акад. Наук, V, I. стр. 16). 510 Трудно догадаться, почему Евгений не воспользовался известным нам предложением Румянцева касательно нового издания Словарей и «охотно уступал, его Селивановскому. Не потому ли разве что граф предлагал сделать новое издание на вырученные деньги от продажи 1-го издания Словаря духовных писателей», (Пер., стр. 13), а между тем продажа настолько была плохая (ib., стр. 16), что Евгений, не говоря уже о графских затратах, не мог по собственному признанно, выручить и своих 400 руб употребленных на переплет (письмо к Румянцеву от 21 марта 1819 г. стр. 18), от чего, может быть, он уже и стеснялся снова обратиться за помощию к знаменитому «кассиру русской словесности» и, таким образом, воспользовался предложением Селивановского. Впоследствии, впрочем, он отказал почему-то и атому последнему. 511 Я говорю «почти» потому, что в Словаре встречаются добавления, сделанные уже после 1822 г. |
|
|
