| Вы, проф. Титов, мои рассуждения как по данному вопросу, так и относительно Евангелия 1703–1704 года считаете сказочными предположениями, которыми заниматься можно сколько угодно, были бы только охота и время; но пользы для науки от таких предположений и гаданий, разумеется, не может быть никакой. Таким суровым приговором вы, проф. Титов, поставили проф. Голубева в большое затруднение. Он не может уяснить, каким это образом его «фантастические, чисто сказочные предположения» в конце концов приводят к столь осязательным результатам, что становятся как бы реальными фактами? – В самом деле, на основании означенных предположений приходит он к заключению, что в конце 1703 или начале 1704 года изданное Львовским братством Евангелие вышло в свет с датой 1690 года и сознательно допущенным анахронизмом в молитве за короля. Г. Крыловский, специально занимавшийся изучением братских изданий и в своем труде выставивший счет листов в Евангелии 1704 года, заверяет проф. Голубева, что он, г. Крыловский, Евангелие с этой датой видел, в руках держал, – а тот всё твердит: не видел и не мог видеть. И что-же? Оказывается, по проверке, что профессор-то Голубев прав, а специалисту приходится только руками разводить, как это с ним, человеком в высшей степени аккуратным, мог произойти такой казус?! – Приходит проф. Голубев в Лаврскую библиотеку и видит на выставочном шкафу печатную надпись: «Евангелие, изданное Львовским братстволи в 1606 году», и говорит: «это, разумеется, не Евангелие 1606 года, а по всей вероятности Евангелие 1670 года. Дайте-ка его сюда». И что же? Оказывается, что профессор-то Голубев прав. Какой же это счастливчик проф. Голубев: стреляет из ружья холостыми зарядами («фантастическими, сказочными предположениями») и прямо попадает в цель! А может быть проф. Титов и ошибается? Может быть, ружье-то у профессора Голубева заряжено не фантастическими, сказочными предположениями, а чем-нибудь иным? Предоставляя решение этого вопроса моим читателям, я в данный момент попрошу их обратить внимание, серьёзное внимание или, как выражается проф. Титов, вчитаться, внимательно вчитаться в «речи» сего профессора о том, почему он находит совершенно неприемлемыми мои, проф. Голубева, «гадания» относительно неясной даты от Рождества Христова на Евангелии 1670 года, – даты, вследствие этого вводившей составителей описей в упомянутые заблуждения (дававшей повод одним из сих составителей относить означенное Евангелие к 1600 году, другим – к 1606 и 1609 годам). |
| В частности, что касается вопроса о начале книгопечатания в Киеве, то в решении этого спорного вопроса проф. Голубев принимал самое живое участие, и выводы, к которым он пришел, людям науки, интересующимся сим вопросом, известны, и с выводами этими они согласны. Разногласие, возникшее между проф. Голубевым и академиком А. И. Соболевским касается не высказанных мной положений по вопросу о начале книгопечатания в Киеве, а только одной детали (не одинаковое понимание одного места в панегирике Е. Плетенецкому). Но относительно этой детали должно заметить, что понимание её проф. Голубевым признается знатоками малороссийского языка правильным (об этом заявлено было печатно), да и сам А. И. Соболевский, по-видимому, не склонен защищать свое толкование. 11) Заявление проф. Титова, что каталог Львовских братских изданий в сочинении г. Крыловского за время с 1585 по 1722 г. составлен «тщательно, внимательно, и что он, проф. Титов, не согласен только с одной мыслью автора» (с подсчетом количества экземпляров книг, выпущенных Братской типографией) и против неё только возражает, и что это возражение проф. Голубев «не заметил и нисколько его не поколебал», – есть заявление совершенно к делу не относящееся. Рассматриваемое же независимо от сего, в смысле желания обратить внимание читателей на научную значимость означенного возражения, оно должно быть отнесено к числу неудачных выступов проф. Титова; ибо в вышеприведенной беседе проф. Голубева с г. Крыловским подвергается ударам с двух сторон: г. Крыловский не только «колеблет» возражение проф. Титова, но и обращает его ни во что; а проф. Голубев убеждает самого г. Крыловского, что его каталог Братских львовских изданий составлен плоховато, а по местам и совсем плохо, и он не должен доверять проф. Титову, утверждающему противное, так как в данном случае сей профессор оказывается ценителем слепым. Проф. Титов заявляет, что проф. Голубев проникнут «высокомерием ученого монополиста, не терпящего никакого противоречия своим мнениям». Такое заявление едва ли справедливо. |
