| Большинство засвидетельствованных в НЗ титулов - напр., Христос, Мессия, Отрок Божий, Агнец, Сын Давидов, Господь - используют для характеристики Иисуса окружающие, и никогда - Он Сам. Исключение составляют Сын (Мк 13. 32; Лк 10. 22; Мф 11. 27; ср.: Ин 5. 19, 21; 8. 36), Сын Божий (Ин 10. 36; 11. 4; 17. 1 и др.) и Сын Человеческий (кроме Ин 12. 34; Деян 7. 56; Откр 1. 13; 14. 14). Возможно, отказ от титулов, имеющих конкретное априорное содержание, связан с тем, что никакие внешние по отношению к Евангелию представления не могут сами по себе служить основанием для адекватного истолкования тайны В. или спасительного смысла служения Иисуса Христа, но обретают свое подлинное содержание только в свете самого Евангелия. Отсутствие в проповеди Спасителя традиц. понятий и формул, к-рые могли бы послужить основанием для богословского описания тайны В., восполняется рядом существенных черт Его евангельского образа - особенностями учения о Царстве Божием, особенностями молитв, особенностями отношения к Моисееву законодательству и ветхозаветному благочестию в целом,- свидетельствующих не только об исключительности Его земного служения, но и о Его особом положении по отношению к Богу Отцу (см. ст. Иисус Христос ). Учение о В., сформулированное древней Церковью, запечатлено гл. обр. в апостольских посланиях (Рим 1. 3-4; 8. 3; Гал 4. 4; Фил 2. 5-11; Кол 1. 15-20; Евр 1. 3; 1 Тим 3. 16). Согласно Рим 8. 3 и Гал 4. 4, Тот, Кого Бог послал, есть уже Сын, и притом Сын Божий, в отличие от тех, кто должны стать сынами вслед за Ним и вместе с Ним (ср.: 1 Фес 1. 10; Рим 1. 9; 5. 10; 8. 29; Рим 8. 3, 32). Ап. Павел вырабатывает и независимый от иудейской традиции богословский язык, выражающий идею предвечного бытия, когда говорит о том, что «Отец посылает Сына» в мир (Гал 4. 4). Поэтому Иисус Христос есть для апостола Сын Божий (2 Кор 1. 19; Рим 8. 32). Когда ап. Павел размышляет о явлении Сына Божия в мир, он охватывает всю историю Его земной жизни, устремленной от В. к Крестной смерти (Рим 5. 10; 8. 32) и продолжающейся в Воскресении, Вознесении и Втором пришествии (1 Фес 1. 10). В Флп 2. 6-11 говорится о предвечном бытии и богоравном достоинстве Сына Божия, а также о Его В., в к-ром Он воспринимает как самоуничижении и смирении в послушании Отцу. Пределом уничижения и смирения является Крестная смерть (ст. 8), являющая его подлинность и глубину. Когда достигнута цель начавшегося в В. самоуничижения, начинается путь к славе (ст. 9-11). |
| - В чем же сближается Достоевский с апостолом Павлом? - Прежде всего, в понимании свободы как некоторого нравственного императива. Человек обязан быть свободным. Вспомните: К свободе призваны вы, братия... (Гал. 5, 13); ...стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства (Гал. 5, 1); ...вышний Иерусалим свободен: он - матерь всем нам (Гал. 4, 26). Второе, чем близок Достоевский апостолу Павлу, состоит в предостережении от понимания свободы как своеволия. Читаем в Послании к Галатам: К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти (Гал. 5, 13). Угождение плоти - это и есть своеволие, так как в терминологии Нового Завета плоть - это не одно только тело, а личность, ипостась, включающая в себя все, что присутствует в человеке, кроме природы. Федор Михайлович свободе-своеволию противопоставляет высшую нравственную свободу, которую Блаженный Августин определял как свободу от греха, нравственную невозможность грешить. В точном соответствии с Августином Достоевский отмечает в одной из записных книжек: «Я не хочу такого общества научного, где бы я не мог делать зла, а такого именно, чтобы я мог делать всякое зло, но не хотел его делать сам». Третье, что сближает писателя с апостолом Павлом, это уверенность в том, что нравственное возрождение человека совершается только силой любви. Единственный герой Достоевского, который оказывается способным к нравственному возрождению, это Раскольников, которого спасает любовь Сони. А вот Ставрогин - это Раскольников, который не встретил свою Соню. И хотя у него была Даша, готовая, как собачонка, бежать за «гражданином кантона Ури», «угождение плоти» доходит до какой-то точки невозврата, когда даже любовь не в силах пробудить совесть, о которой в Великом Покаянном каноне Андрея Критского сказано: «еяже ничтоже в мире нужнейше». Достоевский абсолютно солидарен с апостолом Павлом, видевшим в любви проекцию Божественного бытия на плоскость человеческой жизни: Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится (1 Кор. 13, 8). Любовь, осуществленная в земной жизни христианина, останется и в пакибытии, в Царстве Небесном, хотя все остальные категории земного бытия, даже такие необходимые, как вера и надежда, претерпят изменения и как ненужные исчезнут: когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится (1 Кор. 13, 10). |
