| 292 «Использовал я также древние грамоты армянских царей и князей Сюника, армянских католикосов и епископов Сюника, которые сохранились от древних времен и по сие время в укрепленных пещерах и в святой патриаршей резиденции Татева, в церковных надписях и памятных записях книг. Здесь и там найдя дни и числа времени (жизни. – К.А.) князей и епископов, деяний каждого из них, созиданий и разрушений, правил их, установлений, и чести Святого престола, и щедрых дарений Церкви – (все) немногие сведения, что были доступны нам, мы собрали и записали в едином изложении» ( Степанос Орбелян. История области Сисакан. С. 10). 293 «Было кое–что и из преданий, (рассказанных. – К.А.) сведущими людьми, кои подтверждались вещами и местностями; доискиваясь точнейшей истины, мы отбросили пустые разговоры, дабы не нагнать на слушателей скуку» ( Степанос Орбелян. История области Сисакан. С. 505). 295 Степанос Орбелян. Плач от лица Св. Катохикэ/Текст с предисл. и комм, опубликовал К. Костанянц. Тифлис, 1885 (грабар). Полное название стихотворения – «Просопопея, выраженная заимословно от лица Св. Катохикэ Вагаршапата. Горестный плач и глас всеобщий, обратившийся в неизбывную скорбь о разрушении земли Армянской и полном исчезновении и патриаршеской, и царской власти вместе, сложенный стихами соответственно гомеровскому искусству Степаносом, епископом Сюника, по просьбе украшенного милостями вардапета Хачатура Кечареци». В конце имеется «Памятное слово от имени слагателя» – памятная запись из восьми строф акростиха с именем «Степанос». В одной из строф, называя поэта-современника Хачатура Кечареци непобедимым ритором, «цветущим дарованиями» и «ученым, восхваляемым многими», Орбелян пишет, что Хачатур, «прибыв из дома Айраратского, побудил его с великой поспешностью» написать это произведение. Основная тема «Плача» – расселение армян и положение «западных» армян. В одной из последних глав «Истории» Орбелян с большим возмущением писал, что после смерти царя Левона, возведя на католикоса Костандина «множество ложных обвинений», его лишили сана и на четыре года заключили в темницу (1289 г.). Вместо него был посажен католикосом некто Степанос. |
| Я опять поехал вперед, ибо опасался, что и в Татеве нас еще не ожидают, и нужно было распорядиться насчет ужина. Погода прояснилась: было тепло и солнечно. Дорога наша шла всё Ржевским уездом, мимо двух помещичьих усадеб. Тут в конце прошлого столетия произошло событие, о коем передам рассказ очевидца, восьмидесятилетней старушки,— слышанный мною лет тридцать пять тому назад. В середине прошлого столетия весь этот уголок Ржевского уезда составлял одно обширное имение, принадлежавшее князьям Долгоруким, потомство коих по женской линии до сих пор владеет значительной его частью, с усадьбою Талицею. Самая же лучшая частица этого имения — усадьба Сидорове на берегу реки Березы, близ церкви, с каменным домом и небольшим участком отличной земли — была проиграна в карты неким князем Долгоруким деревенскому соседу, Свистунову, за родом коего еще недавно состояло это именьице. Свистунов этот был человек домовитый и богатый. В бытность свою воеводою, где-то в Сибири, он скопил немало добра, и в обширных подвалах Сидоровского дома, уцелевших до сих пор, кроме старых медов и водок, хранились кубышки, наполненные золотою и серебряною монетою, жемчугом, старинными серебряными крестами. Князь Долгорукий очень жалел об утрате Сидорова и поручил своему преданному управляющему как-нибудь оттягать у Свистунова проигранное в карты имение. Этот усердный слуга, желая угодить своему барину, вздумал завладеть тем документом, на основании коего Свистунов владел Сидоровом. Для этого он выбрал время, когда хозяина не было дома, все крестьяне косили на дальней пустоши, а старуха хозяйка осталась дома одна с маленькой племянницею (от которой я и слышал этот рассказ), и с малочисленной прислугою. В Сидоровский дом, среди бела дня, ворвалась вооруженная ватага, без труда перевязала хозяйку и всех слуг, угрозами вынудила старушку выдать ключи и принялась за обыскивание всех запертых помещений. По счастью, один дворовый мальчик успел, незамеченный разбойниками, ускользнуть в сад, затем перебрался через реку и добежал до Татева с вестью об этом разгроме. |
