| Фотография 1920-х годов. На старой фотографии двадцатых годов прошлого века два родных брата, но оба такие разные. Один во френче и галифе, на голове большущий картуз, сдвинутый чуть ли не на затылок, и весь вид у него простоватый, в глазах некая лирика, как будто, фотографируясь, он мысленно напевает «Клен ты мой опавший». Это мой родной дед Тимофей Степанович. Другой в кожанке, узких светлых брюках, застегнут, подпоясан ремнем, на котором примостилась грозная кобура, голову украшает элегантная фуражка, лицо волевое, губы сжаты, над губами тонкие усики, в глазах целеустремленность. Это старший брат моего деда Артемий. И если он напевает мысленно, то только «Вихри враждебные веют над нами». Дед Артемий считался у нас в семье аристократом и сам таковым себя позиционировал. Я, конечно, знал его уже никак не в кожанке и не с героической кобурой, а степенным, заслуженным советским деятелем. О нем было известно, что в двадцатые, тридцатые и сороковые годы он занимал важные посты в карательных органах Твери, где и проживал вместе со своей женой Галиной и сыном Вадимом, который погиб в мае 1945 года. – Между прочим, летчик, Герой Советского Союза, – с гордостью говорила мне о Вадиме моя мама. Вся родня очень ценила наличие в своих списках Героя Советского Союза. Имелась фотография, на которой дед Артемий с женой Галиной Сергеевной стоят в Польше у могилы, увенчанной пятиконечной звездой. Раз в три месяца Артемий Степанович и Галина Сергеевна приезжали к нам в гости. Я всегда изумлялся тому, как от дедушкиного брата пахнет хорошим одеколоном, а сам он весь подтянут, выглажен, суров и важен. Он непременно то и дело выуживал из кармашка жилетки часы, откидывал крышку и проверял, который час, словно страна в какое-то урочное время ждала от него необходимого решения. Звонко захлопнув часы, он неторопливо возвращал их на место, поглаживал сверкающую цепочку и говорил: – Да-с… Так на чем, бишь, мы остановились, судари и сударыни? Ни дать ни взять – граф или даже князь, короче – голубая кровь. И это при том, что он, как и все его братья, происходил из самого простого крестьянского рода Кондратьевых и предки его некогда были крепостными у дворян Лыкошиных на Смоленщине. |
| Закрыть Радован вас всех переживет! И пребудет в своём народе светел, не запятнан, не сломлен... 30.03.2016 509 Время на чтение 6 минут Отчетливейше помнить подробности того пасмурного, осеннего дня помогает мне запись разговора, записанного на обыкновенную 90-минутку кассетника. Впечатление таково, что сырой воздух, которым надышались гости за часы тряского пути из Белграда до крошечного Пале, врывается в беседу напряжением их голосовых связок. Но нет, всё звучит отчётливо. Смыслы беседы ясны. Главное же: они, - несмотря на то, что миновало почти двадцать лет с той поры, - не нуждаются в подправках. В том числе, не нуждаются в оглядке на недавний срамной, откровенно недоумный приговор гаагского псевдо-суда. - Изменения, произошедшие в психологии нашего народа, огромны - говорил нам Радован Караджич хмурым полднем 21 октября 1996 года. - Эта часть сербства, что проживает в Боснии, удивительна в проявлениях своего характера. Эти люди больше иных исстрадались в течение пяти веков турецкого владычества. И у них чрезвычайная способность к терпению. Исключительный тип христианской выносливости, аскетизма, героического мученичества. Но при том, что в историю свою они вписали и немало восстаний. И когда Россия вела войны против Турции, тогда и сербы Боснии старались не отставать в своём порыве к освобождению. Последнее, самое успешное восстание, пришлось на 1875-1876 года. Тогда удалось освободить великие территории, тогда же вдохнувшие свободы и радости люди озвучили своё решение о присоединении к Сербии. Но вскоре собрался Берлинский конгресс, и хотя туркам было велено отсюда уйти, нас поставили под унизительный протекторат Австро-Венгрии. А сейчас разве не происходит что-то подобное? Разница лишь в том, что теперь это не называется протекторатом и речь идёт не о «покровителе» в облике бывшей Австро-Венгерской империи, но об усмиряющем подвластии всему Европейскому сообществу... В беседу вступают один за другим, по голосам различаю, мои спутники... Вот Леонид Бородин, вот Сергей Лыкошин, а это Эдуард Володин ... Драгош Калаич, собравший нас в Белграде и привезший сюда, благородно молчит. Ему, сенатору в правительстве Сербской Боснии, больше хочется слышать сейчас своего Председника, внимать общему разговору. Он и своё скажет, но попозже, в том или другом журнале или с экрана телевизора. Лишь иногда, слышу, негромко подправляет неточное слово в быстром пересказе переводчика. |
