| Позднее батюшка отец Иоанн писал так: «Духовники и народ Божий жили единым духом, едиными понятиями и стремлением ко спасению. А власть вязать и решить, данная Спасителем духовникам, связывала их великой ответственностью за души пасомых, способствуя созиданию, а не разорению». В десять лет Ваня Крестьянкин совершил паломничество к духовному чаду оптинского старца Амвросия отцу Георгию Коссову 19 в Спас-Чекряк – Егору Чекряковскому, как звали его в народе. Пребывание в доме отца Георгия в течение нескольких дней в атмосфере духовного подвига служения страждущим, болящим и одержимым людям было незабываемым. Вот как позднее вспоминал это паломничество отец Иоанн: «Ранним летним утром трое мальчуганов отправились пешком из Орла в село Спас-Чекряк. По дороге резвились и много смеялись, шутки были безобидные, но настроение мало соответствовало понятию паломничества. Первая остановка с ночлегом была у отца Иоанна – брата чекряковского батюшки Георгия. Отец Иоанн, строгий подвижник-аскет, к ребятам не вышел, но ночевать у себя оставил. В доме царила благоговейная тишина, как в церкви, и паломники притихли и остепенились. А вечером самый маленький из них (это и был Ваня) залез на деревянную перегородку и в щель между ней и потолком увидел молящегося подвижника». Впечатление от Божия человека было настолько сильным, что Ваня долго не мог уснуть, рисуя в воображении его подвижническую жизнь по житиям святых. А когда утомленный мальчик уснул, то увидел во сне входящего в комнату отца Иоанна, держащего в руках большие ножницы. Он подошел и произнес: «А теперь вот я твой язычок-то и подрежу». Ваня проснулся и всё оставшееся до рассвета время покаянно вздыхал, переживая свое согрешение. Утром паломники, так и не повидав Божия человека, продолжили свой путь. В Спас-Чекряке, когда они пришли, было уже много народа. И после службы сам отец Георгий распределял паломников по домам. К себе же в дом он взял самую старую матушку монахиню и самого юного Ваню Крестьянкина. К отцу Георгию съезжались со всей округи и из дальних мест. На телегах привозили больных, бесноватых. Их сопровождали дюжие мужики, но и они не всегда справлялись с нечеловеческой силой, которая вдруг проявлялась в щуплых на вид одержимых при приближении к святыне. Отец Георгий, сельский батюшка в простом полотняном облачении, служил молебен Матери Божией пред Её иконой. По окончании молебна он обходил молящихся, чающих здравия и утешения, помазывая их и кропя святой водой с копия. Ваня воочию увидел силу истовой молитвы священника, властно усмиряющей разгул бесовской силы в больных людях. Лица их преображались, они освобождались от мучительного подселенца и вновь обретали Божий образ. Исцеление происходило зримо. |
| Вот и Москва. Перрон: бегающие носильщики с ярко начищенными номерами на формах, обвешанные вещами, как гроздьями. В Москве весна в полном разгаре. Ломовики, извозчики в синих халатах, туго затянутых красным кушаком, шум, гам. “Извозчик! — кричит Сашок, — Полуэктов переулок”. — “Извольте, двадцать пять копеек!” — и мы уже несемся по московским улицам. Вот мы перед парадным, и швейцар Василий поднимает нас на второй этаж. Звоним, открывает дверь сама мамочка… Мы за столом: расспросы и расспросы… Вышла тетя Граня и попросила нас после того, как мы передохнем, зайти в ее апартаменты и рассказать все там, так как ей не терпится поскорее все услышать. Мы быстро обедаем и ложимся отдохнуть после дороги, я же, главное, от душевной перетряски. Через часик мы проснулись и, как обещали, направились к тете Гране, чтобы подробнейшим образом рассказать о нашем путешествии и о личности отца Георгия. Тетя Граня слушала нас с напряженным лицом; она как губка впитывала каждое наше слово, вслух обдумывала каждый совет отца Георгия. “Какое счастье, что такие люди на земле не переводятся. Им дается от Бога сила видеть то, что мы сами перестали видеть, и направлять нашу жизнь к Царствию Божию. Это тебе, Лизочка, Сашок вымолил обрести такое сокровище, — говорила тетя Граня, слушая наш рассказ. — Ну, а теперь с мельчайшими подробностями. Ты говоришь, Лизочка, что он скорбел о бедствии для всех? Что же это может быть? Что нас ждет?”