| Голосок у Горкина старенький, дребезжит, такой приятный. Я прошу его спеть ещё, еще, и еще разок. И поем вместе с ним. Он говорит, что эта молитва «страшно победная», в году два раза поют только; завтра, на Троицу, да на Пасхе, на первый день, в какую-то знатную вечерню. Сперва «Свете тихий» пропоют, а потом ее. — Прабабушка Устинья одну молитовку мне доверила, а отец Виктор серчает… нет, говорит, такой! Есть, по старой книге. Как с цветочками встанем на коленки, ты и пошепчи в травку: «и тебе мати-сыра земля, согрешил, мол, душою и телом». Она те и услышит, и спокаешься во грехах. Все ей грешим. Выростешь — узнаешь, как грешим. А то бы рай на земле был. Вот Господь завтра и посетит ее, благословит, А на Духов День, может, и дожжок пошлет… божью благодать. Я смотрю на серую землю, и она кажется мне другой, будто она живая, — молчит только. И радостно мне, и отчего-то грустно. Сходится народ к обеду. Въезжает на дрожках Василь-Василич, валится с них, — и прямо под колодец. Горкин ему качает и говорит: «нехорошо, Вася… не годится». Он только хрипит: «взопрел!» Встряхивается, ерошит рыжие волосы, глядит вспухшими мутными глазами, утирается красным платком и валится на дрожки. Говорит, мотаясь: «в ты-щи местов надоть… йедуу!» Кричат от ворот — «хозяин!». Василь-Василич вскакивает, швыряет картуз об дрожки и тянет из пиджака книжечку. Кричит: «тверрдо стою, мо…гу!» Ему подают картуз. Въезжает верхом отец, Кавказка в мыле. — Косой здесь? — спрашивает отец и видит Василь-Василича. — Да где тебя носило — поймать не мог? — Все в порядке, будь-п-койныс… тыщи местов изъездил! — кричит Василь-Василич и ерзает большим пальцем по книжечке, но грязные листочки слиплись. Там какие-то палочки, кружочки и крестики, и никто их не понимает, только Василь-Василич. — Хо-рош! — говорит отец. — Пример показываешь. — Будь-п-койныс, крепко стою… голову запекло, взопрелс! В тыще местов был; все… как есть, в прядке! Отец смотрит на него, он смотрит на отца — не колыхнется. Отец забрасывает вопросами: поданы ли под Воробьевку лодки, в Марьиной роще как, сколько свай вбито у Спасского, что купальни у Каменного, портомойни на Яузе, плоты под Симоновом, дачи в Сокольниках, лодки на перевозе под Девичьим… Василь-Василич ерзает пальцем в книжечке, с носа его повисла капелька, нос багровый и маслится. Все в порядке: купальни, стройка в Сокольниках, лодки под Воробьевку поданы для гулянья, и душегубки для англичан, и фиверки в Зоологическом на пруду наводят, и травы пять возов к вечеру подвезут, душистой-ароматной, для Святой Троицы, и сваи, и портомойни, и камня выгружено, и кокоры с барок на стройку посланы, и… Все в порядке! |
| Голосок у Горкина старенький, дребезжит, такой приятный. Я прошу его спеть еще, еще, и еще разок. И поем вместе с ним. Он говорит, что эта молитва «страшно победная», в году два раза поют только; завтра, на Троицу, да на Пасхе, на первый день, в какую-то знатную вечерню. Сперва «Свете тихий» пропоют, а потом ее. – Прабабушка Устинья одну молитовку мне доверила, а отец Виктор серчает… нет, говорит, такой! Есть, по старой книге. Как с цветочками встанем на коленки, ты и пошепчи в травку: «и тебе мати-сыра земля, согрешил, мол, душою и телом». Она те и услышит, и спокаешься во грехах. Все ей грешим. Выростешь — узнаешь, как грешим. А то бы рай на земле был. Вот Господь завтра и посетит ее, благословит, А на Духов День, может, и дожжок пошлет… божью благодать. Я смотрю на серую землю, и она кажется мне другой, будто она живая, — молчит только. И радостно мне, и отчего-то грустно. Сходится народ к обеду. Въезжает на дрожках Василь-Василич, валится с них, — и прямо под колодец. Горкин ему качает и говорит: «нехорошо, Вася… не годится». Он только хрипит: «взопрел!» Встряхивается, ерошит рыжие волосы, глядит вспухшими мутными глазами, утирается красным платком и валится на дрожки. Говорит, мотаясь: «в тыщи местов надоть… й-еду-у!» Кричат от