| Далее говорит г. Яновский: «Однажды пригласили старца на фрегат, пришедший из С.-Петербурга. Капитан фрегата был человек весьма ученый, высокообразованный; он был прислан в Америку по Высочайшему повелению для обревизования всех колоний; с капитаном было до двадцати пяти человек офицеров, также людей образованных. В этом-то обществе сидел небольшого роста, в ветхой одежде, пустынный монах, который своей мудрой беседой всех образованных собеседников своих привел в такое положение, что они не знали, что ему отвечать. Сам капитан рассказывал: «Мы были безответны перед ним!» О. Герман сделал всем им один общий вопрос: «Что вы, гг., более всего любите и чего бы каждый из вас желал для своего счастья?» Посыпались разные ответы. Кто желал богатства, кто – славы, кто – красавицу жену, кто – прекрасного корабля, на котором бы он начальствовал, и так далее в этом роде. «Не правда ли, – сказал им на это о. Герман, – что все ваши разнообразные желания можно привести к одному, – что каждый из вас желает того, что, по его понятию, считает он лучшим и более достойным любви?» – «Да, так!» – отвечали все. «Что же, скажите, – продолжал он, – может быть лучше, выше всего, всего превосходнее и по преимуществу достойнее любви, как не Сам Господь наш Иисус Христос , Который нас создал, украсил такими совершенствами, всему дал жизнь, все содержит, питает, все любит, Который Сам есть любовь и прекраснее всех человеков? Не должно ли же поэтому превыше всего любить Бога, более всего желать и искать Его»? Все заговорили: «Ну, да! Это разумеется! Это само по себе!» – «А любите ли вы Бога?» – спросил тогда старец. Все отвечали: «Конечно, – мы любим Бога. Как не любить Бога?» «А я грешный более сорока лет стараюсь любить Бога и не могу сказать, что совершенно люблю Его», – возразил им о. Герман и стал доказывать, как должно любить Бога. «Если мы любим кого, – говорил он, – мы всегда помним того, стараемся угодить тому, день и ночь наше сердце занято тем предметом. Так ли же вы, гг., любите Бога? Часто ли обращаетесь к Нему, всегда ли помните Его, всегда ли молитесь Ему и исполняете Его святые заповеди?» Должны были признаться, что нет! «Для нашего блага, для нашего счастья, – заключил старец, – по крайней мере дадим себе обет, что от сего дня, от сего часа, от сей минуты мы будем стараться любить Бога уже выше всего и исполнять Его святую волю!» Без сомнения этот разговор должен был запечатлеться в сердцах слушателей на всю их жизнь! |
| В 1909 г. служба внесена в Дополнительную минею 16 . Перед внесением в эту книгу текст был подвергнут языковой правке (иеромонах Герман обнаружил порядка 40 исправлений). В 1910 г. архиепископ Сергий (Страгородский) передал в Синод составленную им «Молитву преподобным отцам нашим Сергию и Герману Валаамским Чудотворцам». Синод передал молитву на рассмотрение епископу Вологодскому Никону (Рождественскому) , отзыв которого был положительным. Опираясь на этот отзыв, Синод в 1911 г. утвердил эту молитву, и в 1915 г. она была напечатана в сборнике «Молитвы чтомые на молебнах». В этот сборник вошло значительное число молитв русским святым, составленных заново или же бытовавших в рукописях. Если выйти за пределы книги иеромонаха Германа и проследить дальнейшую судьбу этой службы, то в 60-е гг. XX в. этот текст редактировался епископом Афанасием (Сахаровым) , который подверг его значительной русифицирующей правке 17 . Исправленная версия этой службы вошла в машинописную Дополнительную минею русским святым. Этим текстом, в свою очередь, пользовались составители Зеленых миней (так в обиходе называют новую редакцию служебных миней, вышедших в 1978–1988 гг. и включивших значительный объем служб, не входивших в прежнюю версию миней) 18 . Составители Зеленых миней в свою очередь исправили редакцию епископа Афанасия по печатному тексту Дополнительной минеи 1909 г. Приведем примеры этой правки: «Противу невидимых