| В дальнейшем своем пути я встретил санитарный отряд, состоявший из трех учащихся и двух сестер милосердия, и с их согласия присоединился к ним и имел возможность поделиться с ними своим перевязочным материалом. Ни вечером, ни в течение ночи стрельба не прекращалась и не стихала ни на минуту. Оставаться в темноте на произвол озверевших людей я не мог, и так как добраться домой в семинарию было немыслимо, я приютился у добрых людей, моих давнишних знакомых. Наутро мне-таки удалось пробраться к Соборной Палате, несмотря на ружейный и орудийный огонь, вспыхнувший к полудню с невероятной силой. Собор ни на один день не прерывал своих занятий, люди работали сосредоточенно и глубоко, ораторы, будто стыдясь липших слов, снимали свои имена с очереди, в эти дни был решен самый большой из вопросов сессии — восстановление на Руси Патриаршества. Несмолкаемые ни днем ни ночью орудийные залпы и грохот разрывов тяжелых снарядов, зарево пожаров горящей Москвы, грабежи, убийства и разбой — в тяжелой тоске внушали мысли, что дальше жить так нельзя, что нужно немедленно же остановить пролитие крови, что нужно остановить чью-то жестокую кощунственную руку, беспощадно разрушающую наше святое достояние, древнерусские святыни Священного Московского Кремля. И этот таинственный голос справедливого укора в ответственности перед Богом и Родиной за целость наших родных святынь был сильнее сознания своего бессилия и подвиг меня дерзновенно испросить благословения у Собора епископов и разрешения мне снова пойти в качестве пастыря на этот раз для решительных и настойчивых переговоров о прекращении братоубийства и ограждении от разрушения и поругания Кремля с его святынями и великими Кремлевскими соборами. В ответ на мою просьбу последовало благословение Собора епископов. Для исполнения этой миссии я предложил пойти вместе со мной Дмитрию Архиепископу Таврическому, а затем Митрополит Платон изъявил свое желание и готовность исполнить вышеупомянутую высокую миссию. После переговоров по этому вопросу с прочими членами Собора к нам присоединились еще члены Собора архимандрит Виссарион, два протоиерея Бекаревич и Чернявский и два крестьянина Юдин и Уткин. По совещании с членами Собора уже почти в 12 часов ночи соборяне пожелали отслужить в семинарском храме молебен об умиротворении враждующих братии, и всякий, кто присутствовал за этим ночным молебном, вероятно, чувствовал необычайное молитвенное настроение и высокий религиозный подъем, и верилось тогда в грядущий мирный исход, и все люди без различия казались тогда добрыми братьями и казалось, что ничего нет проще и легче начать скорее жить мирно, единодушно и согласно. И наконец, все это кошмарное братоубийство казалось каким-то недоразумением, влиянием вражеской немецкой темной силы, губящей и порабощающей всю Россию. |
| Пребывавший в 1775-1788 годах на воронежской кафедре епископ Тихон III (Малинин) заказал Д. Кваренги проект решения северного фасада архиерейского двора. Центральным звеном ансамбля по местоположению был трехэтажный архиерейский дом, построенный еще при Пахомии (1714-1726). Он замыкал главную магистраль Воронежа, Большую Московскую улицу. Дом этот Кваренги расширил путем пристройки к нему боковых частей. При этом главный фасад получил оригинальную трактовку, своеобразие которой заключалось в выделении богато украшенных крыльев, в то время как центр дома выглядел очень скромно. Длину его фасада зодчий принял за модуль при проектировании ансамбля. Здания по северной оси отделялись друг от друга промежутками, равными по длине половине фасада дома. К западу от него Кваренги наметил возвести колокольню, вертикаль которой должна была замкнуть перспективу Большой Девицкой. За колокольней линию построек планировалось завершить корпусом консистории , и семинарии, который полностью бы повторял архитектуру архиерейского дома. К востоку от дома Кваренги предположил возвести корпус для певчих. Отведенному под него западному углу