| Князей Мстиславского и Василия и Димитрия Шуйских царь Феодор Борисович отзывал от войска в Москву под предлогом занять первые места в боярской думе, чтобы помогать юному государю своими советами. Два князя Голицына, братья Василий и Иван Васильевичи, остались под Кромами. В этом распоряжении нового царя Феодора Борисовича крылась роковая ошибка, в конец сгубившая Годуновых. Вероятно, эти перемены в составе воевод были произведены из осторожности, но они послужили во вред Годуновым. Войска, стоявшие под Кромами, оказались под влиянием князей Голицыных, знатнейших и виднейших изо всех воевод, и Басманова, обладавшего известностью и военным счастьем. Москва же должна была естественно пойти за Василием Ивановичем Шуйским, которого считала очевидцем углицких событий 1591 года и свидетелем если не смерти, то спасения маленького Димитрия. Князья-бояре сделались хозяевами положения и в армии, и в столице, и немедленно объявили себя против Годуновых и за „царя Димитрия Ивановича». Самозванец, сидя в Путивле, понапрасну времени не терял. Он усердно поддерживал сношения с Польшей, писал письма своим покровителям, описывал им свои успехи и неудачи и беспокоил их просьбами о помощи. Он даже отправил особого посла на сейм, князя Татева, бывшего черниговского воеводу, но его предусмотрительно не пустили на сейм. В то же время он усиленно собирал войско и готовился к новому походу. Сила вещей разочаровала самозванца в наилучшем его войске, поляках, и заставила его обходиться всяким сбродом, в изобилии пристававшим к нему в пределах Московского государства. Самозванцу приходилось теперь на этой силе строить все свои надежды и планы, и он развил их до огромных размеров. От степей Днепра и Дона до Уральских гор на восток и до берегов Чёрного моря на юге, все казаки и татары призывались им к оружию; им было назначено собраться в известный, заранее намеченный пункт. Собрав эту громаду наёмного войска, жаждавшего добычи, Лжедимитрий предполагал двинуть его на Москву, оставляя по пути гарнизоны и увеличивая свои силы волонтёрами. Таким образом столица была бы окружена огромными силами и не имела бы возможности получить подкреплений из провинции. Этот смелый план самозванец выработал в Путивле, вернувшись снова к тем намерениям, которые он питал ещё в Брагине. В средине марта отправлены были гонцы на Дон, Волгу, Терек и Урал, и уже через месяц Лжедимитрию донесли о скором прибытии новых войск. Донские казаки не только сами отозвались на призыв Лжедимитрия, по ещё оказали ему весьма существенную услугу, успев привлечь на его сторону ногайских татар, которых в Москве считали преданными Годунову. В конце апреля посланы были подарки крымским татарам, и это оказалось прекрасным средством заручиться их признанием и содействием. |
| Так высланы были из столицы на воеводства князья Г. П. Шаховской (в Путивль) и В. М. Рубец-Мосальский (в Корелу), М. Г. Салтыков (в Иван-город), А. И. Власьев (в Уфу), Б. Я. Бельский (в Казань) и др. Обращает на себя внимание, что незадолго до захвата Филарета в Ростове его зять Иван Иванович Годунов (муж Ирины Никитичны), получивший указ отправляться из Владимира в Нижний Новгород, не подчинился Шуйскому и привел владимирцев к присяге Лжедмитрию II, хотя первоначально горожане собирались отбиваться от отрядов самозванца . Поверив полякам, что Филарет, вслед за своим зятем и многими другими обиженными Шуйским представителями знати, хотел вырваться из-под власти царя Василия, мы должны были бы, по логике вещей, обвинить митрополита Ростовского в отвратительном злодеянии: принесении жизни и имущества паствы в жертву собственным политическим амбициям. Ростовчане, как и владимирцы, не желали покоряться самозванцу. К тому же ростовский воевода Третьяк Сеитов, в отличие от И. И. Годунова, твердо стоял за Шуйского. Убеждать паству изменить царю Василию было опасно, тогда как тайные действия приносили дополнительный приз: ореол мученика, позволяющий при необходимости с честью вернуться назад, в