| и) Еще более замечателен по благотворительности св. Иосиф Санин, называемый также Волоколамским или Волоцким († 5 сентября 1515 r.). Оказывать помощь окрестному трудящемуся населению он считал постоянным призванием своей обители во всякое время; к разным видам этой помощи принадлежало и то, что из обители, по велению игумена, раздавались поселянам семена для посева, земледельческие орудия и домашний скот (если кто лишался его по какому-либо несчастному случаю). Но особенно велик был подвиг человеколюбивой помощи Иосифа во время страшного голода, постигшего около 1512 г. население на широком пространстве соседних местностей. Повергаемые в отчаяние, поселяне стекались к обители с мольбою о хлебе, приносили к ней своих детей и больных, расслабленных от голода. Преп. Иосиф поспешил построить дом для них и с первых же пор принял более 50 человек на призрение Бога ради. Скоро дом этот превратился в настоящую странноприимницу, с церковью и монастырем при нем, под названием Богородного. Здесь находили пристанище и готовую пищу бедные, странники, больные, страждущие, так что обитель кормила ежедневно до шестисот и семисот человек; и на это, также и на свои нужды, издерживала в год по три тысячи четвертей хлеба и все вообще, что имела. Вообще же, для помощи голодающим преп. Иосиф велел отворить все имеющиеся где-либо житницы монастырские, и когда запасы их истощились, то, несмотря на ропот братии, делал займы, но не переставал помогать голодающим. Сведав об этом подвиге Иосифа, уважавший его вел. князь Василий Иванович посетил его обитель и, увидев оскудение ее, приказал отпускать ей из собственных сел разный хлеб в таком количестве, какое потребуется для нее и для оказывания помощи народу. Прислали свои пожертвования и братья князя, также и другие состоятельные лица, так что и помощь голодающим от обители не оскудевала. i) Троицко-Сергиева лавра в последние годы смутного времени, годы страшного голода и других бедствий народа, ознаменовала себя великим подвигом благотворительности. В 1608 году, когда, пользуясь наступившим голодом, хлебные торговцы в Москве подняли цены на хлеб до небывалых размеров, живший в Москве келарь лавры Авраамий Палицын, по предложению царя и патриарха Гермогена, открыл лаврские житницы, находившиеся в Москве, велел отпускать хлеб по два рубля за четверть и этим заставил и прочих продавцов продавать хлеб по той же цене. |
| Лжедимитрий смотрит наглым плутом, который способен и обмануть, и ограбить. Не справедливо говорят, что Самозванец с полною доверенностью к подданным держал себя в Москве, не ограждаясь особыми мерами осторожности. Напротив, он сделал все возможное, что делают похитители престола для своей безопасности. При самом вступлении Самозванца в Москву более семидесяти семейств боярских было сослано в ссылку; 931 прежний патриарх Иов удален и замещен преданным Самозванцу греком Игнатием, без всякого совещания с духовенством. Масса говорит, что все прежние чиновники, дьяки, подьяки, конюшие, ключники, столники, повара и слуги удалены и замещены теми, кому царевич доверял. Правителей по всем областям, городам, и другим владениям сменили. 932 Придворные служители были назначены из поляков. Главой стрелецкого войска был преданный самозванцу Басманов, а подчиненные начальники и офицеры назначены по собственному выбору Самозванца. Начальником стрелецкого отряда, назначенного для охраны царя, поставлен был Микулин, —704— который готов быль по указанию Самозванца растерзать кого угодно. 933 Лжедимитрий оставил в Москве атамана Корелу с казаками; он мог служить и защищать его и вместе с тем служить шпионом и, кажется, иногда палачом. В новом дворце своем он устроил множество потаенных дверей и ходов, удвоил стражу дворцовую. Недоверяя русским, набрал из немцев 300 телохранителей, которые по очередно день и ночь охраняли его. Выезжал он в сопровождении конных телохранителей, имевших с собой, кроме холодного, оружия, заряженные пистолеты. 