| е. проторённой широкой дорогой рутины и традиции. В этой особенности отечественной нашей апологетики, бедной творчески-созидательной и положительной мыслью, находится ключ к пониманию всей литературно-апологетической деятельности также и проф. А. Гусева . Соответственно степени и силе проявления этой основной черты богословствования проф. Гусева вся его литературно-богословская деятельность распадается на три периода в порядке нисходящего достоинства. Первый период наиболее плодотворной и блестящей научно-богословской литературной деятельности А. Ф. Гусева обнимает собой время сотрудничества, главным образом, в приснопамятном Православном Обозрении (70-е годы и 80-е до 1886 г.), время борьбы с позитивизмом, материализмом, со „лгущей учёностью“, с русским реализмом и т. п. направлениями мысли на почве правильного истолкования фактов естествознания и их отношения к философии и христианской религии. В таких рамках литературно-богословской деятельности не существовало повода к проявлению указанной типической черты богословия А. Ф. Гусева , – бедности положительного содержания его богословско-христианской мысли: дело шло, как видели, не о положительном раскрытии и выяснении истин христианства, а о соглашении его с наукой. Поэтому-то за всё последующее время наш богослов не мог дать нам ничего уже лучше прекрасных ста- —491— тей этого периода, как: „Натуралист Уоллес и его русские переводчики“, „Папизм в науке“, „Фиктивный союз материализма с естествознанием“ и др. под. статей. Открытием полемики с гр. Л.Н. Толстым и с толстовщиной (С 1886 г. до половины 90-х годов) открылся вместе с тем новый период в литературно-богословской деятельности Гусева и обозначилось движение её вниз по наклонной плоскости охранительного пути богословствования, пути лёгкого, безопасного и широкого, но и идущего обычно в стороне от науки и не ею проложенного. Слабое в положительной своей стороне в смысле религиозно-философской доктрины или опыта положительного изъяснения христианства, толстовщина имела однако свой raison – d’étre в своей критической стороне, являясь беспощадной критикой ложного христианства, его богословия и многих зол и нестроений в нашей церковно-религиозной жизни. |
| 312 Конечно, при оценке трудов проф. Гусева, отмеченных благоприятными чертами и достоинствами нового, более свежего направления, мы не должны упускать из виду того «опытного», авторитетнейшего, – можно сказать, мощного руководительства, которое имел проф. Гусев в лице своего профессора – учителя о. протопресвитера И. Л. Янышева, – его труды несомненно проникнуты духом и направлением этой именно школы, отмечены в той или иной степени печатью её и, т. образом, имеют к личности о. протопресвитера, как профессора, отношение ближайшее и существенное (об этом см. в брош. проф. А. А. Бронзова «Протопресвитер И. Л. Янышев, как профессор нравственного богословия в СПБ. Дух. Академии», стр. 12 (СПБ. 1899 г.). Нужно иметь в виду также и личные особенности проф. Гусева, – вместе с его талантливостью, отзывчивость на современные ему общественные и научные запросы, – качество, которое не покидало его и составляло его неотъемлемую принадлежность и во все последующее время его научно-литературной деятельности. 313 В интересах исторического беспристрастия и научной точности следует отметить, что в статье А. Ф. Гусева была проведена точка зрения учителя его о. И. Л. Янышева, определенно выраженная им и литографированных его лекциях. 314 В его также магистерской диссертации: «Изложение и критический разбор нравственного учения Шопенгауэра». Москва 1877 г. 315 См. его ст.: «Пионер науки о Христ. нравственности». Правосл. Собесед. 1875 г. янв., стр. 23–64. 318 «Христианство не только не против аскетизма с его отличительными явленьями – всегдашним действом и нищетой, но дает ему одинаковое место со всеми другими формами обнаружения христианскою жизни» (стр. 237). 329 О степени знакомства проф. Гусева с аскетической письменностью и свв. отеческой литературой речь будет особо и специально в 3-м пункте нашего разбора. 332 См. наше «Введение и конец II гл. «Аскетизм» есть именно метод, способ достижения, между прочим, и бесстрастия Ср., напр., Климент, А. Т. IX, col, 625. 333 Такая замена решительно не допускалась и в самой письменности аскетической, ср., напр., И Кассиан. Collat. I. с. VII, col. 490АВ. Ср. ibid. с. X. col. 494АВ. |
