| Surb Nšan. 153 это сочинение приписывается Мовсесу Кертогу (VII в.?); комментарий И. И. (в сокращении) начинается в ней с толкования Иов 1. 1 и заканчивается 1-й фразой 5-й гомилии. в) 2 рукописи, содержащие полный текст гомилий И. И. на первые 20 глав Книги Иова. Ркп. Venez. Mechit. 339, XIII в. была переписана в 1298 г. в арм. крепости Бардзрберд в Киликии. Помимо полного текста 24 гомилий она содержит «Комментарий на Книгу Иова», приписываемый Григору Нарекаци, а также колофон, содержащий следующее указание: «...если кто-либо желает иметь полный комментарий на Книгу Иова, то пусть ищет его в том, что было составлено вардапетом Ванаканом Тавусеци (автор катены на книгу Иова.- Е. Т.), толкователе всей книги» ( Renoux. 1983. P. 16-17). Речь идет о катене на Книгу Иова, составленной Ванаканом Вардапетом (1181-1251). г) Рукописи XIV-XV вв., содержащие резюме всех 24 гомилий. В ркп. Ереван. Матен. 1138 текст гомилий И. И. предваряется частью катены на Книгу Иова Ванакана Вардапета; вслед за резюме гомилий И. И. помещен трактат «Кто есть сей?» без указания авторства. Состав и текст катены Ванакана Вардапета полностью отличаются от всех известных греч. катен, поскольку содержит тексты Оригена, свт. Василия Великого, прп. Ефрема Сирина, И. И. и др., которые либо не сохранились в греч. традиции, либо значительно отличаются от нее. И. И. является самым цитируемым автором катены, что подтверждает факт существования и широкого распространения Комментария в арм. лит-ре. Сравнение полного текста Комментария с текстом из катены позволяет сделать вывод о том, что сами отрывки толкований И. И., приводимые Ванаканом, являются скорее обобщенным пересказом с использованием терминологии автора, чем прямым его цитированием. Благодаря катене Ванакана Вардапета отрывки из Комментария И. И. перешли в более позднюю арм. лит-ру. В XIV в. Григор Татеваци (1346-1409) составил экзегетический трактат «Изъяснения Иова» ( ), в котором использовал толкования И. И. в обработке Ванакана Вардапета, ни разу, впрочем, не упомянув И. |
| условился с Иоанном Палеологом касательно подчинения последнего апостольскому престолу. Согласно с его желанием послушать прения Паламы с Григорою 67 , последний чрез великого логофета приглашен был во дворец и пришел, не зная, зачем позван, потому что императрица Елена, благоприятствуя друзьям своего отца, запретила предупредить Григору о предположенном состязании. Григора уже в самом дворце узнал, что здесь – Палама. При этом известии он оторопел и едва было не вернулся назад, но сразу же ободрился и пошел вперед. У Палеолога находилась тогда и теща его, императрица Ирина, присутствовали также первые вельможи. Григора, приветствовав императора, сел. Когда Палама предложил вопрос о божественном существе и божественных действиях, Григора отвечал ему, что в Боге нет различия, и свой ответ постарался утвердить многими доказательствами. Все, что в этот раз было сказано Паламой и Григорой, последний обстоятельно изложил в двух разговорах, составивших 30 и 31-ю книгу его Римской Истории. Но против его рассуждения с Паламой в скором времени появилось немало опровержений под влиянием Кантакузина 68 . Видя, что эти опровержения не действуют на Григору, Кантакузин решился еще раз попытать его; он пригласил Григору чрез своих друзей к себе на дом 69 . Григора в надежде на возобновление дружбы и на то, что Кантакузин переменит свой образ мыслей, не отказался и рано утром явился к нему. Сперва разговор шел веселый и дружелюбный, как между старыми друзьями. Потом, когда при имени Паламы Кантакузин и согласные с ним монахи стали хвалить Паламу и выражать к нему свое удивление, Григора так разгорячился, что, оставив приятельский тон речи, тотчас обратился к упрекам и брани. Оттого взаимное нерасположение Григоры и Кантакузина только усилилось. Об этом последнем рассуждении Григора написал четыре разговора, составивших столько же книг его Истории (32 – 35). Все они содержания догматического, исключая первый, которого начало – историческое. Вероятно, около этого времени Иоасаф Кантакузин, просматривая книги Византийской Истории, которых автором слыл Григора, заметил в них как многое другое 70 , так особенно следующие слова: «При жизни императора Андроника он (т. е. |