ворот — «хозяин!». Василь-Василич вскакивает, швыряет картуз об дрожки и тянет из пиджака книжечку. Кричит: «тверрдо стою, могу!» Ему подают картуз. Въезжает верхом отец, Кавказка в мыле. – Косой здесь? — спрашивает отец и видит Василь-Василича. — Да где тебя носило — поймать не мог? – Все в порядке, будь-п-койны-с… тыщи местов изъездил! — кричит Василь-Василич и ерзает большим пальцем по книжечке, но грязные листочки слиплись. Там какие-то палочки, кружочки и крестики, и никто их не понимает, только Василь-Василич. – Хорош! — говорит отец. — Пример показываешь. – Будь-п-койны-с, крепко стою… голову запекло, взопрел-с! В тыще местов был; все… как есть, в п-рядке! Отец смотрит на него, он смотрит на отца — не колыхнется. Отец забрасывает вопросами: поданы ли под Воробьевку лодки, в Марьиной роще как, сколько свай вбито у Спасского, что купальни у Каменного, портомойни на Яузе, плоты под Симоновом, дачи в Сокольниках, лодки на перевозе под Девичьим… Василь-Василич ерзает пальцем в книжечке, с носа его повисла капелька, нос багровый и маслится. Все в порядке: купальни, стройка в Сокольниках, лодки под Воробьевку поданы для гулянья, и душегубки для англичан, и фиверки в Зоологическом на пруду наводят, и травы пять возов к вечеру подвезут, душистой-ароматной, для Святой Троицы, и сваи, и портомойни, и камня выгружено, и кокоры с барок на стройку посланы, и… Все в порядке! |
| Василь-Василич и здесь, и там. Ездит на дрожках к церкви, где Ганька-маляр висит — ладит крестовый щит. Пойду к Плащанице и увижу. На дворе заливают стаканчики. Из амбара носят в больших корзинах шкалики, плошки, лампионы, шары, кубастики — всех цветов. У лужи горит костер, варят в котле заливку. Василь-Василич мешает палкой, кладет огарки и комья сала, которого «мышь не ест». Стаканчики стоят на досках, в гнездышках, рядками, и похожи на разноцветных птичек. Шары и лампионы висят на проволках. Главная заливка идет в Кремле, где отец с народом. А здесь — пустяки, стаканчиков тысячка, не больше. Я тоже помогаю, — огарки ношу из ящика, кладу фитили на плошки. И до чего красиво! На новых досках, рядочками, пунцовые, зеленые, голубые, золотые, белые с молочком… Покачиваясь, звенят друг в дружку большие стеклянные шары, и солнце пускает зайчики, плющится на бочках, на луже. Ударяют печально, к Плащанице. Путается во мне и грусть, и радость: Спаситель сейчас умрет… и веселые стаканчики, и миндаль в кармашке, и яйца красить… и запахи ванили и ветчины, которую нынче запекли, и грустная молитва, которую напевает Горкин, — «Иуда нечести-и-вый… си-рибром помрачи-и-ися…» Он в новом казакинчике, помазал сапоги дегтем, идет в церковь. Перед Казанской толпа, на купол смотрят. У креста качается на веревке черненькое, как галка. Это Ганька, отчаянный. Толкнется ногой — и стукнется. Дух захватывает смотреть. Слышу: картуз швырнул! Мушкой летит картуз и шлепает через улицу в аптеку. Василь-Василич кричит: – Эй, не дури… ты! Стаканчики примай!.. – Давай-ай!.. — орет, Ганька, выделывая ногами штуки. Даже и квартальный смотрит. Подкатывает отец на дрожках. – Поживей, ребята! В Кремле нехватка… — торопит он и быстро взбирается на кровлю. Лестница составная, зыбкая. Лезет и Василь-Василич. Он тяжелей отца, и лестница прогибается дугою. Поднимают корзины на веревках. Отец бегает по карнизу, указывает, где ставить кресты на крыльях. Ганька бросает конец веревки, кричит — давай! Ему подвязывают кубастики в плетушке, и он подтягивает к кресту. Сидя в петле перед крестом, он уставляет кубастики. Поблескивает стеклом. Теперь самое трудное: прогнать зажигательную нитку. Спорят: не сделать одной рукой, держаться надо! Ганька привязывает себя к кресту. У меня кружится голова, мне тошно… |