| отцов аскетов, можно говорить о большем или меньшем удобстве, о большей или меньшей лёгкости того или другого пути 48 . Здесь я, таким образом, рассматриваю вопрос с различных точек зрения и привожу святоотеческое обоснование того и другого взгляда. Но ведь это совсем не то, что приписывает мне проф. М. М. Тареев . При рассмотрении мировоззрения Ф. Ф. Гусева я устанавливаю то положение, что «этот взгляд представляет собой систематическое раскрытие мыслей, действительно высказывавшихся некоторыми аскетами-созерцателями и представляет в общем психологически-верную картину одного из видов древнего восточного подвижничества» 49 . По этому поводу я устанавливаю тот бесспорный факт, что в обосновании и практике христианского созерцательного аскетизма мы наблюдаем не одно, а два основных наиболее заметных и рельефных направления 50 . При этом я стараюсь изобразить последовательно – целостную картину мировоззрения того и другого типа, раскрыть его психологические, этические и религиозные обоснования 51 . Цель этого рассмотрения та, чтобы можно было видеть, какой из двух типов мистического аскетизма ближе соответствует евангельскому идеалу Христовой любви. По отношению к рассматриваемому мировоззрению Ф. Ф. Гусева вывод получается тот, что он отразил в своём изображении аскета-созерцателя не чистый евангельский идеал, а заметно окрашенный чертами воззрений неоплатонизма – с характером спекулятивной отвлечённости в представлении Бога Существом Премирным, с атрибутами по преимуществу метафизического свойства. В результате отмечается, что этот идеал не проводится у христианских аскетов-мистиков, даже определённого типа, последовательно, да это было и невозможно, поскольку он не был согласен с евангельским учением. В конечном итоге указывается, в каком смысле и насколько воззрения Ф. Ф. Гусева правильны, какая сторона дела и в каком именно смысле установлена им достаточно. По поводу, наконец, взгляда Ф. Ф. Гусева, что любовь к Богу и любовь к ближнему – два различных элемента, раскрывается как с психологической стороны, так и на основании учения св. |
| Таковы труды еп. Феофана, А. Ф. Гусева , Ф. Ф. Гусева и т. д. Со всех сторон г. Зарин получал настойчивые предупреждения, ценные указания. Он имел достойнейших руководителей. И гонимый бесом мелкого тщеславия и волнами поверхностного мышления, он пренебрёг этими предупреждениями и указаниями, прошёл мимо всех этих ценных опытов. Отошёл от них с тем же, с чем и приступил к ним – с неуязвимым самомнением. Как он не поразился лёгкостью своей критики, лёгкостью своих побед! И если для него так очевидна непрочность всех этих опытов, стоило ли ему посвящать им целую книгу?» 61 ... Нет ничего легче, как высказывать общие положения, огульные обвинения, даже и не пытаясь сколько-нибудь обосновать, чем-нибудь подтвердить их. На первом месте проф. М. М. Тареев ставит преосв. Феофана. Но на первом месте стоит он именно у меня, – и главным образом потому, что у него богатое теоретическое изучение результатов церковно-исторического, святоотеческого опыта прошло через горнило личного опыта. У меня прямо говорится, что преосв. Феофан «проверил истинность аскетических основных предпосылок собственным духовным опытом» 62 . Именно «в этом обстоятельстве», по моему убеждению, «заключается особенная, редкая ценность творений еп. Феофана для всякого исследования православного аскетического мировоззрения» 63 . Система преосв. Феофана, в полном согласии с особенностями святоотеческих творений, всецело покоится на психологической почве реальных наблюдений над религиозно-нравственной жизнью человека в различных её моментах, в разнообразных способах и формах её осуществления и различных ступенях её развития» 64 . Вот почему по своему значению система преосв. Феофана выделяется у меня из ряда пособий и ставится почти наряду с источниками моего исследования 65 . А вот моё отношение к трудам А. Ф. Гусева ; «из подробного изучения трудов проф. А. Ф. Гусева мы извлекли для себя далеко не одно указание и мотивированное обоснование необходимости следовать в нашей диссертации лучшему методу и плану, – нет, это тщательное изучение принесло нам и положительную пользу в смысле обогащения некоторыми меткими, основательными и дельными мыслями» 66 . |
