| На военные события Пришвин отозвался сразу несколькими рассказами. Самый значительный из них по содержанию – «Город света» – был написан в 1943 году. В нем он развивает свою любимую мысль о братстве народов и особом качестве души русского человека, способного восхищаться до самозабвения величием и красотой чужого народа. Этот рассказ был напечатан лишь после кончины Пришвина. В 1943 году Пришвин был награжден, в связи с его семидесятилетием, орденом Трудового Красного Знамени. В конце войны написаны две повести. Первая, переменившая несколько названий, – это «Рассказы о ленинградских детях», спасенных во время блокады. Вторая – «Повесть нашего времени», о женских судьбах во время войны; она была создана на материалах жизни в Усолье. Но по глубинному замыслу – это было большим размышлением на тему, поставленную Пришвиным еще в юности и выраженную им тогда нравственной формулой: «Все понять, не забыть и не простить». В эти военные годы, проведенные в Усолье, откладывались и записывались наблюдения, вошедшие в последующие послевоенные произведения – «Кладовую солнца» и «Корабельную чащу». Вскоре по окончании войны Пришвин приобрел полуразрушенный небольшой дом на берегу Москвы-реки в деревне Дунино под Москвою. Там он прожил остаток своих дней, с 1946 по 1954 год. Дунино стало последним любимым местом жизни писателя. «…Мне кажется, будто я вернулся в Хрущево, в лучшее прекрасное место, какого и не бывало на свете!» Эти послевоенные годы в писательской работе были на редкость плодотворны. Победное окончание войны было встречено повестью-сказкой «Кладовая солнца». Это повесть с простейшим сюжетом – о двух детях, заблудившихся в лесу, но по внутреннему смыслу она была о победе высокого человеческого начала среди жестокой природы. Той же теме посвящено сюжетное продолжение «Кладовой солнца» – повесть-сказка «Корабельная чаща». Внутреннее значение повести – это всенародные поиски правды истинной и сохранение ее народных истоков, символизируемых в образе легендарной прекрасной чащи, оберегаемой стариками на Севере. |
| 12 . Деревня Воргуша. В ней двор монастырской, да жилых дворов 10, а животы их разграбили воры, литовские люди; пустых дворов 7, и крестьяне из них все разошлись без вести. 13 . Сельцо Рушиново. В нём храм Рождество Христово, развалился, двор монастырской, жилых дворов 3, а животы из них пограбили воры литовские. 14 . Деревня Григорово вся пуста, всю выжгли паны, воры литовские; жили в ней 4 крестьянина, и те пошли по миру без вести. 15 . Деревня Щербинино. В ней жилых дворов 7, пустых 1, а владельца его паны иссекли, животы все пойманы, а жена и дети пошли по миру без вести. 16 . Село Усолье. В нём храм Преображение Спасово, двор попов, а монастырский сожгли паны; жилых дворов 14, а животы из них пограбили воры литовские; пустых дворов 11, и владельцы их разошлись без вести. 17 . Слободка Луговая. В ней жилых крестьянских дворов 9, а животы из них пограбили воры, литовские люди; погорелых дворов 3, а владельцы их все живут на посаде, а государева тягла с своих дворов и мест не тянут. 18 . Слободка Подмонастырная. Живут в ней монастырский дьячок, иконник, казённый мастер, часовник, конюхи, повары, квасовары и хлебенные люди. 19 . Село Самарово. В нём тяглых крестьян 19, и то село воры, литовские люди, выжгли, а крестьян высекли 74 человека, остался в нём храм Иоакима и Анны, да пять дворов бобыльских. После посеченных крестьян хлеб в гумнах из поля развезли весь русские ратные люди, а жёны и дети их разошлись по миру, без вести, и сыскать их неведомо где. Из сей ведомости 3 видно, что все сёла и деревни, состоявшие в то время в вотчинах Данилова монастыря, испытали опустошение поляков и литовцев. Раздельнее число оставшихся после разорения их храмов Божиих, жилых дворов крестьянских и монастырских, также пустых дворов, и погоревших, и иссечённых крестьян, не считая пропавших без вести, можно представить в следующем виде: Оставшихся, но разорённых храмов Божиих: 7 Оставшихся монастырских дворов, прежде разорённых: 8 Оставшихся поповских, прежде разорённых: 5 Жилых крестьянских дворов, прежде разорённых: 136 |