| Василь-Василич и здесь, и там. Ездит на дрожках к церкви, где Ганька-маляр висит — ладит крестовый щит. Пойду к Плащанице и увижу. На дворе заливают стаканчики. Из амбара носят в больших корзинах шкалики, плошки, лампионы, шары, кубастики — всех цветов. У лужи горит костер, варят в котле заливку. Василь-Василич мешает палкой, кладет огарки и комья сала, которого «мышь не ест». Стаканчики стоят на досках, в гнездышках, рядками, и похожи на разноцветных птичек. Шары и лампионы висят на проволоках. Главная заливка идет в Кремле, где отец с народом. А здесь — пустяки, стаканчиков тысячка, не больше. Я тоже помогаю, — огарки ношу из ящика, кладу фитили на плошки. И до чего красиво! На новых досках, рядочками, пунцовые, зеленые, голубые, золотые, белые с молочком… Покачиваясь, звенят друг в дружку большие стеклянные шары, и солнце пускает зайчики, плющится на бочках, на луже. Ударяют печально, к Плащанице. Путается во мне и грусть, и радость: Спаситель сейчас умрет… и веселые стаканчики, и миндаль в кармашке, и яйца красить… и запахи ванили и ветчины, которую нынче запекли, и грустная молитва, которую напевает Горкин, — «Иуда нечести-и-вый… си-риб-ром помрачи-и-ися…» Он в новом казакинчике, помазал сапоги дегтем, идет в церковь. Перед Казанской толпа, на купол смотрят. У креста качается на веревке черненькое, как галка. Это Ганька, отчаянный. Толкнется ногой — и стукнется. Дух захватывает смотреть. Слышу: картуз швырнул! Мушкой летит картуз и шлепает через улицу в аптеку. Василь-Василич кричит: — Эй, не дури… ты! Стаканчики примай!.. — Дава-ай!.. — орет Ганька, выделывая ногами штуки. Даже и квартальный смотрит. Подкатывает отец на дрожках. — Поживей, ребята! В Кремле нехватка… — торопит он и быстро взбирается на кровлю. Лестница составная, зыбкая. Лезет и Василь-Василич. Он тяжелей отца, и лестница прогибается дугою. Поднимают корзины на веревках. Отец бегает по карнизу, указывает, где ставить кресты на крыльях. Ганька бросает конец веревки, кричит — давай! Ему подвязывают кубастики в плетушке, и он подтягивает к кресту. Сидя в петле перед крестом, он уставляет кубастики. Поблескивает стеклом. Теперь самое трудное: прогнать зажигательную нитку. Спорят: не сделать одной рукой, держаться надо! Ганька привязывает себя к кресту. У меня кружится голова, мне тошно… |
| Закрыть itemscope itemtype="" > «Отец Валерий мог своим словом проникать в самую глубину душ» На 91-м году отошел ко Господу старейший клирик Русской Зарубежной Церкви протопресвитер Валерий Лукьянов 25.05.2018 979 Время на чтение 4 минуты Сегодня ночью, на 91-м году, почил в Бозе протопресвитер Валерий Лукьянов . Это ОГРОМНАЯ потеря для РПЦЗ и для всего Православного мира. Это огромная потеря для нас, кто любил и чтил о. Валерия как своего духовного наставника. Прошло всего несколько часов, как душа р.б. отошла ко Господу Богу. Мы еще не привыкли к потере. Мы чувствуем, что душа этого великого пастыря среди нас, что она совершает обход наших домов, умов и сердец. Она взывает в нашей памяти те многочисленные моменты радости общения с Богом и духовного просветления, которые нам дарил о.Валерий через свои проповеди, молитвы и многие часы личных бесед. Со временем очевидно появятся многие публикации, в которых будет описан непростой и долгий жизненный путь о. Валерия, истоки которого начинались в колонии русских эмигрантов в Шанхае. Очевидно будут упомянуты имена величайших духовных светочей Русского Зарубежья, с которыми он соприкасался: свт. Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский, митрополит Филарет (Вознесенский), митрополит Лавр (Шкурла), Архиепископ Иоанн (Максимович), Архиепископ Никон (Рклицкий), архиепископ Аверкий (Таушев), архимандрит Константин (Зайцев), проф. Андреевский, Николай Тальберг и мн. др. То было великое время, вошедшее в историю время потерь и созиданий, и отец Валерий был его частью. С уходом из жизни таких людей история беднеет и бледнеет. Уж больше не плодит Земля таких выдающихся людей, выживших в горниле Гражданской войны, и несмотря на горечь трагических потерь, пронесших через всю свою жизнь любовь к матери Церкви, к России и что самое