| Он слыл в обществе под именем мудреца и философа ( σοφς, φιλσοφος), являлся любимым для молодёжи профессором. У него учились лица всякого звания, состояния и возраста, не только студенты и начинающие учёные, но и закончившие своё образование философы, астрономы и риторы. Школа Григоры существовала и в следующее царствование – Андроника Младшего. Школами славилась и Фессалоника, куда прибыл из Калабрии известный противник Григоры – Варлаам, стремившийся пополнить свои познания греческим образованием. Потом Варлаам явился в Константинополь и открыл здесь свою школу для греческой молодёжи. Варлаам хвалился перед слушателями своими познаниями и превозносил себя сравнительно со всеми византийскими учёными. Он унижал даже Метохита и Григору и предложил последнему помериться с ним своими научными силами. Григора принял вызов дерзкого пришельца. Был устроен диспут, при торжественной обстановке в присутствии императора Андроника и целого собрания учёных. Во время состязания Григора довёл своего противника до сознания, что он вовсе не знаком ни с астрономией, ни с грамматикой, ни с риторикой и искусством поэзии. Вместе с тем византийский учёный доказал, что Варлаам недостаточно знает и философию Аристотеля, хотя тот и хвастался, что в совершенстве изучил её. Григора был провозглашён победителем и занял первое место среди византийских учёных, а его противник Варлаам, видя своё унижение, удалился в Фессалонику. Научное оживление в Византии, существовавшее при Андронике II, продолжилось и при его преемнике Андронике III Младшем (1328–1341), который также покровительственно относился к просвещению и унаследовал общую Палеологам любовь к знанию и учёным. При его дворе также происходили собрания учёных, среди которых первенствовал Никифор Григора. Когда в 1333г. в Византию явились от римского папы Uoahha XXII два латинских епископа для обсуждения вопроса о соединении Восточной и Западной церквей, то патриарх Иоанн Калекас возложил на Григору почётную миссию вступить в богословское состязание с латинянами. |
| – С. К.) имел власть, поневоле подписал 12 , заставленный им (ибо я молчал в гуще событий), будучи не в состоянии избегнуть насилия того времени» (Greg. 268.10 – 269.1). Итог дискуссии был неясен. Иоанн V сомневался в определении победителя, так как, по обыкновению, не хотел никого обидеть, да и помнил о своем энергичном тесте. Это обстоятельство, впрочем, не помешало каждой партии заявить о своей победе, хотя сам спор произвел «тяжелое впечатление» на императора 13 . Описание диспута включено в «Историю ромеев» Никифора Григоры (кн. XXX). Можно предположить, что она стала скоро известна в Фессалонике, где у историка было много ученых друзей. Спор 1355 г. активизировал публицистическую деятельность обеих сторон 14 . Иоанн Кантакузин , собрав вокруг себя паламитских теологов, стал издавать сочинения и даже, вспомнив о старой дружбе, пригласил Григору к себе для новой дискуссии 15 . Поэтому не удивительно, что сочинение Григоры не осталось без ответа и в Фессалонике. Исследуемый памфлет построен главным образом на опровержении выбранных цитат из XXX книги «Истории ромеев», хотя в какой-то мере касается и риторической манеры Григоры в целом. Памфлетист стремился прежде всего опорочить противников паламизма в Фессалонике. Обличитель, обращаясь к патриотизму читателя, старается изобразить Никифора Григору дерзким и наглым чужаком, обольщающим горожан, требующим поклонения от мужей, которые не привыкли угождать (Cabas. 