| Во многом расходятся консерваторы с прогрессистами, между прочим, по вопросу о задачах и цели как высших, так и вообще всех духовно-учебных заведений. Прогрессисты толкуют о широте их зада увеличении круга преподаваемых в них светских предметов, и т. п., а консерваторы ограничивают означенные задачи исключительно служением интересам православной церкви, и соответственно с этим трактуют и о круге преподаваемых в духовпо-учебных заведениях предметах. Разумеется, в словопрения по этому вопросу я входить не буду. Я имею в виду отметить следующий многознаменательный факт. Никогда еще приемные экзамены в нашей Академии не проходили так слабо, как в этом году. Были случаи, что назначенные для поступления в Академию питомцы семинарий, следовательно лучшие, обнаруживали поразительное невежество в знании элементарных знаний по богословским и церковно-историческим наукам. Затруднялись, например, сказать, кому принадлежат слова: величит душа моя Господа; не имели представления о беседе Пресвятой Девы с Елизаветой, не знали, кто такой был Симеон Богоприимец и т. д. А отсюда какой вывод? Следующий: пусть уже лучше питомцы духовных Семинарий имеют смутное представление о Пифагоровых штанах, но знают, кто был Симеон Богоприимец. Остается разъяснить одно недоумение: относясь с уважением к старине, не предполагают ли проф. Голубев и «его союзники» ратовать за восстановление старой академической розги»? Нет, проф. Голубев и его союзники за восстановление старой академической розги, т. е. розги березовой, не ратуют, но лично проф. Голубев полагает, что словесная розга по отношению к некоторым питомцам есть дело сколь пользительное, столь же для их руководителей по временам и обязательное, и проф. Голубев в потребных случаях сей розгой пользуется. Так, по случаю безобразного инцидента во храме Божием 17 октября 1905 года (инцидента тщательно сокрытого) он некоторым питомцам сделал такие внушения, что вызвал краску стыда на их лицах. Не стесняется сей профессор выступать со словесной розгой даже на лекциях, когда в том, по его мнению, надлежит настоятельная надобность. И представьте себе, доселе студенты его не растерзали, и не только не растерзали, но даже иногда резкую речь его восполняли тоже речами резкими («вы, Степан Тимофеевич, не упомянули еще что такие-сякие хлеб наш едят, хлеб Церкви и т. д). Почему это? |
| С Г-вым он ездил в вагонах тысячу раз — и Незнакомцу ровно ничего не будет — Примирят, разумеется. — Речь идет о нашумевшем в 1873 г. столкновении между фельетонистом «С.-Петербургских ведомостей» А. С. Сувориным (писавшим под псевдонимом «Незнакомец») и управляющим Орловско-Витебской железной дорогой В. Ф. Голубевым. В очередном фельетоне «Недельные очерки и картинки» (С.-Петербургские ведомости. 1873. 22 июля. Незнакомец сообщил «достоверный факт» о том, как Голубев приказал освободить для себя лично целое купе первого класса. Недовольные пассажиры вынуждены были покинуть купе, и только один из них наотрез отказался сделать это и потребовал жалобную книгу. Оказалось, что этот пассажир — министр. Далее в фельетоне следовала резко отрицательная характеристика Голубева как чиновника-самодура, увольняющего по собственным прихотям служащих. Голубев выступил в печати с опровержением изложенных Незнакомцем фактов. В последующем фельетоне «Недельные очерки и картинки» (С.-Петербургские ведомости. 1873. 5 авг. Суворин разъяснил, что сведения о происшествии с Голубевым были получены им от орловского корреспондента «С. — Петербургских ведомостей». Здесь Суворин уже не настаивал на том, что скандальная история на железной дороге произошла именно с Голубевым, но подчеркивал ее типичность; по его словам, это «совершенно правдоподобное происшествие», так как «на железных дорогах действительно существуют вопиющие беспорядки на них нарушаются бесцеремонно не только права пассажиров, но и самые простые, самые обыденные приличия». «Г-н Голубев, — продолжает Суворов, — к сожалению, не сознает, что он сделался жертвой не моей доверчивости к корреспонденту, который, по всей вероятности, принял весьма распространенный слух за истину, а жертвою того порядка вещей, который существует на железных дорогах». Голубев, обвинивший Суворина в клевете, возбудил в сентябре 1873 г. против него и редактора «С.-Петербургских ведомостей» Э. К. Ватсона судебное дело, рассмотрение которого неоднократно откладывалось и состоялось лишь в сентябре 1874 г. На полемику в печати между Сувориным и Голубевым «Гражданин» откликнулся небольшой заметкой в отделе «Из текущей жизни» (Гражданин. 1873. 20 авг. С. 935) Скандальное происшествие, описанное Сувориным и облетевшее газеты, получило широкий резонанс в обществе. Достоевский вернулся к нему в «Дневнике писателя» за 1876 г. (Январь. Гл. III. § 1). 344 |