ценное в этих жестоких условиях – любовь к людям. Любовь к людям – наипервейшая заповедь Божья, и отец Валерий щедро дарил её всем своим духовным чадам и всем кто его окружал. Отец Валерий был не только великим пастырем, но и выдающимся богословом. Его перу принадлежат многочисленные труды, такие как: Духовная качественность общественной молитвы. – Джорданвилль, 1970; Источник воды живой: Записки паломника. — 1980; Душе моя, возстани: Сборник духовных сочинений. – 1993; Радость о Господе: Сборник духовных сочинений. – 2000; Богослужебные заметки: Опыт разъяснения практической стороны богослужения Православной Церкви. − 2006; Светильник благодати: Семь слов иже во святых отца нашего Иоанна, архиепископа Шанхайского и Сан-Франциского. Святитель Иоанн в жизни молодежи и детей. – 2010, и др. |
| 2-й степени – 5 см. 3-й степени – 4 см. 4-й степени – 3, 1/2 см. Крест 1-й степени прикрепляется на золотом кольце поверх ленты на выпущенных ее концах. Крест 2,3 и 4 степени прикрепляется к концу ленты. в) Лента – ордена Св. Равноап.Кн. Владимира – красного цвета с 2-мя черными полосками по сторонам. Ширина ленты различается по степеням ордена: Лента: 1-й степени – шириною 10 см. 2-й степени – 6 см. 3-й степени – 3, 1/2см. 4-й степени – 2, 1/2 см [xiv] . 21 марта 1947 г. Г.Г. Карпов доложил в Совет министров СССР о разработке Московской Патриархией предварительной программы проведения совещания. Совет министров СССР постановлением 1132-465-сс от 29 мая 1947 г. разрешил Совету по делам РПЦ дать согласие Московской Патриархии на проведение в 1947 г. в Москве Вселенского предсоборного совещания с участием глав всех Автокефальных Православных Церквей мира. 18 июня 1947 г. Г.Г. Карпов представил на утверждение И.В. Сталину и В.М. Молотову (в соответствии с распоряжением Совмина СССР 6501-рс от 31 мая 1947 г.) план проведения совещания глав Автокефальных Православных Церквей в Москве в 1947 г. [xv] . Дата созыва совещания глав Православных Автокефальных Церквей переносилась несколько раз. Первоначально предполагалось его провести осенью 1947 г. 15 июля 1947 г. Патриарх писал Г.Г.Карпову: «В результате обмена мнениями по вопросу о Совещании глав Православных Церквей по церковным вопросам выяснилось, что в связи с заявлениями: 1) патриарха Александрийского; 2) патриарха Иерусалимского; 3) архиепископа Кипрского о том, что они по тем или иным причинам не могут прибыть к участию в Совещании в Москве осенью этого года, необходимо Совещание перенести на более позднее время, примерно на весну 1948 г., а в настоящее время озаботиться созданием организационного комитета в составе по одному – два человека от каждой церкви для детальной разработки вопросов Совещания, о чем и сообщить каждому главе автокефальной церкви» [xvi] . Баженнейший Патриарх Антиохии и всего Востока Александр III в беседе с посланником СССР в Сирии и Ливане Солодом (2 июля 1947 г.) рассказал, что он получил письмо от Патриарха Александрийского Христофора, в котором последний свой отказ от участия в Московском совещании мотивировал «опасением наличия большевистского влияния на московское совещание, тревожностью международной обстановки, наличием существенных разногласий в мире и неправомочностью Патриарха Алексия на созыв подобного совещания». [xvii] |
| Чкалов, 1947. «Синодик родных и близких и русских святых». Чкалов, 1947. «Эпитимийный сорокоуст». Для священнослужителей, страждущих винопитием»· Чкалов, 1947. «Памятка пастырю». Чкалов, 1947· «Симфония архиероологии». Чкалов, 1947. «ВЕЛИКАЯ МОСКВА или Святое святых России – святая, боголюбивая и служилая, Церкви Российской послужившая, 1147–1947 гг. Чкалов, 1947. «Патерик Бузулукский». Чкалов, 1947. «НЕБЕСНАЯ ПОМОЩЬ ЛЮДЯМ». – Ангелы и святые – помощники в труде, разных житейских обстоятельствах, бедах, скорбях и болезнях. Чкалов, 1947. «Алфавитный указатель имен всех русских святых, местночтимых подвижников и праведников благочестия с X века до 1917 года (5581 имя). Чкалов, 1947. «Словарь русских святых и местночтимых (988-XVII вв)». Чкалов, 1947. «Проблемы долголетия (для верующих)». Потьма, 1954. «Лебединая песнь сердцу моему больному " · Потьма, 1955. «Заметки о богослужебных книгах и литургических памятниках Русской Православной Церкви за период синодальный (1721– 1917 гг.) и патриарший (1917–1945 гг.)». Потьма, 1955. «Чин архиерейского отпевания». I и II редакции. Чебоксары, 1956. «Преображение Души». – Из записок покаявшегося инока. 