| – За что ты меня? – крикнул Костюрин. – А вот за что! – сказал Толкачев и еще раз ударил так, что Костюрин перегнулся надвое, едва устоял на ногах, и на зубах его показалась кровь. Все хмурились, кричали, но никто не решался вступиться, и только Чистяков с истерическим вскриком бросился на огромного Толкачева и неловко ударил его, ушибив себе большой палец. Потом что-то тяжелое, как пудовая гиря, обрушилось на его голову, он упал, а когда поднялся, все стояли кружком и наскакивали на Толкачева, но не били его, а только кричали. Но все же он немного струсил и оправдывался, сваливая всю вину на Костюрина; последний выплевывал на снег черную слюну и говорил: – Братцы, разве так можно! И через десять минут их помирили. Они протянули руки и поцеловались, а Чистяков всплеснул руками и заплакал от боли, от скорби и гнева. – Господи! Его бьют, а он целуется! Ведь это подлость! – А тебе что? – через плечо спросил Толкачев. – Хочешь, через крышу перекину? – Иностранец! – презрительно сказал Костюрин, и все, галдя и смеясь, тронулись к воротам, а Чистяков пошел в свой номер, лег и долго плакал в темноте. Насилие, несправедливость, как туча, стояли над ним, и далеким, недоступным раем казались ему чудные и светлые края. «Хоть бы умереть там!» – думал он, смертельно тоскуя. На другой день Костюрину стало совестно, и он первый раз за все время знакомства пришел в номер к Чистякову, долго и смущенно оглядывался и хвалил комнату. – Как тут у тебя чудно! Словно у монашенки! – говорил он, а потом сразу заплакал, и по длинным, перекосившимся усам его катились большие светлые слезы и капали на красное сукно номерного грязного стола. А через неделю все забылось, и Толкачев опять показывал силу своих мускулов и заставлял восхищаться ими, но теперь Чистяков не мог без ужаса смотреть на его красную толстую шею и огромный кулак и чувствовал себя в его присутствии таким беззащитным и слабым, как цыпленок перед ястребом. Грубая и тупая сила грозно стояла перед ним, и ни в чем не было защиты. Все-таки он перестал подавать Толкачеву руку, но тот встретил это презрительным и искренним хохотом и часто заговаривал с ним: |
| И когда замер последний звук, вступил звонкий тенор и повторил – как будто отозвалась земля на жалеющие и ласковые слова, и мольбою дышала ее молитвенная речь: Покой-ной но-о-чи всем уста-а-вшим… И с той же величавой грустью и покоем лился в пространстве томный, мужественный бас: Весь день свой отдыха не зна-а-вшим… Что-то сверкающее и драгоценное, как слезы, упало с высокого неба и пронизало тьму широкого густого баса и нежным горячим стоном смешалось с воплями земли: Трудом купившим сво-ой по-о-кой!.. «Боже мой, Боже мой! Ведь это она поет! – подумал Чистяков, вглядываясь в побледневшее лицо девушки. – О милая, ведь это о нас, о нас!» И все трое, смешав голоса, пронизывая ими друг друга, слившись в одну величавую, скорбную гармонию, повторили: Покойной ночи всем уставшим, Весь день свой отдыха не знавшим, Трудом купившим свой по-о-кой! Потом пелись другие грустные песни, но Чистяков не слыхал их, и все в нем трепетало от бесконечной жалости к себе, который весь день без устали трудился, к кому-то безличному, большому, нуждавшемуся в покое, любви и тихом отдыхе. Привел его в себя веселый и шумный разговор вокруг Райко Вукича. Его опять дразнили, а он, сверх обыкновения, молчал, и только острые, как жало осы, глазки перебегали с одного на другого и двигался щетинистый раздвоенный подбородок. – А что, Райко, – спрашивал Ванька Костюрин, – у вас у всех там носы крючком, как у тебя? Райко медленно ответил: – На днях серба одного, Боиовича, на границе зарезали. Турци зарезали. И всем ясно представился зарезанный серб, какой-то Боиович, у которого мертвецки-желтый и крючковатый нос, как у Райко, и на горле широкая черная рана. Было неприятно, и Костюрин с деланным смехом сказал: – Эка важность! Много еще осталось. Райко ощетинился, побледнел, и колючки на его раздвоенном подбородке задрожали. И когда он заговорил, голос у него был металлический и резкий. – Ти обманщик. Зачем ти пляшешь русского? У тебя нет родины, нет дома! Ти свинья. Но ответил Чистяков, точно упрек касался его. Глухо и спокойно он сказал: |