| 47 Арханг. Епарх. Ведомости 1897 г., 15, стр. 473–474; прим. 112. Ср. ркп. опись архива Сийск. мон. И.М. Сибирцева – грам. м. Питирима, 3, и м. Корнилия, 16. 48 На обороте подпись: «В сим распросным речам и вместо церковного приказщика Ивана Евсевьева по его веленью ненокшанин Ондрюшка Тарабарин руку приложил». (Из собр. И.М. Сибирцева). Может быть, показания Ивашки Евсеева, как человека, заинтересованного в выборе другого кандидата в священники в Ненокоцкое усолье (местнаго диакона Филиппа)., были до некоторой степени пристрастны, и они не совсем сходятся с показаниями других, распрашивавшихся в архиерейском казенном приказе, лиц, но тем не менее указываемыя в них средства воздействия при выборах, очевидно, были возможны. Антон Иевлев в священники определен не был; свободное священническое место в Ненопсе было предоставлено другому кандидату – местному диакону Филиппу. 51 В 1690 г. крестьяне Юмишской волости Важскаго уезда, выбирая себе священиком местного понамаря Самисона, писали архиерею, что старый священник Захария овдовел и не может по своей дряхлости исполнять священнических обязанностей, притом – «и нас крестьян не слушает», прибавляли они в заключение. (См. Челобитную крестьян в собр. И.М. Сибирцева). Замечтельно, что в данном случае ни сам старый священник не просил освободить его от должности, ни архиерей не предписывал ему постричься в монашество, а именно крестьяне отказали ему от места. Очевидно, мотив – «и нас крестьян не слушает» был главным в этом отказе. 52 См. пошл. кн. архиер. Дома 1686–1698 (194–206) гг., отдел епитрахильных, иеромонашеских и перехожих грамот. В перехожей грамоте всегда помечалось место, куда переходил тот и другой священник или дьякон. Кроме местных священников, переходивших из одного прихода в другой по перехожим грамотам, в Холмогорской епархии были еще иноепархиальные священники, скитавшиеся по приходам с «отпускными грамотами» от своих архиереев и старавшиеся найти себе место. Когда их старания увенчивались успехом, они получали от архиепископа перехожую грамоту. |
| Пухнут новообразования в Новосибирской области (Мариинские лагеря), в Красноярском крае (Канские, Краслаг), в Хакасии, в Бурят-Монголии, в Узбекистане, даже в Горной Шории. Не останавливается в росте излюбленный Архипелагом русский Север (УстьВымьЛаг, НыробЛаг, УсольЛаг) и Урал (ИвдельЛаг). В этом перечислении много пропусков. Достаточно было написать «УсольЛаг», чтобы вспомнить, что в Иркутском Усолье тоже был лагерь. Да просто не было такой области, Челябинской или Куйбышевской, которая не плодила бы своих лагерей. Метод преобразования крестьянских посёлков в лагеря был применён и после высылки немцев Поволжья: целые сёла, как они есть, заключались в зону — и это были сельхозлагучастки (Каменские сельхозлагеря между Камышиным и Энгельсом). Мы просим у читателя извинения за многие недостачи этой главы: через целую эпоху Архипелага мы перебрасываем лишь хлипкий мостик — просто потому, что не сошлось к нам материалов больше. Запросов по радио мы оглашать не могли. Здесь опять на небосклоне Архипелага выписывает замысловатую петлю багровая звезда Нафталия Френкеля. 1937 год, разя своих, не миновал и его головы: начальник БАМлага, генерал НКВД, он снова в благодарность посажен на уже известную ему Лубянку. Но не устаёт Френкель жаждать верной службы, не устаёт и Мудрый Учитель изыскивать эту службу. Началась позорная и неудачливая война с Финляндией, Сталин видит, что он не готов, что нет путей подвоза к армии, заброшенной в карельские снега, — и он вспоминает изобретательного Френкеля и требует его к себе: надо сейчас, лютой зимой, безо всякой подготовки, не имея ни планов, ни складов, ни автомобильных дорог, построить в Карелии три железных дороги — одну рокадную и две подводящих, и построить за три месяца , потому что стыдно такой великой державе так долго возиться с моськой Финляндией. Это — чистый эпизод из сказки: злой король заказывает злому волшебнику нечто совершенно неисполнимое и невообразимое. И спрашивает вождь социализма: “Можно?” И радостный коммерсант и валютчик отвечает: “Да!” |
