| Синод донесение, что «в прошлых годах предложенный от них преосв. Стефану богословскии пропозиции, взятыя ими из богословия и иных писем преосв. Феофана, в помянутой богословии не вси были читаны, и что они подали те пропозиции преосв. митрополиту без всякаго челобитья на кого и доношения, и не с намерением обиды чьей и помешательств к степени архиерейской, но просто в разсуждение предложили. А понеже произошло из того на них мнение, якобы ков на преосв. архиепископа сочинивших, того ради, сие исповедание ему принося, прощение у него просили и получили. Но дабы весьма от них помянутое отошло мнение, они просят всеусерднейше, при сем своем исповедании, и весь св. Синод подать им милостивое прощение.» Позднее и безполезное раскаяние! Издание Камня веры и разнесшиеся по этому поводу толки пробудили в душе Феофана старыя горькие воспоминания. Потом начались толки о патриаршестве и т. д. Ни Иоасафа, ни других нельзя строго обвинять за их показания, направленныя против Феофилакта. Пытки и угрозы чего не сделают? Но справедливо ли было придавать значение уголовного преступления словам, которые говорились вдвоем с довереным лицом? «Вот, сударь, здесь жить, – сказал однажды Феофилакт Иоасафу, – наяву всего боишься и во сне пугаешься». Страх, весьма естественный для человека, у которого есть недоброжелатели, хотя бы он не знал за собой большой вины. Феофилакт имел уже перед глазами примеры, как архиереев лишали архиерейства и монашества за такие вины, о которых они в первый раз слышали, когда им объявлялось определение. Между тем и это поставлено в вину Феофилакту: «знатно совесть его зазирает, и приходит в такой страх по немалому каковому чиненному действию». Феофилакт просил Голицына исходатайствовать высочайшее разрешение на сочинение и издание книги против Буддеевой апологии: мнительным судьям показалось «не без сомнения: не было-ль у него архиерея в мысли и сего, якобы в защиту благочестия писать не позволяется». Как будто Камень веры не был запрещен! После Решилова, важнейшим колодником был Алимпий. |
| Итак, все надежды Амвросия с товарищами на конституционные права, в силу которых могло бы быть отменено прежнее решение его дела, оказались тщетными: подтверждение прежнего определения о выезде на безвыходное по самую смерть жительство в штирийский городок Цилль было вновь объявлено теперь в таких решительных выражениях, что оставалось только повиноваться беспрекословно. Впрочем, полгода почти проживши в Вене, вдали от Белой-Криницы, от опротивевших ему там липованских порядков и липованского общества, Амвросий мог быть даже весьма доволен состоявшимся решением его участи: в Константинополь, к патриарху, чего так боялся он, его не выслали; местом заточения назначили город совсем не захолустный, стоявший недалеко от таких видных пунктов, как Герц и Триест, населенный в значительной степени греками; обещано и содержание от правительства, как он надеялся, соответствующее его званию. А так как, несмотря на строжайшее воспрещение иметь какая-либо сношения с липованами и даже на прямое воспрещение получать от них какую-либо помощь, он был уверен в получении от монастыря условленного по контракту ежегодного жалованья в 500 червонцев, то материальное положение в Цилли являлось отнюдь не хуже белокриницкого. По всему этому назначенная ему ссылка представлялась уже не особенно тяжелою, даже отчасти желательною для него, как освобождение от опротивевших ему липован. В это время сын его с семейством находился уже в Вене, за ними незадолго перед тем ездил в Белую-Криницу сам Алимпий. Павел нашел необходимым тогда же прислать к Амвросию попа Иеронима с походною церковию, присутствие которых при ссыльном митрополите должно было напоминать ему о его принадлежности к именуемому старообрядчеству, а для самих старообрядцев, особенно российских, служить свидетельством его якобы неизменной верности этому старообрядчеству 