двора принадлежало решающее место в композиции генерального плана города: здесь начиналась важная в планировочном отношении улица. Кваренги нашел оригинальное решение: он изогнул корпус дугой, центр которой с куполом служил зрительным ориентиром для Мещанской улицы. Промежутки между строениями закрывались каменной оградой с балюстрадой поверху. Все архиерейское подворье было разбито внутри на несколько двориков. В глубине участка располагался хозяйственный двор с конюшнями и каретными сараями. Очевидно, композиция ансамбля была задумана таким образом, чтобы закрыть оба храма, Благовещенский и Архангельский, новыми гражданскими зданиями. Поскольку подворье находилось на холме, круто обрывавшемся к югу, то с реки и с заречных левобережных далей религиозный центр Воронежа сохранял традиционный вид, а со стороны Большой Московской приобрел самый новомодный облик. |
| Нельзя сказать, что г. Лысогорский совершенно свободен здесь от упрека в некоторых недочетах и преувеличениях. Его рассуждения о достоинствах разбираемого произведения теряют по местам спокойную уравновешенность, обязательную для объективного исследователя, и переходит в тон панегирика. Так, по словам нашего автора, Платон в своем «Увещании» пользуется ссылками на историю «лишь в тех случаях, когда ее свидетельства выше всякого подозрения: ясны, сильны, неопровержимы и одинаково признаются как православными, так и раскольниками» (стр. 104). Едва ли, однако, он сам решится наставить, что некоторые подробности, относящиеся к истории исправления богослужебных книг при п-хе Никоне, указываемые Платоном по примеру его предшественников, могут притязать на «неопровержимость» в глазах современного исследователя и должны были казаться таковыми старообрядцам XVIII в., знакомым с произведениями своих первоучителей, или, что возможно в качестве непреложного исторического факта, повторить смелое утверждение составителя «Увещания», будто упомянутое «поправление» книг принял «весь православный Российского государства духовный чин» и «все русские люди» (кто же тогда оказался в рядах тех «церковных мятежников», на обилие которых жаловался в начале своих «деяний» Большой Московский собор 1667г.?). Заметим здесь, кстати, что склонность сбиваться на панегирический тон, быть может, – и нелегко устранимая в тех случаях, когда автор долговременно и с любовию занимается изучением деятельности изв. лица, дает себя чувствовать и кое-где в других местах рассматриваемой книги, обнаруживаясь в не совсем беспристрастных суждениях исследователя о личности и деяниях знаменитого иерарха. Не останавливаемся на некоторых мелких возражениях, которые могли бы быть сделаны г.Лысогорскому по поводу данной части его труда: они не настолько серьезны, чтобы уменьшить ее достоинства. А таковые в ней, несомненно, есть. Рассуждения об «Увещании», как одном из памятников литературной борьбы с расколом до учреждения единоверия, дают вполне ясное и определенное представление как о названном произведении м-та Платона самом по себе, так и о месте его в истории выработки приемов и форм православной противораскольнической полемики. |
| После этого, оставив попытки достать веревки в Москве, С.Г. Рункевич , будучи по делам в Петрограде, получил пакет веревок от К.Я. Здравомыслова , которых хватило ему на 40 связок. Остальная 21 связка была увязана веревками, добытыми в Москве частным путем. Далее предстояла «нелегкая задача добиться, чтобы в шкафах Печатного Двора были расширены вместилища между полками для установки связок с делами стоймя, по подобию книг, и была вытерта накопившаяся на полках многолетняя пыль». Об этом С.Г. Рункевичем уже неоднократно велись переговоры, но безуспешно. 27 января 1921 года «в прекрасный солнечный день» С.