| Ф. 210. 1. Л. 201 об.) Начало стихиры «Волсви персидстии» распева архим. Исаии (Лукошкова). Список 2-й четв. XVII в. (РГБ. Ф. 210. 1. Л. 201 об.) Прокимен «Да ся исправит» в распеве И. обнаружен в рукописи сер. XVII в. в подборке с 2 др. певч. вариантами: 1-й распев не имеет обозначения, 2-й помечен «Иного переводу Лукошково», 3-й - «Иного знамени» (РНБ. Соф. 480. Л. 208-208 об.; см.: Фролов. 1979. С. 351-357). Певч. интерпретация прокимна И. находится в едином русле музыкальной эволюции данного песнопения, относящегося к большому распеву и не содержащего гласовых попевок столпового знаменного распева (наиболее ранние нотированные тексты прокимна датируют рубежом XV и XVI вв.- РГБ. Ф. 304. 413. Л. 242 об.; РНБ. Солов. 277/283. Л. 165; 277/289. Л. 230; 276/277. Л. 183 об.). Вероятно, И. в своем «переводе» ориентировался на бытовавший в Усолье мелодический вариант прокимна. При сравнении распева из строгановских рукописей с «переводом» И. выявляется, что в последнем сохранены разводы фит, в силлабических же участках привнесены изменения. Видимо, разводной распев (см. Развод ) прокимна из певч. книг строгановской мастерской сер. 80-х гг. XVI в. первоначально был записан дидаскалом Стефаном Голышом, а И., признавая высокий авторитет учителя в распевании фит, оставил их в неприкосновенности, в силлабических же участках мог изложить собственную творческую манеру исполнения. Т. о., сопоставление распевов прокимна позволяет определить, что «перевод» И. наиболее близок к варианту из ранних строгановских рукописей и оба эти произведения принадлежат к единой традиции. Связь творчества мастера с традициями строгановской школы отчетливо видна также на примере тропаря «Да молчит всяка плоть», имеющего певч. варианты, обозначенные в рукописях как «Перевод усольской, розвод инока Исайя» и «Усольское знамя» (см.: Парфентьев, Парфентьева. 1993. С. 123-132). Примером синтеза местной и новгородской традиций в творчестве распевщика является «перевод» И. литийной стихиры на Рождество Христово «Волсви персидстии». |
| Троицкое Усолье, Никольская в с. Богучанском, Спасская в с. Караульно-Острожском, Михаило-Архангельская в с. Верхнеподгорненском, Никольская в Ачинском остроге и др. Первые сибир. священники прибывали с казачьими отрядами, со временем священниками становились монахи из открытых в регионе мон-рей. Периодически в XVII-XVIII вв. в Вост. Сибири разрешалось пополнять сибир. духовенство выходцами из податных сословий (грамотных крестьян и посадских). Ввиду отсутствия у приходов средств для содержания клира гос-вом практиковалась выплата руги не только ружным, но и приходским храмам. Руга для священников в размере оклада рядовых казаков была недостаточна, а диаконы и дьячки получали по 5 и 3-4 р., вслед. чего вынуждены были заниматься хлебопашеством и скотоводством. Потребность в церквах и окормлявшем прихожан духовенстве к кон. XVII в. возросла. За это столетие в Вост. Сибири было построено 50 церквей и 14 мон-рей. На приходы, к-рые стали центрами общественной жизни, возлагалось духовно-нравственное окормление социально неоднородного населения Сибири, регулирование брачных и семейных отношений и т. д. Создание мон-рей и приходов в регионе было важно для искоренения язычества. Православие должно было культурно и духовно объединить многоплеменное разноязычное коренное население. После церковной реформы 50-60-х гг. XVII в. и гонений на раскольников в бассейне Енисея получило распространение старообрядчество разных толков, в т. ч. беспоповство: староверы бежали в Сибирь от преследований или были туда сосланы. В 1655-1656 гг. в Енисейске пребывал протопоп Аввакум Петров , позже сюда были сосланы проповедник «второго огненного крещения» казанский чернец Иосиф Истомин и разжалованный из бояр старообрядец М. С. Пушкин. На Московском Соборе 1681-1682 гг. царем Феодором Алексеевичем было предложено в числе новых епархий учредить архиепископию с кафедрой в Енисейске, предполагалось также назначение архиереев в Томский острог и на Лену. Однако это начинание не было осуществлено по причине противодействия епископата и в силу изменения политической ситуации после смерти царя. |
