| „Отступайте, отступайте скорей от стен!“ закричал кошевой. Ибо ляхи, казалось, не выдержали едкого слова, и полковник махнул рукой. Едва только посторонились козаки, как грянули с валу картечью. На валу задвигалась суетня, показался сам седой воевода на коне. Ворота отворились, и выступило войско. Впереди выехали ровным конным строем шитые гусары. За ними кольчужники, потом латники с копьями, потом все в медных шапках, потом ехали особняком лучшие шляхтичи, каждый одетый по своему. Не хотели гордые шляхтичи смешаться в ряды с другими, и у которого не было команды, тот ехал один с своими слугами. Потом опять ряды, и за ними выехал хорунжий; за ним опять ряды, и выехал дюжий полковник; а позади всего уже войска выехал последним низенький полковник. „Не давать им, не давать им строиться и становиться в ряды!“ кричал кошевой: „Разом напирайте на них все курени! Оставляйте прочие ворота! Тытаревский курень, нападай сбоку! Дядькивский курень, нападай с другого! Напирайте на тыл, Кукубенко и Палывода! Мешайте, мешайте и розните их!“ И ударили со всех сторон козаки, сбили и смешали их, и сами смешались. Не дали даже и стрельбы произвести; пошло дело на мечи да на копья. Все сбились в кучу, и каждому привел случай показать себя. Демид Попович трех заколол простых и двух лучших шляхтичей сбил с коней, говоря: „Вот добрые кони! Таких коней я давно хотел достать!“ И выгнал коней далеко в поле, крича стоявшим козакам перенять их. Потом вновь пробился в кучу, напал опять на сбитых с коней шляхтичей, одного убил, а другому накинул аркан на шею, привязал к седлу и поволок его по всему полю, снявши с него саблю с дорогою рукоятью и отвязавши от пояса целый черенок с червонцами. Кобита, добрый козак и молодой еще, схватился тоже с одним из храбрейших в польском войске, и долго бились они. Сошлись уже в рукопашный. Одолел было уже козак и, сломивши, ударил вострым турецким ножом в грудь, но не уберегся сам. Тут же в висок хлопнула его горячая пуля. Свалил его знатнейший из панов, красивейший и древнего княжеского роду рыцарь. |
| Сказавши это, он отправился на площадь, потому что давно уже собиралась туда вся толпа. Все бросили вмиг берег и снарядку челнов, ибо предстоял теперь сухопутный, а не морской поход, и не суда да козацкие чайки – понадобились телеги и кони. Теперь уже все хотели в поход, и старые и молодые; все, с совета всех старшин, куренных, кошевого и с воли всего запорожского войска, положили идти прямо на Польшу, отмстить за все зло и посрамленье веры и козацкой славы, набрать добычи с городов, зажечь пожар по деревням и хлебам, пустить далеко по степи о себе славу. Все тут же опоясывалось и вооружалось. Кошевой вырос на целый аршин. Это уже не был тот робкий исполнитель ветреных желаний вольного народа; это был неограниченный повелитель. Это был деспот, умевший только повелевать. Все своевольные и гульливые рыцари стройно стояли в рядах, почтительно опустив головы, не смея поднять глаз, когда кошевой раздавал повеления; раздавал он их тихо, не вскрикивая, не торопясь, но с расстановкою, как старый, глубоко опытный в деле козак, приводивший не в первый раз в исполненье разумно задуманные предприятия. – Осмотритесь, все осмотритесь, хорошенько! – так говорил он. – Исправьте возы и мазницы , испробуйте оружье. Не забирайте много с собой одежды: по сорочке и по двое шаровар на козака да по горшку саламаты и толченого проса – больше чтоб и не было ни у кого! Про запас будет в возах все, что нужно. По паре коней чтоб было у каждого козака. Да пар двести взять волов, потому что на переправах и топких местах нужны будут волы. Да порядку держитесь, панове, больше всего. Я знаю, есть между вас такие, что чуть Бог пошлет какую корысть, – пошли тот же час драть китайку и дорогие оксамиты себе на онучи. Бросьте такую чертову