| Цель своего, крайне странного чтобы не сказать более, экскурса в область моих еще не напечатанных трудов, профессор Голубев объясняет благочестивым желанием своим «предостеречь Лавру» от «вытекающих из них, но фактами не оправдываемых последствий», ибо, говорит он, «такое высокочтимое учреждение, как Киево-Печерская Лавра не должно быть поставлено в смешное положение» (курсив профессора Голубева см. его статьи, стр. 539–540). В этих словах профессора Голубева о благочестивом желании его предостеречь Киево-Печерскую Лавру от последствий моих исследований содержится не просто только ложь, но уже и гнусная и недостойная честного полемиста инсинуация. Своими суждениями по вопросу о времени происхождения Киево-Печерской типографии и о начале книгопечатания в ней я отнюдь не желал и не мог поставить Лавру в смешное положение, как выражается профессор Голубев, ибо я всегда держался точных фактов, которых не имею обыкновения изукрашивать и тем более извращать. Вот что я писал в официальной записке, на запрос Духовного собора Киево-Печерской Лавры от 23 сентября 1904 года, с предложением мне «принять на себя труд по составлению к предстоящему юбилею Лаврской типографии обстоятельной научной истории её»: «Вопрос о начале типографии лаврской мною доселе не решен в категорической форме. Принятым сейчас в науке почитается мнение м. Евгения Болховитинова о начале книгопечатания в Киево-Печерской Лавре с 1616 г. В самое последнее время, как известно и духовному собору, найдены в лаврском архиве, по-видимому, ясные свидетельства о начале книгопечатания в Лавре с 1606 г. Означенные свидетельства сейчас мною проверяются и освещаются научно критически» (см. арх. Киево-Печерской Лавры за 1904 г. дело (типографское) л. л. 5 об. – 6. Записка была представлена мною 6 февраля 1905 г.). Где же в приведенных словах может быть усмотрен непредубежденным глазом хоть намек на попытку поставить Лавру в смешное положение, при том Лавру, которая, в лице своего наместника, инициатора вопроса об ознаменовании предстоящего юбилея типографии составлением её истории, гораздо лучше осведомлена об этом, чем профессор Голубев (см. предложение о. наместника духовному собору 16 сентября 1904 г. в архиве Киево-Печерской Лавры 1904 г. дело (типографское) л. 1)? |
| 4) Утверждение проф. Титова, что проф. Голубев путается в непримиримых противоречиях, – именно, в одних случаях понимает выражение описей «Львовской печати» вообще, а в других – ограничительно, в применении к одной только Братской, – есть утверждение вполне справедливое во второй своей части, где профессору Голубеву усвояется означенное понимание выражения описей: «Львовской печати», – но есть совершенно несправедливое – в первой, где заявляется, что в данном случае проф. Голубев путается в непримиримых противоречиях. Путаница всецело царит в голове самого профессора Титова, который не в состоянии в надлежащем порядке разместить в ней добытые им библиографические сведения: никак не может их осмыслить. Он не соображает, что выражение описей «Львовской печати» по отношению к тем книгам, которые вышли в свет, когда во Львове существовала одна только славяно-русская типография – Братская, – единственно может быть понимаемо в смысле Львовской Братской типографии; а то же самое выражение описей относительно книг, вышедших в свет при существовании во Львове нескольких славяно-русских типографий, в таком ограничительном смысле понимаемо быть не может. Отсутствие подобной сообразительности, напоминающее повествователя о «капитане Копейкине», и было главной причиной мнимых библиографических открытий проф. Титова. Отсутствие подобной сообразительности и побудило профессора Титова сделать столь неудачное нападение на проф. Голубева. 5) Утверждение проф. Титова, что проф. Голубев пользуется «чисто сказочными приемами критики» и, благодаря подобным приемам, у него невозможное в одном случае, оказывается совершенно возможным в другом, – есть крупное недоразумение, происшедшее от обилия мышей в квартире проф. Титова, выгрызших в «Объяснительных параграфах» проф. Голубева одно небольшое, но очень важное местечко, что и ввело хозяина квартиры в ошибку: побудило его увеличить количество старых экземпляров Евангелия перед новым его изданием в 1703 году ровно в тринадцать раз, каковое увеличение нужно было для того, чтобы выступить против проф. Голубева с упомянутым обвинением. |