| В первом разделе своей новой монографии исследовательница рассматривает землевладение и хозяйство Спасо-Прилуцкого монастыря по описи 1593 г., хлебный бюджет в XVII в., систему окладных единиц и повинности по ямской гоньбе в XV–XVII вв. Автор пришла к выводу, что в конце XVI в. состояние монастырского земледельческого производства по сравнению с дворцовыми землями оставалось весьма благоприятным. Благодаря «правительственным налоговым освобождениям» монастырю удалось преодолеть хозяйственный кризис 1560–1570-х гг., и он имел возможность оказать материальную поддержку крестьянским хозяйствам — как внутри вотчины, так и за ее пределами. Факторами дополнительной экономической устойчивости Спасо-Прилуцкого монастыря, безусловно, являлись его соляные промыслы, городские подворья и торговля. Своего же наивысшего экономического рассвета, по мнению исследовательницы, обитель достигла к середине XVII в. Во втором разделе внимание сосредоточено на создании и функционировании Тотемского и Унского соляных промыслов Спасо-Прилуцкого монастыря. М. С. Черкасова отметила, что такие промыслы в условиях суровых природно-климатических условий и невысокой урожайности зерновых поддерживали «минимальный хотя бы уровень жизни, а также существенно дополняли источники доходов государства, корпоративных и частных собственников» (с. 75). На основе обширного комплекса источников исследовательница пришла к выводу, что функционирование Тотемского и Унского соляных промыслов Спасо-Прилуцкого монастыря достигло своих «зенитных показателей», так же, как и развитие земледельческого хозяйства, к середине XVII столетия, после чего, уже в 1670-х гг. наметился спад. Одной из причин этого явился острый недостаток денег на их содержание. С торгово-промысловой деятельностью Спасо-Прилуцкого монастыря тесно связан и очерк, посвященный Сухоно-Двинскому «лодейном ходу» в XVI–XVII вв. Сухоно-Двинский речной путь начал осваиваться еще финно-угорским населением и славянскими племенами. К XVI в. «заметными участниками движения» по нему являлись монастыри, в том числе Спасо-Прилуцкий. Однако, по наблюдению М. С. Черкасовой, он «совокупным масштабом своих судов существенно уступал Соловецкому, у которого вообще был целый морской флот» (с. 145). Этот очерк особенно интересен для изучения морской истории Поморья, традиционного северного судостроения и мореплавания. В нем приведены важные сведения о морских (лодьях в Унском усолье) и речных (дощаниках, насадах, стругах, лодках) судах Спасо-Прилуцкого монастыря. 4 |
| Рубрики Коллекции Система пользовательского поиска Упорядочить: Relevance Relevance «Да ты что! Ни в коем случае! Пельмени её убьют!» — история из детства, которую будущий священник запомнил навсегда 3 мин., 18.03.2022 Однажды наша бабушка заумирала. В этом уже ни у кого не было сомнений. Она лежала на кровати такая бестелесная, еле шепчущая, что мы уже боялись появляться дома, старались как можно больше времени проводить на улице и не смотреть лишний раз в бабушкину сторону. В Усолье приехала из Тулуна тетя Вера, даже редкий гость — дядя Витя приехал из Братска на черной «Волге». Пришли и наши двоюродные братья, которые были старше нас на пятнадцать-двадцать лет. Мы, ребятишки, еще ни разу не сталкивавшиеся с понятием «смерть», не знали, как себя вести, и просто толклись в углу комнаты. И вот дядя Витя наклоняется к самой подушке и спрашивает тихонько: — Бабуся, ты чего-нибудь хочешь? В ответ — легкий шепоток. Дядя Витя с ошеломленным видом повернулся и растерянно выговорил: — Она хочет пельменей... — Да ты что! Ни в коем случае! Пельмени её убьют! — наперебой запричитали мама и тетя Вера. Дядя Витя прошелся по комнате, немного помолчал и приказал нашему двоюродному брату: — Левка, беги в магазин, Манька, ставь воду! И, не позволяя никому возразить, выдал: — Хочет есть — пусть ест! Уже на другой день бабушка ходила по квартире, потом вышла на улицу, а дальше — жизнь покатилась по накатанной колее, как будто ничего и не было. Из разговора взрослых (дети ведь всегда случайно оказываются там, где их не должно быть), мы узнали, что бабушка, оказывается, соблюдала пост и совсем оголодала. Положим, что такое пост, мы знали. Но каким образом связаны человек с ружьем (сразу же в памяти возникло разученное на уроке пения: «Лес дремучий снегами покрыт, на посту пограничник стоит, ночь темна и кругом тишина, спит Советская наша страна!») и бабушка, понять не могли. А подслушанный нами разговор кончился маминым увещеванием: — Мама, ты же старый человек, тебе не обязательно придерживаться поста, ты же болеешь, тебя Бог и так простит... |
