| Р. Трубецкой бесчестит». Да стал о том сердитовать, да, встав с места, пошел вон. Князь Трубецкой говорил ему: «Не сердитуй, князь Федор Иванович! По деде твоем с тобою можно было в отечестве считаться, но по отце твоем с тобою местничаться нельзя, потому что государь отца твоего жаловал и учинил его велика». Бояре также стали уговаривать Мстиславского, и он сел в суде опять. Князь Трубецкой ссылался на свадьбу короля Магнуса, на которой князь Вас. Юр. Голицын был меньше брата его, князя Федора Трубецкого. Для поверки спросили ящик с свадебными чинами, нашли списочек о свадьбе короля Магнуса, где имени князя Трубецкого не было, а написаны были только князь Шейдяков, князь Голицын да дьяк Василий Щелкалов. Бояре спросили последнего, где у него книги о свадьбе короля Магнуса? Тот отвечал, что свадьбу приказал государь ему, но он разболелся, и государь приказал свадьбу брату его Андрею. Андрей же отвечал, что он книг о королевой свадьбе у себя не упомнит. Тогда князь Трубецкой бил челом, что Андрей и Василий Щелкаловы своровали, свадьбу переделали, брата его не написали, дружа Голицыным, потому что Голицыны Щелкаловым друзья и сваты. Щелкаловы оправдывались тем, что списочек был написан рукою подьячего Яковлева, который не мог переделать его в их пользу, потому что он и все разрядные подьячие им недруги. На другой день дьяк Сапун Абрамов принес к боярам черный список королевой свадьбе и сказал, что он этот список нашел в ящике Василья Щелкалова; в этом списке дьяк Василий Щелкалов написал сам себя в сидячих с боярами, а помарки сделаны рукою брата его Андрея. Тогда бояре спросили Василия Щелкалова: почему он сам себя написал в сидячих на свадьбе, а вчера сказывал, что был болен? Щелкалов отвечал: «Да моя ли это рука: боюсь, чтоб кто-нибудь не подделал мою руку». Бояре велели ему смотреть, и он должен был признаться, что рука его. Дело было решено в пользу Трубецкого. Иногда суд не вершался, потому что служба заняла. Когда челобитные казались явно несправедливыми, то правительство употребляло понуждения и наказания: в 1588 году князь Тюфякин бил челом на князя Хворостинина; царь суда не дал и велел Тюфякина посадить в воровскую тюрьму на четыре недели. |
| Между показаниями князей Долгоруких находятся любопытные известия о поведении Ягужинского во время избрания Анны 19 января. После того как Верховный тайный совет объявил Синоду, Сенату и генералитету об этом избрании и все согласились на него, Ягужинский подошел к князю Василию Лукичу и стал говорить ему: «Батюшки мои! Прибавьте нам как можно воли!» Князь Василий отвечал ему: «Говорено уж о том было». Князь Сергей Григорьевич Долгорукий показывал, что Ягужинский и ему в то же время говорил: «Мне с миром беда не убыток: долго ли нам будет терпеть, что нам головы секут? Теперь время думать, чтоб самовластию не быть». Князь Сергей отвечал ему: «Не мое это дело». Мы видели также, что Ягужинский был из числа тех немногих вельмож, которые по распоряжению князя Димитрия Голицына были возвращены в залу собрания для написания пунктов. Мы не знаем, как вел себя при этом случае Ягужинский, только видим, что он немедленно же переменил свои мысли: решимость верховников сосредоточить всю власть в одних своих руках; невыбор Ягужинского, бывшего генерал-прокурора, в члены Верховного совета, несмотря на ревность, высказанную им к делу, задуманному верховниками; пополнение Совета только из двух фамилий – Голицыных и Долгоруких, показывавшее аристократическое стремление и лишавшее людей новых надежды получить когда-либо в нем место; опасность, которая начала вследствие этого грозить и Головкину, тестю Ягужинского, – все это могло повлиять на перемену мнений последнего и заставить его решительнее всех действовать в противоположном смысле. Несмотря на заставы, расположенные около Москвы, на удержание почт, чтоб никто не мог проехать в Митаву прежде посланной туда от Верховного совета депутации, отправленный Ягужинским Петр Спиридонович Сумароков успел пробраться туда и передать Анне от Ягужинского, что «ежели изволит его послушать, чтоб не всему верить, что станут представлять князь Василий Лукич Долгорукий и которые с ним посланы, до того времени, пока сама изволит прибыть в Москву. Ежели князь Василий Лукич по тем пунктам принуждать будет подписываться, чтоб ее величество просила от всех посланных трех персон такого письма за подписанием рук их, что они от всего народу оное привезли, ежели скажут, что с согласия народа; а ежели письма дать не похотят, то б объявила, что ее величество оное учинит по воле их, только когда она прибудет к Москве, чтоб оное так было, как представляют». |