524.1–20, 532.195), и противопоставляет ему Григория Паламу , почитаемого пастыря душ фессалоникийцев и «божественнейшего представителя Фессалоники» (Cabas. 524.12, 525.35, 528.97). Вероятно, в более общем смысле столичная образованность здесь противопоставлена местному благочестию. Кавасила иронично называет константинопольцев на античный манер, византийцами (Cabas. 524.2). Создавая выразительный интеллектуальный портрет своего противника, Николай Кавасила обнаруживает знакомство и с индивидуальными чертами общения и поведения Григоры. Личные впечатления, несомненно, легли в основу произведения. |
| А когда делали привал, нас отводили и запирали в тесном помещении, а сами, окружив, стерегли нас и не позволяли никому выйти во двор для естественных нужд, и [люди] отправляли нужду в тех же помещениях, где подчас они оставались по многу дней. Поэтому я не могу изложить на бумаге все те мучения, которые мы претерпели. Вардапета они не пустили к нам, а каким-то другим людям поручили строго стеречь его отдельно, вдали от нас». (Киракос Гандзакеци, с. 160). 470 Согласно Киракосу Гандзакеци, Вардану Аревелци и Григору Акнерци, Ованес Ванакан был выкуплен у монголов населением крепости Гаг. Вардан Аревелци пишет: «В продолжении некоторого времени он (Ванакан. – К. Тер-Давтян) скитался по лагерю варварского народа, который наконец продал его христианам, бывшим в Гагской крепости. Они выкупили его не как евреи для позорной смерти, но как Господь для славного избавления [выкупили его] 50 дахеканами, дороже, чем Христа: такова была алчность продавца Господа нашего, которого он слишком дешево ценил, судя по себе» (Всеобщая история Вардана Великого, с. 179). 471 Армянские историографы сохранили имена многих учеников Ванакана – Вардан Аревелци, Киракос Гандзакеци, Инок Магакия (Григор Акнерци), Аракел, Овсеп, Степанос Ахтамарци, Состенес, Марк и родные братья Ванакана Григор и Погос. Все они получили вардапетский жезл от Ванакана (см.: А. Воскян. Ованес Ванакан и его школа, с. 47). 472 См. сл. издания сборника «История медного города». Константинополь, 1708, 1721, 1731, 1743, 1749, 1757, 1792, 1834, 1861. 1862; Мадрас, 1791, 1792; Эчмиадзин, 1803, 1807, 1850; Тифлис, 1811 и др. 473 Г. Тер-Мкртчян указывает лишь на первое сочинение, принадлежащее перу Степаноса. Рукописи Матенадарана 2190 и 3070 содержат сочинение «Назидание верующим», автором которого они называют вардапета Степаноса, сына тэр Иусика, а рукопись 1520 – «Речь Степаноса, сына тэр Иусика». 474 Об этом см.: Г. Тер-Мкртчян. Айкаканк, ч. XIII-XIX. Вагаршапат, 1899, с. 91–96; Н. Акинян. Акоп Нетраренц, епископ Арцке. Мелкие филологические разыскания, т. IV. Вена, 1938 (на арм. яз.). 478 В вышеупомянутой статье Г. Тер-Мкртчян на основании двух списков издал «Историю других чудотворений» (см.: с. 89–90). 481 Г. Тер-Мкртчян отмечает, что ему не известны рукописи этой пространной редакции. В Матенадаране нам удалось обнаружить несколько списков (рук. 8724, 8963, 10107, 10166), содержащих пространный текст жития Степаноса, которые, однако, относятся к XIX в. Следовательно, многие из вышеназванных изданий относятся к более раннему периоду времени. В рукописи 6340 (1651 г.), содержанием которой является Чарынтир (Сборник избранных речей), мы обнаружили краткую редакцию жития Степаноса. Пользуясь случаем, приносим благодарность А. Мнацаканяну, указавшему нам на целый ряд рукописей, в которых содержатся сведения о Степаносе. |