934 Авраамий Палицын пишет: «Кривоверия же рачитель расстрига, того же бояся, еже и над Борисовым родом содеяся, и во вхождении и исхождении дома царскаго и по граду всегда со многим воинством еждяше, спереди же и позади в бронях текуще с протазаны и алебарды, и со многими другими оружии, один же он токмо посреди сих; вельможи и бояре далече от него бяху – и бе страшно видети множество оружий блещащихся. Немец же и Литву хранители и стражи постави себе, и по всем крепостям царскаго дому». Вместе с тем в обширном виде развито было шпионство: доносы влекли за собою пытки и казни. У Лжедимитрия были везде шпионы, которые доносили о всяком неосторожном слове против него, как бы ничтожно оно не было. 935 Масса говорит: «Вообще доносили на многих людей. Некоторые большею частью монахи и духовные, хорошо знавшие государственные тайны, были невоздержны в речах, и те, на которых пало подозрение, или подвергались казни, или были удалены. Та же участь постигла многих простых людей и граждан московских. Обыкновенно ночью, тайно, пытали, убивали и казнили людей. На каждого, что-либо промолвившего на царя, доносили и обыкновенно лишали имущества и жизни». 936 |
| 37 Так в одном своем рассказе Симон говорит о своей побывке в Москве в 7163г. – в сентябре (1654г.) когда ему Государев ключник Никон Протопопов подтвердил достоверность чуда явления Дионисия на море донским казакам ( л.67 и обр.). 39 Древне – русские жития святых. – Ключевского, стр.350–351. На простоту своего писания, несвойственную прежним житиям святых, Симон указывает сам, как на недостаток, который однако мы можем назвать очень хорошим недостатком. «И простоте писаных словес не удивися, пишет он Боголепу, яко во училищах философских не бех; ниже грамматические хитрости навыкох». (Жит. Стр.8). 40 Житий, составленных самовидцами святого, очень немного. Ключевский из 60 житий, составленных в Макарьевское время указывает таких только 12. (Древне-русские жития святых, стр. 410). 45 Житие Дионисия стр.8. В немногих,прочим, местах млжно заметить, что Симон невольно отдавал дань тому направлению, какого держались составители древнерусских житий святых. Так, описывая младенческие годы Дионисия, он говорит, что Дионисий от младенчества крепость великую имяше и простоту сердечную свыше человеческого пребывания….вся, яже суть мира сего, и во что вменив, в добрых делах подвизался, желая тем сподобитися царствия небесного сожитель быти. (Жит.стр.10) Это место в житиии Дионисия напоминает те из прежних житий, в которых почти постоянно наталкиваемся, что святой младенец почти от колыбели становится выше среды, в детстве уже учит своих родителей, укоряет их за то, что они удерживают его от сурового поста и проч. 48 См. Отеч. Записки 1842г. 1842г. 50 Москвитянин. 1844,а также издано в особой книжке: «Ответ на рецензии и критику «замечаний» об осаде Троицкой лавры». Москва 1844г. 57 Признавая даже, говорит г. Коялович, что Палицын преувеличивает значение Троицких властей и свое личное (в событиях смутного времени), невозможно отвергнуть их участия. Можно даже сказать, что это участие, особенно архим. Дионисия, во времена третьего и второго ополчения в исторических памятниках умалено, благодаря невниманию современников и глав. обр. благодаря самолюбию Авраамия Палицына, приписавшего все себе. Еще Иван Наседка заметил эту слабость Палицына и в одном месте жития Дионисия обличает ее (стр. 44). Коялович. Речь на акте Петерб. акад. 1880 г. стр. 68; прим. 1. |
| В сочинениях этого времени нередко встречаются фольклорные элементы, выполняющие здесь художественно-эстетические функции. Особенно часты они в описаниях различных чудесных видений (сказочные элементы) или сражений (былинные). В уже упоминавшейся «Повести о чудесных видениях в Нижнем Новгороде и Владимире» «жена в светлых ризах», явившаяся некой Мелании, грозит народу, если он не обратится к делам благочестия, чисто сказочными наказаниями: необычайным жаром и множеством «ползущего гада» -и показывает Мелании различных гадких червей, жужелиц, «змия превелика и страшна зело» в яме (241–242). Авраамий Палицын описывает среди защитников Троицкого монастыря фигуру почти былинного богатыря Анания Селевина (САП 175–176). Много фольклорных мотивов и в «Повести об азовском осадном сидении» Например, главным стимулом для борьбы осажденных казаков с турками выступает «слава молодецкая», которая протечет о них «во веки