| Не вошли в этот сборник лишь мелкие его статьи, напечатанные позже в «Народном образовании»; еще издан был им учебник под заглавием «1001 задача для умственного счета». Известны также его статьи о трезвости и особенно «Письма С. А. Рачинского к духовному юношеству о трезвости». Кроме этого, С. А. оставил нам свою поистине колоссальную переписку с самыми разнообразными, знакомыми и незнакомыми корреспондентами. Особенно способствовало развитию этой переписки участие его в борьбе с пьянством. Убежденный, что этот порок одно из главных бедствий России, он уговорил сперва своих ближайших сотрудников и воспитанников устроить общество трезвости, дав годовой обет абсолютного воздержания от спиртных напитков. Но общество стало быстро разрастаться через его учеников, разошедшихся из Татева, появились и дальние члены. В 1889 году напечатанная С. А. по этому поводу статья была новым толчком к чрезвычайному усилению движения в пользу обществ трезвости, и «пьяные письма», как он шутливо их называл, посыпались к нему со всех концов России. Но не об одной трезвости писали Рачинскому; он стал как бы центром всего народного образования в церковном духе. К нему обращались с самыми разнообразными вопросами нравственной и духовной жизни, видя в нем редкого и яркого представителя высокой культурности, соединенной с глубокой церковной настроенностью. Переписка эта была ему очень дорога, несмотря на всю ее тяжесть и утомительность: в ней он видел способ расширить ту область делания духовного добра, которому была посвящена вся его жизнь. Такая напряженная работа, для которой Рачинский жертвовал и всем своим существом, и всеми своими материальными средствами, отказывая себе решительно во всем, такая работа продолжалась 17 лет. В 1892 году умерла его мать, и он, окончательно сломленный недугами, переселился снова на житье в барский дом, в школу стал приходить только на уроки, и то под конец неаккуратно, а в последнюю зиму и совсем перестал заниматься в школе. Но он до конца сохранил за собой руководство всем весьма сложным школьным миром, разросшимся вокруг Татева; а это было нелегко. |
| Совершенно иной характер и значение для Смоленского имело знакомство, вскоре перешедшее в дружескую связь, с просвещенным педагогом С.А. Рачинским. Несомненно, Рачинский узнал и полюбил Смоленского сначала как педагога, старательно выбивавшегося из обычной учебной колеи – таким же был и чудесный татевский «сельский учитель». Затем, знакомясь все более с расширявшимся горизонтом ученого-исследователя не менее любезного Рачинскому церковного пения, последний в этой области стал крепким единомышленником и пособником Смоленского. Поездки Степана Васильевича в Татево, свидания и беседы там с Рачинским были истинными «праздниками души» для обоих корреспондентов. После первого такого личного свидания (июль-август 1886) Рачинский писал Смоленскому через три дня после его отъезда из Татева: «Все мы ежечасно вспоминаем о вас с благодарностью и любовью. И в школе, и в большом доме вы оставили пустоту, словно век жили с нами». Здесь кстати упомянуть, что Степан Васильевич написал для татевской церкви «Обедню», которая затем (в 1893-м), по желанию К.П. Победоносцева , была напечатана (вместе с предисловием Рачинского) в «Церковных ведомостях». Добросердечный татевский педагог нередко являлся руководителем и заступником Степана Васильевича в его дальнейшей служебно-педагогической карьере. Несомненно, он оказался и благодетельным связующим звеном между последним и всесильным К.П. Победоносцевым , по протекции которого Смоленский получил субсидию на издание «Азбуки» Мезенца, а впоследствии и директорский пост в Синодальном училище в Москве. Памятником этих дружеских сношений осталась обширная переписка между Рачинским и Смоленским; на нее мне придется в дальнейшем ссылаться. При такой дружеской поддержке нескольких выдающихся личностей ( Н.И. Ильминский и Л.Ф. Львов – в Казани, С.А. Рачинский и Д.В. Разумовский – в Москве) Степан Васильевич из скромного преподавателя учительской семинарии скоро стал вырастать в выдающегося русского педагога и ученого. Его известность в качестве педагога-практика и писателя мало-помалу стала устанавливаться и за пределами родного города. |