| – Осли! И уходил в свой номер. Товарищи хохотали, а Чистяков, печально улыбаясь, думал, какая это действительно маленькая и грустная страна задорных и слабеньких людей, постоянной неурядицы, чего-то мелкого и жалкого, как игра детей в солдаты. И ему было жаль маленького Райко и хотелось взять его за границу, чтобы он увидел там настоящую, широкую и умную жизнь. Когда бутылки наполовину пустели, студенты начинали петь, играть на гармонии и кого-нибудь посылали за Райко, который считался специалистом по бубну. Райко являлся и мрачно бубнил, а глаза его горели, словно у волка, и были остры, как жало осы. Если становилось очень весело и разгоряченная кровь ходуном начинала ходить по жилам, Ванька Костюрин вскакивал, подергивал плечами и плясал русскую. Громоздкий и неуклюжий, в пляске он был легок и перышком носился по комнате: выбивал каблуками частую дробь, взвизгивал, гикал, и вся комната точно вертелась и дрожала от стука, заливистых звуков гармонии и захлебывающегося рычания бубна. И у всех смотревших сверкали глаза, подергивались руки и ноги, и кто-нибудь отходил в угол, с безнадежным восторгом махал рукою и откуда-то из глубины выдыхал томительное и сладкое: ээ-х! И все они казались Чистякову похожими на сумасшедших. Кончив пляску и тяжело отдуваясь, Ванька Костюрин просил Райко: – А ну, Райко, покажи, как у вас пляшут. Небось так не умеют. – Так не умеют, а лучше умеют. – Да ты покажи, не бойся! Я знаю, у вас хорошо пляшут. Все уговаривали, и Райко, пугливо и злобно озираясь, откладывал бубен. Потом лицо его становилось свирепым и кровожадным, и он делал несколько странных, порывистых и колючих движений – как будто не плясать он собирался, а душить, царапать и убивать. Без музыки, серьезный, немного страшный, он так похож был на маленького дикаря, что все разражались хохотом, а Райко опять обиженно ругался и уходил. «Как они грубы!» – думал Чистяков, и ему было жаль маленького Райко, так сильно любившего свою маленькую родину. Бывал в шестьдесят четвертом номере студент Каруев, всегда ровный, всегда веселый и слегка высокомерный. При нем все несколько менялось: пелись только хорошие песни, никто не дразнил Райко, и силач Толкачев, не знавший границ ни в наглости, ни в раболепстве, услужливо помогал ему надевать пальто. А Каруев иногда умышленно забывал поздороваться с ним и заставлял его делать фокусы, как ученую собаку: |
| Охотно рассказывал он и о том, сколько скоплено у него денег для заграницы – двести двадцать рублей, и однажды он даже надоел всем студентам с жалобою на то, как гнусно поступили с ним на одном уроке, обсчитав его на одиннадцать рублей. Так, взяли и спокойно обсчитали, а когда он стал требовать, то сперва посмеялись, а потом выгнали. – Ведь это кровные деньги! – говорил он с гневом и тоскою. – Ведь может, они мне двух лет жизни стоят! – Ну, не ной, надоел! – сказал ему Ванька Костюрин. – Хочешь, мы тебе эти одиннадцать целковых соберем промеж себя? Он предложил это от чистого сердца и был очень удивлен и обижен, когда Чистяков с негодованием отклонил предложение. – Не товарищ ты! – сказал Костюрин с упреком, и все согласились с ним, что Чистяков не товарищ. Это видно было и по тому, с каким презрительным равнодушием относился он ко всем студенческим интересам: что бы важное ни случилось, как бы ни горячился народ в шестьдесят четвертом номере, он молчал, рассеянно барабанил пальцами по столу и, если дебаты затягивались, начинал зевать и уходил заниматься немецким языком. – Я не здешний! – говорил он с шутливым извинением, но в шутке его была