врагов козни» «противу козней невидимых врагов»; «и небеснаго Сиона жителей, ходатаев и молитвенников» «и небеснаго Сиона жители, ходатаи же и молитвенницы»; «возведе на гору безстрастия» «на гору безстрастия возведе»; «восприемлете мзду трудов своих» «восприемлете мзду трудов ваших»; «и нам помощников показа» «и нам помощники показа» и т. д. Но в какой-то степени русифицированная редакция епископа Афанасия все же вошла в печатный текст. В Зеленую минею также вошел текст упомянутой выше молитвы, составленной архиепископом Сергием (Страгородским) . В дальнейшем эта редакция текста службы Сергию и Герману Валаамским неоднократно перепечатывалась. |
| Я же, нижайше слушая таковое прение, приходил от радости в восторг. Ах! Жаль мне, батюшка, что не могу за краткостью времени больше говорить и даже не могу о нравах, обычаях и всех поведениях жизни здешних стран и о самом братстве с точностью доложить вам. Козьму Алексеевича постригли, переименовали Иосифом. Мы находимся с ним в хлебне. Прости, любезный батюшка, прости, больше писать некогда. Прошу святых отеческих молитв ваших и благословения, остаюсь убогий Герман. Святыми молитвами вашими мы доехали до Америки благополучно; дорогой, начиная с Якутска, усердно желающих якутов всюду, всюду крестили; где река пришла, тут и останавливаемся крестить. Хотя там и есть проповедники, но дорого за крещение берут, а морем по Алеутской гряде ехавши только два дня, заехали на остров Уналашку и тут более ста человек окрестили; они давно уже готовы к принятию крещения, ибо всегда с русскими промышленниками живут; а на Кадьяке зимой более 6000 окрестили, и так усердно приемлют крещение, что все свои шаманские наряды изломали и сожгли. Вы хотя и стращали нас нагими, но, благодаря Бога, о целомудрии имеют понятие; хотя не нарядны, однако не нагие, и опрятнее еще русских ходят: платье носят хотя не богатое, из птичьих шкурок, но длинное, до пят и без пол, сшитое на подобие стихаря, одна прореха только голове пройти. Отец Герман у меня в хлебне с отцом Иосифом, бывшим Козьмой Алексеевичем; отец Макарий коневский, сверх моего чаяния, по здешнему месту весьма способен. Я думал, что и не доедет, а он почти один половину острова объехал, крестил и венчал, а на сем транспорте отправился на остров Уналашку и другие около него лежащие острова крестить. Афанасий тут учится службе, а больше за огородами ходит, да землю роет. Отец Нектарий, также добрый иеродиакон Ювеналий довольно рачительны, а брат его, произведенный в иеродиаконы, отец Стефан, хотя и молодой человек, но такой добрый, простонравный, услужливый и умный, что хотя бы из Валаамского братства выбрать, так и днем с огнем наищешься столь способного по здешнему месту. |
| Чистая молитва и называется беседою с Богом, а память и размышление о духовных и Божественных предметах, сами собою в чистом уме и сердце непрестанно возникающих, называются богомыслием, их ясно понимать можно только собственным опытом, а прежде опыта надо пользоваться духовною и живою верою, от постоянного умного делания и исполнения Господних заповедей проистекающею. Только, батюшка, еще прибавляем Вам: вышеозначенные духовные предметы действуют на душу, и тело, и на наш дух по мере умного, сердечного и истинного, делания и непрестанного в нем упражнения и действуют на сердце и на нашу память не все вдруг, а попеременно, однако непрестанно: иногда действует сильно память смертная; иногда больше действует Суд Божий и вечное неизвестное определение; иногда память о Царствии Небесном, а иногда об адском вечном мучении; иногда сильно действует страдание Господне и земная жизнь нашего Спасителя, Его распятие и смерть ради нашего спасения, воскресение, и на небеса вознесение, и Его второе страшное пришествие; иногда сильно действует на нас память истинных Христовых подвижников, ради любви Христовой до кончины вся претерпевших; иногда действует неизъяснимо словом на