. — Я должна сказать по чистой совести, что не очень обратила внимание на эти его слова, хотя запомнила все. У меня было такое радостное чувство праздника в душе, что все горести мне казались пустяками. Протоиерей Георгий Коссов канонизирован на Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 г. в чине исповедника, пам. 26 авг./8 сент. Воспоминания дочерей Е. А. Дюшен-Крашенинниковой (Е. Крашенинникова. Храмы и пастыри; М. Крашенинникова. Воспоминания об отце Николае Голубцове) см.: Альфа и Омега. 1999. 3(21). — Ред. Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. |
| Я вышла смущенная — какая-то пелена сползла с меня и мне было как-то странно заглядывать в свою душу, столь изменившуюся за несколько минут беседы с отцом Георгием. “Пошли, Сашок!”, — сказала я, и мы, шлепая по лужам, направились к гостинице. Я молчала, Сашок придерживал меня за кончик локтя, а я, обновленная, совсем-совсем “новая”, шла и думала, что все это как сон, который перейдет и в действительность хорошую и радостную для меня. Камень неверия свалился: передо мной — совсем другой мир и жизненный путь. Опять яркое мартовское утро. Мы шли от храма, я была всецело погружена в свои мысли, Сашок тоже молчал и подшмыгивал носом. Вдруг неожиданно из-за угла храма появился в нашем поле зрения отец Георгий. Он шел не спеша, из-под сапог его во все стороны летела снежная каша, но он все ступал и ступал, твердо, не замечая никаких трудностей дороги. А ему навстречу неслись девочки, еще издали крича: “Папаша, папаша”. Онихблагословлял, ласково поглаживал по голове икаждой что-нибудь говорил, но из-за расстояния я не слышала, что. Вот он поравнялся с нами, благословил каждого и пожелал доброго пути. И снова громко и четко сказал: “Об этих двух не беспокойтесь, будем молиться”. Сашок немножко его проводил, отойдя от меня, он что-то говорил ему. Меня это не интересовало, так как это были минуты расставания, и я смотрела, как отец Георгий постепенно удаляется, как бы тает, уходя по дороге от нас. Шел он быстрои, как я сказала, очень твердо и, наконец, совсем исчез. Я очнулась, рядом стоял Сашок и тоже смотрел вслед отцу Георгию. “Ну, Сашок, нужно ехать обратно, а то речушки так разольются, что впрямь в них потонем!” — весело сказала я. “Конечно, да и всё уже готово”, — ответил Сашок и показал рукой на сани около нашего крылечка. Наш возница, восседавший в санях на облучке, увидя нас, медленно шествующих, крикнул нам поторапливаться. “А то солнышко пригреет и речушек не переехать; хотя едем с благословением, — сказалон, — и все должно быть хорошо, но и самим нужно не лениться”. И действительно, несмотря на то, что вода в речушках шумела, мы их благополучно миновали, и вот уже закопченный вокзалишко и сидящие на полу люди в ожидании поезда на Москву. |
| Сашок молчал, словно воды в рот набрал, меня же потянуло вступить в разговор, что я не медля ни минуты и исполнила. “Сашенька, какое впечатление на тебя произвел отец Георгий, конечно, великое, но в подробностях?”, — спросила я. — “Да, он великий, — согласился Сашок, — он соединяет в себе все то положительное, что должно быть в хорошем человеке — и доброту, и глубокий ум, но у него еще благодать и прозорливость от Бога. И доброта у него во всем, начиная с отношения к любому человеку и кончая приютом. Каково тащить двести девочек! Ему материально помогают, но, как всегда, нерегулярно, и он должен рассчитывать только на себя. Я знаю, что