страшная и почему-то очень обидная правда. И было неприятно чувствовать, что они совсем не знают этого узкогрудого человека, который так прямо идет к своей цели и не хочет сказать, откуда взялось в его больной груди столько силы и решимости. И особенно не любил его Ванька Костюрин; сам он носил высокие сапоги, а летом в деревне поддевку, уважал все русское, водку, квас, жирные щи и мужиков, и старался говорить грубым голосом и по-простонародному: вместо «кажется» говорил «кажись» и часто употреблял слово «давеча». И он не понимал упорного стремления Чистякова за границу и причислял его почему-то к той же категории явлений, как белые перчатки, постоянная трезвость, визиты и модные сапоги; и два другие названия, данные им Чистякову, были такие: «аристократ» и «собачья старость». Остальные были равнодушны ко всему русскому, охотно бранили его и говорили Чистякову, что и сами поехали бы учиться и жить за границей, если бы деньги. А он уговаривал их, доказывал, что денег всегда можно достать, волновался, но потом вглядывался в их добродушные полупьяные рожи, вспоминал всю их ленивую, распущенную жизнь – и равнодушно умолкал. Где-нибудь в углу на смятой постели он усаживался и смотрел оттуда блестящими и далекими глазами, такой бледный, узкогрудый и решительный. |
| Граф Бестужев-Рюмин, передав такое извещение резидента в коллегию иностранных дел, признал более удобным и полезным поручить разведывание о заднестровском раскольническом архиерее киевскому губернскому начальству. Киевский вице-губернатор, тайный советник Костюрин, получив указ иностранной коллегии, тотчас же отправил за границу надежных людей в Могилев на Днестре, в Хотин и в Яссы. Они узнали, что Афиногена, о котором упоминал резидент, у старообрядцев уже нет, а вместо него есть Анфим, и что этого Анфима старообрядцы за своего архиепископа больше не признают, в чем всячески уверяли старообрядцы, жившие по торговым делам в Могилеве, и могилевский комендант. В Могилеве же агент, посланный из Киева, виделся с анфимовыми служителями и с его живописцем, приехавшими по его приказанию за покупками. Они сказали, что Анфим живет в Ветрянке и в церкви этой слободы служит по-архиерейски, что при нем десять человек попов и дьяконов и что, сверх того, он посвящает попов для старообрядцев. Ясский митрополит, узнав от агента, посланного Костюриным, что на Анфима, находящегося с ним в переписке, обращено внимание русского правительства и что оно по собрании предварительных сведений намерено дипломатическим путем требовать его выдачи, тотчас изменил свои отношения к Анфиму и вместо оказательства «братосоюзной» к нему любви разослал по всей своей епархии ордеры, чтоб Анфима, «где он явится, тотчас поймать и, связав, привесть в Яссы с тем намерением, чтоб ему, лжеархиепископу, бороду обрить и в ссылку, в которых местах соль ледовую бьют, сослать». С ордерами разосланы были и приметы Анфима. Выгораживая себя и митрополита браиловского Даниила из дела об Анфиме, ясский митрополит умалчивает, однако, о Мисаиле редовуцком и его отношениях к лжеархиепископу; он передает агенту два письма анфимовы и славскую грамоту на сан «архиепископа всего православия», но копий с своих писем к Анфиму не доставляет. Вообще Иаков вел себя в этом деле довольно загадочно. Получив такие сведения об Анфиме, святейший синод поручил киевскому митрополиту Тимофею войти в непосредственные сношения с молдавским митрополитом и самым энергическим образом требовать от него, чтоб он прекратил возникшее в его епархии незаконное и ложное раскольническое архиерейство. |