Г. Рункевич перевез дела Святейшего Синода на Печатный Двор, находившийся на дворе бывшей Московской синодальной типографии по Никольской улице. Из-за неподготовленности для них места и ввиду ожидавшейся их скорой отправки в Петроград, дела были сложены в проходе между шкафами, возле шкафа с архивом Всероссийского Церковного Собора, привезенного туда Рункевичем еще в сентябре минувшего года 696 . Этот архив также был обязан своим спасением и сохранностью заботам С.Г. Рункевича . Соборный архив в свое время был в порядке сформирован секретарем Собора В.П. Шеиным, имел опись и помещался в большом шкафу одной из комнат первого этажа Епархиального дома. Ближайшее наблюдение за ним в первое время было поручено митрополиту Арсению (Стадницкому) и В.Н. Са-муилову 697 . Комната, где стоял шкаф с Соборным архивом, располагалась между большой комнатой, в которой некогда работала Соборная канцелярия, и двойной комнатой, где работали отделы Собора. В этой же комнате с сентября 1917 года по январь 1918 года жил С.Г. Рункевич . С сокращением штата канцелярий Высшего церковного управления архив Собора оказался в пустующем помещении. В это время стали происходить вскрытия дверей шкафа, хотя никакой порчи дел не замечалось. Летом 1920 года, «ввиду выявления признаков, угрожающих сохранности Соборного Архива», С.Г. Рункевичем был также возбужден вопрос о передаче его под охрану Государственного архивного фонда. Поместить Соборный архив предполагалось в забронированном архивной охраной здании Печатного Двора. По докладу С.Г. Рункевича , Главархив согласился принять Соборный архив под свою охрану 698 . |
| Правда, либеральные толки о гонениях на раскол уже слишком устарели и неосновательность их уже достаточно доказана и обличена; но раскольникам всегда приятно слышать и читать их, особенно же читать в большой, широко распространенной газете. Правда и то, что раскольники поморщились, конечно, прочитав в статье то же самое, о чем давно толкуют им православные «полемисты», т. е. что и троеперстие и двуперстие существовали до Никона, – они крайне жалеют, конечно, как это автор не догадался сказать, что ныне уже и «православные (православные ли?) исследователи раскола» признают, что до Никона существовало на Руси, с самого ее крещения, с самых лет святого Владимира, и было единственно формою перстоложения только двоеперстие. За эти промахи любезного им, но малосведущего автора статьи истые старообрядцы несомненно посетовали на него; но зато с каким восторгом они приняли, действительно уже новое заявление, что будто бы «православные исследователи» раскола признают за ним «право на существование» и признают даже «правильным (т. е. правильною) преемственность» австрийской иерархии! Положим, что до «православных исследователей», даже до православной церковной власти им собственно нет и дела, – в «признании» этою властью их права на существование, а особенно в «признании» их австрийской иерархии, – признании, имеющем вид утверждения ее, или санкции православною церковью, – они вовсе не нуждаются; но за этим признанием само собою предполагается для них признание всего этого – и права на существование и самой иерархии – гражданскою властью; а в этом для них и все дело, об этом все их мечты, все заботы и старания! И вот, если бы, при помощи газетных статей, подобных той, о которой идет речь, удалось им достигнуть осуществления этих мечтаний, вот тогда они показали бы себя вполне, и горько было бы от них другой «сестре» одной с ними «матери»... Но точно так же и со строго православной точки зрения, приглашать старообрядцев в наши объятия и в наши храмы, безусловно, не требуя, чтобы они оставили раскол, даже признавая за расколом право существования и признавая правильность, законность австрийской лжеиерархии, – это и с православной точки зрения есть крайнее неразумие, есть просто бессмыслие. |