лагерь Шуйского. Скороустремительное нападение сторонников Лжедмитрия на Ростов уже объяснялось в литературе желанием тушинцев заиметь в своем лагере столь значительную персону, как Филарет, и противопоставить верному Шуйскому Гермогену своего «патриарха». Остается приписать самому Филарету намерение попасть в «плен», чтобы объяснить злоковарными планами удержание им ростовчан от бегства в Ярославль и очернить его память пролитием невинной крови. Картина эта нам интересна с точки зрения демонстрации возможностей логических построений, стройных по форме, но ошибочных по существу. Стройные схемы обычно отличаются от прозы подлинной истории тем, что не учитывают отдельные факты, которые и становятся камнем преткновения. Если схема строится на основе предполагаемого мотива героя (в данном случае Филарета), то, как правило, мотивы других действующих лиц не анализируются. А зачем сторонникам Лжедмитрия нужно было шумное и кровавое пленение Филарета в храме, если они заранее планировали «освятить» свои деяния его авторитетом?! |
| В 1601–1602 гг. в польских владениях на Украине появился самозванец, объявивший, что он царевич Дмитрий, чудом спасшийся от убийцв Угличе. Претендуя на московский престол как «законныйнаследник», он обратился запомощью кпольским магнатам, апотом икпольскому королю Сигизмунду. Сигизмунд не решился открыто поддержать самозванца, и вторжение в Россию было организовано как частное предприятие польских магнатов и шляхты. Осенью 1604 г. Лжедмитрий с небольшим войском казаков и польских шляхтичей через Северскую Украину пошел на Москву. Под Добрыничами правительственные войска нанесли самозванцу сильное поражение. Он бежал в Путивль. Весь юг и юго-восток страны восстал против Годунова. Начался новый подъем крестьянской войны. В апреле 1605 г. умер Борис Годунов. Его 16-летний сын Федор в создавшейся обстановке удержать власти не мог. Вскоре бояре-воеводы вместе со всей армией, действовавшей против самозванца у города Кромы, перешли на сторону Лжедмитрия. Народ связывал с именем «царя Дмитрия» надежду на улучшение своего положения. В Москве 1 июня 1605 г. восстали широкие массы населения, бояре воспользовались этим восстанием для свержения Годуновых. Федор и его мать были убиты. 20 июня 1605 г. Лжедмитрий торжественно вступил в Москву, 21 июля он венчался на царство в Успенском соборе. Новый самозваный царь не смог выполнить обещаний, которые он давал всем, кто поддерживал его. Не принесло воцарение Лжедмитрия и облегчения в положении народных масс – вера в «хорошего царя» не оправдалась. Пренебрежение к русским национальным обычаям и религии нового «царя Дмитрия» возбуждало серьезное недовольство всех слоев общества. Своего апогея это недовольство достигло в мае 1606 г., когда в Москву на свадьбу самозванца с Мариной Мнишек, дочерью польского магната Ежи (Юрия) Мнишка, прибыло две тысячи поляков, которые вели себя в Москве как завоеватели. Сложившейся обстановкой воспользовались бояре во главе с князем Василием Шуйским, устроив заговор против самозванца. 17 мая 1606 г. в Москве вспыхнуло восстание, принявшее всенародный характер. |
| Ярославское изгнание Марины, ознаменованное пожаром в самых комнатах бывшей царицы, происшедшим на третий же день по приезде её в Ярославль, продолжалось около двух лет и прекратилось вследствие договора, заключенного царем Шуйским с поляками, 15 июля 1608 г. 19 Из восьми статей этого договора следующие три прямо касались Марины: 1) Воеводу Сендомирского с дочерью и всех ляхов освободить и дать им нужное для путешествия до границы. 2) Воеводе Сендомирскому не называть нового обманщика своим зятем и не выдавать за него дочери. 