| Отвечать на вопросы еврейского комиссара я отказался, ограничившись замечанием, что я автор газеты, разделяющий ее патриотическое направление. «Романтики» стали объяснять, что газету они закроют. Спорить с ними я не стал. «Иди пока», – с угрозой сказал мне старший, один из еврейских комиссаров. Слушая разговоры, которые, не стесняясь меня, вели еврейские активисты, я понял, что в «победной» эйфории того момента они чувствовали себя вершителями судеб русских писателей и вообще русской интеллигенции. Даже русофобски настроенный литературный критик В. Лакшин признавал: «Пропала, рассеяна, почти не существует русской интеллигенции – честной, совестливой, талантливой, которая принесла славу России прошлого века. Нынешняя наша интеллигенция по преимуществу еврейская». Конечно, что русская интеллигенция и писатели пропали совсем, он лгал. По своему обычаю он вчистую отрицал всю патриотически настроенную интеллигенцию. Но он был прав, что в русском государстве все главные места в ряду интеллигенции заняли преимущественно евреи. В грустных размышлениях я направился в редакцию журнала «Наш современник». Она находилась в особняке рядом с многоэтажным зданием «Литературной России». Дверь редакции была закрыта. Позвонив и не дождавшись ответа, я Бульварным кольцом доехал до Московского отделения ВООПИК, в двух комнатах которого тогда располагалась газета «Русский Вестник». Дверь ее тоже была закрыта. Впоследствии я узнал от Алексея Алексеевича Сенина, что «швондеры» приходили и к нему, но воровать и захватывать им здесь особенно было нечего. В отличие от «Литературной России», имевшей прекрасные помещения, «Русский Вестник» был беден. В конце августа Черниченко устроил общий сбор своих бейтаровцев и привел их на заседание Московской писательской организации. Около 400 непрошеных гостей без писательских билетов обеспечили Черниченко большинство при голосовании и избрали его руководителем Московской писательской организации. Одного из настоящих ее руководителей, Сергея Артамоновича Лыкошина, захватчики по приказу Черниченко силой увели с трибуны. Торжествующий Черниченко обещал Лыкошину засудить его, как Смирнова-Осташвили. «Одного засудили, – орал сионистский изувер, в буквальном смысле с пеной у рта, – засудим и тебя». Передаю все эти подробности, чтобы можно было понять – осенью 1991 года антирусские силы перешли все границы и готовы были начать русские погромы. |
| Есть такая книга «Анафема», вышедшая 10 лет назад, изданию которой мы с Сергеем Артамоновичем содействовали. Так вот, в ней достаточно чётко видна роль в тех событиях самого Сергея Артамоновича. А.С.: С 2002 года Вы являлись заместителем Председателя ЦС Национально-консервативной партии России. Сергей Исаков: Да. Духовным основателем нашей партии являлся Эдуард Федорович Володин. К сожалению, он ушел из жизни до начала организации нашей партии, а первым лидером НКПР был, также светлой памяти, Сергей Артамонович Лыкошин. Я у него был заместителем. После его смерти в 2006 году наша партия преобразовалась в общероссийское общественное объединение. Под руководством Сергея Артамоновича, кстати, была разработана программа нашей партии. Это я упоминаю к тому, что сейчас много разговоров о государственной идеологии России, а в нашей программе, я считаю, собственно и сформулирована национальная идея России. А.С.: На РНЛ публиковалась данная программа под названием «Программа русских консерваторов». Иеромонах Никон (Белавенец), участник событий сентября - октября 1993 года. А.С.: Вы здесь не случайно. Вас называют «баррикадным батюшкой». Иеромонах Никон: Я считал необходимым быть там, в Доме Советов. Мне никто ничего не поручал, я просто понимал, что нужно поддерживать людей. Вообще-то я монархист, а с этой точки зрения любая сейчас власть обладает относительной легитимностью. Я был на принятии присяги Ельцина на верность народу и Конституции России в 1991 году. И я считал, что тоже ответственен за то, что он творит. Что я мог сделать? Я мог только прийти к тем людям, которые защищают Конституцию и находятся в блокаде, а среди них было очень много моих друзей. Естественно, мои симпатии были на стороне защитников Закона. Свою задачу я видел в том, чтобы внутри Дома Советов была спокойная обстановка. А.С.: Вы отвечали за жизни и души людей. Иеромонах Никон: Люди мерзли, находились все в сырости, без горячей пищи, здание было отключено от всех коммуникаций. Я обходил баррикады, присаживался к кострам, беседовал с людьми. |
