| — Братцы! — крикнул Степан. — Тут бояры пришли — списывать нас! Говорят, обычай такой повелся: донских и яицких казаков всех поголовно списывать! Я такого не слыхал. Вышли теперь вас спросить: слыхали вы такое?! Вся толпа на берегу будто вздохнула единым вольным вздохом: — Нет! — Говори сам, — велел Степан Прозоровскому. — Ну?.. Прозоровский, не без чувства отчаяния и решимости, выступил вперед: — Казаки! Не шумите! Надо это для того… — Нет!! — опять могуче ухнула толпа, не дослушав даже, для чего это надо. И в самом деле, никогда не водилось у казаков такой зловредной выдумки — перепись. — Да вы не орите! Надо это… Ти-ха!! — Нет!!! Прозоровский повернулся и ушел в шатер, злой. — Скоморошничаешь, атаман! — строго сказал он вошедшему следом Степану. — Ни к чему тебе с нами раздор чинить, не пожалел бы. Потом поздно будет. Поздно будет! — Не пужай, боярин, я и так от страха трясусь весь, — сказал Степан. — Слыхал: брата мово, Ивана, боярин Долгорукий удавил. Вот я как спомню про это да как увижу боярина какого, так меня тряской трясет всего. — Степан сказал это с такой угрожающей силой, так значительно и явно, что невольно все некоторое время молчали. И Степан молчал, глядел на первого воеводу. — К чему эт ты? — спросил Прозоровский. — При чем здесь брат твой? Он ослушался, он и пострадал. А ты будь умней его — не лезь на рожон, а то и тебе несдобровать. — Не пужай, ишо раз говорю. — Я не пужаю! Ты сам посуди: пошлете вы станицу к царю, а царь спросит: «А как теперь? Опять они за старое?» Пушки не отдали, полон не отдали, людей не распустили… Как же? Куда же вы, скажет, глядели-то? — В милостивой царской грамоте не указано, чтоб пушки, полон и рухлядь целиком отнять у нас да казаков списывать и теснить. — Грамота-то когда писана! Год назад писана. — А нам что? Царь-то один. Может, другой теперь? Мы давно из дому… Но я слыхал — тот же, дай ему Бог здоровья. На берегу возбужденно гудели казаки. Весть о переписи сильно взбудоражила их; и впрямь, такого еще не знали на Дону — перепись: сердцем чуяли тут какую-то каверзу, злой умысел на себя. |
| «И чего он, разбойник, ждёт? — теряется в догадках Иван Прозоровский. — Снова хитрость, видать, задумал. Может, роют под стены сейчас подкоп? Или подмога спешит к злодею? То ли будут крепость измором брать. Или просто на жилах моих играют». Все эти дни и казаки не могут понять атамана. Приставали они не раз. – Отец атаман, что же стоим без дела? Нам бы грудью пойти на стены. – Можно и грудью, а лучше умом, — отвечал недовольным Разин. И вот только сегодня, на четвёртую ночь, не днём, а именно в ночь, в грозовую, в ненастную, подал Разин команду к штурму. Подивились опять казаки: – Оно же темно, как у зайца в ухе! Да тут ненароком в такой темноте заместо астраханских стрельцов саблей брата родного хватишь. – А вы саблей — того, потише. Не каждому ставьте знак, — загадочно бросил Разин. Стоит Прозоровский у Вознесенских ворот на стене. Чтобы укрыться от непогоды, воротник кафтана поднял. Стряхнул с бороды дождевую капель. Принялся думать опять о Разине. «Спит небось, вурдалак, в шатре. Или хмельное, разбойник, хлещет. А ты тут, как мерин, мокни». Вновь полыхнула молния. Осветила она округу. Вздрогнул воевода, хотел закреститься, но глянул на степь и ахнул — разинцы шли на штурм. – К бою, к бою! — взревел Прозоровский. — Ну и разбойник — дня ему мало! Ждал тёмной ночи Степан Тимофеевич вовсе не зря. Был уверен, что во время штурма астраханцы ему помогут. Помогать же лучше, когда темно. Не сразу стрельцы заметят. – Вы тише саблями, тише, — еще раз говорил казакам атаман. — Не каждый враг, кто сидит на стене. Там и друзей найдёте. Так и случилось. Как только начали разинцы штурм, так сразу и тут, и там, и в месте одном, и в другом, и в пятом, и среди горожан, и даже среди стрельцов появились сотни у них помощников. Кто лестницу разинцам сбросит, кто стрельнёт поверх голов, кто просто руку подаст штурмующим. А какой-то озорной молодец кричал на стене до хрипа: – Бей супостата! Злодея бей! А сам в это время опускал со стены верёвку и очередного «злодея» тянул на стену. Правда, кое-где и стояли насмерть стрельцы. Бились, живота не жалея. Но не эти брали в ту ночь числом. И не за ними была победа. |