239 . Сколько рад был Амвросий приезду сына с семьей, столько же неприятно было ему появление раскольнического попа, назначенного, вопреки его желанию, сопутствовать ему в предназначенную ссылку. Но от этого неприятного спутника позаботилось освободить его само правительство: узнав о прибытии к Амвросию липованского попа с церковью, оно справедливо усмотрело здесь нарушение предписанного ему прекращения всяких дальнейших сношений с липованами, и потому немедленно было сделано распоряжение о высылке из Вены не только Иеронима с походной церковью, но и „депутата Белокриницкого монастыря и всех липованских обществ в Буковине“ – Алимпия Милорадова. Мало того, и сам Амвросий отправлен был в ссылку один, в сопровождении полицейского чиновника, его сыну с семейством не дозволено было с ним ехать: он остался на время в Вене, имея притом в виду, что отца его могут перевести на жительство и в другое еще место 240 . |
| Народ со слезами обращался к Иову: «Пастырь добрый! Прости нас, словесных овец бывшего стада твоего... Мы сами уклонились от тебя, заблудились в дебрях греховодных, сами отдали себя на съедение лютому зверю, всегда готовому губить души человеческие. Исхити нас из нерешимых уз по данной тебе Божественной благодати». На амвон вышел архидиакон Алимпий, стенания народа постепенно угасли, и он по благословению патриарха Гермогена стал читать челобитную, написанную от лица народа и обращенную с покаянными исповеданиями и мольбами к патриарху Иову. В ней было сказано: «Мы все от мала до велика прельстились, ложь приняли за истину, отступили от клятвы и изменили крестному целованию, приняв на царство Отрепьева и выдав ему на смерть семейство Бориса, которому клялись в верности. Он умертвил их, тебя, отца нашего, отринул от нас, разлучил пастыря с овцами... Как тогда от твоей святости мы были связаны, так и ныне от твоей же святости ищем разрешения и просим не только за присутствующих в храме сем, но и за все Русское царство, не только за живых, но и за умерших. Просим разрешить нас всех от мала до велика. И ты, государь, Святейший Иов патриарх, не отвергни нас, кающихся, не оставь нас умереть в отчаянии. Дай нам прощение и разреши нас от клятвенного греха». По прочтении челобитная была подана в руки старца-патриарха. Затем архидиакон зачитал разрешительную грамоту Святейшего Иова, патриарха Московского и всея Руси. В грамоте напоминалось о единодушном всенародном избрании царя Бориса, о всенародной клятве верности ему, говорилось об изменах и всевозможных бедствиях в лжеправление самозванца; говорилось, что покаяние народное принимается Богом. По прочтении разрешительной грамоты святитель Иов обратился к народу с последним увещеванием. Земные подвиги патриарха Иова были завершены, он как жил в этом мире в смирении и чистоте, так и уходил из него в совершенной простоте, без всякого стяжания и вдали от дворцовых и мирских смут. Спустя четыре месяца по возвращении в Старицу после всенародного покаяния, 19 июня 1607 года, в ночь на воскресенье патриарх Иов отошел в мир иной. На погребение Святейшего прибыли митрополит Крутицкий Пафнутий и архиепископ Тверской Феоктист. |
| Сын Амвросия, как молодой человек, живя с ним в Сараеве и женившись там на сербянке, потом заменявший отца в сношениях с белокриницкими деятелями, умел объясняться и писать на ломаном, весьма курьёзном русско-славянском языке, как показывают собственноручные его письма. В шестидесятых годах, по смерти отца, когда он выступил обличителем «липованской ереси» и произнес «клятву и анафему на два паскудна особа – Кириллу и Алимпию» за отказ – уплачивать ему отцовское жалованье, он приезжал в Москву, жаловаться на них здешним старообрядцам: тогда я лично виделся с ним и убедился, что он мог, хотя и с большим трудом, объясняться по-русски 7 . Отец же его, повторяю, ни русского, ни славянского языка не знал и, приехав в Белую-Криницу, не