| Шимкевич Фёдор Спиридонович из Воронежской Чехович Венедикт Павлович из Волынской из Орловской Бельчанский Николай Егорович из Подольской Понятовский Пётр Лукич из Воронежской из Черниговской Минервин Алексей Лукиллианович из Воронежской Перехорович Нестор Фадеевич из Волынской Лебедев Павел Исаевич из Воронежской Янковский Карп Васильевич из Подольской Рудзинский Семён Иванович из Полтавской Логинов Капитон Алексеевич из Екатеринославской Старшие кандидаты Бакулин Андрей Васильевич из Орловской Оболенский Пётр Иванович из Орловской Борисович Василий Иванович из Подольской Иваницкий Пётр Васильевич из Курской Орлов Пётр Герасимович из Орловской Младшие кандидаты Гахович Семён Васильевич из Минской Омелянский Николай Фомич из Волынской Житецкий Пётр Павлович из Полтавской Новицкий Иларий Маркович из Волынской Дьяков Иван Яковлевич из Воронежской Литинский Иван Федорович из Харьковского Коллегиума Левицкий Антон Гаврилович из Подольской Петров Алексеи Денисьевич из Курской Кондрацкий Иван Николаевич из Волынской Александров Пётр Семёнович из Курской Ааронский Павел Иванович из Киевской Гвоздиковский Павел Иванович из Волынской Данков Павел Иванович из Орловской Себов Иван Самсонович из Орловской Маляревский Василий Петрович из Курской Крыжановский Семён Петрович из Киевской Костюров Иларион Семёнович из Черниговской Михайловский Осип Никифорович из Харьковского Коллегиума Студент Гентус Осип Петрович из Кишинёвской Уволены Цыбульский Ефим поступившиии из Киевской семинарии Яроцкий Игнат Киевской Недригайлов Иван Курской Шаревский Матфей Полтавской Савченко Димитрий Курской Перепелицын Максим Екатеринославской Сташенко Кирилл Харьковского Коллегиума Рыболов Степан Харьковского Коллегиума Богданов Николай Полтавской Умер Грузинский Иван Орловской Курс четвёртый. 1827–1829 г. В состав четвёртого курса, в 1825 году, окружные семинарии представили следующее число своих воспитанников: Киевская Волынская Екатеринославская Черниговская Минская Карская Подольская Кишинёвская Полтавская |
| Председатель Синодального отдела по делам молодежи принял участие в награждении победителей Первого фестиваля студенческих проектов «Вера и дело» 21 ноября 2017 г. 10:42 16 ноября 2017 года в Российском государственном университете им. А.Н. Косыгина в городе Москве состоялось награждение победителей Первого фестиваля студенческих проектов «Вера и дело». Открывая мероприятие, председатель Синодального отдела по делам молодежи епископ Люберецкий Серафим поблагодарил участников и поздравил лауреатов фестиваля. «Фестиваль, победителей которого мы чествуем сегодня, называется " Вера и дело " . Это два очень важных аспекта в жизни любого человека. Вера в Бога означает, что мы в своей жизни в качестве доминанты признаем любовь и добро. Но, как сказано в Священном Писании, вера без дел мертва (Иак. 2:26). Наше доброе отношение к окружающим, позитив, который мы стремимся привнести в окружающую жизнь, должен выражаться в конкретных добрых делах и хороших поступках», — подчеркнул архиерей. Участие в церемонии награждения приняли руководитель Департамента национальной политики и межрегиональных связей Правительства г. Москвы В.И. Сучков, заместитель руководителя Департамента национальной, начальник Управления по связям с религиозными организациями К.Л. Блаженов, ректор РГУ им. А.Н. Косыгина В.С. Белгородский. Награждение состоялось по пяти номинациям: «Спорт», «Милосердие», «Культура», «Предпринимательство», «Миссия». В номинации «Спорт» победили проекты «Кубок святого Георгия по смешанным единоборствам», представленный Станиславом Коршуновым, и «Русский воин», представленный Станиславом Горбачевым. В номинации «Милосердие» были награждены Евгений Шведков (проект «Старший друг») и Максим Осипов (проект «Вместе за радугой»). В номинации «Предпринимательство» победа была присуждена Марии Голубцевой и Марии Лаврентьевой за проект «Создание бренда Mosho&Maqmar» и Алисе Гусаровой за проект «Сфера моды». В номинации «Миссия» награды удостоены проекты «Интеллектуальная образовательная игра " Православная традиция " » Анны Зыкуновой, и «Молодая душа» Ксении Бабынькиной. В номинации «Культура» дипломы вручены Наталье Даниловой за