| Объявивши свои мысли, Афанасий Лаврентьевич послал такое письмо к государю: «Бьет челом бедный и беззаступный холоп твой Афонка Нащокин. Моя службишка Богу и тебе, великому государю, известна; за твое государево дело, не страшась никого, я со многими остудился, и за то на меня на Москве от твоих думных людей доклады с посяганьем и из городов отписки со многими неправдами, и тем разрушаются твои, государевы, дела, которые указано мне в Лифляндах делать; я за свою вину давно достоин смерти, не слышал бы, что тебе, великому государю, беспрестанно отовсюду приносят печали через меня, беззаступного холопа твоего, и службишка моя до конца всеми ненавидима. Милосердый государь! вели меня от посольства шведского отставить, чтоб тебе от многих людей докуки не было, чтоб не было злых переговоров и разрушения твоему делу из ненависти ко мне». Желание Нащокина было исполнено: вместо него на съезды с послами нового шведского короля Карла XI, Бентгорном с товарищами, в начале 1661 года отправился прежний великий посол боярин князь Иван Семенович Прозоровский с товарищами: стольником князем Иваном Петровичем Борятинским, стольником Иваном Афанасьевичем Прончищевым, дьяками Дохтуровым и Юрьевым. В марте начались съезды в Кардисе между Дерптом и Ревелем. Шведские послы начали жалобою на Ордина-Нащокина, который не показал никакого расположения к вечному миру и только проволакивал время, водил их с места на место, что и заставило их, шведов, поневоле заключить мир с поляками, тогда как им гораздо желательнее было заключить мир с Россиею, чем с Польшею. Прозоровский оправдывал своего предшественника и складывал всю вину на шведов. После этого спора шведы спросили, будет ли им уступлено все завоеванное в Ливонии, и прибавили, что без решительного ответа на этот вопрос они ни о чем говорить не станут. Прозоровский потребовал городов, отданных по Столбовскому миру; шведы отвечали, что об этих городах и говорить нечего, потому что они в прежних мирах закреплены государскими душами, что они не только не возвратят столбовских уступок, но требуют и остальной Корельской земли, которая осталась за царем после Столбовского мира, да 500000 золотых червонных. |
| Св. Синод вполне согласился с представлением своего члена обер–священника Державина, и в своем определении об утверждении Боровика постановил: «утвердить Боровика в качестве старшего благочинного над духовенством–на таком основании, чтобы священно–служители полков вверенной Прозоровскому армии относились к нему во все время нахождения его заграницею при главной квартире с требованиями и донесениями и состояли бы под ведением его, как старшего благочинного, а от него уже все сведения, дела и донесения доставлялись бы при рапорте к обер–священнику армии и флотов, на основании благочиннической инструкции и других существующих предписаны о должности армейских священно–служителей». При этом Св. Синод вновь определенному старшему благочинному Боровику, по новой его должности, применительно к прежнему содержанию полевого обер–священника назначил жалованья 600 р. в год и штаб–офицерские рационы из экстраординарной суммы вверенной