| Как и когда подверглись переработке другие части чина избрания и поставления (за исключением архиерейского обещания), остается не вполне ясным. Списки с полным чином избрания и поставления доходят до нас только от времени патр. Адриана. Наиболее авторитетным из них является рукопись Синодального собрания ГИМ, СИн.344 625 . Рукопись не датирована, однако дата в образце подписи под архиерейским обещанием говорит о времени после 1692 года. В конце рукописи указывается, что находящееся в ней чинопоследование было составлено патр. Иоакимом в 1676 году и что основой для данной версии послужила древняя рукопись, содержавшая это чинопоследование в том виде, как оно читалось »при преосвященных митрополитах всея России». С определенными оговорками можно предполагать, что патр. Иоаким и его справщики действительно занимались в 1676 году переработкой чина избрания и поставления и использовали при этом, хотя и весьма выборочно, какую-то рукопись, содержавшую этот чин в старой (сравнительно с чином около 1630 года) версии, равно как и греческий чин поставления, который был доступен московским книжникам в издании Гоара 626 . Возврат к «старине» был не случайным, но обусловленным определенными идеологическими установками патр. Иоакима. Как отмечал Н. Ф. Каптерев , «открыто высказанное Никоном учение, что священство выше царства, что светская государственная власть не должна вмешиваться в дела церковные (...) – эти воззрения Никона как нельзя более пришлись по душе русским архиереям» 627 . Хотя Большой Московский Собор подтвердил прерогативы царя в церковной сфере, однако вместе с тем ограничил их. Впрочем, реализация этих достижений духовенства началась, по существу, только после вступления на патриарший престол Иоакима, убедившего Алексея Михайловича уничтожить Монастырский приказ, и в особенности после смерти Алексея Михайловича 628 . Иоаким, получивший в результате этого события определенную свободу действий, принимается отыгрывать некоторые из тех позиций, которые были утрачены духовенством в правление Алексея Михайловича. Отредактированный им чин избрания и поставления архиерея хорошо вписывается в этот контекст; именно отсюда идут стимулы к использованию «древнего» текста, то есть текста, еще не подвергнутого теократической трансформации. Конечно, Иоаким не ставил перед собой задачу очистить чин от вросших в него теократических украшений, однако в принципиальном вопросе об избрании епископа из трех представленных кандидатов Иоакимовские справщики возвращаются к старому чину, и, соответственно, царь в роли верховного выборщика исчезает. Сопоставление текста Иоакимовского чина с чином 1423 года обнаруживает почти полное тождество этих версий, и эта редакция может быть приписана именно Иоакимовской, а не Адриановской справе, поскольку именно Иоаким обращается к «древней рукописной книге». |
| Беспоповец. Для чего это нужно знато-то нам? Не все ли равно, когда бы какая книга ни написана была? Это к нашему делу не идет. Я. А вот увидим. В 31-й главе Стоглава приведено свидетельство о перстосложении из Феодоритова слова и в предисловии к Псалтири напечатано то же Феодоритово слово. Об одном и том же перстосложении помещено в двух книгах, а потому прошу ответить: если в разных книгах помещено одно и то же слово Феодоритово, то допустит ли справедливость, чтобы оно было разное, одно на другое непохожее и противоречивое? Беспоповец. В таком случае нужно думать так, что какое-либо повреждено. Но я думаю, ты не забыл прошлогодней беседы: мы видели тогда, что в Стоглаве, по свидетельству Феодоритова слова, нужно признавать двуперстное сложение. Я. Что видел ты, и чем кончилась тогда беседа, хорошо помнится. Теперь же у нас совсем другой вопрос. Припомни: как крепко ты в прошлогоднюю беседу стоял за свидетельство Феодоритова слова в Стоглаве и как признавал его тогда несомненно подлинным и неповрежденным? Беспоповец. Я и теперь не отказываюсь от слов своих. Я. В своем роде и это хорошо делаешь. Но ведь в предисловии к Псалтири Феодоритово слово много повреждено кем-то и находится в большом противоречии с тем же Феодоритовым словом, помещенным в 31-й главе Стоглава. Не желаешь ли сличить то и другое? Беспоповец. Нечего нам сличать. И без сличения знаем, что знаменоваться