| Еще Лжедимитрий имел многих ревностных слуг: Басманов узнал и донес ему о сем кове, опасном знатностию виновника. Взяли Шуйского с братьями под стражу и велели судить, как дотоле еще никого не судили в России: Собором, избранным людям всех чинов и званий. Летописец уверяет, что Князь Василий в сем единственном случае жизни своей явил себя Героем: не отрицался: смело, великодушно говорил истину, к искреннему и лицемерному ужасу судей, которые хотели заглушить ее воплем, проклиная такие хулы на Венценосца. Шуйского пытали: он молчал; не назвал никого из соумышленников, и был один приговорен смертной казни: братьев его лишали только свободы. В глубокой тишине народ теснился вокруг лобного места, где стоял осужденный Боярин (как бывало в Иоанново время!) подле секиры и плахи, между дружинами воинов, стрельцов и Козаков; на стенах и башнях Кремлевских также блистало оружие для устрашения Москвитян, и Петр Басманов держа бумагу, читал народу от имени Царского: «Великий Боярин, Князь Василий Иванович Шуйский, изменил мне, законному Государю вашему, Димитрию Иоанновичу всея России; коварствовал, злословил, ссорил меня с вами, добрыми подданными: называл лжецарем; хотел свергнуть с престола. Для того осужден на казнь: да умрет за измену и вероломство!» Народ безмолвствовал в горести, издавна любя Шуйских, и пролил слезы, когда несчастный Князь Василий, уже обнажаемый палачом, громко воскликнул к зрителям: «Братья! Умираю за истину, за Веру Христианскую и за вас!» Уже голова осужденного лежала на плахе... Вдруг слышат крик: стой! и видят Царского чиновника, скачущего из Кремля к лобному месту, с указом в руке: объявляют помилование Шуйскому! Тут вся площадь закипела в неописанном движении радости: славили Царя, как в первый день его торжественного вступления в Москву; радовались и верные приверженники Самозванца, думая, что такое милосердие дает ему новое право на любовь общую; негодовали только дальновиднейшие из них, и не ошиблись: мог ли забыть Шуйский пытки и плаху? Узнали, что не ветреный Лжедимитрий вздумал тронуть сердца сим неожиданным действием великодушия, но что Царица-Инокиня слезным молением убедила мнимого сына не казнить врага, который искал головы его!.. |
| Тут Феофан начал опять говорить о важности присяги; в толпе шляхетства послышались вздохи и восклицания, что присяга дело страшное. Феофан настаивал, чтоб форма присяги прежде всего была прочтена всем вслух с амвона. Князь Дмитрий Голицын возражал ему, но другие верховники, боясь смуты, согласились. Новую форму присяги прочли: в ней хотя некоторые прежние выражения, означавшие самодержавие, и были исключены, однако не было и выражений, которые бы означали новую форму правления, и, главное, не было упомянуто о правах Верховного тайного совета и о подтвержденных императрицею условиях; существенная перемена состояла в том, что присягали государыне и отечеству: поэтому присутствовавшие, рассудив, что новая форма не приносит верховникам никакой пользы, решились принять ее и присягнули. Говорят, была попытка заставить присягнуть государыне и Верховному совету; такую форму присяги попытался было предложить фельдмаршал князь Василий Владим. Долгорукий Преображенскому полку, но получил ответ, что если он будет настаивать на этом, то ему ноги переломают. Феофан здесь указывал на гонение, претерпенное Анною от Меншикова, «неблагодарного раба и весьма безбожного злодея», но он старался внушить, что Анна и теперь терпит страх, тесноту и неслыханное гонение от неблагодарных рабов и весьма безбожных злодеев; люди, действовавшие по мысли Феофана, духовенство били на чувство преданности к царской особе и возбуждали сострадание к печальному положению государыни, которая находится в неволе: князь Василий Лукич Долгорукий поместился во дворце, и никому нельзя было приблизиться к императрице без его позволения; даже сестры ее могли говорить с нею только в его присутствии. «Смотрите, – говорили, – она никуда не показывается, народ не видит ее, не встречает радостными криками; князь Василий Лукич стережет ее, как дракон; неизвестно, жива ли она, и если жива, то насилу дышит». «Сими сим подобная, когда везде говорено, другой компании (противной верховникам) ревность жесточае воспламенялась; видать было на многих, что нечто весьма страшное умышляют», – рассказывает сам Феофан. |