все наше грешное существо страх Божий от живой веры в Его при нас присутствие, если мы только углубим в наш ум и сердце, что мы стоим, ходим, делаем, сидим, едим, пьем, говорим, глядим, слышим все как бы пред очами Божиими, при Его всеведении, всемогуществе и вседержительстве, премудрости и благости. Вот о сих последних непрестанно водруженная в уме и сердце память всего больше может привести нас к истинному умносердечному чистой молитвы деланию и к духовному совершенному преуспеянию, а не одни только наши слова молитвенные могут нам доставлять истинную и непрестанную молитву. И это Вам буди известно, батюшка о. Герман: во время умной молитвы, собранной и непарительной, вышеозначенные духовные предметы бывают в памяти без воображения, безвидно, неколичественны, а только в одной чистой памяти без всяких образов в нашей памяти действующих вместе с памятию Бога. Помимо же умной молитвы можно упражняться богомыслием и размышлением тонкочастным о всех Божественных судьбах и о Его Божественных свойствах, насколько Божия благодать будет просвещать наш ум и сердце о Божественных истинах. Вот, батюшка о. Герман, по мере нашего скудоумия и по душевному о духовной любви расположению мы Вам отчасти объяснили о памяти и духовных предметах, которые рождаются от непрестанной умной молитвы и Божией памяти, а е(сли мы что не так написали, Бога ради просим исправления: мы веруем, что Вы можете поправить, а нас в ошибках Бога ради простите... |
| Будьте нам отец и покровитель. Мы всеконечно красноречия не знаем; но с немотой младенческим языком говорим: «Отрите слезы беззащитных сирот, прохладите жаром печали тающие сердца, дайте разуметь, что значит отрада!» Как чувствовал старец, так и поступал. Предстательствовал он всегда перед начальством за провинившихся, заступал обижаемых, помогал нуждающимся, чем только мог, – и алеуты обоего пола и дети их часто посещали его. Кто просил совета, кто жаловался на притеснение, кто искал защиты, кто желал помощи: каждый получал от старца возможное удовлетворение. Разбирал он их взаимные неприятности, старался всех мирить; особенно в семействах заботился восстановлять согласие. Если не удавалось помирить мужа с женой, старец на время разлучал их. Необходимость такой меры он сам объяснял так: пусть лучше врозь живут, да не дерутся и не бранятся; а то поверьте, – страшно, если не развести: были примеры, что муж убивал жену или жена изводила мужа!» Особенно любил о. Герман детей; наделял их сухариками, пек им крендельки и малютки ласкались к старцу. Любовь о. Германа к алеутам доходила до самоотвержения. На корабле из Соединенных Штатов занесена была на о. Ситху, а оттуда на о. Кадьяк, повальная, заразительная, смертельная болезнь или язва. Она начиналась жаром, сильным насморком и удушьем, и оканчивалась колотьем: в три дня человек умирал. Не было на острове ни доктора, ни лекарств. Болезнь, разливаясь по селению, быстро обхватывала окрестности; она действовала на всех, даже и на грудных детей. Смертность была так велика, что три дня некому было копать могилы, – и тела валялись незакрытыми! «Я, – говорит самовидец, – не могу представить себе ничего печальнее и ужаснее того зрелища, которым я поражен был, посетивши алеутский кажим! Это большой сарай, или казарма, с нарами, в котором живут алеуты со своими семьями; в нем помещалось до ста человек. Здесь одни уже умерли, остыли и лежали подле живых; другие кончались: стон, вопль, раздирающий душу! Я видел матерей уже умерших, по охладевшим трупам которых ползало голодное дитя, тщетно с воплем искавшее себе пищи... Кровью обливалось сердце от жалости! Кажется, если бы кто мог достойно кистью изобразить весь ужас этой печальной картины, – тот и в ожесточенной душе возбудил бы страх смерти». Во все время этой грозной болезни, продолжавшейся с постепенным умалением целый месяц, о. Герман, не щадя себя, неутомимо посещал больных, увещевал их терпеть, молиться, приносить покаяние или приготовлял их к смерти. |
