| коем случае нельзя признать правильной, ибо в это время и самый вопрос потерял свою остроту, и правительство вступило на более решительный путь (см. Рождественский, Служилое землевладение XVI в.). Павлов, Дружинин и Дьяконов, сравнив подлинные произведения инока Вассиана и «Беседу» не признали Вассиана автором «Беседы». Но сопоставление текстов не может считаться критерием достаточно объективным и точным, нужно принимать во внимание настроение, под впечатлением которого – пишет автор и вопрос, трактуемый автором; если мы не упустим из виду этого, то при решении вопроса о личности автора «Беседы», должны указать, что писало лицо раздраженное, гневно настроенное, след. это не было то спокойное настроение, в каком писались другие произведения Вассиана. Указывают, что инок Вассиан высказывался о монастырском землевладении открыто, не скрывая своего имени, и то имя его было авторитетно. Конечно, это указание совершенно справедливо; но нельзя упускать из виду и того обстоятельства, что когда кн. Вассиан полемизировал открыто по вопросу о монастырском землевладении, тогда он был в милости, литературная полемика, быть может, даже поощрялась свыше; но когда он пал, когда он был выдан врагам и был обвинен главным образом за исповедание определенных принципов, то в таком состоянии выступать, подписываясь открыто, было слишком опасно. Мы знаем, какому суровому режиму был подчинен М. Грек в Волоколамском монастыре; но всё же не удалось заставить замолчать его, на соборе 1531 г., судившем кн. Вассиана. М. Греку было предъявлено новое обвинение, что он, Максим «покаяния и исправления не показавше, и неповинна во всем себе глаголаше, и отреченная мудрствование. И послания писаша». Кн. Вассиан, попавший под условия сурового режима, уже знал это обвинение, и разгневанный дал простор своему чувству, скрывши однако, свое имя в «Беседе». Не входя в подробную критику всех мнении исследователей, тем не менее мы не можем не остановиться на одном факте: в «Беседе» нет выписок и ссылок на Св. Писание в таком размере, как в полемических сочинениях Вассиана, что, конечно, не может быть доводом против авторства Вас- |
| Из Кормчих, редактированных в первом направлении нам известна одна, составленная в 1517 г. иноком-князем Вассианом Патрикеевым, по прозванию Косым. Цель составления этой Кормчей была – доказать, что монастыри не имеют права владеть населенными вотчинами. Это был один из самых жгучих вопросов того времени, по которому в среде самого монашества происходила жаркая литературная полемика. Вассиан принадлежал к партии противников монашеского землевладения. Пользуясь покровительством и родственным расположением самого великого князя Василия Ивановича, он пришел к смелой мысли опровергнуть канонические основания вотчинного быта русских монастырей. С этой мыслью он обращается к тогдашнему м-ту Варлааму, как видно, сочувствовавшему идеям инока-князя, и просит у него благословения написать новую Кормчую, в которой бы не было замеченного им в старых Кормчих противоречия со священным писанием, т. е. не было бы оснований для монастырского землевладения. Благословение дано, но с условием ничего не выкидывать из старой Кормчей, ибо – говорил митрополит – кто имеет целомудренный разум, тот не соблазнится смыслом правил, говорящих о монастырских селах. Вассиан избрал оригиналом для своего списка такую Кормчую, в которой правила изложены были в системе Фотиева номоканона и, значит, все правила, в которых говорилось о монастырях и монастырских имуществах, находились в одном титуле. Так как в них прямо упоминались монастырские села, то противоречие их с божественными писаниями, запрещавшим монахам владеть населенными вотчинами, должно было казаться Вассиану непримиримым. Он уже кончил списывание своей Кормчей, когда к нам прибыл в 1518 г. знаменитый Максим Грек , вызванный с Афона вел. кн. Василием Ивановичем для разбора его библиотеки, в которой было не мало и греческих книг, привезенных в Россию матерью великого князя, греческой царевною Софией Палеолог. Тот же Максим должен был заняться и переводом на славянский язык тех греческих книг, которые окажутся нужными для русской церкви. Вассиан успел сблизиться с просвещенным иноземцем и втянут его в дело своей полемики с «любоименным» русским монашеством. |