по всему свету», если они сложат на головах и костях осаждающих новый «Азов город лучше прежнева» (РП 70). Таким образом, книжная словесность первой половины XVII в., особенно активизировавшаяся в первые десятилетия после Смуты, явилась ярким выразителем тех новых процессов в эстетическом сознании, которые уже почти целое столетие постепенно назревали внутри русской культуры. Было бы, однако, неверно утверждать, что новые принципы и приемы художественного мышления, новые элементы понимания словесности и-шире-искусств, новые повороты авторской позиции писателей первой половины XVII в., вообще новые элементы эстетического сознания легко и безболезненно утверждались в культуре того времени. Как и всегда в человеческом обществе, все новое рождалось в полемике и борьбе с традиционным. Особой остроты эта полемика достигла в конце XVI-haчaлe XVII в. в юго-западных землях, у украинцев и белорусов, которые первыми среди православных славян восприняли волну экспансии западной культуры. Украинские и белорусские мыслители уже с конца XVI в. окунулись в ту борьбу идей вокруг духовной культуры славян, которая полностью) захватила Москву только во второй половине XVII столетия, -борьбу православия с иными конфессиональными влияниями, борьбу традиционалистов и грекофилов с латинствующими («латинниками»). |
| Дело вообще представляется в таком виде, что Нижегородцы до того времени, как будто, по словам легенды, в самом деле спали и слухом не слыхали, что делается в Москве: из этой только грамоты они узнали именно о том, что настоит необходимость помочь отечеству. Так написал об этом Авраамий Палицын, и ему одному поверили историки предпочтительно пред всеми летописцами, которые о таковом действии Троицких грамот и даже о самых грамотах не говорят ни слова» 204 . Доказательства Забелина в пользу того, что не Троицкая грамота возбудила Нижегородцев, а что напротив, она не имела в данном случае никакого значения можно свести к следующим пунктам. 1) Гораздо раньше Троицкой грамоты, именно 25 августа, была прислана в Нижний грамота патриарха Гермогена с призывом не признавать царем Маринкина сына, а стоять крепко в православной вере 205 . Нижегородцы грамоту эту 30 августа переслали в Казань, а из Казани ее послали в Пермь. По всему Поволжью распространилась уже весть о том, что под Москвой неистовствуют казаки, а вместе с этим распространилось уже и возбуждение против казаков и их замыслов. «Ясно, заключает отсюда Забелин, что вся земля уже отложилась от подмосковного ополчения, от казаков и их воевод, что в ней уже зарождалось дело независимое и самостоятельное» 206 . 2) Само содержание Троицкой грамоты таково, что она не могла возбудить Нижегородского ополчения и именно вот почему: все, в том числе и Нижегородцы, были убеждены, что под Москвой, кроме поляков, появились другие враги – казаки, с которыми требуются почти одинаковые счеты; а между тем Троицкая грамота зовет и приглашает русский народ к соединению именно с этими новыми врагами. Троицкие власти умалчивают о безобразиях казаков и ни слова не говорят об убийстве Прокопия – злодействе казацких рук; это, между прочим, по мнению Забелина, вызывалось тем, что «живя вблизи казаков и казацких воевод, они (власти) по необходимости должны были мирволить им и жить с ними в дружбе». «Можно понять, заключает отсюда г. Забелин, какое впечатление могла произвести эта грамота в народе, который знал обстоятельства дела гораздо лучше, чем Троицкие власти;…. народ знал, что вся подмосковная рать стоит теперь только для грабежей, а Троицкие власти зовут, умоляют стать заедино с этими грабителями, да еще и защитить их от Ходкевича» 207 . 3) В силу таких соображений г. Забелин называет Троицкую грамоту «не совсем понятной для народа», а как такая, она не могла побудить народ к восстанию. Иное бы дело, говорит он, если бы Троицкие власти описывали вообще пагубное положение дел и «призывали бы всех, как патриарх Гермоген, образумиться, покаяться и, соединившись в одну мысль, спасти государство не от одной беды для казаков – от Ходкевича, а от общей беды, от общей смуты и разоренья, – тогда бы действительно их грамота имела тот смысл, какой приписывают ей историки и была бы принята народом, как принимались грамоты Гермогена, Ляпунова, все грамоты городов» 208 . |