ему присылают деньги на приют и из Москвы, и из Петербурга, и из Одессы, но сегодня пришлют, а завтра забудут. Еще говорили, что в помощницах у него княгиня Оболенская, которая и живет в приюте, это, конечно, важно, так как она образованная и воспитанная женщина, сумеет передать и девочкам хорошие привычки”. Сашок задумался. «А сколько времени и сил тратит он, принимая всех нас, — заговорил опять Сашок, — всех, кто приходит к нему со своими горестями, страданиями, недоумениями! Чудо, что человека он видит насквозь, прежде чем тот ему о себе скажет, и в силу этой прозорливости, посылаемой Богом, сразу человека успокаивает. Его благословение, совет, как поступить, как жить, как-то показывают все по-новому, и уходишь от него обновленный, увидев на себя не свой взгляд, а Божий. Уходишь уверенным, что впереди будет все так, как он говорит. Ты знаешь, Лизутка, я ему сказал, что мне самому тоже хочется помочь ему, хотя бы прислать материи на костюмчики девочкам… “Ну что же, — сказал он, — доброе дело есть доброе. Пришли для обездоленных сирот, а тебя за это Господь не оставит, все сироты у Него”». Подошел поезд, колокольчик прозвонил три раза,мы, как белки, взобрались в вагон по очень крутым ступенькам. В вагоне неуютно, воздух спертый, но ничего, можно и потерпеть, тем более что и ехать не так далеко. Снова сидим оба молча, понуря головы. Сашок позевывает, нет-нет да и клюнет носом, а я все думаю и думаю об отце Георгии, стараясь не опустить ни одной подробности в его облике и словах. |
| У домика было крылечко, как у русских теремов в XV–XVI веках; мы поднялись по ступенькам и очутились в прихожей. Нас встретила женщина, даже помогла нам раздетьсяи, сделав рукой пригласительный знак, указала на дверь в комнату. Это был зал и столовая вместе. Посередине стоял большой квадратный стол, в дальнем углу фисгармония, в простенке очень большие часы с завывающим боем, диван с продавленными пружинами, несколько стульев и душистая герань на широких подоконниках. Вот и всё убранство комнаты. Из этой комнаты другая дверь вела в комнату отца Георгия. В зале уже сидело человек 8–10, почти одни женщины, молодые и пожилые. Они перешептывались между собой, боясь нарушить окружающую тишину. Я, хотя и думала непрестанно об отце Георгии, и все мои мысли были о нем, но все же, как и подобает нашей сестре-женщине, краем уха прислушивалась к разговорам; некоторые фразы очень ясно доносились до меня, особенно шепот соседки, подробно рассказывающей свою историю. «Он прозорливый, — убежденно высказывалась она, — я это сразу поняла, когда с ним говорила, и ослушаться его не дай Бог, в любом деле нужно слушаться, для кого оно, может, и несерьезное, а для тебя важно. Мне он сказал: “Нет, дочь моя, корову не покупай, нет на это благословения, хоть и маленькие ребятишки, но потерпи, не советую покупать”. А я подумала, подумала и купила — и что же: через две неделя корова пала, ее, наверное, уже продали больной. Вот и деньги потратили, и коровы не имеем, а послушаться трудно было». “Ой, а у меня такое, такое было”, — произнесла сидящая рядом с ней женщина. Женщина была в расцвете лет и с такими дивными глазами, что даже Сашок на обратном пути сказал, что редко можно встретить такие глаза. «Я должна была играть свадьбу, — рассказывала она, — в женихе души не чаяла, полюбила его сразу, да к тому же он очень понравился и моим родителям, а мне были очень симпатичны его, ну, как будто все улыбалось, оставалось только получить благословение у отца Георгия. Ехать до него мне нужно было из Омска, путь не малый. |