| В соборе бывшего Знаменского монастыря, недалеко от Кремля, Центральный совет ВООПИК позволил нам организовать учебу и инструктаж участников Клуба. Перед членами Клуба выступали практически все самые выдающиеся деятели русского патриотического движения. В том числе проводил занятия и специалист по психологической войне и пропаганде, пришедший к нам, по собственным словам, по зову сердца, хотя была информация о том, что он приставлен следить за нами от КГБ. Впрочем, и без него деятельность нашего Клуба находилась под колпаком всемогущей организации. Наряду с истинными патриотами на заседаниях стали появляться неизвестные личности, пытавшиеся организовать скандалы, провокации и сорвать работу Клуба. Во избежание таких ситуаций пришлось организовать охрану из крепких ребят. Инциденты на собраниях прекратились, но усилились попытки запугать нас поодиночке. В адрес активистов Клуба по телефону несутся постоянные угрозы, на некоторых совершаются нападения, в том числе и на меня. Поджигают дверь в квартире нашего постоянного секретаря. Тем не менее мы не поддавались. За короткий срок наш Клуб сумел организовать через районные отделения Общества выдвижение более 30 кандидатов в депутаты, обеспечив их законную регистрацию на избирательных участках. Кандидатский корпус русских патриотов, выдвинутых Клубом избирателей Общества охраны памятников, объединил имена таких выдающихся деятелей русской культуры, как Ю. Бондарев, В. Бондаренко, В. Брюсова, Л. Баранова-Гонченко, Э. Володин, Н. Дорошенко, А. Казинцев, В. Калугин, В. Клыков, С. Куняев, Г. Литвинова, С. Лыкошин, Э. Сафонов, А. Сергеев и другие. В течение нескольких месяцев им была предоставлена трибуна для пропаганды взглядов, отражающих национальные интересы русского народа. С кандидатами в депутаты и командами кандидатов мы проводили инструктивную учебу, в нескольких десятках экземпляров выпускали специальный бюллетень, информировавший кандидатов и руководителей их команд о главных событиях и действующих лицах выборной кампании. |
| Угодник ответил: — Кто не верит, пострадает более тебя… III В тот день — это было 11 августа — она получила исцеление глаза, ноги и рана ее закрылась, но припадки к 11-му часу стали еще сильнее, и она начала упрекать, что брат ее и Лыкошина не истинно верующие, что они хоть и верующие, но вера их пополам с любопытством, и что она оттого сильнее страждет. В двенадцатом часу ночи явился ей Святитель Митрофан. Опять было то же моление. Когда пришла в себя, сказала, что Угодник объявил ей, что в следующую ночь он ей откроет жизнь, смерть и Царствие Небесное. К третьему часу ночи спросила себе чистое белье и сказала: — Рубашка будет освящена нынешнюю ночь. В десятом часу утра с нею были необыкновенные припадки, продолжавшиеся до трех часов дня. Следующую ночь явился Святитель Митрофан, открыл ей книгу ее жизни, в коей от самого ее детства вписаны все ее дела, добрые и дурные, ее чувства и помышления. Потом он показал ей смерть. Она закричала: — Как темно! — и с ужасом искала себе защиты у Угодника, и опять кричала: — Заступи, помоги, выведи! — и как бы оборонялась от кого-то. В это время тело ее местами вспухало и покрывалось синими пятнами. Потом в трепете и исступлении воскликнула: — Ах, как хорошо и светло!… Господи! Ты очистил мою душу! На ее лице был виден необыкновенный восторг… Потом, вдруг опечалившись, воскликнула: — Для чего же мне еще здесь жить? Кому нужна жизнь моя?.. Да будет воля твоя, святой Угодник!… Молю тебя благословить всех, кого я назову. И стала называть с расстановкой, как бы давая Угоднику повторять, имена всех предстоящих, многих отсутствующих и всех православных христиан. Тут все с воплем кинулись под ее руки, которые она держала так, как бы получала благословение. А она все время явления хватала Анну Андреевну Соколовскую: видно было, что ей хотелось подвинуть ее к Угоднику. Потом Святитель Митрофан помазал ее миром. Она подставляла для помазания руки и ноги и отирала их рубашкой. После того как Святитель возложил на ее голову руки, тогда она поспешно велела разбудить всех детей, говоря, что лишь их невинные уста должны прикоснуться к сему освященному месту. |