нужно двумя перстами. А Московский собор называет это обычаем армянским. Для нас достаточно и этого, чтобы понять, какому поруганию предано двуперстие Московским собором. Я. Но мы ведем речь не о двух перстах, а о писании, еже есть сложено от некоторого раскольника и скрытого еретика, – о том, что поврежденное 22 кем-то Феодоритово слово допустил кто-то по невежеству и безрассудно напечатать в предисловии к Псалтири. Я вот и предлагаю для очевидности сличить его с Феодоритовым словом, помещенном в Стоглаве. Почему тебе не хочется сличать? Какая же в этом особая важность? Пусть все видят истину. Грех большой скрывать ее, и оставаться самому, и других оставлять в темноте и сомнении. |
| В конце концов, такое оскорбление Царствовавшего Государя, Отца Отечества есть типичное проявление Хамова греха. Мне не известно, кто запустил в среду современных царистов эту клевету, но мне совершенно понятна её цель - очередной раз связать Хамовым грехом движущееся к покаянию русское соборное самосознание. Надеюсь, что детальное знакомство с содержанием документов Московского Собора 1598 года поможет здравомыслящим читателям понять всю ложность и несправедливость этой исторической клеветы. Выбор темы дипломной работы «Выражение идеи Самодержавия, а также идеологии христианской государственности в Утвержденной Грамоте и других документах Московского Собора 1598 года» был обусловлен рядом причин и обстоятельств, которые считаю нужным объяснить. 1. Одна из причин выбора темы Большой интерес в православной части российской общественности к самой общественно-политической «технологии» так называемых «Земских Соборов» возник на рубеже 1980-1990-х годов в связи с поиском традиционного для России выхода из назревавшего системного государственного, идеологического, политического, финансового, экономического, демографического и общественного кризиса, которые можно обозначить и более традиционным для русской истории понятием - «Смута». В ту пору б о льшая часть православной общественности и значительная часть рядового клира Русской Православной Церкви изначально и категорически не приняли идеалы «перестройки»(2). Затем они также отвергли идеологию развала СССР , десоветизации и демократизации, политику капиталистических финансовых, социально-экономических и юридических реформ. В ходе достаточно многократных обсуждений возможных перспектив на различных общественных встречах и в собственной церковно-общественной прессе в 1989-1993 годах этот существенный слой российской общественности пришел к убеждению, что единственно возможным выходом из создавшегося системного кризиса может быть подготовка, проведение Всероссийского Земского Собора и восстановление Православного Самодержавного Царства. Идеей нового «Земского Собора» по «традиционному» образцу в те годы были охвачены десятки тысяч православных мipяh и значительное число священников на всей территории СССР. |
| Живая любовь к церкви проходила через всю жизнь Пластова. В его роду священники, церковные архитекторы и строители, иконописцы. Отец в качестве подмастерья помогал расписывать храмы и служил псаломщиком в прислонихинской церкви, которую построил и расписал дед художника. Сама семейная стезя неуклонно вела Аркадия Пластова в церковную жизнь. Его даже отдали в Симбирское духовное училище — была такая семейная мечта, что он станет архиереем. Но пятнадцатилетним мальчишкой он увидел, как работают приехавшие к ним в село реставраторы-иконописцы, тогда и пришло отчетливое решение: буду живописцем и никем больше. Духовное училище он все же окончил, а потом с последнего курса семинарии «полетел за жар-птицей искусства в Москву». Сначала два года отучился в Строгановке, а затем поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества на скульптурное отделение. Поругание Христа. 