мог во время исповеди объясняться на них с Иеронимом. III После тщетных попыток доказать, что Амвросий мог объясняться по-русски или по-славянски, сочинитель брошюрки старается опровергнуть два «возражения» против этого, будто бы «обыкновенно выставляемые» миссионерами. Первое возражение он излагает так: «С иноками Павлом и Алимпием был переводчик Константин Огнянович, посредством которого и велись переговоры о вере с митрополитом Амвросием. Если бы, говорят, Амвросий знал славянский язык, то не было бы надобности в переводчике». Ответ сочинителя брошюрки на это возражение наивен до курьёзности. Он говорит: «Но это обстоятельство, что иноки Павел и Алимпий вели переговоры о вере с митрополитом Амвросием посредством сказанного переводчика очевиднейшим образом и доказывает, что Амвросий знал славянский язык. Ибо переводчик Огнянович был родом серб (Ист. Белокр. иер., стр. 358) и кроме греческого и русского языков знал, разумеется, славянский. Для чего бы, спрашивается, Павлу и Алимпию выбирать переводчиком именно славянина, если бы Амвросий не знал славянского языка? Взяв переводчика славянина для переговоров с митрополитом Амвросием, они этим самым засвидетельствовали, что Амвросий знал славянский язык». Дело, казалось бы, так ясно и просто. Павлу и Алимпию нужен был человек, который мог бы переводить для них по русски то, что будут говорить на непонятном для них языке те из греческих безместных архиереев, проживавшие в Константинополе, которых намеревались они соблазнить к переходу в раскол, а этим архиереям мог бы переводить на новогреческий язык то, что сами будут говорить им на непонятном для них русском языке. |
| Но и сам Геронтий считал нелишним повидаться с московскими благотворителями для совещания в настоящих чрезвычайных обстоятельствах и для приобретения новых пожертвований на предстоящие многочисленные расходы. Имел Геронтий и еще одно важное побуждение побывать тогда в Москве. Дело касалось именно священноинока Иеронима, который должен был совершить приятие Амвросия от церкви в раскол. Мы говорили уже, что относительно самого Иеронима существовало сомнение, действительно ли получил он исправу от мануиловского попа Алексея, так как этот последний долгое время отвечал уклончиво на вопросы о чиноприятии Иеронима, хотя и дал, наконец, письменно утвердительный ответ. Толки по поводу этих уклончивых отзывов попа Алексея, не вполне утихшие и в белокриницком старообрядческом обществе, могли дойти до русских старообрядцев и здесь еще скорее возбудить сомнения насчет исправы Иеронима, а затем и насчет исправы самого Амвросия, что повлекло бы последствия крайне неприятные для учредителей белокриницкой иерархии. И такие сомнения, как видно, уже существовали у русских старообрядцев, – по крайней мере, московские, при свидании с Алимпием, прямо сказали этому последнему, что хорошо бы он сделал, если бы привез Иеронима в Москву для окончательной исправы от которого-нибудь из существовавших на Рогожском кладбище беглых попов и священноиноков. Отпустить в Москву Иеронима, человека не отличавшегося трезвостью, с таким провожатым, как инок Алимпий, самого Павла выводивший из терпения своими поступками в хмельном виде, Геронтий нашел небезопасным, и поэтому-то, главным образом, решился, несмотря на все недосуги, сам отправиться с Иеронимом в Москву. Рахмановы и другие московские радетели заграничной иерархии приняли Геронтия, как и всегда, с большим вниманием, – удовлетворили все его просьбы; что же касается Иеронима, то его принял к себе на духе известный всем московским раскольникам того времени священноинок Иларий, и этого, в глазах старообрядцев, было вполне достаточно, чтобы отселе считать Иеронима «бессумнительно» принятым в старообрядчество 456 . |