| К зиме запасал грибы, солил и сушил их; соль приготовлял сам из морской воды или рассола. Плетеный короб, в котором носил старец с берега морскую капусту для удобрения земли, говорят, был так велик, что трудно было его поднять одному, а о. Герман, к удивлению всех, переносил его с капустой без сторонней помощи на далекое пространство. В одну зимнюю ночь случайно ученик его Герасим увидал его в лесу, идущего босиком с таким большим деревом, которое нужно было бы нести четверым. Так трудился старец, и все, что приобретал такими безмерными трудами, все это употреблял на пропитание и одежду для сирот – его воспитанников и на книги для них. Одежда его была одна зимой и летом. Рубашки он не носил; вместо неё он носил оленью кухлянку 1 , которую по нескольку лет не снимал и не переменял, так что шерсть на ней вся вытиралась и кожа залоснялась. Потом – сапоги или башмаки, подрясник, ветхая, полинялая, вся в заплатах ряса и клобук. В этой одежде он ходил везде и во всякую погоду: и в дождь, и в снежную метель, и в бурю зимнюю, и в сильнейшие морозы. Постелью ему служила небольшая скамья, покрытая оленьей, вытершейся от времени, шерстью; изголовьем – два кирпича, которые под голой шкурой или равдугой 2 оставались незаметными для посетителей; одеяла не было; он прикрывался деревянной доской, лежавшей на печке. Эту доску сам о. Герман назвал своим одеялом, завещав ею покрыть его смертные останки; она была совершенно в рост его. «В бытность мою в келье о. Германа, – говорит креол Константин Ларионов. – Я грешный сидел на его постели, – и это считаю верхом моего счастья!» Случалось о. Герману бывать в гостях у правителей Американской компании и в беседах душеспасительных с ними просиживать до полуночи и даже за полночь; но ночевать он не оставался у них, и, не смотря ни на какую погоду, всегда уходил к себе в пустыню. Если же по какому-либо особенному случаю и нужно было ему ночевать вне кельи, то утром находили постель, постланную для него, совершенно нетронутой и старца неспавшим. |
| Герман на туземных жителей Америки, как понимал свое отношение к ним, и как сочувствовал к их нуждам, выражает он сам в одном письме к бывшему правителю колоний, Яновскому. «Любезному нашему отечеству, – писал он, – Творец как будто новорожденного младенца дать изволил; край сей, который еще не имеет ни сил к каким-нибудь познаниям, ни смысла, требует не только покровительства, но по бессилию своему и слабого ради младенческого возраста – самого поддерживания; но и о том самом не имеет он еще способностей кому-либо сделать свою просьбу. А как зависимость сего народного блага небесным Провидением, неизвестно до какого времени, отдана в руки находящемуся здесь русскому начальству, которое теперь вручилось вашей власти; сего ради я, нижайший слуга здешних народов и нянька, от лица тех пред вами ставши, кровавыми слезами пишу вам мою просьбу. Будьте нам отец и покровитель. Мы всеконечно красноречия не знаем; но с немотой, младенческим языком говорим: «Отрите слезы беззащитных сирот, прохладите жаром печали тающие сердца, дайте разуметь, что значит отрада! " " Как чувствовал старец, так и поступал. Предстательствовал он всегда пред начальством за провинившихся, заступал обвиняемых, помогал нуждающимся, чем только мог, и алеуты обоего пола и дети их часто посещали его. Кто просил совета, кто жаловался на притеснение, кто искал защиты, кто желал помощи: каждый получал от старца возможное удовлетворение. Разбирал он их взаимные неприятности, старался всех мирить. Если не удавалось ему помирить мужа с женой, старец на время разлучал их. Необходимость такой меры он сам объяснял так: «Пусть лучше врозь живут, да не дерутся и не бранятся; а то, поверьте – страшно, если не развести: были примеры, что муж убивал жену, или жена изводила мужа!» Особенно любил о. Герман детей; наделял их сухариками, пек им крендельки, и малютки ласкались к старцу. Любовь о. Германа к алеутам доходила до самоотвержения. На корабле из Соединенных Штатов занесена было на о. Ситху, а оттуда на о. Кадьяк повальная, заразительная болезнь или язва. |