| На другой день с реки Яузы Пожарский двинулся к Москве. Трубецкой еще раз сделал попытку соединиться с ним, для чего сам с своими ратными людьми встретил его и начал звать стать в одном с ним стане. Но Пожарский опять отказался и расположился особо у Арбатских ворот. Это, естественно, весьма оскорбило Трубецкого и потому-то он, а с ним вместе казаки начали на князя Дмитрия Пожарского и Кузьму и на ратных людей «нелюбовь держать» 284 . Такой ход дела, очевидно, ничего не говорит против признанного нами положения, что Трубецкой желал соединения с Пожарским. Он стал «держать нелюбовь» на Пожарского только уже после нескольких попыток соединиться с ним. Из этих обстоятельств видно, напротив, что желание быть за одно с Пожарским у Трубецкого было очень сильное. Он несколько раз взывает к Пожарскому о соединении и потом для той же цели выходит встречать Пожарского; не смотря на то, что своим чином был гораздо выше его. В этом поступке Трубецкого признают «большое снисхождение» с его стороны даже такие биографы 285 , которые склонны видеть во всех поступках кн. Трубецкого только дурную сторону. Если же несмотря на то, что Трубецкой в пользу общего дела, в пользу соединения жертвовал своим честолюбием и даже своим правом, то естественно ему было оскорбиться, когда его жертва была отвергнута. Итак, в данном случае, по нашему мнению, Пожарский простер свою осторожность за границы и тем вызвал разрыв с собой Трубецкого, – разрыв, несомненно, весьма вредный для общего дела. На третий день (22 августа) по приходу Пожарского к Москве явился сюда и гетман Ходкевич, так долго бывший предметом страха для русских и предметом надежд для поляков. Нам нет никакой надобности описывать битвы русских с войском Ходкевича. Укажем только на то обстоятельство, что казаки, «хотя и ворчали на земских людей,» тем не менее участвовали в этих битвах и тем много помогли делу. В решительной стычке с Ходкевичем 24 числа августа они занимали очень видную роль. При этом нужно упомянуть, что возбудителем казаков к битве в этот день был Авраамий Палицын. |
| Определили мне: занимать «окна» — уроки, на которых учительниц по какой-то причине не было. А причин таких на селе много: и уборка картошки, и ягнение козы, и приобретение поросенка, и заготовка клюквы с брусникой, и, понятное дело, хвори… Иной раз «окна» растягивались на целый день. Однажды, в конце такого дня директриса полюбопытствовала, чем занимал я урок истории, темой которого было Смутное время? Отвечаю, что рассказывал о Смутном времени, о Патриархе Ермогене, который отказался помазывать на престол польского королевича, о том, как оборонялась Троице-Сергиева лавра, как ее келарь Авраамий Палицын плавал туда-сюда через Москва-реку, замиряя противоборствующие русские полки… — А на уроке физики: “Подъемная сила”? Про подъемную силу я, конечно, рассказал, а заодно — про авиаконструктора Сикорского и его богословские работы. — А на уроке литературы: “Снежная королева”? — Эта сказка, — говорю, — христианская по своему духу, так что мы никуда не уклонялись, а беседовали о добре, любви, самопожертвовании… Историю и физику мне простили, поскольку я просто “ввел дополнительную информацию”, что методическими указаниями не запрещается, а с литературой вышла беда. Приглашают на педсовет: — В каких, — спрашивают, — методичках написано насчет христианского духа сказки “Снежная королева”? — Это, — отвечаю, — и так видно, невооруженным глазом. А они пристали: подавай им методичку — без методички никак нельзя! И отстранили меня от занятий! Вспомнились мне тогда слова апостола Павла: “А учить жене не позволяю… Ибо прежде создан Адам, а потом Ева”. Апостол говорит здесь об изначальной зависимости женщины, — вот и ждут они указаний. Само по себе это нисколько не страшно, вполне естественно и целесообразно, но когда ожидание «методичек» из поколения в поколение прививается мальчикам… Боярских детей поди в семилетнем возрасте отнимали от мамок и нянек и передавали в войско, где начиналось мужское воспитание: вот и вырастали великие полководцы — спасители Отечества. Да и просто — нормальные мужчины, готовые самостоятельно принимать решения и нести за них ответственность, ведь именно ответственность, пожалуй, и является главным отличительным качеством мужчины. А то дожили: военные министры один за другим жалуются, что армию разоряют, — и что делать в таковом случае они не ведают: указаний ждут… |
