| Д. С. Лихачёв. Фотография. Кон. 80-х — нач. 90-х гг. XX в. Д. С. Лихачёв. Фотография. Кон. 80-х — нач. 90-х гг. XX в. Круг научных интересов Л. весьма обширен - от анализа тюремного быта и языка заключенных до изучения иконописи и садово-паркового искусства. Находясь в Соловецком лагере, Л. опубликовал свою 1-ю статью ( Лихачев Д. [C.]. Картежные игры уголовников//Соловецкие острова. 1930. 1. С. 32-35); 1-ю научную работу в академическом издании Л. напечатал уже вскоре после освобождения ( Он же. Черты первобытного примитивизма воровской речи//Язык и мышление. М.; Л., 1935. Т. 3/4. С. 47-100). В июне 1941 г. Л. защитил диссертацию на степень кандидата филологических наук «Новгородские летописные своды XII в.». Древнерус. летописание оставалось в кругу его интересов на протяжении всей жизни. Его изучение было в значительной степени основано на классических трудах акад. А. А. Шахматова (1864-1920), с к-рыми Л. познакомился во 2-й пол. 30-х гг. XX в., когда, будучи корректором изд-ва АН, готовил к печати его монографию «Обозрение русских летописных сводов XIV-XVI вв.» (М.; Л., 1938). Выбор темы был обусловлен также влиянием его наставника и старшего коллеги Комаровича; особенно была важна для Л. поездка по его совету в Новгород в 1937 г. Диссертация Л. до сих пор остается неопубликованной (машинописный оригинал с авторской правкой хранится в мемориальном кабинете Л. в Отделе древнерусской лит-ры ИРЛИ), но значительная часть ее была использована в книгах Л. (Новгород Великий. 1945; Рус. летописи. 1947, и др.), а также в ст. ««Софийский временник» и новгородский политический переворот 1136 г.» (ИЗ. 1948. Т. 25. С. 240-265). В 1947 г. Л. защитил докт. дис. «Очерки по истории литературных форм летописания XI-XVI вв.». Совместно с Б. А. Романовым подготовил древнерус. текст и перевод «Повести временных лет» с подробным историко-лит. комментарием (Повесть временных лет/Ст. и коммент.: Д. С. Лихачев. М.; Л., 1950. Ч. 1: Текст и перевод; Ч. 2: Приложения. (Лит. памятники); То же. СПб., 19962). Древнерусское летописание послужило материалом и для последующих обобщающих работ Л. |
| Санта-Чечилия-ин-Трастевере; обе - 90-е гг. XIII в.). «Греческая манера», готика и раннехрист. традиция составляют безупречную гармонию его произведений, подкрепленную светозарным колоритом. Согласно традиции, зафиксированной позднее Дж. Вазари в «Жизнеописаниях», мастер отличался исключительным личным благочестием, а одно из его произведений (возможно, «Распятие» для ц. Сан-Паоло-фуори-ле-Мура) почиталось чудотворным (по преданию, оно в 1370 заговорило со св. Бригиттой). Современником Каваллини был Ченни ди Пепо, более известный как Чимабуэ , крупнейший живописец Ср. Италии (прозвище Cimabue переводится как «бычья голова», что, вероятно, подчеркивало непреклонное упрямство художника). Чимабуэ прибегал к более экспрессивным приемам, в особенности во фресках (напр., в Верхней ц. храмового комплекса Сан-Франческо в Ассизи, кон. 70-х - нач. 80-х гг. XIII в.), в алтарной живописи придерживался достаточно плавной, еще сугубо иконной «греческой манеры». Его «Мадонна с Младенцем» для флорентийской ц. Санта-Тринита (1280-1290, Галерея Уффици, Флоренция) - идеальный образец типической для того времени больших размеров иконы «Маэста» (Богоматерь «Величие», восседающая на троне в окружении ангелов); элементы перспективы в трактовке трона не противоречат небесной невесомости, бесплотности фигур. Особо выделяются «Распятия» Чимабуэ (наиболее известное - 80-е гг. XIII в., музей ц. Санта-Кроче