3) Марине не именоваться и не писаться Московской царицей. Клятвенно обязавшись не нарушать этих условий, Марина, отец её и другие поляки выехали из Ярославля и, под надзором князя Владимира Долгорукого с отрядом боярских детей – следовали на Углич, Тверь и Белый к смоленской границе. Но все эти пленники, замечает Болтин «в самое то время, как языком клялися, в сердце своем противное уже умышляли» 20 . Им, конечно, было очень хорошо известно, что язва самозванства, въевшаяся тогда в тело России, разделяла русских на несколько враждебных лагерей, с которыми никак не мог управиться всероссийский самодержец Василий Иванович Шуйский. К тому же, старик Мнишек и дочь его, честолюбивая не менее отца, не могла не знать, что в их родном Самборе воскрес, под покровительством старой паньи воеводины Сендомирской, новый царь Дмитрий – не то попович, не то дьяк, может быть школьный учитель, даже, говорят, жидок 21 , стоявший теперь в подмосковном селе Тушине, куда, с некоторого времени, начали стекаться к нему все враги законного порядка и только что пришел со своим семитысячным отрядом Ян-Петр Сапега, знатный и отважный искатель приключений, бесстыдно говоривший: «Мы жалуем в цари Московские, кого хотим» 22 . Следовательно Сендомирскому воеводе был полный простор выбирать любое: или поскорее удалиться с дочерью в Сендомир и Самбор, где спокойно и роскошно доживать век по образу и подобию своих магнатов прадедов, или – еще раз попытать счастья, связавшись с новым претендентом на русский престол. Честолюбивый старик выбрал последнее – и вследствие этого, 16 августа 1608 г., пленников, сопровождаемых князем Долгоруким, внезапно окружили в Бельском уезде, наездники Зборовский и Стадницкий, высланные из Тушина с 2 тыс. отрядом всякой сволочи. Князь Долгорукий, боярские дети которого все разбрелись по своим поместьям, не мог или не хотел защищаться и ускакал в Москву, а Зборовский с Стадницким, объявив Марине, что супруг ждет ее с нетерпением, вручили старому Мнишку грамотку Тушинского царька, исполненную желаний скорейшего свидания и законченную тем, что старой панье воеводине Сендомирской, не без дела сидевшей в Польше все известно 23 . Посоветовавшись между собою, Мнишек и дочь его – повернули в Тушино 24 . |
| Приводя это свидетельство, Платонов говорит: „Таким образом и после пребывания Филарета в Тушине поляки продолжали думать, что наречение его в патриархи произошло в Москве, до тушинского плена, и полагали, что Шуйский сместил его за приверженность к первому самозванцу. Еще определеннее и решительнее, чем показание Фирлея и Симонетты, звучат слова пана Хвалибога в его известном „донесении о ложной смерти Лжедимитрия перваго“. Он пишет, что „около недели (после переворота 17-го мая) листы прибиты были на воротах боярских от Димитрия, где он давал знать, что ушел и Бог его от изменников спас, которые листы изменники (т. е. лица, совершившие переворот) патриарху приписали, за что его и сложили предлагая Гермогена“. Здесь, как и в письме Симонетты, под именем патриарха мы должны разуметь не Игнатия, а Филарета, так как Игнатий был сведен с престола еще до воцарения Шуйского, тотчас по свержении самозванца, а Хвалибог рассказывает о событиях, несколько позднейших, когда, как увидим ниже, в народе началось движение против самого Шуйского и поляки, выдержанные в Москве, „другой революции боялись“ 230 . Приведя все эти свидетельства в пользу высказываемого мнения о наречении Шуйским Филарета в патриархи, Платонов заключает: „совокупность приведенных известий ставит вне всяких сомнений факт кратковременного пребывания Филарета в достоинстве названного патриарха Московского“ 231 . В пользу указанного нами мнения говорит также следующее. В некоторых грамотах, разосланных от имени царя Василия Ивановича Шуйского, он говорит, что „принял царство благословением патриарха“ 232 . По „молению патриарха“ 233 . Грамоты эти писаны до того времени, когда Гермоген был избран патриархом. Имея лишь в виду в кандидаты Филарета, который, таким образом, был нареченным патриархом, Шуйский мог говорить, что он избран благословением патриарха. Неупоминание имени, по нашему мнению, и указывает на то, что Шуйский лишь имел в виду Филарета. Если бы это было лишь хитрым маневром для показания большого авторитета признания царем со стороны освященного собора, подобным тому, какой допускал в своих грамотах самозванец, говоря, что и патриарх Иов признал его царем, то Шуйский не мог этого сделать, если бы никто в то время не намечался в патриархи. |