Прозоровскому армии. По существу, синодального определения старший благочинный прежде всего должен быть центром в среде известной части духовенства; к нему последнее относится со всеми вопросами, делами и недоумениями по службе, от него получаете нужные руководственныя предписания. Далее по тому же определению тот же благочинный должен быть посредствующим органом для всех сношений как духовенства с обер–священником армии и флота, так и обер–священника с духовенством. Вместе с сим тому же благочинному принадлежите право надзора и наблюдения в среде подведомственного ему духовенства с целью принятия соответственных мер к пресечению усмотренных неблагочинных поступков и донесения обер–священнику. В тоже время старший благочинный должен был служить органом принятия и передачи приказаний главнокомандующего и вообще военного начальства для всего духовенства армии. Словом, старший благочинный представлял начальствующее лицо в среде духовенства вверенной Прозоровскому армии 153 . Рассказанный факт назначения старшего благочинного для духовенства заграничной или молдавской армии важен в двух отношениях. |
| Степан вскочил, заходил по малому пространству шатра — как если бы ему сказали, что его, чтоб воеводам спокойней было, хотят оскопить. И всех казаков тоже сгуртовать и опозорить калеными клеймами. Это взбесило атамана, но он еще крепился. — Пушки — я сказал: пришлем. Ясырь у нас — на трех казаков один человек. Мы отдадим, когда шах отдаст наших братов, какие у его в полону. Товар волжский мы давно подуванили — не собрать. Списывать нас — что это за чудеса? Ни на Яике, ни на Дону такого обычая не велось. Я такого не знаю. — Степан присел на лежак. — Не велось такого, с чего вы удумали? — Не велось, теперь поведется. — Пошли со мной! — вдруг резко сказал Степан. Встал и стремительно пошел к выходу. — Чего мы одни гадаем: поведется, не поведется… — Куда? Ты что? Эй!.. — Спросим у казаков: дадут они себя списывать? — Брось дурить! — прикрикнул Прозоровский. Когда он убирал свое мясистое благодушие и сердился, то краснел и бил себя кулаком по коленке. — Слышь!.. — Не дело, атаман, — встрял и князь Львов. — К чему это? Степан уже вышагнул из шатра, крикнул, кто был поближе: — Зови всех суда! Всех! — Ошалел, змей полосатый, — негромко сказал Прозоровский. — Не робейте — запужать хочет. Пошли, счас надо построже… Воевода и подьячий тоже вышли из шатра. Степан стоял у борта струга; на бояр не оглянулся, ждал казаков. Опасения воеводы сбывались. Вся бодрость, вся умышленная простота, даже снисходительность, все полетело к чертям: этого волка по загривку не погладишь — оскалился, того гляди, хватит клыками. — Для чего всех-то зовешь? — все больше нервничал Прозоровский. — Чего ты затеял-то? — Спросим… — тихо, остервенело и обещающе сказал атаман. — А то молотим тут… — Мы тебя спрашиваем, а не их! — Чего меня спрашивать? Вы меня знаете… Писать-то их хочете? Их и спрашивайте. — А ты вели. Ты им хозяин здесь. Они вон даже войсковым тебя величают… — Я им нигде не хозяин, а такой же казак. Войсковой я им — на походе, войсковой наш в Черкасском сидит, вам известно. Меж тем казаки с торгов хлынули все на зов атамана, сгрудились на берегу, попритихли. |