| «Большой дом» окружен в Татево превосходным садом и затем парком; с разных мест этого парка открываются великолепные далекие панорамы, так как Татево расположено на возвышенности, опускающейся к северо-западу довольно круто. Склон на восток, где собственно и усадьба, окаймлен живописным горным крутым и лесистым берегом речки. Села Татево, как деревни, тут нет. Итак, с 23 июня я немедленно приступил к занятиям с устроенным для меня учительским съездом самого разнообразного состава. Кроме учителей и учительниц, тут были дьякон, фельдшер, японец, еврейка, цыган, баронесса и такой слушатель, как Сергей Александрович. Я воодушевился и задал моим ученикам такую, именно «смоленскую» выучку, что в две-три недели мы успели пройти очень многое и вполне твердо, а хор я вымуштровал настолько хорошо для Татева, что на 5 августа [Преображение Господне] мы выучили задостойник в одну спевку. В эти три недели я близко сошелся с Сергеем Александровичем, перетолковав с ним о множестве всякого рода предметов, и с тех пор наше сближение росло и не нарушалось ничем. Понятно, что я держал себя в отношениях к нему как почтительный ученик, так как мы были далеко не пара во всем, и потому последовавшие внимание и участие Сергея Александровича я ценил еще больше. В это же время я познакомился и со всею семьею Рачинских, из которых мне более всех по душе пришлась высоко почтенная старушка Варвара Абрамовна и двоюродная сестра Сергея Александровича – Софья Николаевна. Варвара Абрамовна была миниатюрная, беленькая, чистенькая, чрезвычайно слабая старушка, огромного ума и удивительной доброты. Она пользовалась в семье полным авторитетом, и, кажется, без нее ничего не предпринималось из дел более крупных. Я видел эту хилую старушку по кончине Владимира Александровича и, признаться, подивился силе ее духа. Ее постоянный беленький чепчик был прелестен. Софья Николаевна Рачинская, жившая в Меженинке, посвятила себя, подобно Сергею Александровичу, народному образованию. Конечно, ее симпатии более склонны к обучению девочек, и им она отдает все свои силы и средства. Школу для мальчиков у нее ведет несравненный Михей. |
| Это признание его заслуги с высоты престола обрадовало и ободрило Рачинского. До конца, которого, несмотря на его слабость, никто не ожидал так скоро, он продолжал свои обычные труды. За несколько дней до смерти он собирался на экзамены в окрестные школы, хотя говорил, что с ужасом помышляет об этой поездке. Второго мая ему исполнилось шестьдесят девять лет. В этот день он встал, как обыкновенно, рано, а в девять часов утра, выпив кофе, прилег, как это часто в последнее время бывало, отдохнуть с газетой в руках, заснул и более не просыпался. Ежегодно пятого июля съезжаются в Татево ученики Рачинского и почитатели и совершают торжественную заупокойную литургию и панихиду по дорогому учителю. Его скромная могила в этот день обильно усыпается цветами. Звонкие детские голоса школьников татевской школы, подкрепляемые мощными голосами взрослых и пожилых его учеников, поют над ними надгробные песни и гремят ему «вечную память». На надгробном памятнике своем Рачинский желал видеть слова: «Не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих». Эти слова напечатаны на тихом кладбище, на скромной могиле апостола русской церковно-народной школы. Духовную пищу, глагол Божий, свет Христов «просвещающий и освящающий всякого человека, грядущего в мир» — вот, что широкой душой и любящим настойчивым сердцем нес Рачинский тому русскому народу, которого он так понял и так чтил, которому он так страстно желал добра. И на этих страницах мы потому с такой полнотой остановились на нравственном облике и на жизненном труде этого замечательного человека, что, нам кажется, он служит исчерпывающим примером того, как можно быть в миру исповедником Христовым. Все, что так сродно человеку известного положения и высокого образования: гордость ума, сомнение, презрение к тайнам веры, — все это он оставил и в восторге преклонился пред Христом Распятым, с собою преклоняя пред Ним детский мир русской деревни. И если подвиг исповедничества, возведенного в систему жизни — упорный, ежедневный, неослабный — есть самая огромная и самая достойная проповедь Бога и величайшая хвала, Ему воздвигаемая, — то в день последнего суда Рачинский во главе неисчислимой, быть может, рати русского сельского населения, просвещенного им глаголом Божиим, исторгнутого им из кабаков, из цепких сетей пьянства, исторгнутого не только в глухом углу родного Татева и его окрестностей, но по всей России, живым делом возбужденного им движения трезвости, может с дерзновением сказать Подвигоположнику Христу: |