| Если всякого Венценосца избранного судят с большею строгостию, нежели Венценосца наследственного; если от первого требуют обыкновенно качеств редких, чтобы повиноваться ему охотно, с усердием и без зависти, то какие достоинства, для царствования мирного и непрекословного, надлежало иметь новому Самодержцу России, возведенному на трон более сонмом клевретов, нежели отечеством единодушным, вследствие измен, злодейств, буйности и разврата? Василий, льстивый Царедворец Иоаннов, сперва явный неприятель, а после бессовестный угодник и все еще тайный зложелатель Борисов, достигнув венца успехом кова, мог быть только вторым Годуновым: лицемером, а не Героем Добродетели, которая бывает главною силою и властителей и народов в опасностях чрезвычайных. Борис, воцаряясь, имел выгоду: Россия уже давно и счастливо ему повиновалась, еще не зная примеров в крамольстве; Но Василий имел другую выгоду: не был святоубийцею; обагренный единственно кровию ненавистною и заслужив удивление Россиян делом белестящим, оказав в низложении Самозванца и хитрость и неустрашимость, всегда пленительную для народа. Чья судьба в Истории равняется с судьбою Шуйского? Кто с места казни восходил на трон и знаки жестокой пытки прикрывал на себе хламидою Царскою? Сие воспоминание не вредило, но способствовало общему благорасположению к Василию: он страдал за отечество и Веру! Без сомнения уступая Борису в великих дарованиях государственных, Шуйский славился однако ж разумом мужа думного и сведениями книжными, столь удивительными для тогдашних суеверов, что его считали волхвом; с наружностию невыгодною (будучи роста малого, толст, несановит и лицом смугл; имея взор суровый, глаза красноватые и подслепые, рот широкий), даже с качествами вообще нелюбезными, с холодным сердцем и чрезмерною скупостию, умел, как Вельможа, снискать любовь граждан честною жизнию, ревностным наблюдением старых обычаев, доступностию, ласковым обхождением. Престол явил для современников слабость в Шуйском: зависимость от внушений, склонность и к легковерию, коего желает зломыслие, и к недоверчивости, которая охлаждает усердие. Но престол же явил для потомства и чрезвычайную твердость души Василиевой в борении с неодолимым Роком: вкусив всю горесть державства несчастного, уловленного властолюбием, и сведав, что венец бывает иногда не наградою, а казнию, Шуйский пал с величием в развалинах Государства! |
| «И.В. Платонов. Через три года учения в Академии в сентябре 1829 г. был избран вместе с братьями С.И. и Я.И. Баршевыми для изучения юридических наук и в октябре 1829 года вместе с ними явился во второе отделение канцелярии Его Величества. После двухгодичного слушания лекций по правоведению в Отделении и в Петербургском Университете он вместе с Баршевыми слушал лекции по той же специальности в берлинском Университете и в свободное время по приглашению обучал двух сыновей графа Д.Н. Блудова, и преподавал русский язык принцу Прусскому Адальбергу. По возвращении в Петербург и по выдержании экзамена на степень доктора прав, Платонов в 1835 году определен был в Харьковский Университет по кафедре законов благоустройства и благочиния государственного, и в 1837 г. получил звание экстраординарного, а в 1848 – ординарного профессора. В 1856 г. за выслугою срока оставил службу при Университете». (С.К. Смирнов, – История Моск. Дух. Акад., стр. 488–489. Там на стр. 489 помещен список сочинений И.В. Платонова. Еще о нем см. на стр. 270). Ред. 2901 Рукопись эту приобрел я в Костроме, состоя там на службе, в 1879-м году. Она писана на шести тетрадках зеленой (современной) бумаги, в 8-ю д.л., мелким шрифтом и тонким плотным почерком. Сохраняя в этом издании орфографии и местный (Костромской) выговор подлинника, я не удерживаю, однако, всех его знаков препинания, поставленных так небрежно (?), что, при сохранении их, было бы затруднительным чтение и понимание подлинника. Автор. Василий Зарин – кандидат пятого курса; окончил Академии в 1826 году. В том же году 5 октября Костромским семинарским Правлением определен инспектором и учителем латинского языка в Галичское уездное училище, о чем см. «дело» Академической Конференции за 1826 г. 11. Ред. 2905 Профессор философии (1815–1824 гг.) протопресвитер Московского Архангельского собора Василий Иоаннович Кутневич. Ред. 2908 Вероятно, студент старшего курса Ипполит (в монашестве Иона) Капустин, магистр четвертого курса (1824 г.). Ред. 2927 Моисей Георгиевич Молчанов. Бакалавр, читавший в 1822–1828 гг. историю систем философских. Ред. |