повадку, прочь кидайте всякие юбки, берите одно только оружье, коли попадется доброе, да червонцы или серебро, потому что они емкого свойства и пригодятся во всяком случае. Да вот вам, панове, вперед говорю: если кто в походе напьется, то никакого нет на него суда. Как собаку, за шеяку повелю его присмыкнуть до обозу, кто бы он ни был, хоть бы наидоблестнейший козак изо всего войска. Как собака, будет он застрелен на месте и кинут безо всякого погребенья на поклев птицам, потому что пьяница в походе недостоин христианского погребенья. Молодые, слушайте во всем старых! Если цапнет пуля или царапнет саблей по голове или по чему-нибудь иному, не давайте большого уваженья такому делу. Размешайте заряд пороху в чарке сивухи, духом выпейте, и все пройдет – не будет и лихорадки; а на рану, если она не слишком велика, приложите просто земли, замесивши ее прежде слюною на ладони, то и присохнет рана. Нуте же, за дело, за дело, хлопцы, да не торопясь, хорошенько принимайтесь за дело! |
| Когда в начале 1990-х годов приоткрылся «железный занавес», к помехам творчеству добавились еще и бесчисленные заграничные путешествия, налаживание связей с русскими диаспорами на всех континентах, розыск уникальных книг Зарубежья, издательская и просветительская деятельность – всё это ну никак не способствовало спокойной писательской работе. Обычного «советского писателя». Но – не Паламарчука. Иногда казалось, что чем больше было преград и забот, тем плодотворнее была ежедневная его жизнь. Иван Бовкун, Петр Кошевой, Сергей Храмцов. Волховский фронт, 1942 год Упорство, неотступность, малороссийская завзятость, пренебрежение трудностями, невероятная моральная, психологическая и физическая выносливость – вот что он получил в генах со стороны Кошевых. Ну, и – знаменитый дед его, маршал Петр Кошевой, дважды Герой Советского Союза, первый командующий Западной группой советский войск в Германии, сподвижник Никиты Хрущева – как его обойти? Много ли маршалов было в былом СССР? Именем славного деда наречен пароход, танковое училище в Омске, улица в Волгодонске… Надо упомянуть и об отце Петра, Георгии Михайловиче Паламарчуке, который хотя и был, как я уже говорил, по сути духовного происхождения, но и его коснулась общая судьба наших отцов – Отечественная война, из которой он вышел также Героем Советского Союза, знаменитым воителем-катерником Северного морфлота, о чем повествует мемориальная доска на доме, где жил наш Петр, а в городе Северодвинске еще с 1949 года в виде памятника установлен тот самый катер, на котором старший Паламарчук совершал свои беспримерные военные подвиги. Памятник в Северодвинске Духовно-сословная составляющая не менее важна в нашем друге-писателе, нежели войсковая Духовно-сословная составляющая не менее важна в нашем друге-писателе, нежели войсковая. Тем, кто читал романы и повести Петра, ведом его изысканно-ломанный, искусственно архаизированный, богатый язык, коему более подходит именование наречия или даже речения. В его первой книге «Един Державин», вышедшей в комсомольском издательстве «Молодая гвардия» в 1986 году, то есть в самые дремучие застойные годы, когда его заставили сфотографироваться «без бороды», которую он носил всю свою жизнь, не смогли перешибить и вытравить его «шишковского» письма, что само по себе в контексте поры было уже уникально. За «фотографию» он потом шутя извинялся: завредакцией-де «не любил бородатых», а книга осталась – одной из самых значительных, лучших. Оценена она была и тогдашней официальной литературной общественностью, получив премию «За лучший литературный дебют». Остается только пожалеть, что с тех пор она ни разу не переиздавалась. (Отмечу о переизданиях: «Сорок сороков» выдержало четыре издания, и эта цифра не окончательная.) |