| Таковы жития Григора Нарекаци (автор Нерсес Ламбронаци, XII в.), Нерсеса Ламбронаци (автор Самвел Церуни, XII в.), Мхитара Саснеци (автор Мкртич, XIV в), Мкртича Нагаша (автор Аствацатур, XV в.), Григора Татеваци (автор Маттеос Джугаеци, XV в.) и др. Жития типа памятных записей отличаются целым рядом особенностей – композицией, художественными выразительными средствами, языком, формой отражения действительности. Примечательно, что, как правило, автор – современник героя жития и близко стоящий к нему человек. Отчасти этим и обусловлено наличие части названных особенностей. За исключением Нерсеса Ламброкаци, перу которого принадлежит «Житие Григора Нарекаци», все вышеупомянутые авторы близко знали своих героев. А некоторые жития написаны при жизни «святых» (жития Нерсеса Ламбронаци, Мкртича Нагаша, Мхитара Саснеци). В подобных житиях наблюдается сплетение композиции, характерной для памятных записей, с житийной структурой. То же отмечается в манере изложения – житийное повествование часто переходит в протокольно-документальный рассказ писца. Примечательна особенность памятных записей – это участие автора в качестве одного из действующих лиц жития. В риторических житиях его роль сводится к возвышению, возвеличению своего героя и обычно ограничивается вступлением, т. е. носит формальный характер, обусловленный требованиями жанра. То же самое можно сказать о вышеупомянутых «народных» житиях, где рассказ от первого лица нередко ведется лишь для доказательства достоверности какого-либо чудотворения. Совершенно иное явление наблюдается в житиях-памятных записях. Участие автора в качестве одного из действующих лиц как бы низводит житие до обыкновенной биографии, в которой порой обычные события из жизни героя описаны со всеми подробностями («Житие Нерсеса Ламбронаци»). Если анализ простых повествовательных житий разрешает говорить о проникновении быта, то рассмотрение некоторых житий-памятных записей выявляет уже довольно полную картину его (см. «Житие Мкртича Нагаша»). Если попытаться кратко охарактеризовать эту разновидность житий, то их, видимо, можно считать обыкновенными средневековыми биографиями. |
| Приступив к изложению собственно истории, Степанос, следуя Мовсесу Хоренаци, начинает ее с Сисака и далее приводит в хронологическом порядке все, что нашел о князьях и епископах Сюника. Особое внимание в его «Истории» уделяется монастырям и их владениям, главным образом монастырям Татева и Нораванка, церковному строительству, усилиям князей и настоятелей, направленным на процветание монастырей, видным вардапетам и вардапетаранам – монастырским школам. Историк пишет также о взаимоотношениях епископов Сюника с армянскими и агванскими католикосами и князей области – с другими армянскими и иноземными властителями. Помимо «Истории» Степаносу Орбеляну приписывается также авторство богословского трактата «Против диофизитов» (Хакачарутюн энддем еркабнакац) (1302) и стихотворного «Плача от лица кафедрального собора в Вагаршапате» (1З00) 295 – одного из первых поэтических шедевров времен начала расцвета средневековой армянской поэзии в 13 в., основной церковно–политической идеей которого был призыв вернуть престол армянских католикосов из западных земель (Киликии) в Вагаршапат (Эчмиадзин). Личный секретарь (канцлер) киликийского царя Левона III (1269–1289) Ваграм (или Вахрам) Рабуни, известный более как философ 296 , оставил после себя стихотворную «Историю Рубенидов», доходящую до 1280 г. 297 , в которой выступает последовательным приверженцем латинофильских тенденций, распространенных среди армянских церковных деятелей в Киликийском царстве его времени. Товма Мецопеци (1378–1446) 298 , ученик Ованеса Мецопеци и знаменитого Григора Татеваци, был автором «Истории Тимура и его преемников» 299 , а также «Памятной записи», повествующей о перенесении в 1441 г. армянского патриаршего престола из Сиса в Вагаршапат. Кроме того, ему приписываются иные труды по истории и педагогике. «История Тимура» является одним из ценнейших источников эпохи Тимуридов в Закавказье, т.к. содержит важные сведения о кочевниках Кара–Коюнлу и Ак–Коюнлу, совершавших набеги на Армению и Закавказье. Историк сам был в гуще описываемых событий; так, он стал очевидцем великой резни в Ване, «которую мы видели своими глазами и слышали своими ушами». «История Тимура» – своего рода историческая хроника, написанная преимущественно по памяти и потому содержащая многочисленные повторы 300 . |