| сост. А.С. Кравченко, А.П. Уткин Предисловие До нашего времени дошли так называемые иконописные подлинники – рукописи XVI-XVIII вв., где собраны статьи о назначении этого искусства, краткие записи об изображении композиции и отдельных людей. Говорилось о типе лиц, цвете одежд и зданий, содержались отрывки из литературных произведений – цитаты, которые художникам следовало писать на раскрытых книгах и развернутых сватках изображений. Если в подлинниках были рисунки, такие сборники назывались лицевыми. Распространены были в древности и «мастеровики» – собрания рецептов, как творить левкас, растирать и смешивать краски, составлять связующие, варить олифу, подготовлять стены для росписи. Многое передавалось по преданию, от поколения к поколению художников. Многие секреты были утрачены или забыты. Но, пожалуй, за всю тысячелетнюю историю христианской Руси, на 300-летнее Иго, на многочисленные войны и пожары не нанесли такого урона искусству иконописи, как 70 лет атеистической власти. И нужно отдать должное тем художникам и реставраторам, которые сумели сохранить для нас и нашего времени искусство наших предков, самое чистое и гармоничное. Среди повествований, собранных в «Киевско-Печерском патерике» – сборнике рассказов о жизни выдающихся иноков первых поколений киевского монашества, можно было прочитать о родоначальнике русского иконописания старце Алимпии. Алимпий считал даже сам материал своего художества – краски, освященными и целебными, и лечил больных, помазуя их кистью, которой писал. И в этом предании проявляется идея целительной помощи от искусства, служения художника страждущему человеку. Данная книга не рассматривает религиозные и искусствоведческие аспекты иконы, составители также не претендуют на авторство приводимых в книге рецептов и технологий живописи. Заслуга здесь целиком принадлежит многочисленным и часто безызвестным художникам-иконописцам. Должны предупредить читателя, что приведенные в книге рецепты приготовления красок, клея, лаков часто небезопасны для здоровья. Это в первую очередь касается рецептов ртутосодержащих красок. Во всяком случае при их изготовлении и работе с ними соблюдать все меры предосторожности. В книге содержатся некоторые сведения о реставрации, в основном по учебнику «Реставрации станковой темперной живописи» под редакцией В. В. Филатова, выпущенного в 1986 г. Но, перед тем как пользоваться приведенными рецептами и реставрировать икону, советуем проконсультироваться у опытного мастера-реставратора, чтобы не причинить непоправимого ущерба произведению живописи. |
| Пребываю в надежде вашей высочайшей милости, с глубочайшим страхопочитанием, вашего превосходительства всенижайший слуга Алимпий Милорадов, депутат. Вена. 1848 года месяца марта 26-й лень. 3. Высочайший ферман его императорского величества всех Отоманских землей самопресветлейшего царя 150 Дали мы сей нынешний наш ферман Игнат-козакам, которые отвечно сохранившись на земли царства нашего, завсегда жили как верные и благоналежные подданные наши, так и мы желаем, чтобы и с ними благосклонно обходились, чтоб они под нашим покровительским крилом свободным воздухом в благополучии отдыхали. А посему Игнат-казаки пользовались от самодревнейших времен своею собственною, от других не принадлежащею верою. Желаем, дабы они ныне свободно и в предтекущие времена пользовались и чтобы никакая другая церковная власть в их церковные дела не мешалась, имеючи они собственное свое священство. Потому мы повелеваем всем нашим каймаканам и начальникам, дабы нынешний наш ферман вточности и верно исполнен был. Сочинен в великом нашем диване, 1267 (1851) года, месаца реджеба (июня). Здесь подпись его императорского величества. А на обороте подписаны вышепрописанные, 151 невмещения ради здесь их места не указаны. 