| Это случилось в 932 г. нашего летосчисления во славу Бога наш его Христа. Мученичество Мирака Тавризеци К числу наиболее интересных по содержанию памятников агиографии позднего периода относится «Мученичество Мирака Тавризеци, знатного армянина». Смерть ходжи Мирака произвела на современников сильное впечатление. О ней писал в своих путевых записях венецианский посол Барбаро 1214 , прибывшей после Катерино Зено к персидскому двору. Армяне увековечили его память двумя мученичествами. Одно из них, изданное Манандяном и Ачаряном 1215 и предлагаемое вниманию читателя в русском переводе, принадлежит перу современника писца Мовсеса, а другое – тоже современнику событий Григору Арчишеци, по прозвищу Чортан, основателю монастырской школы высшего типа в Арчеше (на севере Ванского озера). Оба эти мученичества в одинаковой мере интересны и содержательны. Последнее не было знакомо издателям «Новых армянских мучеников» 1216 . Оно было переписано арменоведом Г. Пиргалемяном (XIX в.) из четьих-миней в городе Себастии и по сей день не опубликовано 1217 . В этих мученичествах нашли отражение внутренняя борьба центробежных сил государства Ак-Коюнлу, принявшая особенно острый характер после смерти Узун-Гасана, а также положение христианского населения, в частности армянского, в государстве Ак-Коюнлу. Героем мученичества является человек, который при дворе Узун-Гасана и Ягуба играл видную роль и выступал в качестве посла Узун-Гасана в переговорах с Венецианской республикой и римским папой. В XIV-XV вв. вся торговля с Востоком была сосредоточена в руках Генуи и Венеции. Однако после захвата Константинополя (1453 г.) и проливов турками и возникновения Османской империи эти пути, имевшие жизненное значение для Венеции и Генуи, закрылись. Оба эти города-республики не могли оставаться равнодушны к захватническим притязаниям Османской империи. В поисках надежных союзников они обратили взоры на государство Ак-Коюнлу, которое при Узун-Гасане (1468–1478) превратилось в могущественную державу. В свою очередь, для борьбы с Османской империей Узун-Гасан также искал военного союза с Венецией и другими европейскими странами. В 1464–1468 гг. Узун-Гасан посылает двух-трех персов, а также христианина, по национальности армянина, Мирака, для ведения переговоров с Венецией, Римом и Неаполитанским королевством. О Мираке упоминает в своих путевых записях и венецианский посол Катерино Зено, называя его Моратом. Он пишет, что посольство это состояло из «почтенных людей, которые имели большой вес при [дворе] царя [Узун-Гасана]; прибыв с богатыми дарами от своего повелителя, они предлагали заключить военное сотрудничество и почетный союз против Турции и султана [Египта], ставя условием нападение венецианцев на оба царства» 1218 . |
| снова переселился в Солунь. Диалог Григоры имеет важное историко-литературное значение и заслуживает серьзного внимания. Он рисует литературные обычаи XIV b. и показывает направление главнейших научных и литературных течений того времени. Им устанавливается культурно-исторический факт научного обмена между Востоком и Западом, в нем намечаются философские воззрения, разделявшие еллинский и романский мир накануне эпохи Возрождения. Научные проблемы, затронутые в диалоге, несомненно, были живыми вопросами времени, волновавшими общество и разделявшими мыслителей на партии. Одним из ярко освещенных фактов в диалоге представляется то, что Варлаам имеет весьма скудные сведения в астрономии и математике и что эта скудность познаний объясняется его латинским происхождением и итальянской школой. Если отправляться из тех данных, которые сообщены в диалоге, то можно бы вслед за Григорой прямо заключать к превосходству греческой школы перед современной итальянской. Но это заключение едва ли будет справедливо. Дело в том, что весь отдел диалога, выставляющий превосходство еллинских