| Тем временем Улуг-Мухаммед продолжал проявлять антимосковскую активность. В 1442 г. он, вероятно, выдал ярлык на Нижегородское княжение Даниилу Борисовичу 816 . В конце 1443 г. «царь Махметь стоял на Беспуте (правый приток Оки, между Серпуховым и Каширой. – А.Г.) и князь великы ходил на него со всею братьею, да воротися, а он поиде прочь» 817 . Это был определенно не Кичи-Мухаммед 818 , а Улуг-Мухаммед, так как именно последнего на Руси называли «Махметом», в то время как первый именовался «Кичи-Ахметом» или «Кичи-Махметом» 819 . Зимой 1444–1445 гг. Улуг-Мухаммед сам обосновался в Нижнем Новгороде и двинулся оттуда к Мурому. Василий Васильевич пошел на него через Владимир. Под Муромом и Гороховцом великокняжеские полки разбили татарские отряды, но Муром хан занял. Летом он послал на Василия войско во главе со своим сыном Махмутеком (Мамутяком). 7 июля 1445 г. под Суздалем московская рать (к которой не присоединились полки Дмитрия Шемяки) была разбита, великий князь попал в плен. После этого Улуг-Мухаммед отправил посла Бигича к Шемяке (очевидно, предполагая передать ему великое княжение), но затем предпочел отпустить Василия, обязав его огромным выкупом. Во время возвращения люди великого князя перехватили и убили шедшего обратно к хану Бигича 820 . Обещание Василием большого выкупа и возвращение его в сопровождении крупного татарского отряда стали основанием для обвинений, которые выдвинул против великого князя Дмитрий Шемяка: «царь на том отпустил великого князя, а он ко царю целовал, что царю седети на Москве и на въсех градех руских и на наших отчинах, а сам хочет сести на Тъфири» 821 . Хотя нет оснований видеть в этих обвинениях, явно фантастических, нечто большее, чем способ борьбы за власть, они отталкивались от реальных фактов – попыток Улуг-Мухаммед а обосноваться в окраинных русских городах (Белеве, Нижнем Новгороде). В феврале 1446 г. Василий Васильевич был ослеплен, и Дмитрий Шемяка стал великим князем. Он ликвидировал Нижегородское княжение, которое после победы под Суздалем Улуг-Мухаммед отдал князьям Василию и Федору Юрьевичам Шуйским 822 . Но после того, как Шемяка вновь был вынужден (на рубеже 1446–1447 гг.) уступить Василию великокн яжеский стол и вернуться в свой удельный Галич, он попытался заполучить орду Улуг-Мухаммеда в союзники. Последнего уже не было в живых: после того, как он отпустил Василия от Курмыша в Москву, хан пришел на Среднюю Волгу и обосновался в Казани, положив тем самым начало Казанскому ханству, но вскоре был убит собственным сыном Махмутеком. Два других сына Улуг-Мухаммеда, Касым и Ягуп, после этого бежали и, поскитавшись, пришли на службу к Василию Васильевичу (в то время, когда он еще только боролся за возвращение себе великого княжения) 823 . В 1447 г. Шемяка пошел с Махмутеком на переговоры о союзе против Василия, и в конце этого года казанский хан повоевал окрестности Владимира и Мурома 824 . |
| Позже война Скопина-Шуйского была представлена как сражение с «иноплеменными». Гермоген, в отличие от потомков-историков, знал, что победы воеводы Михаилы Васильевича одерживались над войсками, большей частью составленными из обыкновенных россиян, присягнувших на верность Лжедмитрию II, а то и польскому королю Сигизмунду, осаждавшему Смоленск. А спешно создававшаяся наемная армия Скопина-Шуйского, хотя и включала шведов, немцев и французов, также состояла в основном из русских, вооруженных и обученных по западному образцу. В стихии гражданской войны тщательно пестуемое Скопиным-Шуйским войско становилось опорой порядка. Под Москвой, где полки Василия Шуйского без явного перевеса бились с «тушинцами», в осаждаемом Сапегой Троице-Сергиеве монастыре, в обложенном Сигизмундом Смоленске с надеждой ловили вести о медленном, осторожном, но уверенном движении с севера освободительной армии. Не рискуя, прикрывая свои полки полевыми укреплениями, используя каждую минуту для пополнения, обучения и вооружения войск, Скопин-Шуйский двигался к Москве. К весне 1610 г. усилия талантливого полководца увенчались успехом: Сапега, бросив пушки, ушел к королю под Смоленск, Лжедмитрий II оставил Тушино. 