| В.В. Виноградов Набожный, набожность НАБОЖНЫЙ, НАБОЖНОСТЬ Слово набожный (как и производное от него набожность) по своему морфологическому строю выделяется из ряда русских слов, имеющих в своем составе основу бог-/бож- (ср. безбожный, убогий). Обращает на себя внимание и его акцентовка (на приставке; ср. чеш. nábonost, ср. народное набога) (об ударении см.: R. Nachtigall, с. 12, 97, 125, 136, 156 (Wörterverzeichnis), с. 280). Слово набожный находит себе яркие параллели в западнославянских языках – в чешском и польском, например, очень богато соответствующее гнездо слов в польском языке: naboestwo «богослужение», «набожность»; nabonica «лицемерка»; nabonie «делаться пустосвятом»; nabonik «ханжа», «пустосвят»; nabonictwo «ханжество», «пустосвятство»; nabony «набожный», «благочестивый», «благоговейный»; nabono «набожность», «благоговение». Чешские naboný, nabonost как будто ближе к русским. Любопытно, что и хорватское naboan, nabonost явилось, по-видимому, под влиянием чешского языка 194 . Однако перенос ударения – при предположении русского заимствования этих слов из польского языка – мог произойти на русской почве (под влиянием набога). Акад. А. С. Орлов, отметив употребление слова набожность в «Тилемахиде» В. К. Тредиаковского, поставил его в связь с польским влиянием (польск. nabozno) 195 . Слова набожность, набожный, несмотря на их смысловую связь с религиозным культом, его мифологией и идеологией, не отмечены в языке средневековой письменности 196 . Они появились в русском литературном языке не ранее конца XVII b. В «Истории о Петре I» кн. Б. И. Куракина (начало XVIII b.): «...князь Петръ Ивановичь Прозоровской... былъ человкъ набожной и справедливой...»; «Прозоровской... вдалъ Денежной дворъ, и управлялъ со всякою bphocmiю и безъ мздоимства, понеже былъ человкъ набожной, которой до своей смерти былъ содержанъ честно и такъ скончалъ свою жизнь» («Гистория о Петре I и ближних к нему людях»// Русск. старина, 1890, октябрь, с. 244 и 248). Ср. в той же работе: «Данило Тимофевичъ Долгорукой ... мужикъ старой и набожной и препростой...» (там же, с. 255). |
| Прот. О. Боровик также участвовал в русско-тур. войне 1806-1812 гг. В 1806 г. в составе Дунайской армии под командованием ген. И. И. Михельсона он отправился в Молдавию, принимал участие во всех походах и сражениях 1806 г., находясь при ставке главнокомандующего до конца кампании. 5 авг. 1807 г. главнокомандующим Дунайской армией был назначен фельдмаршал А. А. Прозоровский, к-рый 23 окт. обратился к обер-прокурору А. Н. Голицыну с просьбой о назначении в Дунайскую армию главноначальствующего над полковыми священниками, к-рый подчинялся бы непосредственно Синоду, а не обер-священнику, предложив на эту должность прот. О. Боровика. Обер-священник И. С. Державин выступил против этого предложения. По его мнению, следовало учредить должность главного духовного начальника, заведующего всем полковым священством, но подчиненного обер-священнику, что и было исполнено. 26 марта 1808 г. прот. О. Боровик был назначен старшим благочинным Дунайской армии. Весной 1808 г. фельдмаршал Прозоровский обратился к кн. Голицыну с ходатайством о награждении прот. О. Боровика; 26 апр. протоиерею был пожалован наперсный крест, украшенный бриллиантами. 9 авг. 1809 г. главнокомандующим был назначен ген. П. И. Багратион, после его перевода в февр. 1810 г. Дунайскую армию возглавил ген. Н. М. Каменский. 4 апр. он отправил имп. Александру I просьбу о награждении прот. Онисима орденом св. Анны 2-й степени, упомянув о положительных аттестациях протоиерея от ген. Багратиона и митр. Гавриила (Банулеску-Бодони). 30 апр. прот. О. Боровику был пожалован орден св. Анны 2-й степени. 4 февр. 1811 г. ген. Каменский заболел изнурительной лихорадкой и был вынужден передать командование (умер 4 мая 1811). В завещании он ходатайствовал о награждении митрой своего духовника, прот. Онисима, но император пожаловал протоиерею бриллиантовые знаки ордена св. Анны 2-й степени. Ген. Кутузов, ставший главнокомандующим, 12 марта 1812 г. обращался к кн. Голицыну с повторной просьбой о награждении протоиерея митрой, но и это ходатайство не было удовлетворено. |