| Приехала, все ему рассказала, и что же — не дает он мне благословения на брак. “Откажись сейчас сама, тебе легче будет”. Я рассердилась на него и уехала отсюда в большой досаде. Приехала домой и к радости всех родных, которые вообще не одобряли мою поездку и задержку свадьбы, решила венчаться. Обвенчали нас, а через два месяца я стала вдовой: муж утонул, — и утонул в речушке, которую курица пешком перейти могла, а у меня тоска, горе и слезы, и я снова к отцу Георгию за помощью, уж очень тяжело мне». Мы все смотрели с состраданием на ее поразительную красоту и сочувствовали ей в ее горе. Я даже забыла про себя, мне еще больше захотелось поскорей увидеть отца Георгия и слушаться его во всем. В этот момент дверь приоткрылась и его голос над моей головой произнес: “Входи, дитя мое!”. Это обращение показалось мне очень верным, хотя я и была уже взрослой. Мы решили пропустить дам, которые шли вперединас, нам же хотелось быть самыми последними, чтобы обстоятельно поговорить, так как мой Сашок из деликатности очень бы спешил, чтобы не задерживать других, а я тем более. Нам хотелось, раз уж мы приехали за столько сотен верст и с риском для жизни перескакивали через восемь речушек, поговорить не спеша, обстоятельно, а это можно было сделать только переждав всех. Однако получилось все не так, какмы думали. Дамы, исчезнув за дверью, не заставили себя долго ждать, а после них потребовали нас. Мы оба встали со своих мест и, помявшись с ноги на ногу, решили: первому идти Сашку. Сашок ушел. «О чем он сейчас говорит, — проносилось у меня в голове, — вдруг о своей “чернокожей Лизутке” и, наверное, обратится к нему с просьбой вразумить и наставить меня на верный путь? Нет, Сашок не такой, он будет говорить лишь о своих тяготах. Каждый должен сам сказать о себе». Сашок вышел так же быстро, как и дамы. Моя очередь! Я прошествовала, слыша биение своего сердца. Он все это выслушал, подумал, вздохнул и произнес: «Дитя мое, все это поправимо и не так грустно и страшно, как тебе кажется. Ты не Достоевский, не Соловьев, не Мережковский, ходи в церковь, прислушивайся к словам священника, а главное — к Евангельскому чтению, да было бы хорошо, если бы вы оба с мужем хотя бы по одной главе прочитывали ежедневно. |
| Ведь в нем звучат слова нашего Господа. Приобщайся Святых Тайн — и все твои душевные муки и страдания сами собой отойдут от тебя и жизнь потечет более радостно и спокойно. Сначала будешь все делать очень механически, как школьник выполняет уроки, а там все это войдет в глубину души, и ты станешь верующим человеком. Господь пошлет тебе четырех ребятишек и проживешь ты до глубокой старости. Но это не значит, что весь твой жизненный путь будет легким, что ты будешь срывать лишь розы, нет, будут и шипы. Тебе будет и морально и физически тяжело, особенно физически, так как ты не привыкла к физическим испытаниям. Встретясь со всем этим “тяжелым и плохим”, надейся на Господа Бога, на Его заботу о нас, и все это “плохое” оставит тебя. За “хорошее” благодари Бога. В Евангелии все есть — и как жить, и как поступать, и у тебя глаза откроются. Еще хочу сказать тебе одно: ты сейчас стала матерью, родишь сына. Мы живем пока тихо, но это очень ненадолго. Все зальется кровью и трупов будет, как поленьев, будут и голод, и болезни, о которых мы сейчас и не думаем. Ну что ж, Его святая воля. Пройдет еще немного времени — и еще больше будет трупов, целые горы и великая скорбь. Она тебя не минует со всеми вместе. Бог даст силы перенести. Вот все, что я могу сказать тебе, дитя мое. Да благословит тебя Господь. Иди с миром». Он показал мне, как нужно складывать руки, подходя под благословение, и осенил меня крупным крестом. “Какие у вас славные девочки”, — сказала я. “Да, девочки очень хорошие, — ответил он, — но несчастные. Все они безродные. Есть и благородные среди них, а ведь все равно кинутые. Посмотришь на такую девчушку, жалко станет и подберешь ее. Аколи взял, нужно заботиться. Я и своих дочерей определил их учительницами, а одна швея тоже обучает их шитью. Живем своим хозяйством, все делаем сами. Вырастают — выходят замуж или, если захотят, в монастырь. Девушки и хорошие и красивые вырастают, от женихов отбоя нет”. И он улыбнулся. Он еще раз благословил меняи, сказав: “Да хранит тебя и твою семью Господь”, — открыл передо мной дверь. |