проект «Молодежный Сретенский бал» и Матвею Костюрину за проект «Стаканчик чая и пара фраз». Награды лауреатам вручили абсолютная чемпионка России по художественной гимнастике в групповых упражнениях Алина Правоторова и президент федерации таэквондо России МФТ Лазарос Цилфилис. Основная цель фестиваля — развитие студенческой активности и социальной ответственности молодежи. Фестиваль дал возможность учащейся молодежи представить свои авторские, успешно реализуемые проекты специалистам, которые смогут оценить и поддержать перспективную инициативу. Синодальный отдел по делам молодежи /Патриархия.ru Календарь ← 11 апреля 2024 г. 7 января 2024 г. |
| Цвиленева. Обернибесова. Полторана. Звездочетовых. Зеленых. Мизинова. Парского. Валуева. Новосильцевых. Гористицких. Обресковых. Тимашевых. Окуневых. Нееловых. Мотовилова. Бедарова. Костюрина. Шестунова. Маркова. Ежова. Языкова. Лисицына. Моклокова. Алексеевых. Александровского со свери. Блоковых. Троскина. Коптева. Байковых. Усовых Государева Ловчева. Хлоповых. Елеуферия. Хозигеевых. Яковлева. Казакова. Бородулина. Нелединских. Шелицакова. Жагалова. Пустошнина. Обрютина. Хрипуновых. Дубровиных. Переводчика. Солецких. Блана. Литневых. Ноздроватого. Скудина. Тверитина Московского жильца. Калехова. Рубцовых. Туровых. Хломовых. Гонцовых. Березнюковых. Клевцовых. Корсаковых. Алыских. Топильского. Бартлева. Кузнецовых. Козловых. Вохинских. Остерского. Лунева. Лугина. Сарпунова. Дубоцкого. Пыляева. Красноглебова. Микулина. Бибикова. Патрушевых. Горлана. Загорского. Ветряковых. Тручаловых. Ворыгиных. Хозина. Щукина. Порываева. Мордасова. Никулинца. Вязмятина. Рыбкина. Иероминых. Бурнашевых. Мшохина. Монькиных. Подберезного Атаманы: Дементий и Агафоник. Черносовых. Карлы Богдана. Ошитковых. Кляиковых. Букина. Буркова. Колтовских. Горяшиных. Кожевникова. Лакомцовых. Тарушинского. Моклокова. Егнутьева. Зайцева. Девчихина. Отрубского. Скобельцына. Нащокина. Титова. Пестова (Сергия). Левашовых. Трусеньева. Скупщиковых. Яблочникова. Кононова. Котехина. Тупичника. Рыбкина. Горылевых. Вруцких. Кораблева. Кудрявца. Жеглова. Филипьева. Бахтерова. Христианинова. Симонова (дьяка). Аминева. Сепергилвова. Дмитриева (дьяка). Неденева. Огрофенина. Евдокимова (дьяка). Сумарокова. Кубасова. Теплого. Пуляева. Махова. Шипова. Конопницына. Беклешова. Дюкина. Иголкина. Ипаналехова. Кадашеца. Коровника. Климентиева. Ларионова. Кулибакина. Петрова. Страхова. Постоева. Репы. Борзилова. Иевлева. Алексеева. Головиных. Ододуровых. Лошаковых. Чеглоковых. Порониных. Подберезковых. Ярышкина. Козмина. Чистова. Зиноева. Лапухиных. Неелова. Парского. Скобеева. Шамшова. Бакина. Строкина. Грязева. Криволединского. |
| В Петербурге продолжали сердиться на Фермора за неприсылку ведомостей. В армию отправлен был генерал-поручик Костюрин с требованием от Фермора наискорейшей присылки следующих ведомостей: 1) о действительном состоянии налицо людей во всех полках и корпусах, «из которых об артиллерийском и инженерном мы, – говорилось в рескрипте, – к особливому нашему удивлению, никогда не имеем рапортов». 2) О числе наличных лошадей, годных к службе, также о подъемных. 3) Об оружии, сколько в последнем сражении потеряно, сколько при полках налицо, сколько из России в добавок прислать надобно. 4) О мундире. 5) Самый краткий счет наличным деньгам. 6) Самый краткий комиссариатский счет. 7) Расписание о производстве на упалые места, несколько раз требованное. 8) Ведомость, сколько людей в отлучках и каких. 9) О всех магазинах и какие при них команды, о которых идут удивительные слухи, что терпят крайнюю нужду, не получая жалованья. 