| Человек среднего роста, полный или, вернее, плотный, он не отличался красотой, но выражение его лица было приятным и располагающим. Кроме того, он обладал незаурядным умом. Вассиан отличался удивительно ясным и четким мышлением. Изучение юриспруденции, в особенности римского права, да и последующая адвокатура приучили его к рационалистической ясности и четкости мысли, столь характерной для составителей римских законов. Он был чужд восточной мистики, не любил никакой туманности и недоговоренности, суждения его по любым вопросам были цельны и логичны. Вероятно, поэтому в Академии он избрал своей областью филологию и работал под руководством столь же четко и рационально мыслившего профессора Е.А. Воронцова. Однако, в отличие от своего учителя, увлеченного восточной экзотикой, Вассиан никогда не использовал в своей речи 11 в работах поэтики Востока, а в анализе Библии и Талмуда неизменно оставался на сугубо рационалистических позициях, стараясь проникнуть в суть мысли древнего отделить факт от украшающего его иносказания или поэтических покровов. Этот подход распространялся у него и на историю с археологией, в которых он видел и находил факты, позволявшие создать незыблемый базис дальнейшего исследования. Вот эти ясности и логика, четкость построений и предельная обнаженность самой мысли делали его проповеди понятными всем слушающим. Быть может, самым удивительным для меня вначале был факт одновременного существования в Вассиане рационализма Мысли и глубокой убежденности в вопросах веры. Сейчас я думаю, что, подобно Канту, и в жизни, и в мышлении Вассиан умел разграничить области веры и позитивного знания: в первой он был тверд и послушен, в другой – последовательно критичен и аналитичен. Другими словами, он являл совсем не редкий в то время тип подлинного ученого, чья искренняя и глубокая вера нисколько не мешает глубоко продуктивной научной деятельности. Сам я в то время был увлечен мистикой, которая казалась мне единственным ключом к познанию мира и человеческой души, тогда как рационализм отталкивал своей сухостью и бездуховностью. Вот почему я тянулся к Флоренскому, на мой взгляд, пытавшемуся синтезировать оба эти направления, отдавая главенствующую роль мистике, и чувствовал инстинктивную неприязнь к его «антиподу» Тарееву, несмотря на обширную эрудицию последнего. Впрочем, здесь, может быть, на меня отталкивающее действие производил не только один рационализм Тареева. Неприятно воздействовало на меня его олимпийское величие, его неприкрытая самовлюбленность и самоуверенность, соседствующие с мелочностью и раздражительностью, когда он забывал о чувстве меры и нарушал все правила приличия в споре с реальным или воображаемым оппонентом. |
| Несмотря на все улики Максим и присутствовавший здесь также князь Вассиан вполне отвергли показания своих переписчиков и помощников. Трудно выяснить здесь степень виновности Максима. Прежде всего непонятна та настойчивость, с которою Максим и Вассиан подтверждали долгое время правильность перевода против частых возражений и докладов своих помощников. Положение Максима в этом деле несколько яснее чем Вассиана. Дело в том, что Максим переводил житие за десять (1520–1521) лет до суда, тогда, когда он мало знаком был с русским языком. Значит допустить ошибку в его положении не представляется ничего удивительного. А что действительно это была ошибка, а не сознательная погрешность Максима, это видно из его заявления на соборе 1531 года, когда он тотчас же, по прочтении ему известной строки, сам назвал ее еретическою. В упрямстве Вассиана, в его стойкости за правильность перевода, никак нельзя видеть задней, коварной мысли его воспользоваться авторитетом Максима для оправдания своих догматических воззрений, с которыми, нужно заметить, вовсе не гармонировала и даже диаметрально расходилась еретическая мысль Максимова перевода, да это противоречило бы тем нравственным близким, искренне дружеским отношениям, какие всегда существовали между тем и другим. Наконец, подобная мысль вовсе не соответствует историческим фактам. Когда Вассиан Рушанин обратился за разъяснением по поводу хульной строки к князю Вассиану, то последний прямо сказал ему: «аз того не знаю», и тотчас же послал за Максимом, после совещания с которым они оба засвидетельствовали истинность перевода. Для объяснения того обстоятельства скорее всего нужно допустить некоторое недоразумение между Вассианом и Максимом во время их совещания по поводу известной строки перевода, – недоразумение, понимаемое не в смысле разногласия, а как только взаимное непонимание одного другим. За большой отпуст, употреблявшийся в Троицкую вечерню и исправленный во времена патриаршества, стояли впоследствии также и раскольники. Сырцов. Возмущение Соловецкого монастыря. |