4. Письмо Аркадия епископа странствующих христиан, к белокриницкому митрополиту Кириллу Ты Господи сохраниши ны и соблюдеши ны от рода сего и во веки. Высокопреосвященному и боголюбивому митрополиту всех православных христиан на востоке, севере и западе, по Духу Святому отцу нашему господину Кириле, и сослужителю вашему епископу Ануфрию со всем освященным собором и со всею братиею земно кланяюсь и прошу вашего благословения и святых молитв. Честь имею донести вашему преосвященству, по прибытии нашем в Ц. Г. (Царьград) и по расположении на временное пребывание, спустя 6 дней изыскали случай и послали вам письмо от 9-го мая и до Петрова дни не получали ответа, считали, что оно погибло. С Петрова дни сготовил, а другое и отправил его в Ц. Г. с моим путешественником Иосифом Семеновичем·Гончаровым, который прибыл к нашему корреспонденту, от коего и получил ваше письмо на другой день Петрова дни, и привез его мне на чифлик 4-го июля. |
| Относительно типографии Кельсиев заметил, что в ней особенной нужды не имеется, что к услугам старообрядцев готова устроенная Герценом типография, для которой не трудно запастись славянским шрифтом. Но мысль об открытии старообрядческого училища и учреждения архиерейской кафедры в Лондоне привела его в восхищение. Он старался со своей стороны разъяснить Пафнутию, сколько удобств к осуществлению ее представляет именно Лондон; он перебирал все удобные места в городе, на которых можно было бы возвести монастырские здания, и даже возил Пафнутия осматривать одно из гаких мест, которое обоим очень понравилось. Вообще, откровенным изложением своих планов Пафнутий заслужил полное расположение Кельсиева, который даже признался ему, что доселе был с ним очень осторожен, из опасения какой-нибудь измены с его стороны, но что теперь готов представить его самому Александру Ивановичу. Это было на третьи сутки после первого их знакомства. Торжественное представление было назначено вечером следующего дня. Заметно было, что Герцен приготовился к принятию интересного старообрядца: кроме самых близких людей – Огарева и какого-то Поляка, служащего при типографии, целый вечер у него не было никого. Гостя принял он очень радушно, но с сохранением подобающей ему важности. Разговор, само собою, разумеется, шел преимущественно о расколе, и главным образом об его отношениях к правительству. Герцен резко порицал, все правительственные меры против раскола и не без самоуверенности предлагал принять его под свою охрану. Чтобы придать силу своим словам, он распространился о своих обширных связях в России, о своем влиянии в рззных даже правительственных сферах и тут же, кстати, сообщил, что не дальше как в этот самый день получил всеподданнейшее письмо из Польши, в котором его просять уступить Полякам Малороссию. И это говорилось серьезно! Гостю тогда же не понравилось это самохвальство. Разговор перешел между прочим на события сороковых годов. Пафнутий рассказал по этому случаю, как знаменитый инок Алимпий отличался на пражском сейме и на улицах города Праги, во время происходившего там восстания против Австрийцев. |
| Итак, первое время по приезде в Вену все шло удачно, и Амвросий хорошо себя чувствовал; но потом явились и кое-какие огорчения. Так, вскоре же после аудиенции у императора Павел сильно занемог и более двух недель пролежал в постели. Эта Павлова болезнь весьма огорчила Амвросия, ибо он ясно видел, что Павел есть душа всего дела, в котором ему, Амвросию, пришлось принять такое близкое участие, – что не будь Павла, все это дело может легко разрушиться и тогда он, Амвросий, будет поставлен в безвыходное положение. Беспокоило Амвросия и то еще, что с тех пор, как отпустил сына в Боснию, не получал от него никаких известий. «Однако, (писал Павел) господин митрополит не столько сожалеет о сыне, как скорбит за мое нездоровье, все время не выходит вон из покоев, не хочет никуда ходить и ничего смотреть без меня; а о сыне, хотя не слышит, но полагает, что причинить ему какого-либо вреда не могут; ибо той человек, посторонний, поехал гласно, по своим житейским обстоятельствам» 450 . Но эти огорчения скоро прошли: Павел выздоровел; вскоре