| Из Запорожья давали знать, что лучшие козаки о Петрушкине воровстве имеют великую печаль, но пьяницы и голытьба говорят между собою: «Пойдем с Петрушкою арендаторов бить!» К счастию, взяли верх лучшие козаки; они были недовольны кошевым Федькою и закричали на раде, чтоб оставил чин, в котором не умеет исправляться; Федька сначала не хотел было оставлять уряда, но когда бросились за поленьями, то оставил, и на его место выкрикнули Гусака, который сказал: «Теперь свет зажжен, а вы меня в этот огонь гоните, чтоб я его гасил: кто то дело начал, тот пусть и кончит»; но, делать нечего, принял должность. Новый кошевой, получив увещательную грамоту от Мазепы, отвечал ему: «У Войска Запорожского злого умысла нет и знать об нем не хотим; к такому безумию склонным может быть только тот, кто Бога единого в Троице не знает. Правда, и Хмельницкий был в союзе с татарами, но потом поддался пресветлым монархам. Тогда в Посполитой Раде такой приговор был, чтоб никаких досад на Украйне не было; а ныне видим, что бедным людям в полках великие утеснения чинятся. Ваша вельможность правду пишет, что при ляхах великие утеснения войсковым вольностям были, за то Богдан Хмельницкий и войну против них поднял, чтоб из подданства мог высвободиться. Тогда мы думали, что во веки веков народ христианский не будет в подданстве; а теперь видим, что бедным людям хуже, чем было при ляхах, потому что кому и не следует держать подданных, и тот держит, чтоб ему сено или дрова возили, печи топили, конюшни чистили. Правда, если кто по милости войсковой в старшине генеральной обретается, такому можно и подданных иметь, никому не досадно; так и при покойном Хмельницком бывало; а как слышим о таких, у которых и отцы подданных не держали, и они держат и не знают, что с бедными подданными своим делать. Таким людям подданных держать не следует, но пусть как отцы их трудовой хлеб ели, так и они едят». Мазепа отправил в Сечь козака Горбаченка с подарками кошевому, судье, писарю, есаулу. Гусак взял Горбаченко к себе в чулан и говорил: «Пусть благодетель господин гетман ни в чем не сомневается, потому что я его милости во всем желателен; скажи от меня господину гетману: если не отсечет голов троим тамошним: первому Полуботку, другому Михайле (Гадяцкому?), третьему, что всегда при нем живет (Кочубей?), сам додумается кто, то никогда ему не будет покоя в гетманстве, да и добра не будет на Украйне. |
| Мазепа сейчас же поехал к Миклашевскому, послал за Кочубеем и помирился с ним. Петрик не давал покоя Мазепе и тем, что не переставали приходить вести об его новых замыслах. Петрик твердил хану: в Малороссии непременно будет бунт от черни на панов и откупщиков, особенно если хан пойдет к малороссийским городам и гетман соберет все полки в один обоз: тут прежде всего чернь станет старшину бить, а потом в городах чернь перебьет панов и откупщиков, и тогда весь малороссийский народ соединится с крымцами и пойдет войною на Московское государство. Хану и Петрику прежде всего хотелось переманить на свою сторону Запорожье, в котором постоянно были люди, готовые с ними соединиться, постоянно по куреням слышались слова: «Если хан будет давать войску деньги и коней, то мы готовы служить хану и панству крымскому: за кем хан, тот и пан». Гетманский посланец Горбаченко, возвратившись из Сечи, рассказывал: «Множество там легких людей, голутьбы, безодежных, безоружных. Кошевой атаман Гусак говорил мне: видишь, сколько голутьбы прихожей из городов, а в раде против всякого нельзя говорить нам; если бы по раденью гетманскому отворилась война на бусурман, то вся бы эта голутьба пошла на войну, и все бы пререкатели пропали на боях». Мазепа стал хлопотать в Москве, чтоб позволено было начать наступательную войну против турок. Сильно обеспокоило гетмана известие, что козачество обратило свое внимание на Палея. Петрик хотел сыграть роль