| Проф. Голубев отнюдь не считает себя непогрешимым ученым и всегда не только готов отказаться, но и отказывается от своих ошибочных мнений 19 . Он желает только, чтобы его заблуждения были ему показаны и доказаны. Полагаю, что это естественное желание всякого ученого, – и не вина проф. Голубева, если иногда случалось, что он благодарил своих рецензентов только за указание …корректурных недосмотров. Не виноват проф. Голубев и перед проф. Титовым, если ему остается поблагодарить последнего только, во 1-х, за указание одного, для моих речей никакого значения не имеющего, недосмотра (проф. Титов рецензировал мою статью: «Киевская Академия в конце XVII и начале XVIII стол.», а не мое – как я ошибочно 20 полагал – сочинение: «История Киевской Духовной Академии») и во 2-х, одного lapsus’a calami (написано: «епископа Гедеона Балабана, † 1607», – вместо: «Феодора Балабана † 1606»), – lapsus’a, в данном случае 21 тоже никакого существенного значения не имеющего. Теперь несколько слов об ученых приемах проф. Титова. Они до крайности просты и несложны. Вооружается проф. Титов иерихонской трубой, садится перед зеркалом, внимательно всматривается в свои черты, очень метко их схватывает и громогласно заявляет, что он видит проф. Голубева, представшего перед ним во всем его умственном убожестве и нравственной нечистоплотности! Разумеется, это есть некая как бы поэтическая вольность, образное представление идеи. Но вопрос в том, насколько это образное представление соответствует действительности. Вопрос этот можно уяснить наинагляднейшим способом. Представляю образец такого способа. Утверждение профессора Титова «о первой лжи» профессора Голубева: Употребляет проф. Голубев приемы сказочные, фантастические, путается в непримиримых противоречиях, – в одних случаях понимает выражение описей: Львовской печати вообще, разумея под этим выражением все типографии, существующие во Львове, в других – одну только Братскую, словом «огород огородит, сказку сочиняет». За сим следуют: 1) Суждения профессора Голубева, заслужившие такие эпитеты: а) Когда во Львове существовала одна только славяно-русская типография Братская, то выражения описей Львовской печати о книгах, вышедших в это время, во время существовании одной только означенной типографии, должно быть понимаемо в смысле львовской Братской типографии (напр., «Книга о священстве» 1614 года, Львовской печати, следов., эта книга львовской Братской печати, так как в данное время во Львове существовала одна только славяно-русская типография Братская). |
| Вопрос. За сие научное хищение, учиненное в статье проф. Голубева мышами, находящимися в квартире проф. Титова, какому наказанию дозволяется профессору Голубеву подвергнуть хищников? Ответ. Ему дозволяется приобрести «средство» от вредных паразитов и отослать оное проф. Титову. Такое средство проф. Голубев «с свойственным ему злоязычием» и имеет честь почтительнейше преподнести вам, проф. Титов, с соответствующим случаю надписанием, о содержании которого догадаться не трудно. VI Не вдаваясь в подробности, проф. Титов обращает внимание своих читателей на те страницы моих «Объяснительных параграфов», где я констатирую тот факт (по крайней мере, для меня факт), что Львовское братство в конце 1703 или начале 1704 года выпустило в свет Евангелие с сознательно неверной датой (1690 года) и сознательным анахронизмом в предисловии. Проф. Титов, очевидно, считает трактацию по данному вопросу образцом глупости проф. Голубева; он советует своим читателям, желающим познакомиться с приемами своеобразной критики проф. Голубева в его библиографическом труде, «вчитаться, внимательно вчитаться в его речи»; ведь такая гипотеза, которую предлагает проф. Голубев, «возможна только в сказке про белого бычка». Словом, проф. Голубев в своих «Объяснительных параграфах» нагородил такой чепухи, что и говорить то о ней не хочется, а если кому угодно проверить его, проф. Титова, мнение, то он указывает на страницы статьи проф. Голубева такие-то и особенно такую-то. Из этого отзыва проф. Титова об указанном трактате проф. Голубева в его «Объяснительных параграфах», да вообще из его отзыва о всех сих Параграфах, от начала до конца, явствует, что читатели имеют дело с двумя киевскими профессорами – с профессором Голубевым, большим дураком, и с профессором Титовым, большим умником. А из жизни обыденной вы, господа, знаете, что с дураком каши не сваришь: ты говори ему: черно, а он все – бело; ты ему брито, а он все – стрижено. А если уже поведется беседа между учеными людьми; одним дураком, да еще большим, а другим – умником тоже большим, – то тут хоть ложись да помирай! |