| Теперь скажем, как отец Герман в течение своей подвижнической жизни искал молитву Иисусову. Он не успел ей научиться у первою наставника своего, иеросхимонаха Александра, вследствие скорой кончины последнего, а еще более потому, что этот старец по смирению не брался обучать других. Пришлось отцу Герману обращаться за советами к оптинским и особенно к валаамским отцам. Все они, к сожалению, были склонны к так называемому «художественному производству» молитвы. По их указанию и наш авва стал прибегать к нему, но внутреннее чувство всегда подсказывало ему, что означенный прием несовершенен и опасен. И Господь, видя со стороны отца Германа искреннее и усердное искание, внушил ему обратиться за разъяснениями к Преосвященному Феофану – великому учителю монашества нашего времени. Завязавшаяся между ними по этому поводу переписка издана отдельной брошюрой под заглавием: «Ответы епископа Феофана, затворника Вышенской пустыни, на вопросы инока о молитве» 8 . Читая ее, нельзя не заметить, как вначале наш старец усердно налегал на внешние приемы: он не только спрашивает о них, но даже их отстаивает, например, пишет: «Разные мои ужимы и телесные напряжения бывают только тогда, когда я не имею присущим пред собою Господа; а когда чувствую пред собою Господа, то никаких этих напряжений не бывает, а только зрю свое ничтожество и беспомощность» 9 . Трудно усадить ум в сердце, немудрено, если отцы изобрели для этого разные приемы. «По немощи моего ума я не могу вдруг мысленно предстать пред Господом и должен сначала много себя потрудить в поклонах...» 10 Что же касается формы и вида «художественных приемов», то они, по свидетельству отца Германа, могут быть разнообразны. Одни, сообщает он Преосвященному, говоря молитву, первую половину произносят, вдыхая в себя воздух, а вторую – выдыхая, причем прижимают пальцы правой руки выше сердца, отчего якобы ощущают хорошее, приятное чувство и спокойствие. Другие, чтобы не рассеиваться, держат внимание на устах и конце языка. Некоторые советуют иметь внешнее представление, иначе говоря, для удержания ума от блуждания воображают предмет реально. |
| Вообще о. Герман любил беседовать о вечности, о спасении, о будущей жизни, о судьбах Божиих; много рассказывал из житий святых, из пролога, но никогда не говорил ничего пустого. Так приятно было его слушать, что беседующие с ним даже и алеуты и их женщины увлекались его беседою и нередко только с рассветом дня, как бы нехотя, оставляли его, свидетельствует креол Константин Ларионов. Г. Яновский подробно описывает наружность о. Германа. «Живо помню я, – говорит он, – все черты сиявшего благодатию лица старца, его приятную улыбку, кроткий, привлекательный взор, смиренный, тихий нрав и его приветливое слово. Он был росту небольшого; лицо имел бледное, покрытое морщинами; глаза серо-голубые, исполненные блеска, и на голове у него было немного седых волос. Речь его была не громкая, но весьма приятная». Из бесед своих со старцем Яновский приводит два случая. «Однажды, – пишет он, – я прочел о. Герману оду «Бог» Державина. Старец удивился, восхитился и просил прочесть ее еще раз: я повторил. «Неужели это простой ученый писал?» – спросил он. – «Да, ученый, поэт», – отвечал я. «Это по вдохновению Божию писано», – сказал старец. «В другой раз я рассказывал ему, как испанцы в Калифорнии захватили в плен 14 человек алеутов и иезуиты принуждали их всех принять католическую веру; на что алеуты никак не соглашались: «Мы христиане», – говорили они. «Неправда, вы еретики, схизматики, – возражали иезуиты, – и если вы не согласитесь принять нашу веру, то мы вас всех замучим». Затем алеуты по два человека до вечера были