| Редко кто из нынешних жителей бывшего Бельского уезда сможет вспомнить своих предков, переживших здесь 20–30-е годы XX века. А зачастую вы встретитесь с людьми, переехавшими в эти края до или после Великой Отечественной войны. И как тут не задуматься, где те Божии, те государевы люди, что столетиями отвоевывали этот западный рубеж России у польских и литовских, французских и немецких захватчиков? Где сотни и тысячи землепашцев, которые сумели на этих тяжелых для обработки суглинках, местами заболоченных, выращивать рожь и лен и снабжать льном почти всю Российскую империю? Где те люди, благодаря стараниям которых Бельский уезд по своему экономическому развитию в канун революции 1917 года занимал третье место в Смоленской губернии, уступая Смоленску и Вязьме? Устный счёт. В народной школе С. А. Рачинского. Богданов-Бельский Сельский учитель С.А. Рачинский в конце XIX века мог легко обратиться к государю через верного его помощника Константина Победоносцева, чтобы тот принял меры по закрытию в уезде кабаков, которые мешали деятельности Общества трезвости. И эта просьба была незамедлительно исполнена. Сегодня же территория бывшей усадьбы Рачинских принадлежит Лесхозу, и невозможно на районном уровне найти лицо, ответственное за сохранение остатков аллей редких деревьев в этом парке, насаженном два века назад известным ботаником С.А. Рачинским. В школе Рачинского учится 17 детей. До 1917 года, при четырёхгодичном обучении, школьников было в три раза больше Село Татево бывшего Бельского уезда, в прошлом – один из культурных центров Смоленской и Тверской губерний, сосредоточенный в усадьбе Рачинских-Баратынских, – это место, куда съезжались друзья пушкинского круга, хранилась уникальная библиотека, описанная в романе В. Пикуля «Фаворит». Сегодня население Татева – около 300 человек. В школе С.А. Рачинского, вокруг которой теплится жизнь, учится 17 детей. До 1917 года, при четырёхгодичном обучении, школьников было в три раза больше. Но всё здесь напоминает о том, что недаром бременили землю наши предки. Каждый дом на старой улице украшен своеобразной деревянной резьбой. Это значит, что в доме собирались жить целый век, и жить, созерцая красоту. |
| Тогда последние решили, что победа им обеспечена, стоит только призвать казаков, которые покончат с гарнизоном и воеводой. Однако случилось то, чего они совсем не ожидали. По первому же знаку мятежников казаки, шедшие в авангарде, помчались к городу; но князь Татев встретил их сильным огнем, расстроившим их ряды. Для грабителей этого было вполне достаточно. Они и не подумали идти приступом на крепость: перед ними была более легкая добыча. Под предлогом возмездия казаки обрушились на беззащитный город и дали волю своей алчности. Приведенные в ужас жители бросились с жалобами к Дмитрию. Немедленно появились его адъютанты. На следующий день прибыл и сам он. Но ему оставалось лишь констатировать совершившийся факт. Нарушение дисциплины было вопиющее; царевич был возмущен; на казаков сыпались упреки, угрозы и приказания вернуть награбленное добро. Однако, несмотря на весь этот шум, удалось вернуть потерпевшим лишь самую ничтожную часть добычи. Так жители Чернигова были награждены за свое усердие. Что же касается князя Татева, то он скоро согласился примкнуть к новому государю. Таким образом, к Дмитрию перешли две русские крепости. Конечно, это был пока скромный успех; однако моральное значение его было огромно. Известие, что царевич победоносно идет на Москву, распространилось повсюду. Чем более его история казалась чудесной, тем охотнее ей верили. К Дмитрию сотнями стекались крестьяне, бродяги и нищие. Они падали согласно народному обычаю ему в ноги, а затем становились под его знамена. 12 ноября прибыли десять тысяч донских казаков; спустя несколько дней подошло еще четыре тысячи запорожцев; они были завербованы еще раньше и ожидались с нетерпением. Общая численность армии к этому времени, видимо, достигла тридцати восьми тысяч человек. Это могло бы представить внушительную силу при условии сплоченности, дисциплинированности и подчинения вождям. Но в этой массе было много элементов " , не признававших никаких правил и склонных к розни. Восьмидневная стоянка у Чернигова доказала это более чем достаточно. |
|
|