во Флоренции); они принадлежат к лучшим надалтарным живописным «Распятиям» того времени, совмещая в себе византийскую плавность композиции с жестким и обостренно-трагическим рисунком конкретных форм. В качестве основополагающего элемента церковного убранства утверждаются алтарные образы. Будучи одинарными, 2-частными или многочастными, обрамленными рельефными арками и обычно завершающимися в каждой из частей треугольным «фронтончиком», напоминающим навершие трона, они чаще всего стабильно крепятся в одной плоскости. В XIV-XV вв. значительное распространение получили и створчатые алтари-полиптихи, боковые панели к-рых, обычно затворенные, раскрывали по праздникам. |
| язык. В поиске слав. соответствий греч. философской терминологии (напр., «анипарксия» - «небытьство», «аналогия» - «мера», «эрос» - «любовь», «рачительство») И. не придерживался точных соответствий греч. словам. В частности, он использовал понятное слав. читателю существительное «образ» и каждое из 3 греч. синонимов понятия «отпечаток» («ектипома», «екмагион», «апоморгма») переводил как «изображение». В основном он следовал принципам пословного перевода, поэтому отражение синтаксических конструкций оригинала в слав. тексте затрудняет его понимание. Однако упреки И. в буквализме не всегда оправданны (см.: 1980. С. 55-56; Он же. 1982; Он же. 1995. С. 222-224). Возможно, перевод корпуса «Ареопагитик» был доверен И., т. к. он уже имел опыт перевода с греческого, о к-ром сообщил в послесловии (предисловии). В лит-ре отмечается близость переводческих приемов И. корпуса «Ареопагитик» и древнейшего серб. перевода сочинений свт. Григория Паламы и Варлаама Калабрийского, представленного в рукописи мон-ря Дечаны 88 (см.: Kakridis I. Codex 88 des Kloster Decani und seine griechischen Vorlagen: Ein Kapitel des serbisch-byzant. Literaturbeziehungen im 14. Jh. Münch., 1988. S. 261-274). В настоящее время известны ок. 80 списков перевода «Ареопагитик» ( Станчев. 1981), сделанного И.; все старшие списки, вплоть до 2-й четв. XV в., серб. извода. Наиболее близка ко времени деятельности И. серб. рукопись, датируемая по филиграням 70-ми гг. XIV в. (РНБ. Гильф. 46): неоднократно высказывались предположения, что она является автографом И. В болг. книжности перевод И. не получил распространения; известна лишь рукопись нач. XVI в. со смешанной болгаро-серб. орфографией (Vindob. Slav. 12), которая является славяно-молдавским списком, скопированным, вероятно, с серб. текста. Перевод И., возможно, не получил известности в Болгарии из-за тур. завоевания (90-е гг. XIV в.) или из-за отсутствия в стране традиции бытования серб. переводов. В пользу 2-й версии косвенно свидетельствует изолированное положение болгаро-серб. |
| общин было зарегистрировано в Зап. Б. Наиболее многочисленной протестант. деноминацией являются Евангельские христиане-баптисты (ЕХБ) - 149 общин в 1966 г., 171 - в 1989 г. В 60-х гг. от них отделились Христиане веры евангельской (ХВЕ), к-рые к 1989 г. были объединены в 39 общин. В 90-х гг. XX в. количество протестант. деноминаций в Б. увеличилось в 5 раз (с 3 до 15), а количество общин - почти в 3 раза (с 288 до 862). Наиболее динамично развиваются ХВЕ, ЕХБ и адвентисты. Неопротестант. объединения, возникшие в Б. за последние 10 лет, представлены общинами христиан полного Евангелия, новоапостольской церкви, церкви Христовой, Церкви Иисуса Христа святых последних дней и др. Многие из них малочисленны и насчитывают от 10 до 50 чел. Все протестант. течения объединяют в Б. ок. 70 тыс. активных