| Богдан велел сказать Прозоровскому чрез его посланца: «Хотя я с поляками теперь и помирился на чем-нибудь, только я великому государю служить рад; кого он изволит к нам прислать – и мы все готовы ему крест целовать; а если государь нас не пожалует, принять не велит, то нам поневоле промышлять, как лучше, а мир у нас с поляками некрепок, потому что поляки всегда лгут, на миру не стоят». То же писал Хмельницкий и в грамоте своей к Прозоровскому: «Хотя мы и приняли перемирье, однако знаем, что нам и вере нашей православной поляки не желают ничего доброго; надеемся на господа Бога и на милость его царского величества, что, когда над церквами восточными умилится и над верою нашею православною, тогда поляки не восприимут потехи; а мы, как не один раз обещали быть желательными его царскому величеству, так и теперь истинными быть обещаемся». Новый путивльский воевода, князь Федор Хилков, доносил, что приехали в Путивль на государево имя на вечное житье черниговский полковник Иван Дзиковский с тремя сотниками и с двумя тысячами козаков. Козаки остались на границе до указа из Москвы, а между тем королевский полковник Маховский писал Хилкову, что эти изменники и разбойники обиды великие чинят в королевской стороне, бояр по дорогам побивают, купцов разбивают. В Москве видели, что действительно у поляков с козаками мир непрочен, что скоро надобно решиться или принять козаков и воевать с Польшею, или видеть подданство козаков султану и грани турецкие подле украинных городов московских. Попытались, нельзя ли избежать и того и другого. 22 марта 1652 года государь приказал дьякам своим, Волошенинову и Немирову, поговорить с гетманским посланцем Искрою по любви, потому что они одной веры христианской; дьяки стали говорить Искре: «Гетман в письме своем просит, чтоб его царское величество держал Запорожское Войско в своем милостивом жалованье; великий государь для православной веры держит к козакам свое государское жалованье большое, а король, сенат и Речь Посполитая на своей правде мало стоят; и если они не исполнят своих договоров с гетманом, то Запорожское Войско не пойдет ли к хану в Крым, потому, что у гетмана с крымским ханом дружба большая?» Искра отвечал, что в случае большого притеснения от поляков гетману, кроме царя, некуда деться, и царь бы пожаловал, принял козаков в свою сторону с порубежными их городами, которые близко к путивльскому рубежу; Запорожское Войско в союзе с ханом поневоле, и союз этот дорого стоит, потому что крымцы пустошат Малороссию, верить им ни в чем нельзя, и потому козаки к крымскому не пойдут и, кроме государской милости, деться им негде. |
| 319 «Происхождение славянского перевода свящ.книг» Д. Прозоровского. С.-Петербург. 1869 г. стр. 17; ср. «Разыскания о начале Руси» Д.И. Иловайского. Москва, 1876. Стр. 130 – 155.). 324 См. Буллы его в Шлец. «Нестор.» ч. II. стр. 502, 509; Добровского – «Кирилл и Мефодий», стр. 74. Liiteras denique Slavonicas a Constantino repertas, quibus Deo laudes debitae resonent, jure laudamus. 325 Diocleus Presbyter in Historia Regni Slavorum, apud Lucium de regno Dalmatiae et Croatiae. Amsterodam, 1667, p. 288 squ: «Constantinus vir sanctissimus ordinavit Presbyteros ct litteram lingua Slavonica componens commutavit evangelium Christi atque Psalterium et omnes divinos veteris et novi testumenti libros de graeca lingua in Slavonicam, nec non Missam eis ordinans more Graecorum, confirmavit eos in fide Christi». См. «Кирилл и Мефодий» Добровского, стр. 28. (См. соч. Новицкого, стр. 13, примеч. 49, 50). 