| „Вынужденное слово“, или Л. „Заметка скромного наблюдателя современных нравов“ и других подобных наблюдателей, засоряющих духовную литературу „критическими“ произведениями в гусевском жанре. (Труд. Киев. дух. акад. 1904, 3 и 4, ср. того же обозревателя П. Лепорского стр. 720–726 в Христ. Чтении 1904, ноябрь) 508 ... —481— Справками не подтвердилось однако присутствие чего-либо вроде жемчужин в „Последнем слове“ Гусева по старокатолическому вопросу и статью его приходится признать ничтожной не только с внешней литературной, но и с внутренней стороны. Ни в каком случае нельзя в ней видеть голос богословской и притом православной богословской науки по старокатолическому вопросу. „Последнее слово“ здесь проф. А. Гусева ещё раз только подтвердило справедливость высказанного мною мнения о Гусеве, как о богослове-догматисте и полемисте, и о его старокатолической полемике, как „тёмной полосе в блестящей научно-апологетической деятельности проф. Гусева“ (О новом мнимом препятствии брош. 8). „Последнее слово проф. А. Ф. Гусева о старокатоличестве“ волей Божией оказалось последним словом всей его тридцатилетней литературно-богословской деятельности, её заключением, своего рода „лебединой песней“ Гусева; а потому естественно разбору названной статьи предпослать общее суждение о богословско-литературной деятельности проф. Гусева, окончательно завершившейся его „Последним словом“, сказать о нём слово, как о богослове вообще. мое Церковью в виде основных истин христианского знания (догматов), учение церкви; а человеческим элементом в знании является человеческое научно-богословское раскрытие и усвоение Божественных истин верующим разумом, выражаемое в частных богословских мнениях, в богословском умозрении. Короче, Божественная истина, вверенная церкви, и человеческая личность верующего во всей полноте её духовных сил – вот то, из чего слагается наше христианское знание. Гармоническим взаимодействием или равновесием двух элементов христианского знания создаётся идеальное состояние последнего; в равновесии этих начал знания, исключающем подчинение одного другому или отрицание одного другим, заключается залог преуспеяния научно-богословского знания, главное условие его нормального развития. |
| Г. Зарин обнаружил решительную неспособность свою понять значение личного элемента в деле богословской систематизации. Это открывается и в критической части его труда, и в систематической. Оказывается, что большинство из пособий, бывших у него под руками, стоит на высоте лично-религиозного творчества, религиозно-философского мышления. Таковы труды еп. Феофана, А. Ф. Гусева , Ф. Ф. Гусева и т. д. Со всех сторон г. Зарин получал настойчивые предупреждения, ценные указания. Он имел достойнейших руководителей. И гонимый бесом мелкого тщеславия и волнами поверхностного мышления, он пренебрег этими предупреждениями и указаниями, прошел мимо всех этих ценных опытов. Отошел от них с тем же, с чем и приступил к ним – с неуязвимым самомнением. Как он не поразился легкостью своей критики, легкостью своих побед! И если для него так очевидна непрочность всех этих опытов, стоило ли ему посвящать им целую книгу?.. Вообще наша богословская критика стоит очень низко: мелочная, придирчивая, недобросовестная. И все-же г. Зарин превзойдет своим легкомыслием многих других... Он, видите ли, не подозревая цельности того или другого миросозерцания, с воздушною легкостью доказывает односторонность одного, другого, третьего, четвертого авторов. Знаете, как мы привыкли разносить католичество и протестантство: против католических положений выставляем протестантские, против протестантских католические. Критика легкая, но ведь католичество есть цельная и стройная система, и протестантство – цельная и стройная система, а чего наше православное богословие достигает механическим соединением католичества и протестантства? Ни католичество, ни протестантство не исчерпываются теми тезисами и отрывками, которые захватываются такою критикой: они остаются, в своей органической стройности, за пределом ее. Так и г. Зарин (например) против А. Ф. Гусева , который стоит за деятельное христианство, выставляет Ф. Ф. Гусева, у которого выступает созерцательная религиозность, и обратно. Против каждого он выставляет одну и ту же формулу: «да, у некоторых отцов-аскетов такие мысли есть, это один из типов аскетизма, но у других отцов есть другие мысли»... |