знаний по астрономии и математике перед латинскими, слишком груб и карикатурен и похож на сатиру. Оказывается, что Григора раз был задет Варлаамом именно на этом предмете и что в диалоге он сводит личные счеты со своим ученым критиком. Само собой разумеется, если нам удастся осветить подразумеваемую часть диалога с точки зрения личных ученых счетов между Григорой и Варлаамом, то отсюда легко будет составить суждение и о прочих частях интересного документа. Что астрономия была изучаема в XIV b., об этом можно судить потому, что ученый Ф. Метохит создал школу в этой области, оставив многих известных учеников 448 . Раз царь спросил Григору, как могло случиться, что Метохит сделал громадные успехи в астрономии, и получил в ответ: это не удивительно, ибо от небольшого светильника можно зажечь большой костер 449 . Из этого большого костра, вероятно, позаимствовался светом и Григора, когда он решился сделать добавление к сочинению Клавдия Птолемея о гармонии 450 , именно дополнить две несохранившиеся главы. |
| С. Тер-Давтян. Ереван, 1973 11 См.: Источники по истории высших школ средневековой Армении (XII-XV вв.). Перевод с древнеармянского, вступительные статьи и примечания К. С. Тер-Дантян. Предисловие и редакция С. С. Аревшатяна. Ереван, 1983 12 Кто первым собрал жития и мученичества в один сборник – неизвестно. Однако известно, что Саак Партев после перевода церковных книг на армянский язык ввел в церковную службу празднование памяти святых. Оно предполагало чтение житий и мученичеств в день их поминовения. Внесение в церковную службу празднования памяти святых свидетельствует о создании служебных миней. Первые сборники были в основном переводные – с греческого и сирийского, с внесением лишь историй отдельных армянских святых; в частности, в них вошли житие Григора Лусаворича (Просветителя), мученичество Рипсимэ и Гаянэ, жития Месропа Маштоца и Саака Партева. Начиная с VIII в. в армянских рукописях уже засвидетельствованы лица, которым принадлежало составление древних сборников. Рукописи сообщают нам о том, что в VIII в. настоятель монастыря Макенис архимандрит Согомон составил Тонакан (Праздничные минеи), куда вошли панегирики, посвященные всем церковным праздникам, а также мученичества. В IX в. вардапет Гагик (по Авгеряну, жил в IX в.), настоятель обители св. Атовма (согласно некоторым авторам, настоятель Варагской обители Атовм), составил новое собрание (см.: Полное собрание житий и мученичеств святых, т. XI. Венеция, 1814, с. 70). Алишан относит его к концу X в. (см.: Нерсес Шнорали и его окружение. Венеция, 1873, с. 30; на арм. яз.). Оно известно под названием Атомадир. В последующие века продолжают составляться сборники подобного рода, содержащие новые мученичества и жития святых. В армянской литературе особая заслуга в этом деле принадлежит Григору Вкайасеру (Мартирофилу), умер в 1105 г. К концу X века относится появление в армянской литературе Пролога (Синаксаря), что было связано с массовым распространением и пропагандой житий и мученичеств. Первая редакция Пролога относится к концу X в., а именно к 991–992 гг., составителем ее является Иосеп Костанднуполсеци. |
| Риторические жития XI – XV вв. привнесли в армянскую агиографию и совершенно новое явление. В них встречаются довольно удачные опыты индивидуализации героев и даже, в противовес традиционному прямолинейному воспроизведению, элементы объективного, правдивого изображения героев. Чтобы должным образом оценить это, вспомним, что церковно-служебное назначение жития требовало устранения всех черт индивидуального «характера». В житиях Нерсеса Шнорали и Георга Скевраци в этом плане замечается определенный отход от условностей. Положительные герои здесь, хотя и являются воплощением добра, имеют свой