| «Москва погибла! Ляхи сожгли ее!» – завопил народ русский. Тысячи народа пошли к Москве с оружием. Сигизмунд, видя неустойку всех своих замыслов, окончательно сбросил с себя личину, отослал русских послов в Польшу пленными, взял Смоленск приступом и стал готовить новое войско. С своей стороны, многочисленные русские дружины окружили Москву. Но дело у них не спорилось. Здесь послал Господь русскому народу сильнейшее испытание и явил всем урок, что не нечестивыми судил Он спасти Россию от гибели, но достойнейшими избранниками, имени ради Своего святого и молитвами святых Своих. Вожди дружин, князь Трубецкой, Ляпунов и атаман сбродных казаков Заруцкий, думали не столько о спасении отечества, сколько о своих выгодах. Поляки крепко держались в Кремле. На помощь к ним шло из Польши новое войско. Самозванцы десятками являлись всюду. Везде лилась кровь, везде был разбой, пустели жилища, позорились и разрушались в пламени храмы Божии... Без верного и мудрого руководителя, без власти и закона, напуганные прошедшими бедствиями, верные сыны отечества, напрягавшие последние усилия для его спасения, разоренные, измученные, оставались как распуженное стадо, и опять уныл и духом, опять стал умолкать клич между ними к поголовному восстанию. «Как изречь вам, братия, беду неслыханную в земле русской, – описывает в своей летописи инок Авраамий Палицын. Божиим попущением, за грехи наши, одолели нас враги и изменники. Разделились люди на двое и поддались множеством великим беззаконию. Сами на себя мы беды возводили, сами ввели иноплеменников в сердце земли родимой. Рабы господами быть захотели, неразумные власти возжелали, всяк выше меры своей вознесся, и в унижение все упали. Кто не восплачет и не возрыдает, и теплых слез источника не излиет, если и жестокое и каменное сердце иметь будет, о великом царствующем граде Москве? Велик, превысок, прекрасен был он, любезен всем зрящим на него, и благочестивыми великими царями правим был; не только крепкими и высокими стенами огражден, но паче того сильными ратоборцами, цвел обилием храмов Божиих и обителей, богатством и многонародием изукрашенный. И только предивен быв, во един час огнем пожжен и мечем бедно потреблен стал. Сбылось мудрое слово: злодеяние и беззаконие ниспровергают престолы сильных. Воистину, совет, правда и любовь все возвышают, совокупляют и созидают; а бессовестие, неправда, ненависть и вся созданная разрушают. Пали дивные царства: Вавилон, Ниневия, Троя и Иерусалим ненавистью и грехом; и колико крат помышляли мы среди бедствия отечества: неужели и нас Господь до конца оставит и не помилует? На Него бо токмо, а уже не на человек была надежда, егда сильные обуяли, разумные разум погубили, и все власти неправедной возжелали. Тяжка была та година испытания, страшен гнев Божий и слезно позорище!» |
| Что же касается до нравственности русского народа, то она проявила себя в период Смутного времени во всем безобразии. Сами русские, например Авраамий Палицын, особенно в шестой главе своего сочинения, описывали ее крайне мрачными красками и сознавались, что нечестие между русскими усилилось до последней степени и что они своими злодеяниями вполне заслужили гнев небесный. То же повторяли и жившие в России иностранцы. «Во всех сословиях,— свидетельствует, например, Бер (Буссов),— воцарились раздоры и несогласия, никто не доверял своему ближнему, цены товарам возвысились неимоверно, богачи брали росты более жидовских и мусульманских, бедных везде притесняли... Не говорю уже о пристрастии к иноземным обычаям и одеждам, о нестерпимом и глупом высокомерии, о презрении к ближним, о неумеренном употреблении пищи и напитков, о плутовстве и прелюбодействе. Все это, как наводнение, разлилось в высших и низших сословиях. Всевышний не мог долее терпеть, казнь была необходима — Он послал меч и пламя» . Одно только святое