Богдана Хмельницкого, много наобещал и ничего не сделал; по перед козаками был знаменитый полевой воин, который ничего не обещал, но много делал, воюя постоянно и успешно с татарами; Палей многим из козаков представлялся желанным вождем для всякого козачества, храбрым и счастливым. Когда Палей шел под турецкие городки, в Запорожье говорили: «Дадим Палею гетманство, вручим ему все клейноты; Палей пойдет уже не Петриковою дорогою, знает он, как украинских панов прибрать к рукам». Скоро представился случай втянуть Палея в дальнее и опасное предприятие, и Мазепе очень хотелось им воспользоваться. |
| В записках одного из самых знатных и богатых людей в Малороссии находим следующее известие: «Приехал в Сварков и застал дочь мою старшую, которая объявила, что напали на них в селе Будилове ночью разбойники, взяли ее и пана Стефана, тирански били и начали было пекти (поджаривать) и, побравши все деньги, сребро и проч., ушли за границу». Сильную заботу доставляло правительству Запорожье как рассадник разбойничества. В 1742 году определено было посылать запорожцам ежегодно по 4660 рублей, кроме того, муки по 1000 четвертей да круп на то число по пропорции; пороху и свинцу по 50 пуд; но запорожцы не довольствовались этим жалованьем и рыбными и звериными промыслами: они нападали на козаков и калмыков, посылаемых в пограничные разъезды, отбирали у них лошадей и оружие. Малороссияне, ездившие из Бахмута в Черкаск, жаловались, что запорожцы их грабят; с заставы Каменного Брода приезжали донские козаки с жалобами, что на них нападают запорожцы и ссылают их с заставы, объявляя, что река Миус в их владении. Запорожцы в свою очередь жаловались, что Донское Войско сильно обижает их, из рек Калмиуса и Миуса и прочих рыболовных мест отгоняет их, запорожских и болоховских козаков. Донцы жаловались на большие обиды, грабительства и разорения от запорожцев и просили, чтоб запорожцам запрещен был въезд в не принадлежащие им места: в Калмиус, Калчики, Еланчики и особливо в Миус и Темерник, также в морские косы, довольствовались бы они по-прежнему местами, прилегающими к их стороне между Днепром и впадающею в Азовское море рекою Бердою; а если запорожцы на Миусе будут зимовать и весною вместе с донцами добываться (промышлять), то из Черкаска лошадей в поле выпустить будет некуда и проезд изо всех мест в Черкаск с разными припасами всякого звания людям может быть остановлен. Для размежевания отправлен был подполковник Бильс, которому кошевой объявил, что письменные документы в шведскую войну все пропали; надобно было прибегнуть к сказкам старожилов, но по этим сказкам обе стороны выходили правы. |
| Казаки узнали, что в армии находится Царь. Через посредство коменданта Измаила генерал-майора С.А. Тучкова-первого кошевой атаман Осип Михайлович Гладкий, пользовавшийся правами двухбунчужного паши, бил челом Государю. Весь кош перебрался на левый берег Дуная, предоставив войскам сотни легких судов для переправы. 19 мая Государь пожаловал Гладкому золотую медаль со своим изображением, сказав: «Бог вас простит, отчизна прощает, и я прощаю». То же Царь объявил всему кошу, добавив: «Я знаю, что вы за люди». Местом переправы была выбрана деревня Сатуново, между крепостями Измаилом и Рени. Вблизи был турецкий опорный пункт Исакчи. Казаки переправились 25 мая. 27-го, по диспозиции Государя, началась общая переправа. Запорожцы, явившись с 40 лодками, очень помогли. Император, не дождавшись наводки моста, переправился на берег в лодке Гладкого. «В виду еще не сдавшейся и защищаемой сильным гарнизоном крепости Государь сел в шлюпку запорожского атамана, – писал Бенкендорф. – Гладкий сам стоял у руля, а двенадцать его казаков гребли. Этим людям, еще недавно нашим смертельным врагам и едва за три недели перед этим оставившим неприятельский стан, стоило