затем прилетел из своего гнездышка», из Белой-Криницы, «ясный сокол» – отец Алимпий, незадолго перед тем возвратившийся из России, с деньгами и на помощь больному Павлу 451 ; а всявд за ним благополучно приехал и Георгий Амиридис с женой 452 . Всего неприятнее было то обстоятельство, что дело о признании Амвросия в должности липованского святителя и о принятии его в австрийское подданство шло не совсем так, как желал Павел, и значительно замедлилось. Император Фердинанд обещал Амвросию на аудиенции удовлетворить его просьбу, но не иначе как «по справке». Избежать этой формальности, которая так ясно указана в собственном императорском декрете от 6-го (18-го) сентября 1844 года, таким образом, не представлялось никакой возможности. Нужно было позаботиться, по крайней мере о том, чтобы при наведении справок были обойдены наиболее опасные для Амвросия обстоятельства. Этого, при помощи Дворачка и, благодаря покровительству высоких сановников, Павел успел достигнуть: австрийскому консулу в Константинополе предписано было навести в патриаршей канцелярии справки относительно правильности только тех сведений, какие сообщил о себе сам Амвросий, т. е. действительно ли он поставлен был в митрополиты на босно-сараевскую кафедру и по удалении с сей кафедры действительно ли оставлен в сане митрополита без запрещения священнодействовать, также не состоит ли под судом за какие-либо преступления; но консулу не поручалось спрашивать о том, с разрешения ли патриарха Амвросий уехал из Константинополя и не имеется ли вообще, со стороны церковного правительства, каких препятствий к тому, чтобы Амвросий занял архиерейскую кафедру именно у буковинских раскольников. |
| Глава VII После долгих и трудных странствий по Сирии, Палестине и Египту, совершив бурное плавание по Средиземному морю и высидев определенный срок в дарданельском карантине, 15-го февраля 1846 года Павел и Алимпий возвратились в Константинополь. Здесь, на пристани, их ожидали уже царьградские друзья и благодетели, которым они из карантина успели послать весточку о своем приезде: встреча была самая радушная, особенно со стороны «благодетельнейших панов», давно и с нетерпением ожидавших возвращения белокриницких посланников, в предприятии которых они принимали такое живое участие 383 . Для Павла эта радушная встреча от вельможных покровителей была тем приятнее, что теперь-то именно и предстояла надобность в их помощи и покровительстве. Надежда обрести в восточных странах «древлеправославного» епископа для белокриницкой кафедры, как и ожидал он, оказалась тщетною; оставалось начать давно предположенные и решенные хлопоты о приобретении для сей цели какого-либо из проживающих в Царьграде безместных архиереев: в этих-то нелегких поисках Павлу нужна была поддержка и помощь опытных и влиятельных царьградских друзей, о чем и повел он откровенную, приятельскую беседу с ними, рассказав предварительно о своих бесплодных странствиях по далекому Востоку ради изыскания «древлеправославных» архиереев. Благодетельные паны с прежним усердием изъявили готовность всеми способами помогать белокриницким посланникам в предстоящих им трудах, и при этом сообщили им, что в их отсутствие, согласно обещанию, навели уже необходимые справки – на кого из местных архиереев могут они рассчитывать, как на способного принять их предложения. Справки эти оказались, впрочем, не особенно утешительны для Павла и Алимпия: не взирая ни на какие нужды и лишения, никто почти из православных епископов не согласился и помыслить об измене православию. «Из числа такого множества архиереев (писал впоследствии Павел) только два изъявили желание выслушать предложение (о белокриницкой кафедре), а то все формально, с первого слова, как только услышат, что (нужно идти) в чужую землю и другую религию, отряхивали руки, и просили отойти скорее прочь, чтобы кто не услышал и не узнал бы патриарх» 384 . |
|
|