размещены по темницам. Вечером с фонарем и зажженными свечами пришли иезуиты в темницу, и стали снова убеждать бывших в ней двух алеутов к принятию католической веры. «Мы христиане, – был ответ алеутов, – и не переменим своей веры». Тогда иезуиты стали их мучить, сперва одного, а другой был свидетелем. Отрезали у алеута по одному суставу у пальцев на ногах, потом – по другому, далее по одному суставу у пальцев на руках, затем по другому, потом отрубили ступни ног, кисти рук, – кровь лилась: мученик терпел и твердил одно: «Я христианин», и в таких мучениях от истечения крови скончался. На другой день обещали иезуиты также замучить и его товарища, но в эту ночь было получено повеление из Монтерея, чтобы всех взятых в плен русских алеутов немедленно прислать туда за конвоем, а потому они утром все, кроме скончавшегося, и были отправлены. Это рассказывал мне самовидец алеут, товарищ замученного, впоследствии бежавший из плена, и об этом я тогда же донес в главное правление в С.-Петербург. Когда я кончил мой рассказ, о. Герман спросил: «А как звали замученного алеута?» – «Петром, – отвечал я, –фамилии не припомню». Старец встал перед образом, благоговейно перекрестился и произнес: «Святый новомученик Петр, моли Бога о нас!» |
| Чистая молитва и называется беседою с Богом, а память и размышление о духовных и Божественных предметах, сами собою в чистом уме и сердце непрестанно возникающих, называются богомыслием: их ясно понимать можно только собственным опытом, а прежде опыта надо пользоваться духовной и живой верой, от постоянного умного делания и исполнения Господних заповедей проистекающею. Только, батюшка, еще прибавляем вам: вышеозначенные духовные предметы действуют на душу и тело и на наш дух по мере умного, сердечного и истинного делания и непрестанного в нем упражнения, и действуют на сердце и на нашу память не все вдруг, а попеременно, однако непрестанно: иногда действует сильно память смертная, иногда больше действует Суд Божий и вечное неизвестное определение; иногда память о Царствии Небесном, а иногда об адском вечном мучении; иногда сильно действует страдание Господне и земная жизнь нашего Спасителя, Его распятие и смерть ради нашего спасения, Воскресение и на небеса Вознесение и Его второе страшное пришествие; иногда сильно действует на нас память истинных Христовых подвижников, ради любви Христовой до кончины все претерпевших; иногда действует неизъяснимо словом на все наше грешное существо страх Божий от живой веры в Его при нас присутствие, если мы только углубим в наш ум и сердце, что мы стоим, ходим, делаем, сидим, едим, пьем, говорим, глядим, слышим – все как бы пред очами Божиими, при Его всеведении, всемогуществе и вседержительстве, премудрости и благости. Вот о сих последних непрестанно водруженная в уме и сердце память всего больше может привести нас к истинному умно-сердечному чистой молитвы деланию и к духовному совершенному преуспеянию, а не одни только наши слова молитвенные могут нам доставлять истинную и непрестанную молитву. И это вам буди известно, батюшка о. Герман: во время умной молитвы, собранной и непарительной, вышеозначенные духовные предметы бывают в памяти без воображения, безвидны, неколичественны, а только в одной чистой памяти без всяких образов, в нашей памяти действующих вместе с памятью Бога. Помимо же умной молитвы можно упражняться богомыслием и размышлением тонкочастным о всех Божественных судьбах и о Его Божественных свойствах, насколько Божия благодать будет просвещать наш ум и сердце о Божественных истинах. Вот, батюшка о. Герман, по мере нашего скудоумия и по душевному о духовной любви расположению мы вам отчасти объяснили о памяти и духовных предметах, которые рождаются от непрестанной умной молитвы и Божией памяти; а если мы что не так написали, Бога ради, просим исправления: мы веруем, что вы можете поправить, а нас в ошибках, Бога ради, простите... |
|
|