10) О числе всех Прусских пленных и где они находятся «ведомость, ожидаемая с нетерпением», – говорилось в рескрипте. По возвращении Фермора из Петербурга к армии ему предписывалось в марте месяце иметь главное старание о том, чтоб армию комплектовать и снабдевать, причем сделано было любопытное замечание: «До нас дошло, что войска наши, стоя в Пруссии на квартирах, не имеют ни одной из тех выгод, которыми прусские войска обыкновенно в квартирах пользуются. Подлинно рекомендовали мы вам содержать в армии нашей строжайшую дисциплину, а жителей до обид и разорений не допускать, но мы в то ж время не сумневались, что войска наши в завоеванной земле, конечно, имеют те же выгоды, коими прусские пользуются, ибо что единожды в обычай введено, то жителям отнюдь тягостию считаться не может; и для того повелеваем вам всегда, когда наши войска в неприятельской земле на квартирах или в гарнизоне стоять будут, поступать точно таким образом, как прусские войска делают». И опять пошли выговоры за неприсылку точных ведомостей; например, в рескрипте от 11 марта говорилось: «Из поданной вами о числе ружья ведомости усматриваем мы с великим сожалением, что недостает, особливо утраченного, весьма много. Вы не изъясняете притом, по наличным ли людям этот недостаток; и так как мы боимся, что и на наличное число людей ружья недостанет, то повелеваем вам единожды прислать точный и ясный рапорт, на сколько именно ружья и прочих муниционных вещей недостает, чтоб мы могли, смотря по тому, принимать наши меры». |
| «Я признаю, – сказала она, – сколько я вам обязана; и так как я вам обязана короною, то кому же лучше, как не вам, поручить приготовление всего того, что я должна буду надеть во время моей коронации? Итак, позаботьтесь об этом: все бриллиантщики империи будут в вашем ведомстве». Бецкий пришел в восторг и рассыпался в благодарностях. Из 25 сенаторов 20 отправлялись в Москву на коронацию, именно: гр. Бестужев, гр. Разумовский, кн. Трубецкой, Бутурлин, канцлер гр. Воронцов, гр. Александр Шувалов, Сумароков, Петр Чернышев, кн. Одоевский, кн. Алексей Голицын, гр. Петр Шереметев, кн. Шаховской, Никита Панин, гр. Скавронский, кн. Волконский, гр. Роман Воронцов, гр. Иван Воронцов, кн. Мих. Голицын, Суворов, Брылкин. Пятеро оставались в Петербурге: Неплюев, Николай Андр. Корф, Жеребцов, Ушаков и Костюрин. По этому случаю Панин подал записку: «Когда адмирал Голицын был оставлен здесь членом Сенатской конторы (во время коронации Елисаветы), яко один сенатор, тогда в указе ему велено было иметь над всеми гражданскими и военными делами главную команду. Ныне оставляется здесь целый департамент сенатский, состоящий в пяти сенаторах, так не соизволено ли будет повелеть главному из них, что хотя все правление должно производимо быть в Сенатской конторе купно со всеми сенаторами, однако же попечение о неупущении и добром порядке более ему принадлежит. Старший сенатор Неплюев по бедности своей не имеет здесь такого дома, где б пристойно жить мог; да к тому же, яко главному в городе, надлежит ему иметь караул как для чести, так и для случающихся надобностей. Не меньше должен он принимать у себя в доме знатных чужестранных проезжающих и праздновать торжественные дни; того ради не соизволено ли будет указать ему по прежним примерам переехать жить в деревянный Зимний дворец и иметь караул, а на стол определить по 500 рублей на месяц. В рассуждение важной новости общего положения и оставляемого столь людного столичного города, в котором так свежо еще остается в памяти великое происшествие, требует наипаче штатский резон, чтоб сей распорядок соображаем был с зрелою политикою, которая должна быть приведена в пристойную знатность пред публикою. Следовательно, пристойно б было, если бы соизволено при самом отъезде пожаловать голубую ленту ему, Неплюеву, чем публика, следовательно, и общее послушание к нему вящше в респект приведены будут. А сей публичный знак высокой поверенности не может быть никому в предосуждение, потому что он не токмо всех тех старее, кои его не имеют, но и большая часть имеющих его моложе. Он же служит 50 лет и обращался всегда в отличных делах с пользою». |
|
|