12 марта победоносная армия вступила в столицу, народ на коленях благодарил воеводу «за очищение Московского государства». В апреле под стенами столицы состоялось учение новой армии, готовившейся к походу на поляков. Все, и в том числе патриарх, «хвалили мудрый и добрый разум, и благодеяния, и храбрость» Скопина-Шуйского. Можно сетовать, что патриарх Гермоген в своей слепой преданности царю Василию не увидел в Скопине-Шуйском человека, вокруг которого могло объединиться измученное Смутой государство. Но ведь и сам Скопин-Шуйский порвал послание Прокофия Ляпунова против царя Василия, который «сел на Московское государство силою, а ныне его ради кровь проливается многая, потому что он человек глуп, и нечестив, пьяница, и блудник, и всячествованием неистов, и царствования недостоин». Отказавшись претендовать на высшую власть в государстве, молодой полководец не спас от своих завистливых и бездарных родственников ни себя, ни армию. 23 апреля 1610 г. он упал на пиру, приняв чашу с медом из рук Екатерины Григорьевны, жены князя Дмитрия Ивановича Шуйского — признанного наследника бездетного царя Василия, Боярыня Екатерина, дочь Малюты Скуратова, по всеобщему мнению, подсыпала полководцу «зелья лютого». «И колко я тебе, чадо, -сетовала матушка Скопина- Шуйского, - приказывала не ездить во град Москву, что лихи в Москве звери лютые, а пышат ядом змеиным!» |
| Из юго – восточных степей двинулся ещё и третий отряд под предводительством Лжепетра. Ещё в последние дни царствования Лжедимитрия терский казак Илейка объявил, что он, в действительности, сын Царя Феодора Иоанновича Пётр, родившийся в 1592 году и подменённый Борисом Годуновым на скончавшуюся девочку Феодосию. Лжедимитрий понял, что открыто бороться с новым самозванцем нельзя, так как наследником Феодора Иоанновича должен бы быть его сын, а не брат, и в случае столкновения его с Лжепетром войско и народ могут перейти на сторону последнего. Поэтому он обратился к Лжепетру с приглашением прибыть в Москву, распорядившись, чтобы его встречали с подобающими почестями. Однако по пути в Москву Лжепётр узнал о гибели своего мнимого дяди и остановился. Теперь же он соединился с Болотниковым для борьбы с их общим врагом воцарившимся в Москве князем Василием Шуйским. Соединённые ополчения Ляпуновых, Болотникова и Лжепетра двинулись на Москву. Ляпуновы увидели вскоре, что отряды Болотникова, хотя идут под знаменем восстановления законной власти, но в то же время настроены против теперешних порядков на Руси, а по приёмам мало отличаются от разбойничьих шаек. К тому же они усомнились в действительном спасении Димитрия и, не желая дальше участвовать в разрушении Русского Государства, признали Царя Василия и покорились ему. После этого войска Василия Шуйского осадили Болотникова и Лжепетра в Туле и принудили их к сдаче. Оба они были казнены, хотя Болотников и уверял, что действовал всё время из делания верно служить законному Царю Димитрию, но теперь, оставленный им без помощи «на произвол судьбы», он так же верно будет служить Царю Василию. На юге тем временем продолжали собираться войска под знамёна Царя Димитрия. Но где находился и скрывался сам Димитрий, все ещё никто не знал. Один из сторонников Лжедимитрия прибыл набирать войско в Путивль и объявил, что недалеко находится сам Царь. Чтобы увидеть Царя, посольство путивльцев отправилось с ним в Стародуб, но видя, что там нет Царя, хотело его избить. |