| Итак, дары еще ничего не значат, если в ответ я не научился любить. «И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» ((1 Кор. 13: 3). Да, оказывается, что и милостыню подавать, и аскетствовать возможно без любви к конкретным людям. Возможно, но это не принесет доброго плода. Действительно, после Причастия можно ощутить, как недобрые помыслы оставляют голову и в сердце сходит тишина. Исихасты даже испытывали некую сладость во время молитвы – но тут следует заметить, что этому предшествовала действительно серьезная духовная жизнь, которую сегодня сложно найти даже в кельях. «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор. 13: 4–8). Умолкли языки, пророчеств пока хватает, а знание частенько высмеивается и приравнивается к бездуховности. Где христианское долготерпение, если мы делаем друг другу резкие замечания по поводу внешнего вида и поведения? Где милосердие, если мы выискиваем чужие грехи, чтобы немедленно предать их огласке? Благодать – это когда мне больше не хочется ябедничать или изгонять кого-либо из храма. Благодать – это когда я благодушно переношу все невзгоды и не ищу виноватых кроме себя. Благодать – это когда в сердце мир Христов и любовь Благодать – это когда в сердце мир Христов, а не желание, чтобы все плохие получили по заслугам. Потому что я тоже плохой и хочу от Бога милости. О такой же милости к другим я должен просить Создателя в своих молитвах. Когда в сердце мир, никто не может помешать молиться. Ни баловные дети, ни бабушки с шуршащими пакетами. Рингтоны мобильных телефонов, раздающиеся во время церковных служб, конечно, не есть хорошо, но даже они не раздражают того, кто научился слышать Бога. |
| Разумеется, не прошло. Послеродовая депрессия, симптомы которой описала женщина, наносит тяжелейшую психическую травму новорожденному ребенку. В первый год жизни он острее всего нуждается в телесном и эмоциональном контакте с матерью, ей же не хочется его ласкать, а хочется отгородиться, уйти в себя. Однако депрессия – это все-таки крайность, болезнь (хотя и не такая уж редкая: в последние годы такой диагноз слышишь все чаще). Но есть немало здоровых людей, которым что-то мешает безоговорочно принять своего ребенка. Не то чтобы они его не любят. Любят, стараются быть хорошими родителями, но что-то стоит между ними и их отпрыском, какая-то невидимая, но прочная преграда. Почему же она возникает? «Любовь… не ищет своего», – пишет апостол Павел (1 Кор. 13: 4–5). Та любовь, которая, говоря его же словами, «никогда не престает» (1 Кор. 13: 8) и которой нам так не хватает в современном мире. Нас отделяют друг от друга гордость, обидчивость, подозрительность, самолюбие – короче, грехи. Но у младенца ничего этого еще нет, так что процесс тут не обоюдный, а односторонний: матери что-то мешает проявлять безусловную, беззаветную любовь. Она почему-то «ищет своего». Подрастая, ребенок, конечно, начинает на это реагировать, и потом уже бывает нелегко распутать клубок взаимных претензий и обид. Поэтому, анализируя ситуацию, имеет смысл вернуться к истокам, к раннему детству ребенка, когда отношения только начинали складываться. Ребенок – утешение или обуза? Ни для кого не секрет, что очень многое в нашей жизни зависит от нашего взгляда на эту самую жизнь. А он, в свою очередь, зависит как от личностных особенностей «глядящего» (человек оптимистического склада даже в трудных обстоятельствах ищет лучшую сторону, пессимисту же ничем не угодишь), так и от господствующего в обществе взгляда на то или иное явление. Престижна какая-то профессия – множество юношей и девушек жаждут ее получить, хотя, может быть, она им вовсе и не подходит. В Великую Отечественную войну на волне патриотического подъема мальчишки стремились записаться добровольцами, нередко завышая для этого свой возраст. Сейчас (пусть и не все, но многие) внуки этих мальчишек под влиянием прямо противоположных настроений считают доблестью «откосить» от армии. |
| Прообразы таинств в библейских повествованиях Ключевыми понятиями в огласительных поучениях святителя Амвросия являются слова mysterium (тайна) и sacramentum (таинство), которые дали название двум трактатам и которые часто встречаются во всех рассматриваемых сочинениях. Примечательно то, что эти слова содержатся в первых строках каждого из трактатов (Expl. Symb. 1; De sacr. I, 1; De myst. 2). Святитель Амвросий обычно использует mysterium и sacramentum в качестве синонимов, что характерно и для латинского перевода Священного Писания. Однако у него уже намечается разграничение этих понятий. Таинства христианского посвящения (крещение, миропомазание, евхаристия) он называет sacramenta, а сокровенный, таинственный смысл