1956 . «Опавшие листья». Из дневника святителя. Чебоксары, 1957. «Каталог русских архиереев за последние шестьдесят лет (1897–1957 гг.). В шести томах. Чебоксары, 1957. «Старица София (Корсанова)». (Ее переписка со старцем епископом Никодимом, выдержки из ее работ и ее выписки из свято-отеческой литература)». Чебоксары, 1957. «Дары и особенные дарования духовные, которыми обладали многие из святых, подвижников и местно-чтимых Вселенской Церкви». Чебоксары, 1958. «Месяцеслов архиерейский». (На каждый день дата рождения или дня Ангела и день кончины российских святителей). Чебоксары, 1958. «Святая и Боголюбивая Русь (XII-XX вв)». Синодик Российских святителей подвижников и праведников благочестия, издревле местночтимых, нетленно почивающих и в сониях и яве исцеляющих и чудесами своими сияющих и доныне, а иных уже забвенных и прочих подлежащих восстановлению их памяти и прославлению. |
| Литература о Н. Федорове: Бердяев H.A. Η. Ф. Федоров//Путь. 1928. Булгаков С. Н. Загадочный мыслитель (Η. Ф. Федоров)//Два града: Исследования о природе общественных идеалов. М., 1991; Зеньковский В. В. История русской философии. Т. 2. Л., 1991; Лосский Н.О. История рус. философии. М., 1991; Семенова С. Г. Николай Федоров. Творчество жизни. М., 1990; Семенова С. Г. Вера, пришедшая в «разум истины»//Путь. 1992. 2; Емельянов Б. В., Хомяков М. Б. Николай Федоров и его «Философия общего дела». Псков, 1994; Н. Федоров: pro et contra. СПб.: РХГИ, 2004. Т. 1; 2008. Т. 2. Православный погребальный обряд и его смысл Печатается по: Федоров Η. Ф. Собр. соч.: В 4 т. М., 1995. Т. 2. С. 64–65. В.В. Розанов Русская церковь Впервые: Полярная звезда. 1906. 8. С. 524–540. Расширенный вариант статьи вышел в 1909 г. отдельным изданием (СПб.: тип. Л.С. Суворина) со значительными цензурными пропусками. Печатается в сокращении по: Розанов В. В. Собр. соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 327–355. Пропущенные места здесь восстановлены по журнальной публикации; они даются в квадратных скобках. Знак « – » означает цензурные купюры. Предисловие автора к изд. 1909 г. следующее: «Настоящая статья была написана для сборника “I Russi su la Russia”, изданном в Милане в 1905 г., – в памятные дни, когда все в Европе спрашивали с волнением, что такое Россия и русские, что они обещают или чем грозят. В следующем году книга была переведена на немецкий язык (“Russen ueber Russland”) и издана во Франкфурте-на-Майне. Но когда мне предложено было написать о Русской Церкви для иностранного сборника, – я писал как бы для русских, просто что видел и что знал о Церкви, не думая нимало об иностранцах. Иностранцам надо видеть то самое, что видим мы. В России статья эта (написанная по-русски и переведенная на итальянский и немецкий языки не мною) появилась в “Полярной звезде” редакции П.Б. Струве (3 февраля 1906 г. 8. С. 524–540), – но без последних страниц. Теперь она печатается без каких-либо изменений, в русском оригинале». |