| Исследовательница из Саратова Т. А. Шишкина в своей диссертации «Общественно-политические взгляды А.С.Суворина (1860-1870-е годы)» делает такой вывод: «По нашему мнению, оценка, утвердившаяся в отечественной историографии, о флюгерстве и даже продажности Суворина, не имеет под собой достаточных оснований». «А.С.Суворин, – пишет Шишкина, – пытался придерживаться взглядов, лишённых крайностей как западничества, так и славянофильства. Отрицая исключительную самобытность развития России, он вместе с тем протестовал против слепого копирования западного опыта без учёта специфики российских условий». Кстати, историк литературы Абрам Рейтблат в рецензии на книгу Е. А. Динерштейна о Суворине также указывает, что «разнесение всех явлений социальной сферы по двум полюсам (реакционный/прогрессивный) при осмыслении русской жизни второй половины XIX – начала ХХ в. малоцелесообразно», и предлагает альтернативу – традиционалист/модернизатор. По мнению Рейтблата, «Суворин – это хотя и непоследовательный, весьма умеренный, но реформатор». «Его общественно-политические взгляды можно охарактеризовать как своеобразный «монархический демократизм», сочетающийся с национализмом. Отрицательно относясь к пережиткам крепостничества, он выступал за социальные преобразования, проводимые не резко (а тем более революционным путем), а постепенно»… Богатым на события оказался 2004 год, год 170-летия со дня рождения Суворина. По случаю юбилея в Российской государственной библиотеке состоялась выставка книг, изданных Сувориным, – «Ломоносов книжного дела». А буквально накануне открытия выставки издательство «Ихтиос» в серии «Славянский мир» (отв. редактор Сергей Котькало, составитель Марина Ганичева) выпустило замечательную книгу А. С. Суворина «Труды и дни», где представлены его художественные и публицистические произведения. На заседании круглого стола, организованном Союзом писателей России и РГБ Валерий Ганичев, Михаил Лобанов, Владимир Крупин, Егор Исаев, Владимир Гусев, Сергей Лыкошин отдали должное Суворину-издателю. |
| Можно сказать, что сбываются надежды Сергея Лыкошина о возвращении имени Суворина. Но, если вспомнить, что читающая Россия практически не заметила 175-летие со дня рождения Суворина. Если учесть, что практически половина текстов настоящей книги впервые вводятся в современный культурный оборот, спустя сто и более лет после их первой публикации... То на самом деле, надо признать: Суворин, если и открыт, то лишь наполовину, а то и на четверть. Поэтому полнокровное и полноценное возвращение имени Суворина в нашу жизнь ещё впереди. И мы счастливы, что участвуем в этом благородном деле. Тому подтверждение и эта книга, которую вы держите в руках. Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите " Ctrl+Enter " . Поделиться РНЛ работает благодаря вашим пожертвованиям. Комментарии Закрыть Закрыть Сообщение для редакции Закрыть Закрыть Организации, запрещенные на территории РФ: «Исламское государство» («ИГИЛ»); Джебхат ан-Нусра (Фронт победы); «Аль-Каида» («База»); «Братья-мусульмане» («Аль-Ихван аль-Муслимун»); «Движение Талибан»; «Священная война» («Аль-Джихад» или «Египетский исламский джихад»); «Исламская группа» («Аль-Гамаа аль-Исламия»); «Асбат аль-Ансар»; «Партия исламского освобождения» («Хизбут-Тахрир аль-Ислами»); «Имарат Кавказ» («Кавказский Эмират»); «Конгресс народов Ичкерии и Дагестана»; «Исламская партия Туркестана» (бывшее «Исламское движение Узбекистана»); «Меджлис крымско-татарского народа»; Международное религиозное объединение «ТаблигиДжамаат»; «Украинская повстанческая армия» (УПА); «Украинская национальная ассамблея – Украинская народная самооборона» (УНА - УНСО); «Тризуб им. Степана Бандеры»; Украинская организация «Братство»; Украинская организация «Правый сектор»; Международное религиозное объединение «АУМ Синрике»; Свидетели Иеговы; «АУМСинрике» (AumShinrikyo, AUM, Aleph); «Национал-большевистская партия»; Движение «Славянский союз»; Движения «Русское национальное единство»; «Движение против нелегальной иммиграции»; Комитет «Нация и Свобода»; Международное общественное движение «Арестантское уголовное единство»; Движение «Колумбайн»; Батальон «Азов»; Meta |