| Он любил порядок и довольство во всем, и потому заботился о приведении в известность всего того, чем тогда могла располагать русская митрополия. Главный источник содержания ее составляли земельные владения. Даниил позаботился о том, чтобы надлежащим образом прикрепить все наличные владения к своей кафедре. С этою целью он поручил составить сборник актов и разных дарственных записей московской митрополий, который бы мог служить самым неопровержимым источником законности каждого владения митрополичьей кафедры 305 . Мало того, Даниил прилагал не мало старания и к тому, чтобы по возможности и при всяком удобном случае увеличивать наличные владения своей кафедры. Этой экономической цели много содействовало внимание к нему со стороны великого князя и некоторых других князей. Сохранилось значительное количество жалованных грамот, данных митрополиту Даниилу от великого князя Василия Иоанновича 306 и его брата Юрия Ивановича, князя Дмитровского. 307 Наконец, Даниил в весьма значительной степени увеличил земельные владения митрополичьей кафедры путем денежной покупки земель. От него сохранилось много купчих грамот на разные поместья, села и деревни, при чем каждая заключенная по его приказанию купчая грамота одна присоединяла ко владениям митрополитов по нескольку сел и деревень. 308 Кроме того, митрополит иногда брал села в счет долга и за долг. 309 Вообще у Даниила заметно было стремление к увеличению своих денежных средств, благодаря которому он входил в разлад с некоторыми лицами. 310 Таков характер митрополита Даниила. Вскоре по вступлении Даниила на престол новому митрополиту представился случай обнаружить свои нравственный качества. В 1523 году по подозрению в измене вызван был в Москву уже в третий раз 311 последний представитель удельновечевого порядка Северский кн. Василий Шемячич. В первые два приезда свои в Москву Шемячич успешно оправдывался во взводимых на него подозрениях и возвращался назад с честью. В 1523 году на него возобновились подозрения в измене, последствием которых был третий вызов его в Москву. |
| Достигнув такого высокого поста, как престол митрополита, при чем решающее значение имело личное расположение к нему в. князя, Даниил мог основательно рассчитывать на ту выдающуюся роль, какая могла принадлежать ему при дворе, в. князя. Вполне в его характере было желать, чтобы эта завидная роль безраздельно принадлежала ему одному. Между тем действительность не оправдывала всех расчетов митрополита; при дворе еще продолжал пользоваться влиянием и Вассиан Косой. Достижение известной цели встречало себе сильного противника в лице Вассиана. Для того, чтобы достигнуть ее, митрополиту предстояла борьба. Таким образом с самой первой встречи между Даниилом и Вассианом уже была готова почва для раздора. Так действительно и вышло на самом деле. Положение Даниила, как бы оно высоко ни было, тем не менее оно одно не в состоянии было дать ему перевес над Вассианом, человеком придворным и сильным своим влиянием на в. князя. Взаимное нерасположение, каким может быть отмечено первое время совместного существования Даниила и Вассиана при великокняжеском дворе, скоро перешло в настоящую придворную борьбу между тем и другим из-за влияния. Такой скорый переход очень естественен, так как лица, которые столкнулись между собою, оба сходились между собою по характеру. Если в характере Даниила нельзя не заметить гордости, честолюбия, то тем более это нужно сказать в отношении Вассиана, гордая, чисто боярская заносчивость которого не укладывалась под смиренным монашеским одеянием. Первым и самым естественным стремлением Даниила было занять насколько возможно видное положение при дворе в. князя, но тут ему постоянно мешал князь Вассиан, сильный временщик, издавна влиятельное лицо при дворе. Такое неопределенное для обеих состязающихся сторон положение продолжалось не долгое время. Сначала мы видим при дворе одинаково заметными влияния и того и другого лица. Так в июне 1523 года пред отправлением с войском под Казань Василий Иоаннович поручает свою духовную грамоту митрополиту Даниилу, при написании которой в качестве, самых доверенных лиц, присутствовал и «старец Васьян княж Иванов» 345 . |