| Во всяком случае утверждать ввиду тогдашних обстоятельств, будто Феодосий писал эти письма по собственному желанию и убеждению, или будто бы писал по приказанию, или с согласия самого митрополита, было бы явною несправедливостию. Митрополит, сидя в Киеве, мог вовсе не знать, что пришлось делать его наместнику и его именем под Могилевом. Для Феодосия это дело не прошло даром: он лишился михайловского игуменства в Киеве и остался только слуцким архимандритом, т. е. подданным польского короля. А к митрополиту Сильвестру могилевцы сохраняли добрые отношения, несмотря на то что от его лица Василевич предавал их проклятию за непокорность Польше. В сентябре 1656 г. митрополит прислал им свою грамоту, в которой благодарил их за то, что они по своей сыновней любви не забывали его в его великих нуждах своими щедрыми приношениями, и давал обещание молиться за них Богу, да воздаст им за такую любовь всякими благами. Кроме того, митрополит писал: «Хотел бы уведомить вас о делах Церкви Божией, но бумаге поверить того невозможно. Да будет, однако ж, ведомо вам: скоро та комиссия кончится. Ибо теперь и царь, его милость, затруднен военными занятиями, которые да окончит счастливо к умножению православия, молю Господа Бога» . Что это за комиссия, о которой упоминает митрополит? Она, очевидно, была по делам Церкви и, может быть, занималась теми самыми делами, о которых в августе 1654 г. просили Киевский митрополит и все духовенство царя Алексея Михайловича чрез своих послов под Смоленском и решение которых царь отложил тогда до возвращения своего в Москву. Что сделала эта комиссия, в какой мере удовлетворила она просьбе киевского духовенства, определила ли в подробностях отношения его к Московскому патриарху, осталось неизвестным. Сохранилась одна небольшая грамота патриарха Никона к митрополиту Сильвестру Коссову (черновая, с поправками), довольно ясно показывающая, как относился первый к последнему. Грамота эта следующая: «Божиею милостию великий государь, святейший Никон, архиепископ царствующаго града Москвы и всея Великия и Малыя и Белыя России, и всея северныя страны и Помория, и многих государств патриарх, возлюбленному в Дусе сыну Сильвестру Коссову, преосвященному архиепископу, митрополиту Киевскому, Галицкому (экзарсе св. |
| Прежде одна только сторона сознавала нужду в другой, и только из Киева обращались с просьбами в Москву за материальною помощию. Теперь обе стороны почувствовали нужду во взаимной помощи: в Киеве, как и прежде, чувствовали нужду в материальной помощи из Москвы; в Москве почувствовали нужду в духовной помощи из Киева. В 1649 г.— как мы уже говорили в своем месте — царь Алексей Михайлович два раза писал в Киев, сперва к Черниговскому епископу Зосиме, а потом (14 мая) и к самому митрополиту Коссову, и просил, чтоб выслали в Москву двух знатоков греческого языка для исправления славянской Библии с греческой, а царский постельничий Федор Михайлович Ртищев перезвал из киевских и других малороссийских монастырей до тридцати ученых монахов в свой московский Андреевский монастырь, чтобы они учили здесь желающих грамматике славянской и греческой, риторике и философии и переводили книги; и в том же году по повелению царя и благословению патриарха перепечатана в Москве принесенная из Киева и составленная там книга «Малый катехизис», перепечатана для поучения всем православным и особенно учащимся детям . Царь Алексей в своей грамоте к Коссову прямо выражался: «И Вам бы, митрополиту, нам, великому государю, послужить и нашего царского жалованья