| —56— Этим объясняется и разногласие о похождениях Отрепьева в Киеве. Конечно, он имел целью запутать свой след от шпионов Бориса Годунова. В продолжение одиннадцатимесячного правления Лжедимитрия много раз раздавались голоса, называвшие царя расстригой. Казнями отвечали за это название, а ничем не доказали лживости такого обвинения. Самозванец не боялся объявить, что он носил имя Григория Отрепьева, но так как вместе нужно было признаться, что он расстрига, – он и должен был молчать. Заметили, что он ни разу не посетил Чудова монастыря, и что многие иноки из Чудова монастыря были высланы. Авраамий Палицын говорит, что бывший Чудовский архимандрит, тогда митрополит Крутицкий, Пафнутий с первого раза узнал в новом царе бывшего монаха своего монастыря, но не посмел объявить о сем. Смирный-Отрепьев, дядя Григория Отрепьева, был сослан в Сибирь. Названный Димитрий и в Москве уклонялся от очной ставки с ним, как уклонялся от нее и в Польше 1287 . В решении вопроса о том, был ли первый Лжедимитрий Отрепьевым, большое значение имел бы суд над князем Василием Ивановичем Шуйским, бывший в начале царствования Лжедимитрия, если бы доказано было, что Шуйский открыто называл его Отрепьевым, и что на суде обнаружена лживость его показания. Все почти исторические источники, относящиеся к эпохе первого Лжедимитрия, согласны в том, что Шуйских судили, приговорили Василия к смерти, вывели на место казни, но царь заменил ему смертную казнь ссылкой вместе с его братьями и через несколько времени простил его и всю родню и приблизил опять к престолу 1288 . Но как подробности этого события, так и время указываются не одинаково. Русские летописцы, хотя почти согласно относят время суда над Шуйским к первым дням вступления Самозванца в Москву, но не все говорят, чтобы Шуйский судим был за то, что открыто называл нового царя Гришкой Отрепьевым. —57— Суд над Шуйским объясняется отношением к делу о смерти царевича Димитрия. Шуйский был очевидным свидетелем смерти и погребения Димитрия-царевича. По смерти Бориса он, как выразился патриарх Гермоген, велегласно обличал самозванство явившегося Димитрия. |
| оценивалась негативно. Берсень Беклемишев до 1525 г. говорил прп. Максиму Греку о Д.: «Не ведаю, деи митрополит, не ведаю - простой чернец: учителна слова от него нет никоторого, а не печалуется ни о ком; а прежние святители сидели на своих местех в манатьах и печаловалися государю о всех людех» (ААЭ. Т. 1. С. 141). Негативную оценку митрополиту позднее дал кн. А. М. Курбский , писавший, что Д., к-рого он называл «прегордым» и «проклятым», «единосоветен был и во всем угоден и согласен» с Василием III (РИБ. 1914. Т. 31. Стб. 207, 211, 212). Нелестную характеристику Д. дал также не связанный с нестяжателями Герберштейн: «...около 30 лет от роду [речь идет о 1522, когда Д. занял митрополичью кафедру.- Авт.], человек крепкого и тучного сложения, с красным лицом. Не желая казаться преданным более чреву, нежели постам, бдениям и молитвам, он перед отправлением торжественных богослужений всякий раз окуривал себе лицо серным дымом, чтобы придать ему бледности, и с такой поддельной бледностью он обычно и являлся народу» ( Герберштейн. С. 89). Последние годы жизни После кончины Елены Глинской в 1538 г. между боярскими группировками усилилась борьба за влияние на молодого государя. Положение Главы Церкви стало шатким. В янв. 1539 г. Д. обратился с посланием к пастве «О смирении, и соединении, и согласии, и о любви, и о соблюдении православныя веры и закона», в к-ром он изображает «вину лет сих и времен» и осуждает «несогласия и пререкания, разделения же и распрения» ( Жмакин. Митр. Даниил. С. 244). 2 февр. 1539 г. Д. был сведен с престола боярской группировкой во главе с кн. И. В. Шуйским, обвинившим Д. в союзе с кн. И. Ф. Бельским, к-рый был арестован неск. месяцами ранее ( Тихомиров. С. 176; ПСРЛ. Т. 13. С. 127; Т. 29. С. 34). Сведение митр. Даниила с кафедры кн. И. В. Шуйским. Миниатюра из Лицевого свода. 70-е гг. XVI в. (ГИМ. Син. 962. Л. 44 об.) Сведение митр. Даниила с кафедры кн. И. В. Шуйским. Миниатюра из Лицевого свода. 70-е гг. XVI в. (ГИМ. Син. 962. Л. 44 об.) Боярскими происками позднее объяснял сведение Д. |
|
|