1950-е гг., бумага, гуашь. Собрание семьи художника Даже в советское время каждую неделю Пластов бывал в храме, ездил в Богоявленский собор в Елохове, бывал во Всехсвятской церкви на Соколе, в храме в Путинках. Он хорошо знал службу, молился сердцем: «Запели пасхальный Канон... Я стоял и чуть не плакал, ты поймешь, какое было невыразимое от этого на душе чувство печали и радости. Больше, конечно, печали, т. к. этот торопливый перекат, бесконечную ласковость, ангельское веселье, весеннюю голубизну и светозарность этих стихир просто нельзя было даже с усилием воспринять, как что-то реальное, осязаемое, что взял бы и унес с собой. Все казалось сном, неявью…» В трапезной. 1950-е Куличи, 1950-е РИА Новости Конец службы, 1940 Венчание. 1960-е гг., бумага, акварель. Собрание семьи художника Зимний праздник. Никола. 1950-е гг., бумага, акварель, белила. Собрание семьи художника Именно светозарность, светоносность, огненность — главные живописные черты его акварелей на церковную тему: «Сергиев Посад. В трапезной», «В Успенском соборе», «Куличи», «Зимний праздник. Никола». Его колористические решения в этих акварелях завораживают: пылающий красный, оранжевый, багряный, звонкое золото разлились во всю силу в изображениях церковных праздников и служб. Золотые, охристые рефлексы от горящих свечей падают на лица прихожан в «Венчании»; горящий оранжево-красный в облачении священников («Сергеев Посад. В трапезной»); бело-золотистое полыхание бесчисленных свечей в огромном подсвечнике, который Пластов сделал композиционным центром картины («Зимний праздник. Никола»); на сияющем иконостасе с его ликующими золотисто-охряными, красными тонами вспыхивают светлые и охристые блики, однородные темные пятна толпы прихожан контрастно подчеркивают сверкающее убранство иконостаса («В Успенском соборе»). Пластов пишет в импрессионистической манере, с большой экспрессией, объединяя огненные краски в единый аккорд, и в нем открывается символика внутреннего света церковных таинств, молитвенного горения и света несотворенного. |
| Вскоре вспыхнули Кремль, Китай город и Большой Посад; вся средняя часть Москвы сделалась жертвою огня: царские палаты, соборы, церкви приходские и монастырские со всею казною и сокровищами – все сгорело. О спасении их нечего было и думать, когда от огня железо рдело, как в горниле и расплавленная медь текла по земле, как вода. Одних взрослых (не считая младенцев) сгорело тогда 1700 человек. Вот какое страшное бедствие оплакивал блаженный! – Знал блаженный и тайные мысли других и при случае обличал их, если оне того были достойны. Однажды Грозный, стоя в храме, вместо молитвы думал, как бы красивее выстроить дворец, заложенный на Воробьевых горах близ Москвы. В храме стоял и блаженный, но царь его не заметил во время службы. После литургии блаженный пошел за царем вслед. Царь, как только заметил его, спросил, где ты был? Св. Василий ответил: «там, где и ты». «Как же я тебя не видал?», сказал царь. На это блаженный отвечал: «а я тебя видел и узнал, что истинно – ты был не в храме, а ходил на Воробьевых горах и думал о постройке начатого дома». Царь принужден был сознаться в справедливости слов блаженного. – Блаженный своим духовным видением созерцал события, совершавшияся вдали от Москвы, и там, когда было нужно, оказывал свою помощь. Так, однажды он был на именинной трапезе у Грозного. По приказанию царя подана была заздравная чаша и блаженному, но блаженный вместо того, чтобы выпить ее с добрым пожеланием царю, вылил ее за окно. Чашу наполнили и подали ему опять, и опять он ее вылил. То же сделал и третий раз. Царь разгневался, но блаженный сказал ему: «не гневайся, царь, знай, что этим я угасил огонь, которым объят был весь Новгород». Затем блаженный быстро вышел из дворца. Слуги царские было хотели догнать его, но без успеха возвратились и доложили, что блаженный, добежав до реки Москвы, прошел по ней, как по сухой земле, и стал невидим. Царь сначала не поверил словам блаженного о пожаре в Новгороде, но, заметив день и час, когда были сказаны эти слова, для проверки их послал гонцов в Новгород. |
|
|