верующих. Пресвитеров, проповедников и регентов готовят в 2 высших и 2 средних учебных заведениях ЕХБ и ХВЕ. Издается неск. журналов и газет, действуют 307 молитвенных домов и 12 благотворительных миссий. Иудаизм Первые крупные этноконфессиональные группы иудеев мигрировали в Б. из Германии, Польши и Украины в XIV-XVI вв. и селились преимущественно в городах и местечках, где составляли в то время от 10 до 20% населения. Во 2-й пол. XVII-XVIII в. в результате новых миграций число евреев в Б. значительно возросло (от 40 до 80% в нек-рых городах и местечках), к кон. XVIII в. на землях Б. и Литвы проживало более 300 тыс. евр. семей. Согласно общероссийской переписи 1897 г., в 4 белорус. и в вост. части Виленской губ. проживало более 1,2 млн чел. иудейского вероисповедания. Неортодоксальный иудаизм исповедовали сравнительно немногочисленные группы тюркоязычных караимов, переселившихся в XIV-XVII вв. на земли Б. и Литвы из Крыма и Сев. Причерноморья. Большинство евр. населения Б. придерживалось ортодоксального талмудического иудаизма. Этноконфессиональные общины евреев (кагалы) возглавлялись раввинами и старостами (габаями). Среди евреев (особенно их беднейшей части) был распространен также хасидизм. |
| Т. 33: Холмогорская летопись. Двинский летописец/Сост. совм. с К. Н. Сербиной; подгот. текста Холмогорской летописи совм. с Ю. А. Лимоновым и З. Н. Савельевой; Т. 38: Радзивиловская летопись/Предисл., ред. совм. с М. П. Ирошниковым и М. В. Кукушкиной; Т. 42: Новгородская Карамзинская летопись/Подгот. текста: А. Г. Бобров, З. В. Дмитриева; ред.: Я. С. Лурье). По объему привлекаемого материала и тщательности анализа работы Л. в области летописеведения во многом остаются непревзойденными. Л. принадлежит ряд статей в Советской исторической энциклопедии, он принимал участие в написании академической многотомной «Истории русской литературы» (Л., 1980. Т. 1. С. 185-290) и учебника для высшей школы «История русской литературы X-XVII вв.» (М., 1980. С. 250-333). В работах 80-90-х гг. он обращается к исследованию рус. лит-ры XIX-XX вв., посвятив свои книги и статьи жизни и творчеству Л. Н. Толстого , А. М. Ремизова, М. А. Булгакова , И. А. Ильфа и Е. П. Петрова, Ю. О. Домбровского, А. И. Солженицына и др. Соч. (избр.): Роль Твери в создании Рус. нац. гос-ва//УЗ ЛГУ. Сер. ист. наук. 1939. 36. Вып. 3. C. 85-109; Новые списки «Царева государева послания во все его Российское царство»//ТОДРЛ. 1954. Т. 10. С. 305-309; Антифеод. еретические движения на Руси XIV - нач. XVI в. М.; Л., 1955 (в соавт. с Н. А. Казаковой); К вопросу об идеологии Нила Сорского//ТОДРЛ. 1957. Т. 13. С. 182-213; Борьба Церкви с великокняжеской властью в кон. 70-х - 1-й пол. 80-х гг. XV в.//Там же. 1958. Т. 14. С. 219-228; Заметки к истории публицистической лит-ры кон. XV - 1-й пол. XVI в.: 1. Геннадиевский кружок и теория «Москвы - третьего Рима»; 2. Мнимые послания Нила Сорского Паисию Ярославову//Там же. 1960. Т. 16. С. 457-465; Идеологическая борьба в рус. публицистике конца XV - нач. XVI в. М.; Л., 1960; Литературная и культурно-просвет. деятельность Ефросина в кон. XV в.//ТОДРЛ. 1961. Т. 17. С. 130-168; Problems of Sourse Criticism: With Reference to Medieval Russian Documents//SlR. 1968. Vol. 27. N 1. P. |