| Федоров всецело принимает учение о возможности «воскресения для вечного наказания» («я буквально верю в это», – пишет он) 1825 , но он ищет, – как он выражается, – «полного и всеобщего спасения – вместо спасения неполного и невсеобщего, при коем одни (грешники) осуждаются на вечные муки, а другие (праведники) на вечное созерцание этих мук» 1826 6 . Недоразумение в понимании основных идей и основного пафоса у Федорова было, конечно, не у одного Вл. Соловьева. Хотя Федоров в ответ на приведенное выше письмо Соловьева написал сбоку: «Воскрешать каннибализм, т.е. воскрешать смерть! Какая нелепость!» – но, как мы указывали, Федоров давал, к сожалению, не раз повод к такому недоразумению… Справедливо заметил Булгаков 1827 , что «особенно велика опасность религиозную идею Федорова истолковать в духе современных научных позитивистов (Мечникова и др.) и религиозный идеал превратить в невыносимую пошлость». Написал же Флоровский 1828 , что «магия «всеобщего предприятия» для Федорова реальнее Святейшей Евхаристии " … а в другом месте написал, что мировоззрение Федорова «вовсе не было христианским», что у него был «пафос социального строительства». Повторяем, – Федоров давал достаточно поводов для истолкования его системы в духе «гуманистического активизма», но прав не Флоровский, а Булгаков в признании существенно религиозного (а вовсе не социально-активистического) смысла идей Федорова. Ближе к правде другое замечание Флоровского 1829 , что Федоров «благодати противоставляет труд», – но ведь труд, о котором идет дело у Федорова, заключается как раз в «усвоении» благодати. Федоров – и здесь он близко прикасается не к одному Толстому, но и к ряду русских мыслителей – решительно борется против отделения «мысли» от «дела», против превращения христианства в «миросозерцание», а не в «богодейство» 1830 . Основное убеждение Федорова, что «человечество призвано быть орудием Божиим в спасении мира» 1831 , конечно, вовсе не устраняет благодати Божией в этом спасении. Федоров строил «Философию Общего Дела», систему «проэктивной» философии, т.е. |
| Рядом с ней простоволосая Пашенька-преблаженная, вся в черном, худенькая и юркая. Была богатая, да сгорели у ней малютки-детки, и стала она блаженненькой. Сидит и шепчет. А то и вскрикнет: «соли посолоней, в гробу будешь веселей!!» Так все и испугаются. У нас боятся, как бы она чего не насказала. Сказала на именинах у Кашиных, на Александра Невского, 23 ноября: — «долги ночи — коротки дни», а Вася ихний и помер через неделю в Крыму, чахоткой! Очень высокого роста был — «долгий». Вот и вышли «коротки дни». Еще — курчавый и желтозубый, Цыган, в поддевке и с длинной серебряной цепочкой с полтинничками и с бубенцами. Пашенька дует на него и все говорит — цыц! Он показывает ей серебряный крест на шее и все кланяется, — боится и он, должно быть. Трифоныч, скорняк Василь-Василич, который говорит так, словно читает книжку. Потом, во весь сундук, певчий Ломшаков. Он тяжело сопит и дремлет, лицо у него огромное и желтое — от водянки. Еще, разные. Но после солдата интересней всего — Подбитый Барин. Он стоит у окна, глядит на сугробы и все насвистывает. Кажется, будто он один в комнате. А то поглядит на нас и сделает так губами, словно у него болит зуб. Горкин сегодня — как будто гость: на нем серенький пиджачок отца, брюки навыпуск, а на шее голубенький платочек. А то всегда в поддевке. Входит отец, нарядный, пахнет от него духами. На пальце бриллиантовое кольцо. Совсем молодой, веселый. Все поднимаются. – С праздником Рождества Христова, милые гости, — говорит он приветливо, — прошу откушать, будьте, как дома. Все гудят: «с Праздничком! дай вам Господь здоровьица!» Отец подходит к лежанке, на которой стоят закуски, и наливает рюмку икемчика. Василь-Василич наливает из графинов. Барин быстро трет руки, словно трещит лучиной, вертит меня за плечи и спрашивает, сколько мне лет. – Ну, а семью семь? Врешь, не тридцать семь, а… сорок семь! Гм… Отец чокается со всеми, отпивает и извиняется, что едет на обед к городскому голове, а за себя оставляет Горкина и Василь-Василича. Барин выхватывает откуда-то из-под воротничка конвертик и просит принять «торжественный стих на Рождество»: С Рождеством вас поздравляю И счастливым быть желаю, Не придумаю, не знаю, — Чем вас подарить?.. Нет подарка дорогого, Нет алмаза золотого, Подарю я вам.. два слова! Ни-когда! На-всегда! |
|
|