| Не все это проф. Голубев имеет честь заявить вам, проф. Титов, следующее: Подобными «записками» вы можете производить впечатление на духовный собор Киево-Печерской Лавры, т. е., на людей, сияющих благочестием и добрыми делами, но отнюдь не библиографическими познаниями; у человека же, хорошо знакомого с трактуемым вопросом, записка ваша, проф. Титов, может вызвать только улыбку на устах, а слова: «сейчас мною проверяются и освещаются научно-критически», – даже гомерический смех. Почему? Да потому, проф. Титов, что «официальная записка» ваша представлет – как я сказал – блистательное подтверждение того, что вы приступили к уяснению вопроса о начале книгопечатания в Киево-Печерской Лавре, будучи совершенно не в курсе сего вопроса, вследствие чего (как я объяснил достопочтенным лаврским отцам) вы углубились в изучение того, над чем поставлен крест, что давно сдано в архив, как ненужный хлам. И как ни затруднительно, проф. Титов, допустить, чтобы вы, совершая прогулку по Киеву, обрели портфель с миллионом рублей, все-таки это допустимее (не есть невозможность невозможная), чем «обретение», например, акафиста успению Божией Матери, якобы изданному Киево-Печерской типографией в 1606 году (невозможность невозможная). Глаголю вам истину непреложную! Беседа с вами, проф. Титов, очень затруднительна: мышление у вас какое-то странное и логика необычная. Вы пишете, что, «прочитав статью профессора Голубева, на первых порах нисколько не усомнились в том, что в газете Киевлянин могли быть оповещены подобные сведения (о трехсотлетии Лаврской типографии)», т. е., вы даете понять, что заметку в киевлянине поместил никто иной, как сам же проф. Голубев. Но ведь в этом вы скоро разубедились, потому что – как сами заявляете – «некоторые сведения в сей заметке «до буквальности, по-видимому, (опять по-видимому, и к чему тут по-видимому?) совпадают с вашей официальной запиской». Но если так, зачем же вы трактуете о первом своем предположении, которое сами же отрицаете? Вы пишете, что «проф. Голубев предусмотрительно, но крайне наивно оговаривается, что сообщенные газетой Киевлянин сведения не были опровергнуты ни Лаврой, ни мной, – проф. Титовым». «Но кому же неизвестно, – повествуете вы, – сколько в последнее время в газетах появляется всяких ложных сведений и, в частности, сколько в печати известного лагеря сообщалось самых невероятных и возмутительных сведений, касавшихся Киево-Печерской Лавры и, между прочим, Киево-Печерской типографии»? Не всему де неопровергнутому следует придавать какое-либо вероятие. |
| Если старообрядцы силятся опровергать и извращать все писание, то значит, сердца их, проникнутые злобой к Святой Церкви и служителям ее, не поражаются силою убедительности святоотеческого писания, напрасно уже они и руководятся им, хотя это руководство в большинстве случаев состоит только в механическом чтении писания, без уяснения смысла и духа его, в подборе всевозможных возражений против Христовой Церкви, ее служителей и Таинств 99 . Беседа с Климентом Афиногеновичем Перетрухиным по вопросу, прокляты ли так называемые старые обряды восточными святителями и Соборами 1656 и 1667 годов 100 Миссионер Голубев в сентябре 1893 года был вызван единоверческим священником отцом Братановым телеграммою в село Пяшу Сердобского уезда для бесед с Перетрухиным. Голубев прибыл на место 22го числа и застал беседующими с Перетрухиным священников отца Е.И. Владыкина и отца Шалкинского о Церкви. В последней беседе о Церкви Голубев участвовал. На другой день ему предстояла беседа о клятвах Собора, каковой беседы особенно боялись пяшинские единоверцы. Им думалось, как бы в самом деле Перетрухин где не нашел, что старые обряды прокляты. Миссионер так начал беседу о клятвах Собора. Изобразив правою рукою двуперстное сложение, он сделал на себе истовый крест во вкусе раскольников, состоящем в пристукивании перстами по телу, и спрашивает Перетрухина: – Хорошо ли я изобразил на себе крест? Перетрухин: «Отлично! Если бы только всегда и везде все вы, православные, изображали на себе так крестное знамение, тогда бы нам и делиться с вами было не изза чего». Миссионер: «Помоему, Климент Афиногеныч, Вы сделали скорое и неосновательное суждение, потому что не справились о моей вере, какую я соединяю с двуперстным сложением. Тремя сложенными вместе пальцами – большим, безымянным и мизинцем – я изображаю веру в трех главных больших богов, а двумя – указательным простертым и средним несколько согбенным – выражаю веру в двух меньших богов. После такого объяснения одобрите ли Вы мое двуперстное сложение и истово изображенный им крест?» Перетрухин: «Такое перстосложение с крестом и верою никуда не годится». |
|
|