только ударить несколько лишних раз веслами, чтобы сдать туркам под стенами Исакчи Русского Самодержца, вверившегося им в сопровождении всего только двух генералов». Гладкий награжден был чином полковника и орденом Георгия 4-й степени. Крепость сдалась 30 мая. 2 июня у г. Бабадага к Государю явилась депутация некрасовцев, бежавших в 1708 г. в Турцию с Дона во время бунта Булавина 35 . Сохранили они веру и русский быт. Встретили Царя с хлебом-солью и пали ниц. Император велел им встать и сказал: «Не стану обманывать вас ложными надеждами: я не хочу удерживать за собою этот край, в котором вы живете и который занят теперь нашими войсками, он будет возвращен туркам, следовательно, поступайте так, как велят вам ваша совесть и ваши выгоды. Тех из вас, которые хотят возвратиться в Россию, мы примем, и прошедшее будет забыто, тех же, которые останутся здесь, мы не тронем, лишь бы не обижали наших людей. За все, что вы принесете в наш лагерь, будет заплачено чистыми деньгами». Жалоб на них впоследствии не было. Наделенные издавна турками угодьями и рыбными ловлями, некрасовцы предпочли остаться в Турции, где пребывают до сих пор. |
| Известно, что ответил Достоевский на просьбу княжны В.Д. Оболенской, которая обратилась к нему за разрешением переделать " Преступление и наказание " в драму " для представления на императорских театрах " : " Есть какая-то тайна искусства, по которой эпическая форма никогда не найдет себе соответствия в драматической. Я даже верю, что для разных форм искусств существуют и соответственные им ряды поэтических мыслей. Так что одна мысль не может никогда быть выражена в другой, не соответствующей ей форме. Другое дело, если Вы как можно более переделаете роман, сохранив из него лишь один какой-нибудь эпизод для переработки в драму, или, взяв первоначальную мысль, совершенно измените сюжет " . С тех пор почти никто из инсценировщиков и экранизаторов произведений Достоевского не прислушался к этим советам, а жаль (знаю лишь два примера: удачный - недавний фильм венгерского режиссера К. Макка " Игрок " и неудачный - инсценировка А.Камю по " Бесам " ). Конечно, для того, чтобы " совершенно изменить сюжет " , сохранив при этом " первоначальную мысль " , надо быть конгениальным Достоевскому, но что мешало, например, начать фильм со сцены написания Раскольниковым своей статьи (о делении людей на " обыкновенных " и " необыкновенных " и о праве на " кровь по совести " ) - тогда масштаб идеи был бы задан сразу, а так на вопрос случайно оказавшегося на съемках мальчика: " Зачем вы старушку убили? " В. Кошевой, по его собственному признанию, так и не нашел, что ответить - вместе со многими зрителями первых серий фильма. И закольцевать эту сцену со сном Раскольникова на каторге (которого в фильме опять-таки нет) - как " зараженные моровой язвой " люди, все поголовно вообразившие себя " необыкновенными " , " убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе " ? Но Дм. Светозаров вызвался следовать тексту романа " буква в букву " . Однако и этот принцип не соблюден. Купюры неизбежны в любой экранизации, вопрос - что купировать. Главными героями пятой, центральной серии становятся... Лужин и Лебезятников (в отличном исполнении А. |
| Командиром и начальником боевого штаба организации избрали 22-летнего Ивана Туркенича, лейтенанта Красной армии. Он родился в Воронежской области, в боях на Дону попал в окружение, был ранен, оказался в плену, но бежал и тайно пробрался в оккупированный Краснодон. Комиссаром «Молодой гвардии» стал бывший школьный комсомольский вожак Виктор Третьякевич, успевший окончить партизанские курсы в Ворошиловграде. Он сражался в партизанском отряде с июля 1942 года, чудом остался жив и вскоре вернулся в родной город. Там он устроился работать в оркестр при шахтерском клубе, который