| В 2 среднеболг. праздничных Минеях - ок. 1339 г. (Sinait. slav. 25) и нач. XV в. (София. Архив БАН. 23) - известен (также под 14 февр.) др. древний канон К., 8-го гласа (при этом синайский список сохранил 2-ю песнь), опубликованный по младшей из них Минее Б. Ангеловым ( Ангелов Б. С. Старобългарски текстове: Из слав. ръкописи на БАН. Служба на Кирил//ИАИ. 1957. Т. 1. С. 283-289). Канон был введен в научный оборот лишь в сер. ХХ в. и изучен гораздо меньше первого ( Попов. 2003. С. 657-658). Два разных канона сопровождаются в рукописной традиции одними и теми же песнопениями малых жанров: вероятно, первоначально они (по аналогии со службой архиеп. Мефодию, также включавшей 2 канона) входили в состав особо торжественной службы, позднее разделенной на 2 самостоятельные. Судя по всему, этот канон исходно был также написан на греч. языке и рано (возможно, одновременно с первым) переведен на славянский. Обратный перевод канона 8-го гласа на греч. язык не предпринимался, вопрос о наличии в нем акростиха (как греческого, так и славянского) не рассматривался. Разделение первоначальной единой службы произошло (судя по тому, что восточнослав. списки 2-го канона отсутствуют) не позднее кон. Х в., и это свидетельствует об определенном снижении почитания К. в Болгарии в это время. В нач. 90-х гг. ХХ в. К. Иванова обнаружила и опубликовала еще одну службу К.- из серб. Минеи праздничной 2-й пол. XVII в. из собрания Баварской гос. б-ки в Мюнхене ( Иванова К. Неизвестна служба за св. Кирил в състава на прзничен миней от XVII в.//Palaeobulgarica. 1992. Год. 16. 2. С. 16-32; 3. С. 37-40). Служба написана по Иерусалимскому уставу и представляет сочинение, составленное серб. книжником не ранее XVI в., незнакомым с древним текстом (кроме тропаря и кондака) и прославляющим К. как просветителя лишь балканских славян. К. прославляется также в общем каноне равноапостольным К. и Мефодию (6 апр.) и в составе служб св. Седмочисленникам (пам. 27 июля), написанных и изданных в XVIII в. на греч. языке ( Бърлиева С. Служби за св. Седмочисленици//КМЕ. 2003. Т. 3. С. 680-682; Š koviera. 2010. S. 159-165). Общий канон, содержащий анонимный слав. акростих «Курила философа и блажена Методия пою», относится к числу древнейших памятников слав. гимнографии ( Попов. 2003. С. 664). Он сохранился лишь в 2 восточнослав. списках - XII в. (ГИМ. Син. 165) и рубежа XIV и XV вв. (РГАДА. Ф. 381. 111); младший был открыт в 80-х гг. ХХ в. при составлении Каталога рукописей ЦГАДА (Каталог слав.-рус. рукописных книг XI-XIV вв., хранящихся в ЦГАДА СССР/Сост.: О. А. Князевская. М., 1998. Ч. 2. С. 188. 89). |
| 1993), истории Русской Церкви (Борьба Церкви. 1958; Идеологическая борьба. 1960; Как установилась автокефалия. 1991; и др.). В новаторской книге о духовной жизни Др. Руси (Идеологическая борьба. 1960) Л. подробно обосновал существование «светского направления» в рус. лит-ре XV в., связанного и с религ. вольномыслием, и с идеями централизованной власти и религ. реформирования. Напротив, защитники церковной ортодоксии, согласно Л., до нач. XVI в. «были близки к феодальной оппозиции» (Там же. С. 500). В этой книге Л. наметил основные направления своих последующих научных работ, главнейшим из которых в 60-90-х гг. XX в. стало изучение древнерусского летописания. Л. был последовательным сторонником представлений А. А. Шахматова и Присёлкова о его сводном характере. Итогом многолетних текстологических изысканий стала монография «Общерусские летописи XIV-XV вв.» (1976). В ней автор обосновал общую генеалогическую схему летописания эпохи, показал, что летописцы были всегда тенденциозны и что наряду с великокняжескими и митрополичьими летописями могут быть выделены неофиц. оппозиционные своды. Памятники независимого общерус. летописания, согласно Л., создавались в 70-80-х