| Тут скоро и кончалась грамота. Инок Вассиан, прочитав ее, глубоко задумался. Опять ожили в душе его давние обиды боярские, и гневно засверкали старческие очи. Разные мысли зароились в уме его… Царь теперь на бояр гневен, Сильвестру не верит, Адашева отдалил. Сам же он молод, и нужен ему советник-наставник, в делах житейских искушенный. Лишь бы только царя здесь в обители увидеть, словом с ним перемолвиться, — и пойдет опять старец Вассиан в Москву ко двору царскому в почет великий. Все дальше и дальше раскидывал умом инок… Вдруг стукнули в двери, и вошел в келью послушник игуменский; позвал он отца Вассиана к игумену. Игумен встретил казначея в великом беспокойстве; лишь только завидев отца Вассиана, воскликнул он: - Нежданные вести получил я из Москвы, отец казначей! Сам царь с царицею и царевичем приедет в обитель нашу, да и скоро приедет. Гонцы-то запоздали, и теперь со дня на день надо ждать приезда царского. Радость засветилась в глазах старого инока, а игумен все по-прежнему беспокоился и сыпал слова торопливые: - Все ли у нас в порядке, отец казначей? Надо царю и царице горницы приготовить, надо отцу ключарю сказать, чтобы отыскал он в погребах монастырских все, что нужно для трапезы царской. А еще, отец казначей, с царем, чай, много челяди наедет; надо кельи для них освободить, пусть уж братия потеснится немного. Долго еще заботился игумен и всякие наказы давал казначею; инок Вассиан слушал наказы игуменские, а сам про себя неотвязную думу думал: как бы ему с царем свидеться и все открыть, что у него на душе лежит. Приготовился монастырский казначей к встрече царской исправно: всего было вволю запасено, все было приготовлено для приезда царского. Недаром торопились игумен и казначей пешношские: только день прошел, а наутро прискакал к воротам монастырским царский вершник и оповестил, что близки суда царские. Загремел большой колокол монастырский, изо всех келий потянулись старцы обительские к берегу; впереди шел игумен, за ним власти монастырские, а там простая братия. Несли иноки иконы и хоругви, чтобы с великою пышностью встретить царя молодого с царицею. Вот показались на реке и царские суда; во всю мочь гребли удалые гребцы, и быстро доплыли они до пристани монастырской. Раздалось громкое пение хора монашеского, вышел навстречу царю Иоанну Васильевичу игумен пешношский с крестом и благословил приезд государев. Поспешно перекинули от берега на судно сходни широкие с перилами, и царь первый на берег вышел, за ним царица молодая, за нею вынесли царевича-младенца, а потом потянулись бояре и ближние люди двора царского. Не было меж ними старца Сильвестра и Алексея Адашева… |
| Но не всегда блаж. Паисий был таков. Когда являлась потребность решительным словом образумить человека или жестоким, остающимся в памяти на всю жизнь обличением искоренить в душе беззаконника зародившийся грех , – тогда он принимал на себя строгий вид, казался исступленным, мрачным, суровым или вовсе лишенным смысла и рассудка. Проходит однажды женщина через св. ворота Лавры. На руках ее покоится ребенок. О. Паисий к ней: – Ты кого несешь? Ребенка? Бесенка? Дьяволенка? Давай его сюда! Бей о кирпичи, об стену, о камень... Бей! И выхватив младенца из рук обезумевшей матери, замахивается и грозит разбить его на смерть. Прохожие насильно отнимают младенца и возвращают в руки матери. Оказалось, что ребенок прижит без венца, во грехе. И блаженный, предвидя его будущую жизнь, захотел показать его злую судьбу. Ибо, спустя 18 лет, эта же мать многим в Лавре с плачем рассказывала, что ее сын, которого так отличил блаженный старец в младенчестве, не был для нее утехой в старости, а сделался злодеем и попал в тюрьму. Приходит блаженный к духовнику Дальних пещер иеросхимонаху Вассиану и приветствует: – Здравствуйте, душечко. Как поживаете? – Вашими святыми молитвами, о. Паисий. Чем служить могу? – Да вот нужную вещичку для вас принес. Нагнулся и достает из-за голенища длинный, поварский нож. – Не смущайтесь, душечко. Это я вам. – Ах, что вы? Зачем он мне? Не надо, – испуганно отмахивается о. Вассиан. – Что такое?! Не надо?! Нет-с, надо, надо, – искусственно строгим голосом отвечает блаженный. – Кровь выпускать! Понимаете ли, кровь выпускать! На другой день утром возвращается о. Вассиан из церкви и чувствует, что у него кружится голова. Ухватился рукой за стул, но не выдержал и в беспамятстве грохнулся на пол. Призвали докторов, пустили в ход медицинские средства, но тщетно: о. Вассиан скоропостижно скончался от апоплексического удара. А то приходит, однажды, блаженный в лаврскую гостиницу и просится на ночлег. Был май месяц. Богомольцев в Лавре было много, свободных мест не оказалось нигде. Но из уважения к блаженному поместили его в одном номере с приезжим господином. Господин, увидев перед собой оборванного инока, отчаянно запротестовал. Но о. Паисий едва взглянул своему соседу в глаза, как возмутился духом, схватил нож и с криком: «Зарежу!» – бросился на него. Испуганный «барин» давай Бог ноги. О. Паисий за ним. Собралась толпа народа, вдали показался городовой. Но едва «барин» заметил полицию, как стремительно сел на извозчика и ускакал. Вскоре обнаружилось, что поспешно скрывшийся «барин» – отчаянный преступник, совершивший незадолго до того зверское убийство с грабежом и тщательно скрывавший следы своего преступления. |