| Впряжены были 6 лошадей в белых сетках и с белыми султанами. При остановках близ церквей архиереи читали Евангелие. За колесницею после родных шли генералы, офицеры, монархические организации со стягами, везли сотни серебряных и живых венков, процессия тянулась три часа. Не хватало малости: Государь изволил накануне отбыть из Киева на отдых в Крым. (Но был от их величеств венок. И от вдовствующей императрицы). А к 9 сентября, к похоронам, уже приспели и петербургские депутации. От Государственной Думы негусто – человек 50, прослойка русских националистов, которые только и верны были Столыпину от начала до конца (но и киевский их лидер Шульгин лечился в Крыму), да кучка октябристов с раскаявшимся Гучковым. Ни от левых, ни от крайних правых членов Думы не было никого. Родзянко привёз венок, но только от собственного имени. “А почему не от Думы?” – спросили его. – “Депутаты меня не уполномочили”. И – не было никого из великих князей. Гроб простоял минувшие ночи в Трапезной церкви, у него дежурили предводители дворянства, земские деятели, гласные городской думы и опять-таки чины министерства внутренних дел. Правда – и верные друзья по земельной реформе – министр земледелия Кривошеин и помощник Столыпина Лыкошин. Митрополит служил заупокойную литургию. Епископ Евлогий от Холмской Руси произнёс пылкую прощальную речь, назвал покойного крестоносцем. Перед выносом гроба удобно расположились у места погребения представители печати, фотографы и кинематографисты. “Союзники” настояли, что это оскорбительно, – и потребовали удалить. Журналисты не шли, их вывели. Под колокольный звон гроб понесли из церкви. На караул брали снова жандармы. На подушечках – снова ордена. И в белом облачении – 54 священника, 6 дьяконов, 4 епископа, митрополит. Гроб несли сановники, но не очень высшие (высшим – указал отъезд императора). Из министров сопровождали Щегловитов да Тимашев. Кривошеин вёл вдову. Да Родзянко, Гучков, Балашов, Владимир Бобринский. Пихно. Какой-то мужичок старообрядец пытался сказать у гроба слово – жандармы оттолкнули его, не дали говорить. |
| Юрий Михайлович Лощиц , лауреат Патриаршей литературной премии 2013 года, находился в осажденном Белом доме в самый страшный из дней – 4 октября 1993 года, когда правительственные войска начали штурм здания и его обстрел из танковых орудий. Практически сразу после этих событий Юрий Михайлович записал увиденное и пережитое в своей повести «Я свидетельствую», отрывок из которой мы представляем вниманию читателей портала Православие.Ru . Фото: belllabs.ru Началось сегодня в семь с минутами поутру. Заурчали где-то далеко моторы бронетранспортёров и сухо посыпались в сторону Дома первые автоматные и пулемётные очереди. Наша комната мигом вскочила на ноги: кто с подоконников, со сдвинутых стульев, кто с пола. Вроде бы тихо. — Откуда били? — От проспекта... Или от моста. — Может, какое недоразумение? — Надо пройти к восточному фасаду, посмотреть. — Только осторожно. Не высовываться из-за стен. Странно: никогда так легко не вставалось, будто и не спали. Неужели они начали? Но ведь это — война? Разве что спятили? Или провокация? Или кто со сна недослышал приказ? Через две минуты мы у лестничной площадки — перед восточным фасадом. Да, на пустом асфальтовом поле проспекта — две или три бронемашины. Медленно, будто на ощупь движутся вниз, к углу Конюшковской. Щемяще красивое, ясное утро, ни единого облачка в янтарном небе. Война входит в мир, не требуя себе соответствующей дурной погоды. И мир не справляется у войны, как ему лучше обряжаться к её прибытию. Это я видел в Афганистане, когда птицы продолжали петь и при танковой пальбе. Это же слышал и в Боснии. Да что, это я знаю с самого детства, когда выстрелы сухо трещат где-то сразу за спиной хаты, а в это же время солнце октября или апреля ласково облизывает веснушки у тебя на носу. — Не стойте у окон! Отходите в укрытия. Что он понимает, этот незнакомый нам командир? Мы, конечно, отойдём. Но укрыться нельзя нигде. Командир заставы Сергей Ковальчук под Кандагаром, так приветивший нас с Лыкошиным, погиб оттого, что укрыться нельзя нигде и никогда. Его вызвали по рации в батальон. «Духи» в это время обрабатывали заставу минами. Он укрылся в своём блиндаже и ждал: сразу, как разорвётся очередная мина, можно выходить, садиться в БМП и ехать, потому что следующая, как всегда, прилетит не раньше, чем через десять минут. Как только он вышел, она прилетела вне очереди, без всякой паузы... |
|
|