гг. XV в. и были связаны с общим оживлением духовной жизни, с гуманистическими тенденциями, с распространением светской повествовательной лит-ры. В кн. «Две истории Руси XV в.» (1994) Л. подробно рассмотрел вопрос установления взаимоотношений летописных сводов для понимания описываемых в летописях событий политической жизни средневек. Руси и изменения отношения к ним самих летописцев. Л. посвятил отдельные статьи в «Словаре книжников и книжности Древней Руси» (изд. с 1987) основным реально существовавшим или гипотетическим памятникам рус. летописания XIV-XV вв. Исследователь впервые создал единую стемму, отражающую предполагаемое соотношение между собой всех рус. летописей (Генеалогическая схема. 1985). Л. не только исследовал текстологически корпус летописей, но и непосредственно участвовал в подготовке к изданию важнейших летописных памятников (ПСРЛ. |
| 25 Ясь О. В. великих у культурних епох XVIII–XX журнал. 2012. 5. С. 7. 28 Богдашина О. М. Позитивизм в историчний науци в (60-ти рр. – рр. ХХ ст.). 2-е вид., доп. та переробл. 2013 С. 246– 247. 29 Ясь О. В. стиль. у культурних епох (початок – роки ХХ ст.): У 2 ч./за ред. В. А. 2014. Ч. 1. С. 189. 52 Цит. по: Рудковская И. Е. Н. М. Карамзин и П. Я. Чаадаев: историографическое и историософское наследие в контексте проблемы вызова и ответа//Вестник Томского государственного университета. 2013. 369. С. 90. 54 Ясь О. В. великих у культурних епох XVIII– ХХ ст. С. 11. 55 Ясь О. В. великих у культурних епох XVIII– ХХ ст. С. 11. 57 Клайв Льюис. Переландра/Перевод Л. Сумм под редакцией Н. Трауберг. URL: http://lib. misto. kiev. ua/LEWISCL/pereland. dhtml 62 Карамзин Н. М. История государства Российского. М., 1988 (Репринтное воспроизведение издания 1842–1844 годов). Кн. 2, Т. 5. С. 123– 124 (1-я паг.). О современных научных подходах к данным событиям, в том числе, роли архиепископа Симеона в них, см.: Халявин Н. В. Новгородское восстание Степанки 1418 г. в советской и современной отечественной историографии//Вестник Удмуртского университета. Серия 5: История и филология. 2011. Вып. 3. С. 80–85. 80 Вортман Р. «Официальная народность» и национальный миф российской монархии XIX века//РОССИЯ/RUSSIA. 1999. Вып. 3 (11): Культурные практики в идеологической перспективе. С. 233–244. 83 3 См., напр.:: Алексеев А. И. Религиозные движения на Руси последней трети XIV – начала XVI в.: стригольники и жидовствующие. М., 2012. 560 с. ; Печников М. В. Был ли «жидовин еретик» в свите кн. Михаила Олельковича в 1470–1471 гг. ?//«Вертоград многоцветный». Сборник к 80-летию Бориса Николаевича Флори. М., 2018. С. 346–354; Казаков А. А. Об истоках «Жидовской» ереси в Новгороде конца XV века (некоторые свидетельства архиепископа Геннадия новгородского )//Историческая психология и социология истории. 2017. Т. 10. 1. С. 81–94; Казаков А. А. Конструируя ересь: два обличительных свидетельства об архимандритах «жидовствующих»//NOVOGARDIA. 2. 2019. С. 160– 176. URL: http://novogardia. info/index. php/1k/article/view/39 |