| Наконец пришла эта страшная минута, когда все стихло. Мы молчали, и молчание тянулось бесконечно и однообразно, как поросшая водорослями сельская река, пока течение ее не нарушили гулкие, отдающие эхом шаги по коридору. Шаги приближались. Я инстинктивно прижался к стене. Наконец, показалась фигура в темносинем балахоне из гобеленовой ткани, богато расшитой золотом и серебром. Шаги стихли – пришедший остановился. Повернулся к нам. Это был Набунаид. Чтото темное болталось у его левой руки. Сангнхит размахнулся и швырнул это в нас. Перелетев невидимый барьер, предмет с металлическим грохотом ударился об пол, подпрыгнув, грохнулся еще раз и, проскрежетав немного по инерции, замер. На нас уставились погасшие глазадиоды «искателя». В этот же момент в другом конце пола зазвенело. Правой рукой Глава воинов молча перебрасывал к нам в камеру помятые пластинки из белого металла – одну за другой, так что еще не стихал звон от одной упавшей, как падала следующая. Вторая. Третья. Четвертая. Пятая. Шестая. Звон умолк. Мы сидели не шелохнувшись, искоса наблюдая за неподвижной фигурой в расшитом золотом и серебром одеянии. Наконец донесся знакомый голос: – Вассиан! Я поднялся и неторопливо пошел к незримой линии. По пути взгляд скользнул по разбросанным металлическим пластинкам: С401, С405, остальные лежали надписью вниз, но и без того все было ясно. Я остановился и посмотрел в огромные глаза сангнхита. Мы стояли друг против друга, лицом к лицу. – Вассиан! – шепотом повторил Набунаид. – Сегодня после захода Уту состоится Гарза, Большой Контакт. Анаким хотят забрать моего сына. Вассиан! Прошу тебя, он один у меня… Если ты не хочешь отдавать нам секрет – пусть будет потвоему. Я помогу бежать тебе и твоим друзьям. Только спаси моего сына! Я все для тебя сделаю, только помоги! – Очередная попытка вытащить из меня то, чего у меня нет? – Нет! Я прошу от себя. Это правда… – Да? Неужели ты, Глава воинов, не можешь просто приказать подчиненным защитить сына? – Увы. Воины слушают прежде слова своих анаким, а уже потом – мои. |
| —380— сбирати, подобне в мире еще обращающияся», «аще же не производите беззаконно доржимая излишняя житийская бремена отложити, поне не оправдаитеся съгрешающе и на святая писания лжуще», «что мы пострадати чаем, сице явственне всяческо апостольско и отечьско законоположение попирающе, и еже горшее се и на самая св. писания лжуще, якоже многажды речеся нами», «аще речеши яко един есть еже еретики и отступники оружием убивати и молитвою смрьти предавати сие, Иосифе, и своими ученики, облъгуешь святая писания». В полемических сочинениях инок Вассиан ополчается на вотчинное землевладение монастырей со всеми вытекающими последствиями, подчеркивает мысль, неоднократно выдвигаемую и в «Беседе», что монахи питаются «христианскими кровми», и «лихвами». Вопросы политического характера, вопрос о власти княжеской Вассианом в полемических сочинениях не затрагивается. Правда, кн. Вассиан попал в немилость и следовательно не мало было у него оснований сетовать на власть; но он и взыскан был вниманием вел. князя, это внимание должно было быть особенно ценным, как для инока, так равно для всех его единомышленников. Проходит время, настроение вел. князя меняется и инок Вассиан вместе с ближайшим другом М. Греком выдаются головой противникам, теперь было отчего прийти в негодование. Автор «Беседы», вопрос о монаст. землевладении рассматривает не изолированно, а указывает на те нестроения, которые были им порождены; он сетует на вел. кн., который привлекает к совету монахов, горячо убеждает отставить этих советников и дать место советникам боярам и «прочим мирянам». Принимая во внимание с одной стороны указанные выше данные в содержании «Беседы» черты современности, явные указания на бывшие в истории борьбы за монастырское землевладение факты, с другой, события из жизни и деятельности инока Вассиана, совпадающие с указаниями «Беседы», мы должны вернуться к старому положению и признать автором «Беседы» инока Вассиана Патрикеева Косого. Написана «Беседа» была после 1531 г., т. е. после осудившего его собора, когда опальный боярин, инок поневоле, был выдан врагам; он в это время уже имел |