326 «Происхождение славянского перевода свящ. книг» Д. Прозоровского, Стр. 17. Можно бы указать здесь также на замечательное предание, что Кирилл во время путешествия в Козарию нашел в Корсуне Евангелие и Псалтирь, писанные русскими письменами, и «человека обрет глаголюща тою (т. е. русскою) беседою». Но предание это толкуется учеными различно; и Гильфердинг, напр., решительно заявил о невозможности принять это перешедшее в область легенды воспоминание о путешествии Кирилла в Козарию в буквальном смысле, т.е. что у тогдашних Черноморских славян уже существовал перевод Евангелия и Псалтири, писанный глагольскими буквами, как думали некоторые («Собрание сочинений А. Гильфердинга», Т. I, стр., 308 – 309). Наоборот, и с такою же решительностью, достоверность этого предания и его буквальный смысл защищает г.Иловайский, видящий в нем убедительное доказательство того, что Солунские братья действительно нашли в Корсуне восточно-славянскую азбуку и начатки болгарских переводов, которыми они благоразумно и искусно и воспользовались для своей миссии среди славян Моравских («Разыскания о начале Русе», стр. 149 и дал.). |
| Степан молчал. Вроде не слышал. — Я, мол: не кланяться б нам теперь воеводе! Хозяева-то мы получаемся, не воеводы. Тимофеич!.. Степан еще больше сощурил глаза. Наверно, Степан был счастлив. Он был рад. — Дай срок, Ваня, — сказал он негромко. — Не егозись пока. Может, пошлем, не теперь только. А охота послать-то? — Степан глянул на первого есаула и засмеялся. Народ ликовал на всем пути разинцев. Даже кто притерпелся и отупел в рабстве и не зовет свою жизнь позором, кому и стон-то в горло забили, все, с малолетства клейменные, вечно бесправные, и они истинно радуются, когда видят того, кто ногами попрал страх и рабство. Они-то и радуются! Любит народ вождей смелых, добрых. Слава Разина бежала впереди него. В нем и любили ту захороненную надежду свою на счастье, на светлое воскресение; надежду эту не могут, оказывается, вовсе убить ни самые изощренные, ни самые что ни на есть тупые владыки этого мира. Народ сам избирает себе кумира — чтобы любить, а не бояться. С полсотни казаков вошли с Разиным в Кремль, остальные остались за стенами. 7 Чтоб подействовать на гордого атамана еще и страхом Божьим, встречу с ним астраханские власти наметили в домашней церкви митрополита. Так надоумил митрополит. — Знамо, он — подлец отпетый, — сказал митрополит, — но все же… крестили же его! Тут мы его лучше проймем. Перед небольшим алтарем стоял длинный стол, за ним восседали: князь Иван Прозоровский, князь Михайло Прозоровский, князь Семен Львов, дьяк, подьячий, митрополит, голова стрелецкий Иван Красулин, еще пять-шесть приказных — всего человек двенадцать-тринадцать. — Э!.. — сказал Степан, входя в церковку и снимая шапку. — Я в Соловцах видал: вот так же на большой иконе рисовано. Кто же из вас Исус-то? Разин, еще молодым человеком не раз ходивший послом к калмыкам — склонять тайшей против крымцев (при этом сперва надо было раззудить до визга давнюю злобу калмыков к Малому Ногаю, а уж через Малый Ногай направить эту злобу на Крым), бывший в «головщиках» крупных отрядов в войне с тем же Крымом, к тридцати годам повидавший Азов, Астрахань, Москву, Соловки… Этот самый Разин, оказываясь перед лицом власть имущих (особенно когда видели казаки), такого иногда дурака ломал, так дерзко, зло и упорно стоял на своем, что казалось, — уж и не надо бы так. Не узнавали умного, хитрого Стеньку, даже опасались: этак и до беды скоро. Наверно же многоопытный атаман понимал потом, что вредит себе подобными самозабвенными выхлестами, но ничего не мог с собой сделать: как видел какого властителя (с Москвы на Дон присылаемых или своих, вроде Корнея), да еще важного, строгого, так его прямо как бес в спину толкал: надо было обязательно уесть этого важного, строгого. |
|
|