индивидуальный характер, определенные привычки и наклонности, и потому образы эти более полнокровные и живые, особенно образ Нерсеса Шнорали. Помимо общехристианских добродетелей, он имеет личные черты, благодаря которым возникает запоминающийся образ мягкого по натуре человека, получившего светское образование. Агиограф здесь порой переходит от описания к изображению и создает зримый образ поэта и мыслителя, что также связано с новым художественным видением: «... он постоянно при себе держал наготове чернила для письма. И, не предаваясь праздности, всегда имел на руках (книгу) для чтения и непрестанно искал и исследовал глубокий и скрытый смысл книг. И если ему случалось от чрезмерно долгих трудов ненадолго прикорнуть в кресле и вздремнуть для отдыха, уста его, как при бодрствовании, двигались и играли по внушению св. Духа. А затем, как бы пришпоренный кем-то, он пробуждался и, поспешно схватив приготовленную бумагу, быстро записывал то, что получал от св. Духа во сне, и вновь погружался в дрему» 63 . Интересны характеристики, данные автором «Жития Георга Скевраци» Ваграму Рабуни, Хетуму, Григору Анаварзеци – людям, примыкавшим к противоположному лагерю. Особенно примечательна характеристика царя Хетума. Перед нами вырисовывается образ человека, не упускающего случая блеснуть своими знаниями, в то же время достаточно гибкого и при необходимости могущего отделаться шуткой или бороться «под чужой личиной». |
| Как показывает В. В. Бибихин, Никифор Григора в духе западноевропейского августинизма отстаивал примат простоты в Боге перед сложностью и обвинял Григория Паламу в нерациональном «усложнении» Бога . При этом, осуществляя классификационное обобщение, В. В. Бибихин объединяет Варлаама, Акиндина и Никифора Григору в некую партию апологетов Божественной простоты , отстаивающих возможность какого-либо различения Божественных реалий только внутри человеческого сознания и объявляя, по сути, любые такие различения условными . Несмотря на разрозненный характер оценок творчества Никифора Григоры в отечественной философии и византинистике, в рамках данной работы удалось выявить некоторые общие особенности, позволяющие классифицировать его как относящееся к особого рода гуманизму в рамках византийского ренессанса. Отечественные исследователи поздневизантийской культуры (И. П. Медведев, С. В. Красиков, К. В. Хвостова) выделяют в своих исследованиях следующие концептуальные особенности творчества Никифора Григоры: 1) рационализм и номинализм как гносеологическую позицию; 2) идея двойственной истины (истина тварного мира и истина библейского Откровения); 3) непризнание непосредственного мистического богопознания; 4) признание возможности познания Божественной воли через тварный мир (светские науки). Среди прочего, данные особенности дают основание обозначать творчество Никифора Григоры как относящееся к византийскому ренессансу и гуманизму. Данные особенности коррелируют с концепцией ренессансного мышления А. Ф. Лосева, обозначенной им в работах «Очерки античного символизма и мифологии» и «Эстетика Возрождения». Эти и другие особенности обозначаются А. Ф. Лосевым как взаимодополняющие в рамках общей ренессансной парадигмы. В. В. Бибихин также философски выделяет гносеологическую позицию Никифора Григоры, включающую в себя светский рационализм и мистический агностицизм (связанный с Божественной простотой) и коррелирующую с лосевской концепцией . Помимо этого, в «Очерках…» А. Ф. Лосев отмечает связь широко понимаемого «варлаамизма» (как антипаламизма Варлаама, Акиндина, Никифора Григоры и т. д.) с ренессансным мышлением («возрожденство»). В то же время в «Эстетике…» А. Ф. Лосев показывает, что практической реализацией ренессансного мышления (в широком смысле) становится гуманизм. |
|
|