| А дьявол тут-как-тут, отбил дверь, будто человек какой прохожий, да в келью. Девчонка к нему, повисла на шее, дрожит вся, и горько так заплакала: — Батюшка, родимый мой, кому ты оставил нас? Меня замучал к худым делам, а брату вон отрубил голову. И уж полна келья, Бог его знает, кто набежал, — лягастые, квакастые и ивкают, и гайкают, ногами затопали, прыгают, хлопают, и все на старца, да как вцепятся и потащили… — Наша! Наша душа! — и потащили. А сам дьявол-то по головке его, по головке… — Погляди-ка мне через левое-то плечо! Сколько лет я ходил, сколько лаптей проносил, да вот и уловил голубчика! Тут старец словно бы опамятовался, — оградился крестом. — Нет, ты погляди мне через правое-то плечо! Бес поглядел, да так и согнулся. — Святый Боже, Святый Крепкий! — душу несли его ангелы с пением райским. И все бесы, кто как был, так и проскочили сквозь землю. 1915 г. Семь бесов 1 Есть такие города у нас на матушке на Руси, куда в Христову ночь не только серебряный кремлевский ясак, а зазвони и сам царь-колокол, сам царь-колокол не донесет. В Сольвычегодске на пустынном усолье, где над холмиками-домами одни церкви-кресты стоят, там случается, задастся год, и счастливые в полночь слышат звон… разливной, гудёт по Устюжине шире Сухоны, Лузы, Юга и Вычегды — «Христос воскрес!» А Сольвычегодск ведь — на полпути от той дебери печорской, где нам выпало провождать дни, и среди нас Винокурову с замоскворецких Толмачей. Человек по языку и ухваткам московский, жилистый и упорный, от крепкого кореня гостя московского, был Винокуров не без того… и чем кончил, одному Богу известно. А ожидать всего можно было, и сказывали — лет пять назад такой слух прошел, — будто уж вольный, очищенный от грехов всяких, попался он в мошенничестве и угнан под наказание. Впрочем, может, и неверно все, и живет он себе, слава Богу, где у печенгских старцев в работе духовной, да китов ловит мурманских, либо на Алтае где дела делает, либо… и совсем недельно, замореный, гнет свою линию деловую в Петрограде на Неве-реке. Мы его семь бесов называли. А окрестил его так Костров Веденей Никанорыч, человек учительный и верховой, с тем и пошло. |
| Акын – народный певец у казахов и киргизов. Антей – в греческой мифологии сын Посейдона и богини земли Геи, герой, черпавший свою силу от земли Рассказы о ленинградских детях «Рассказы о ленинградских детях» принадлежат к числу произведений, явившихся прямым откликом Пришвина на события Великой Отечественной войны Записи о подвигах ленинградцев и героических защитников Ленинграда появляются в дневниках Пришвина с осени 1941 года. Для Пришвина, как и для многих советских людей, Ленинград стал символом человеческой стойкости и мужества Осенью 1942 года, живя в эвакуации в Усолье, в районе Переславля-Залесского, Пришвин узнал, что в четырнадцати километрах, в усадьбе Ботик, поселили вывезенных из осажденного Ленинграда несколько сот детей в возрасте от трех до восьми лет. Писатель принял горячее участие в их устройстве, стал постоянно их посещать, совершая трудные для него пешие походы по бездорожью, в осеннюю непогоду В октябре 1942 года он записывает в дневнике: «Я отправляюсь на Ботик в колонию детей Ленинграда, проникнусь этими материалами и напишу „Дети Ленинграда“», – а в декабре того же года «Я решил в это утро написать книгу, и вся книга, может быть, и назовется коротко и выразительно „Мама“» (сб. «Повесть нашего времени» Ярославль, 1957, с 280, 288) В. Д. Пришвина вспоминает об этом времени «Конец зимы, весна и лето 1943 года прошли у нас в походах на Ботик и в работе над „Ленинградскими детьми“ Работа захватила Михаила Михайловича Осенью была закончена повесть о детях она состояла из ряда рассказов, плотно связанных единым сюжетом» (В. Д. Пришвина. Жизнь, как слово – «Москва». с 174–175) Живое общение Пришвина с детьми Ленинграда продолжалось больше года В дневнике 1942–1943 годов много волнующих записей о его встречах с маленькими Колей и Борей, Катей и Зиной, испаночкой Марией Терезой и десятками других детей, которых война оставила сиротами. Далеко не все материалы, собранные Пришвиным на Ботике, получили отражение в цикле рассказов. При сопоставлении собранных им материалов и многочисленных набросков с завершенным циклом виден тщательный отбор, произведенный художником, который отталкивался от фактов жестокости войны и любовно собирал свидетельства высокой человечности и выполнения патриотического долга. |
|
|