| Ф. Ф. Гусев, принимая и категорически утверждая то положение, что любовь к Богу – эта высшая и необходимая христианская заповедь – вполне свойственным ей образом выражается только в исключительной созерцательности, доказывает полную и решительную несовместимость созерцания, по существу, с деятельностью на благо ближних. Отсюда, по взгляду Ф. Ф. Гусева, заповедь о любви к ближним выражается у христианских аскетов только во внутренней настроенности благожелания и молитвенного общения. Деятельное проявление любви к ближним становится и ненужным и невозможным, в виду требований, особенностей и условий именно созерцательной любви к Богу. Таким образом, созерцательность как бы поглощает и исключает деятельность. Преобладание одного настроения может совершаться только в явный и существенный ущерб другому. Что же касается А. Ф. Гусева , то он, исходя из той мысли, что заповедь о любви к ближним предписана в христианстве, как главнейшая и необходимая обязанность, – как настроение, очевидно, не противоположное последней, а с ней вполне согласное и гармонирующее, ее только дополняющее и раскрывающее, – старается доказать обязательность для всех христиан совмещение созерцательности и деятельности. Но каким именно способом эти настроения взаимно мирятся психологически, в живой личности, как устраняется тот антагонизм «созерцания“ и «деятельности“, в который эти состояния поставляются у Ф. Ф. Гусева, – эти и подобные вопросы у А. Ф. Гусева в сколько-нибудь достаточной степени не выясняются. Для успешного выполнения этой работы потребовался бы точный и обстоятельный анализ христианского учения, на основании обширного и самостоятельного изучения как Св. Писания, так и – особенно – патристической письменности, которое требует специальной работы. Не выполнивши этого условия, всякий исследователь об «аскетизме“ оказывается без твердой почвы; он не может даже установить с несомненностью и определенностью смысла и значения самых центральных и основных аскетических понятой и терминов, которые напр., «созерцание“, “деятельность“, «мир “ и т. под. |
| Старокатолический вопрос представлял самый удобный случай к особенно яркому обнаружению основной черты богословия Гусева предложенной старокатоликами формулой условий своего соединения с православной церковью на почве только догматов древне-неразделённой Церкви без всякой примеси к ним человеческих мнений в виде школьных богословских учений и так наз. частных богословских мнений. Сам собой устанавливался этим тщательный пересмотр всего наличного содержания наших православных верований в целях отделения в них догматов от школьных богословских мнений. Тут то и сказалось со всей ясностью слабая сторона того богословского направления, ярким представителем которой был Гусев: смешение всего данного наличного содержания верующего сознания, как оно выразилось в нашем господствующем или официальном богословии, без различия догматического от недогматического, с самим православием, с вероучением православной церкви. Здесь корень всей старокатолической полемики Гусева, её страстного, раздражительного и нетерпимого тона: наш богослов сознавал себя по чистой своей совести защитником и спасителем православной веры во всей её целост- —493— ности, так им понятой, от опасности расхищения и умаления её в чём-либо уступками старокатолицизму, который естественно представлялся ему отрицанием догматов там, где дело шло только о привычных школьно-богословских мнениях. В сознании Гусева старокатолицизм отождествился с грозной опасностью для православия, а его сторонники – с предателями православной церкви. Неизбежным следствием этого явилось в конце концов превращение научной спокойной полемики в неимеющее ничего общего с ней дело чрезмерной ревности о вере, и спокойная убедительная речь учёного сменилась страстными и раздражительными речами фанатической нетерпимости. Всё выше и выше поднимался нетерпимый тон обличительных речей проф. А. Гусева , пока наконец не оборвался на самой высокой ноте раздирающим уши воплем крайней ревности о православии и призывом к его спасению от грозящих ему опасностей со стороны „старокатоличества и его русских апологетов“... |