| Шуйский приход в древние времена был знаменит обширностью, численностью и богатством жителей, и потому причт состоял из протоиерея и двух священников, диакона и четырех причетников. По мере уменьшения прихода уменьшился и причт. Около 30-х годов XIX века он уже состоял из двух священников, диакона и четырех причетников, а с 1844 года, после устройства новых штатов уже полагалось содержать по одному священнику, и диакону, и двух причетников. С 1855 года вместо диакона был положен второй священник. С 1844 года причт получал от казны жалование: священник —160 рублей, диакон — 80, дьячок — 40 рублей, пономарь — 32. Прихожане добровольно давали причту за требы, кто сколько мог и желал. Сверх того в разные времена года по приходу собирались разные продукты в неопределенном количестве по усердию и желанию прихожан. При церкви до 1867 года было училище, но сколько в нем обучалось мальчиков, неизвестно, поскольку из-за частой перемены священников точные сведения не собирались. В приходе, состоявшем из государственных и временно-обязанных крестьян, насчитывалось 14 раскольников Даниловской секты. До 30-х годов XIX столетия раскол в Шуе был силен так, что имел свою молельню и настоятеля. Молельня располагалась в доме расколо-учителя Василия Архипова, бывшего шуйского дьячка, за что-то лишенного этого звания, отец которого был священником в Шуйском приходе. Этот коновод раскола носил монашескую одежду и вериги, показывался постником, чем и привлекал к себе не только жителей Шуи, но и крестьян из других деревень и даже купцов города Петрозаводска. Мерами Преосвященного Игнатия и содействием гражданской власти молельня была уничтожена и раскол подавлен. В 1869 году священноцерковнослужителями в Шуйском приходе состояли: Николай Яковлев Тихомиров, второй священник Василий Федоров Лебедев, на вакансии дьячка — запрещенный священник Василий Иоаннов Бланков, пономарь — Иван Акимов, церковный сторож Алексей Антипов Масаев. Первые два окончили курс в Олонецкой духовной семинарии, третий в Новгородской, а пономарь — из Петрозаводского духовного уездного училища, староста из крестьян Шуйского прихода. |
| 239 Кто был Василий Андреевич, мы с положительностью сказать ничего не можем. Из послания к нему Пр. Иосифа видно только, что он был очень близок у великому князю Василию Ивановичу. Вообще же можно сказать, что Василий Андреевич Челяднин был одним из высших бояр при дворе великого князя. Брат его Иван Андреевич Челяднин был в числе послов к Сигизмунду Польскому (Соф. вр. ч. II, 234), потом сделан наместником Псковским. (Там же, 289). 240 Юрий Иоаннович, сын Uoahha III начал княжить в Дмитровке с 1505 г. взят под стражу в правление великой княгини Елены 11 декабря 1533 г., скончался 7-го августа 1536 г. О голоде 1512 года см. Летописец, служащий продолжением Несторову, стр. 355; и Карамз. VII, 195. 243 В Обз. Дух. Литер. (статья «Иосиф») второе послание поставлено даже прежде первого, как написанное прежде, и хотя по тому же поводу, только к другому лицу. 246 Желание молиться за себя и за умерших отдельно от других особо сохранилось, неизвестно, почему и до настоящего времени. Служить молебень или панахиду не хочет проситель вместе с другими, если бы того даже захотел последний; но непременно желает молиться один: «чтобы ему одному служили церковники – отдельно от других – молебен или панихиду» часто слышится просьба молящегося, – в противном случае он обижается на служителей; – странный и непонятный сепаратизм. 248 Иван Иванович, как видно из самого послания, был знаменитым боярином при дворе великого князя. Борис Васильевич, воспитывавшийся вместе с Пр. Иосифом, и оставшийся в мирском звании (Собр. Г. Гр. стр. 343, 368, 384) был в чине сокольчего в 1493 г. и отправлялся потом в Литву в 1495 г. (Соф. вр. II, 250; Ист. Гос. Рос. Эйнеолинга VI, 159). Он сохранил свое значение при дворе до 1513 г. около которого написано было к нему разбираемое послание. 252 Устав Пр. Иосифа до сих пор нигде не напечатан, за исключением X главы, которая имеет исторический характер. В сборнике, перевезенном в Спб. Дух. Академию в числе рукописей из Нов. Соф. Библиотеки, принадлежащем к концу в., между прочими статьями, помещен полный устав Пр. Иосифа. Он имеет предисловие и заключение, написан четким полууставом и составляет немаловажное приобретение Академической Библиотеки. Мы пользовались этим сборником; – записан он под 1470. В указаниях на этот сборник мы будем цитовать одни только листы его. |
|
|