| позиции Л., поскольку в нем он ставил перед собой задачу не изложить безусловно истинное вероучение, а лишь представить наиболее приемлемую для протестантов версию традиц. католич. теологии, оно наряду с перепиской Л. по религиозным вопросам является важным источником, позволяющим судить об отношении Л. к тем или иным положениям традиц. христ. догматики (анализ богословских воззрений Л. см.: Pichler. 1869-1870; ср. также: Holzhey, Murdoch. 2001. S. 1079-1090). К к.-л. серьезным успехам переговоры 80-х гг. XVII в. не привели, поскольку протестанты, в т. ч. и Л., ставили под сомнение вселенский характер и авторитет Тридентского Собора и призывали католиков признать несостоятельными принятые его участниками антипротестант. догматические решения, на что офиц. представители католич. Церкви и авторитетные католич. теологи не могли согласиться. Серьезным препятствием для межконфессиональных переговоров являлась жесткая прокатолич. политика франц. кор. Людовика XIV, который в 1685 г. отменил защищавший франц. протестантов Нантский эдикт (1598) и тем самым санкционировал их преследование, к-рое привело к массовой эмиграции франц. приверженцев протестантизма (преимущественно гугенотов , т. е. кальвинистов) в др. гос-ва Европы (см.: Antognazza. 2009. P. 294). Л. отрицательно оценивал светскую и религ. политику Франции, однако и после 1685 г. вел активную переписку на религ. темы с франц. католиками, в т. ч. с Боссюэ, теологом и писателем П. Пелиссоном-Фонтанье (1624-1693), обратившимся из кальвинизма в католицизм, а также с религиозной писательницей М. де Бринон (1631-1701), входившей в ближайшее окружение короля; вместе с тем он считал, что реальное объединение между протестантами и католиками возможно лишь в пределах Свящ. Римской империи. В 90-х гг. XVII в. Л. по рекомендации принцессы Софии познакомился с соч. «Размышления о различиях в области религии» (Réflexions sur les differends de la religion, 1686) Пелиссона-Фонтанье; обсуждая идеи этого сочинения в переписке с автором, Л. |
| Новой тенденцией в рус. Д. было начатое нек-рыми учеными исследование политических причин и обстоятельств создания публично-правовых актов (А. Е. Пресняков, Чаев, Смирнов, Б. А. Романов, Г. Е. Кочин). Обобщающие труды по рус. Д., появившиеся в это время (А. М. Большаков, Н. Коробков, И. Ф. Колесников), отличались традиционализмом в трактовке задач и методов Д. Пособие по груз. Д. опубликовал И. А. Джавахишвили (1926). С кон. 30-х гг. началось преподавание Д. в МГИАИ. 1-е послевоенное двадцатилетие отмечено появлением крупных публикаций актов: ГВНиП (1949), ДДГ (1950), АФЗХ (1951-1961), АСЭИ (1952-1964). Практически был издан основной комплекс рус. актов XII - нач. XVI в. (до 1505). В ДДГ и АСЭИ применялись правила дипломатической передачи текста, что резко повысило археографический уровень публикаций. В АСЭИ ко мн. документам давался историко-географический и генеалогический комментарий (Веселовский, И. А. Голубцов). Эта традиция была продолжена в АРГ (1975), «Полоцких грамотах XIII - нач. XVI в.» (1977-1985) и АММС (1984). В 80-90-х гг. вышли сборники актов Симонова, Соловецкого, Спасо-Евфимиева монастырей XVI - нач. XVII в., московских мон-рей и соборов XV-XVII вв. Была основана серия «Акты служилых землевладельцев», в к-рой печатаются документы XV-XVII вв. (1997-2002). Важнейшее значение для развития русской Д. имела монография Л. В. Черепнина «Русские феодальные архивы XIV-XV вв.» (1948-1951), в к-рой автор рассмотрел все разновидности актов этого периода, выделив проблему происхождения духовных и договорных грамот вел. и удельных князей, а также жалованных грамот. Черепнин решительно отошел от формально-юридической методологии, изучая прежде всего движение и развитие формуляра. Сочетание формулярного анализа духовных и договорных грамот с палеографическим приближало его подход к методике западноевропейской Д. Предложенные Черепниным датировки грамот впосл. неоднократно пересматривались учеными (А. А. Зимин, В. Л. Янин, В. А. Кучкин, В. Д. Назаров, Б. Н. Флоря и др.). |
|
|