| Мнимоепископ же Сильвестр и все старообрядческие, или стародубские белокриничные попы, а в особенности лукавый сребролюбец Мельников, получили от этой поездки для себя великую беду, заключающуюся в том, что раз не дознано, что Амвросий крещен в три погружения, и сомнение осталось в полной силе относительно его крещения, к тому же он был под запрещением: то всей этой иерархии белокриничной нужно вмениться яко не бывшей, а со временем мнимо-владыкам и попам амвросинским должно добровольно скинуть ризы и браться за прежние свои рукомесла: одним за кожи, другим за лопату – глину бить и делать кирпичи, а Мельникову, как бывшему оратаю, – за плуг. По закону совести они должны бы так и поступить; но, предавши себя служению златому идолу и привыкши жить на чужой счет, при всевозможных удовольствиях, возможно ли от них ожидать этого и способны ли они поступить по совести? Вышеозначенные результаты второй поездки на Восток к такому привели смятению Сильвестра и его подчиненных попов, что они более месяца строили планы, как поправить это дело, и наконец надумались, чтобы предпринять всевозможные меры к склонению на свою сторону ездивших с Мельниковым на Восток депутатов, с помощью миллионера Гусева, пустил облаву на Ф. С. Малкова, зная хорошо его слабость к бренному металлу... Впрочем не стоит дивиться на Малкова, что он, подобно Мельникову, расположен к злату и серебру: этим недугом, – по выражению Мельникова, – весь мир объят . Добавим от себя: за деньги Иуда и Христа предал на смерть. Нужно ли ручаться за Малкова? Не будем подробно описывать о подвигах Мельникова, Гусева и проч.; скажем только, что Малков едва ли когда в жизни пользовался такой честью от белокриничных влиятельных лиц, как при настоящей сделке с Мельниковыми и Гусевым. Всякому понятно, как нужно ему при его настоящем жизненном условии знакомство с разными Гусевыми и подобными им: частые свидания с Гусевым и пользование открытым кредитом от Гусева, неоднократные поездки его в п. Клинцы, знакомство с влиятельными фабрикантами, – все это куплено ценою постыдной сделки своей совести к защите белокриничных. |
| 557 Ф. Ф. Гусев, говоря о всецелом сосредоточении энергии сознания и напряженности чувства на мысли об одном Боге и обосновывая необходимость такого именно состояния на общих свойствах любви, как известного психического феномена, совершенно замалчивает то свойство любви, согласно которому любящий стремится не только быть с любимым, наслаждаться лицезрением его, – по выражению Гусева, «заниматься с ним”, но вместе с тем имеет непреодолимое стремление проявлять свою любовь на деле, выражать ее осязательно и фактически поступками приятными и угодными тому, к кому он питает любовь. Любящий решается даже на разлуку с любимым и несет ее безропотно и терпеливо, даже с радостью, если она необходима для блага любимого, или доставляет ему пользу в каком либо отношении. Ведь человек состоит не из одного ума и не исчерпывается весь в созерцательных его потребностях, – он вместе с тем – и непременно – существо деятельное. Не иное свойство существа и проявления и любви человека в Богу. По учению св Писания, любовь к Богу, вопреки утверждению Гусева, выражается не в исключительной созерцательности, упраздняющей и исключающей всякую деятельность, а непременно в деятельном служении благу ближних, которое совершается ради Христа, по любви к Нему. 558 Равным образом и анализ данных специально аскетической письменности совсем не уполномочивает нас согласиться с утверждением Гусева, что «исключительное направление нравственной деятельности на собственное и индивидуальное самоусовершенствование (а не на совершенствование других, поясняет он несколько ранее) составляет необходимое следствие объявшей душу пламенной любви к Богу и из нее вытекающего влечения к умной молитве и духовному созерцанию“. 559 По словам, например, св. Златоуста «нет ничего холоднее христианина, который не заботится о спасении других“. 560 Иноков это требование касается не менее, если не более, чём всех христиан вообще. По учению преподоб. Нила Синайского , «блажен монах, который со всей радостью взирает на спасение и преспеяние всякого, как на свое собственное“ 561 «Монах тот, кто почитает себя сущим со всеми и в каждом видит себя самого“. |
|
|