к себе поискать, и тех учителей приговорити и прислати к нам». Сильвестр Коссов охотно воспользовался этим приглашением государя. Спустя около месяца, посылая к нему двух ученых иеромонахов Киево-братского монастыря, учителей тамошнего коллегиума, Арсения Сатановского и Епифания Славеницкого, Коссов послал с ними и третьего учителя, их товарища, иеромонаха Феодосия Сафоновича, с своею просительною грамотою. Он писал, что как пастырь Киева и всей Малороссии, промышляя по долгу своему о всех своих обителях, дошедших в последнее смутное время до крайнего оскудения, он наиболее имеет в своем попечении общежительную обитель святых Богоявлений в Киеве. Здесь блаженной памяти митрополит Петр Могила с благословения патриаршего основал училище и собрал благочестивых иноков, во всяком художестве учения обученных и Церкви Восточной православной весьма потребных, которых и содержал на своем иждивении во всяком обилии и которые уже воспитали многих благородных юношей, явившихся со временем непоколебимыми столпами Церкви. |
| Проект вызвал сочувственную реакцию правосл. и униатской иерархии, но курия выступила против него. В 1638 г. В. обратился с письмом к папе Римскому Урбану VIII с просьбой разрешить созыв в Варшаве совместного Собора представителей 2 исповеданий. И хотя эту просьбу поддержал униатский митр. Рафаил Корсак, ответ курии был отрицательным. В. продолжал добиваться своего, но безуспешно: курия не разрешала проведение совместного Собора, утверждая, что условия унии выработаны Ферраро-Флорентийским Собором , а вопрос о возможном сохранении правосл. литургии и др. обрядов должен решаться в Риме, а не на Соборе православных и униатов. Возвращение к планам «новой унии» произошло в сер. 40-х гг. XVII в., когда под воздействием В., нуждавшегося в субсидиях католич. Церкви для осуществления планов войны с Османской империей, Киевский митр. Петр (Могила) и лидер правосл. шляхты А. Г. Кисель изложили свои предложения о возможных условиях «соединения» с Римом. Эти предложения доставил в Рим в нач. 1645 г. Магни. Ответа на них не последовало, но в инструкциях новому нунцию в Польше Дж. ди Торресу курия, подчеркивая, что объединение Церквей возможно только на условиях, выработанных во Флоренции, все же дала согласие на созыв совместного Собора. Вскоре после приезда Торреса в Польшу скончался свт. Петр (Могила). Нунций стал добиваться передачи Киевской митрополичьей кафедры униату, но В. в мае 1647 г. передал кафедру кандидату, выдвинутому православными,- близкому к Петру (Могиле) Мстиславскому еп. Сильвестру (Коссову) . В. и его ближайший советник Оссолиньский заверяли нунция, что в вопросе о соединении Церквей новый митрополит будет следовать указаниям короля. На съезде православных, созванном в связи с избранием нового митрополита, были выработаны условия соединения Церквей, воспроизводившие в основном предложения, направленные в Рим митр. Петром (Могилой). Одновременно на сейме, во время работы к-рого король пожаловал Киевскую кафедру Сильвестру (Коссову), было принято постановление, дававшее королю полномочия для реализации «Пунктов успокоения» и предусматривавшее создание комиссии для рассмотрения претензий православных. Таким путем рассчитывали ослабить сопротивление православных планам унии. Во время поездки на Украину в авг. 1647 г. Оссолиньский вел переговоры о возможных условиях унии с лидерами местной правосл. шляхты Киселем и М. Бжозовским. В нач. 1648 г. той же теме был посвящен ряд встреч В. и Оссолиньского с Киселем и митр. Сильвестром. На Пасху 1648 г. В. выступил с речью перед представителями православных в Вильно, призывая их к заключению унии. 15 июня 1648 г. в Варшаве должен был собраться совместный Собор православных и униатов, но эти планы были сорваны начавшимся восстанием Б. Хмельницкого . |
|
|