чувство оставалось и тогда в русских твердым и непоколебимым — это чувство любви и преданности к своей православной вере, и оно-то более всего спасло тогда Россию. Если русские умертвили первого Лжедимитрия царя, то умертвили преимущественно как оскорбителя их веры, как еретика. Если они отказались принять к себе на царство польского королевича Владислава, хотя и присягнули ему, то отказались потому, что он не согласился принять православия, как они требовали. Если, наконец, со всех краев России подвиглись дружины на освобождение Москвы, то подвиглись особенно во имя православной веры, оскорбленной и поруганной поляками, и чтобы спасти ее от конечного разорения. «Русские,— по свидетельству Петрея,— одних только себя считали христианами на земле, а всех других на свете называли нехристями, язычниками и еретиками... К лютеранской вере они были расположены несколько больше, чем к католической, и говорили, что лютеранская могла бы еще быть терпима, если бы только лютеране, прогнав сначала папистических учителей, не делали никаких перемен в церковных обрядах и не порочили монашества, всегда святого и чистого». Потому-то лютеранам при Годунове дозволялось иметь близ Москвы свою кирку в Яузской слободе и свободно отправлять свое богослужение, а латинянам не позволялось. «Все иностранцы в России,— свидетельствует так же Маржерет,— могли исповедовать свою религию всенародно, исключая римских католиков» . |
| В половине 1611 года особенно тяжелые и бедственные обстоятельства переживала вся Россия и более всего столица ее – Москва. Московское государство было в смятении; всюду проникают злодеи, называющие себя детьми царского семени; много городов и весей пленили поляки, при чем некоторые из них оказались в запустении от их злодейств; поляки завладели даже царственным городом Москвой. В это так называемое смутное время (после свержения Василия Шуйского 17 июля 1610 года) не было на Руси царя – той основной твердыни, на которой зиждется благосостояние земли Русской; не было и доблестных вождей и ополчений таких, которые по чувству патриотизма твердо решились бы спасти находившееся на краю гибели наше отечество. Тогда на спасение отечества от угрожавшей погибели пришло православное духовенство; одушевленное твердой верой в Бога, оно в лице своих представителей призывными грамотами возбудило в русском народе дух веры и патриотизма. Вот патриарх Гермоген, заключенный поляками в Москве, в августе 1611 года (после победы пана Сапеги 5 августа над казаками, державшими в осаде Московский Кремль) получил возможность дать проникшему к нему в Кремль из московских патриотов Родиону Мосееву грамоту к нижегородскому «миру». Грамота бережно доставлена в Нижний 25 августа и затем была распространена по другим городам. В ней, показавши земщине в настоящем свете поведение казаков, особенно преступное покушение их поставить на царство тушинского воренка (Лжедмитрия II), призвать к власти Маринку (Мнишек, вдову убитого 17 мая 1605 года самозванца Лжедмитрия I) с ее сыном (от второго самозванца), Гермоген с горячим одушевлением приглашал города сплотиться на борьбу с казачьей затеей, клонившейся к возобновлению самозванщины, и вместе для борьбы с польской властью. Послушные патриаршему слову, города давали друг другу обещание не признавать казачьего царя и «против его стояти единодушно». С другой стороны, архимандрит Троице-Сергиевой лавры Дионисий и келарь Авраамий Палицын еще летом 1611 года разослали по городам грамоты с призывом граждан прийти на спасение столицы отечества и веры от иноверного ига поляков и литвы, сидевших в Москве. Вновь 6 октября троицкими властями посланы в города грамоты с извещением жителей о том, что к Москве прибыли еще польские войска с целью отогнать отсюда ратных людей, стоявших за православную веру, столицу и отечество, почему жители всех городов призывались «ратными людьми» прийти на помощь, на соединение с подмосковными воинскими людьми, державшими в осаде врагов. Эти грамоты, особенно же патриарха Гермогена, производили сильное действие на жителей городов: общий дух патриотизма и горячей веры воодушевил граждан на великие подвиги спасения погибавшего отечества. |
|
|