стал одним из тайных центров сопротивления нацистам. В штаб организации входили Георгий Арутюнянц – ответственный за информацию, Иван Земнухов – помощник командира, Олег Кошевой – ответственный за безопасность, Василий Левашов – командир центральной группы, Сергей Тюленин – командир боевой группы. Чуть позже к ним присоединились две отважные девушки – Ульяна Громова и Любовь Шевцова. Каждый вступающий в ряды «Молодой гвардии» боец давал перед всеми клятву. Она звучит по сей день очень серьезно и соответствует теперь уже и духу нашего времени на новых территориях: « Я, вступая в ряды «Молодой гвардии», перед лицом своих друзей по оружию, перед лицом своей родной многострадальной земли, перед лицом всего народа торжественно клянусь беспрекословно выполнять любое задание, данное мне старшим товарищем, хранить в глубочайшей тайне все, что касается моей работы в “Молодой гвардии”. Я клянусь мстить беспощадно за сожженные, разоренные города и села, за кровь наших людей, за мученическую смерть 30 шахтеров-героев. И если для этой мести потребуется моя жизнь, я отдам ее, ни минуты не колеблясь. Если же я нарушу эту священную клятву под пытками или из-за трусости, то пусть мое имя, мои родные будут навеки прокляты, а меня самого пусть покарает суровая рука моих товарищей. Кровь за кровь! Смерть за смерть!» Клятве следовали все до единого неукоснительно. Молодогвардейцам удалось оборудовать подпольную типографию, чуть позже – добыть радиоприемник, чтобы ловить голос Москвы. |
| Мазепа сам писал о буйстве запорожцев во время похода, но и от тех, которые оставались на Сечи, не было покоя. В начале 1701 года запорожцы прислали Мазепе жалобу, что селитреники, которые выделывают селитру около реки Самары, обещали им платить с котла по 100 золотых и обещания не исполняли. Донеся об этой жалобе государю, гетман писал: запорожцы кроме того, что берут по сту золотых с котла, притесняют селитреников всячески: и деньги, и напитки, и харчи берут с селитряных майданов беспрестанно, почему селитра дешево продаваться не может. Запорожцы упорно называют речку Самару от устья до верху и леса, по ее берегам растущие, и дальние буераки лесовые, и могилы, из которых селитра делается, своими; грозили майданы селитряные разорить, селитреников с работниками отогнать и не только на селитряное дело, ни на какую потребу лесов самарских никому не давать, как паствы скотине там не дают. И если при реке Самаре селитры не делать, то нигде более способных мест нет. В апреле новое донесение от гетмана: Войско Запорожское низовое, собравшись в числе трех тысяч, приготовя четыре пушки, поставив себе полковников, хотело идти на Ногайскую орду на помощь крымскому хану. Гетман послал им выговор, как они смели самовольно сноситься с крымским ханом и идти на Ногайскую орду. Кошевой отвечал: «Трудно было нам посылать в Москву и дожидаться монаршеского указа или докладывать вашей вельможности, потому что хан позвал нас вдруг, уже вышедши на поле; он обещал нам своих коней и уступку всей добычи. Дело не сделалось по непостоянству зимы; некоторые из наших хотели идти на ханский призыв, а не всем кошем мы поднимались и не на православных каких хотели идти. Здесь исконная вольность: кто куда хочет пойдет и где хочет добычу берет, удерживать войско от корыстей невозможно. Да и о том докладываем, что теперь низовое войско час от часу стесняется людьми городовыми, зверя и рыбы казакам добыть негде, а монаршеским жалованьем целый год прожить нельзя, и потому поневоле принуждено наше товарищество идти в помощь хану на орду Ногайскую. Нам кажется, за это гневаться на нас не следовало, напротив, надобно было радоваться, что бусурманы, бранясь между собою, нас призывают. Мы о том промышляем, чтоб они не только низовое, но и городовое войско призывали себе на пагубу». |
|
|