| 177 Здесь Вассиан обвиняет Иосифа за его непомерную ревность к истреблению еретиков, в мирской гордости, отсутствии здравого смысла, в извращении установлений св. отец, а главное в противоречии евангельскому учению. 178 Таким образом из слов Вассиана, равно как из всего характера его полемики по еретическому вопросу видно, что он ратовал за еретиков не по личной симпатии к ним, а тем более не по солидарности с ними в религиозных убеждениях, а здесь он только проводил и применял к делу гуманный взгляд на тот предмет своего учителя Нила. Литературная полемика между Иосифом Волоцким и Вассианом Патрикеевым из-за еретического вопроса характеризует Иосифа, как проповедника крайних мер, как писателя проводившего односторонние воззрения. В более светлом виде является Вассиан Патрикеев. Он не был проповедником полной свободы совести; он требовал для еретиков не более, как только «умерене» 179 относиться к ним и допускал для них церковные и гражданские кары: отлучения от церкви и ссылки и заточения, но безусловно отрицал наказание их смертью . Рассматриваемый с этой стороны взгляд Вассиана более отвечал историческим условиям и судьбам русского народа, равно как более гармонировал с существовавшими на этот счет установлениями и с действовавшей тогда практикой, чем доведенный до последней крайности взгляд Иосифа Волоцкого . Вассиан Косой является таким образом представителем русского народного гуманизма, который с своей точки зрения не без основания называл мучениками тех, которые приносили раскаяние. Но идея истинно евангелической любви, положенная Вассианом, под влиянием Нила Сорского , как руководительное начало для определения отношений к еретикам, послужила для некоторых из заволжских старцев началом и основанием к полному отрицанию преследования еретиков. Полемика из за еретиков перешла и к ученикам Иосифа и поддерживалась и другими заволжцами. Так Нил Полев, постриженик Волоколамского монастыря, ведет горячую переписку с одним из заволжских старцев но имени Германом, в которой первый со всею горячностью Иосифовского ученика вооружается против врагов христианства и отступников от православной веры христианской, тогда как последний, вполне верный духу и преданиям Нила Сорского , утверждает, что «не подобает нам судити никого ни верна, ни неверна, но подобает молитися о них, в в заточения не посылати». |
| 456 Будучи уже митрополитом, Даниил благословил и поручил, своему ученику и преемнику по игуменству, Нифонту Кормилицину, продолжение начатого им самим труда составления сводной кормчей, который и окончен был Нифонтом уже при митрополите Макарие, давшем по примеру Даниила на сей труд свое благословение. Основанием для сводной кормчей послужил все тот же номоканон патр. Фотия, которым воспользовался и Вассиан, с тем только различием, что в сводной кормчей помещены правила в их сокращенном виде и кроме того после каждой грани здесь внесены еще соответствующие и подходящие статьи, заимствованные из разных греческих и русских церковных писателей 457 . Таким образом, Даниил, выставляя против Вассиана, принцип неизменяемости и неприкосновенности кормчей книги, сам является непоследовательным, противоречащим своим собственным действиям. Здесь впрочем непоследовательность более формальная, принципиальная. Если обратить внимание на характер сохранившегося в отрывке собрания кормчей Даниила и сводной кормчей и взять в расчет содержание того, что собственно принадлежит в них Даниилу, тогда придется придти к тому заключению, что, собственно говоря, Даниил ничего не привнес в кормчую лично от себя, от своей собственной авторской производительности, как-то сделал напротив Вассиан. В сущности состав кормчей оставлен им без изменения. Только в конце некоторых граней ее помещены выписки из разных церковных писателей и отцов церкви, подтверждающие собою некоторые излюбленные идеи собирателя (наприм. о строгом преследовании еретиков) и сгруппированные им несомненно в полемических целях. Авторитетность выписок не подлежит сомнению, так как они принадлежат разным отцам церкви и общеизвестным и уважаемым церковным писателям, так что Даниила и других его продолжателей никто не мог упрекнуть в некомпетентности того, что привнесено было ими самими в кормчую. Между тем Вассиан очень многое уничтожил в своем, собрании кормчей и в свою очередь внес туда и собственный, им самим написанный, полемический трактат. |
|
|