священнодействий — mysteria (см., наприм., Expl. Symb. 5; De sacr. I, 1, 2; De myst. 2 и др.). Священные обряды таинств, как внешние знаки, можно увидеть «телесными глазами», но их глубинный смысл возможно постигнуть только «очами своего сердца» (De sacr. III, 12). Следуя древней церковной традиции (disciplina arcana), запрещавшей разглашать содержание «Символа веры», молитвы Господней, а также чинопоследование и смысл таинств, святитель беседует о таинствах с теми, кто омыл духовную слепоту в купели крещения и стал «видеть свет таинств» (De sacr. III, 15). Кроме того, словом mysterium святитель Амвросий называет ветхозаветные события, а также слова и действия Господа Иисуса, описанные в Евангелии (De sacr. I, 15–19; II, 6–7, 9; III, 13–14 и др.). Основываясь на новозаветных текстах (1 Кор. 10, 2; 1 Пет. 3, 20–21), Амвросий видит в библейских повествованиях прообразы (typus, figura, forma) церковных таинств. Миланский святитель неоднократно подчеркивает, что «таинства христианские более божественны и древнее иудейских» (De sacr. I, 11, 23; De myst. 44, 47, 48 и др.). Возможно, в этом утверждении следует видеть отголосок полемики с иудеями, имевшей место в Милане, о которой не сохранилось исторических свидетельств 4 . Для раскрытия смысла таинств и объяснения их внешней обрядовой стороны Амвросий использует Писание, которое он усердно изучал на протяжении всего епископского служения, занимаясь самообразованием 5 . Он применяет все известные методы толкования, особенно типологию. Поучения изобилуют библейскими цитатами, образами и аллюзиями. Богатство образов рождает богатство толкований и учения, которое довольно сложно выстроить в четкую систему. Поэтому Ботт называет огласительные поучения Амвросия бриллиантом, который «не спеша поворачивают, чтобы насладиться блеском всех граней» 6 . Символизм святителя основан на принципе: «нам следует смотреть не на видимое, но на невидимое, потому что видимое — временно, а невидимое — вечно (2 Кор. 4, 18)» (De myst. 8, 15). |
| 13:23), — так как тогда он еще не был взят под стражу. Два года он прожил в Риме в узах; потом был отпущен; потом ходил в Испанию; потом путешествовал в Иудею, где и виделся с иудеями. Затем он опять прибыл в Рим, где и был лишен жизни по приказанию Нерона. Следовательно это послание написано прежде послания к Тимофею; там он говорит: «Ибо я уже становлюсь жертвою»; и еще там же говорит: «При первом моем ответе никого не было со мною» (2 Тим. 4:6, 16). Он часто разделял с ними страдания. Так в послании к Фессалоникийцам он говорит: «Ибо вы, братия, сделались подражателями церквам Божиим во Христе Иисусе, находящимся в Иудее» (1Фес. 2:14); и в послании к ним самим говорит: «расхищение имения вашего приняли с радостью» (Евр. 10:34). Видишь, как они страдали? Если (иудеи) так поступали с апостолами не только в Иудее, но и тогда, когда находились между язычниками, то чего не делали с (прочими) верующими? Потому-то, как видишь, об этих верующих он особенно заботился. Когда он говорит: «иду в Иерусалим, чтобы послужить святым» (Рим. 15:25); также когда убеждает коринфян к благотворительности, сообщая, что македоняне уже собрали подаяние (2 Кор. 8:4), и когда говорить: «если прилично будет и мне отправиться» (1 Кор. 16:4), он выражает это самое; и когда, говорит: «только чтобы мы помнили нищих, что и старался я исполнять в точности» (Гал. 2:10), выражает то же; и когда говорит: «подали мне и Варнаве руку общения, чтобы нам идти к язычникам, а им к обрезанным» (Гал.2:9), выражает то же. Говорит он это о тамошних бедных не напрасно, но чтобы и мы также участвовали в благотворительности. Мы, говорит, разделили между собою проповедь, чтобы нам идти к язычникам, а им к обрезанным, но не разделили таким же образом попечения о бедных. И везде видно, что Павел имел великое о них попечение, — это и справедливо. Между другими народами, где находились и иудеи и язычники, не было ничего подобного; а там, где (иудеи) думали еще иметь власть и самостоятельность и исполняли многое по собственным законам, — так как правление еще не установилось и еще не совершенно перешло в руки римлян, — не удивительно, что они позволяли себе делать великие притеснения. |
| Когда это производилось, мы получили с сыном моим, диаконом Посидонием, послания от святого брата и соепископа Кирилла, всеми одобряемого иерея Божия, в которых он пишет о тебе такое, что, к нашему сожалению, уничтожает одобрительный отзыв о тебе. Хорошее начало твое сменилось плохим, как видим, концом: хорошим началом я называю те отзывы о тебе, которые были так одобрительны, что мы в ответе на сообщение братьев засвидетельствовали, насколько разделяем общую радость. А ныне, обдумывая и жалобу на тебя вышеименованного брата, и переведенные на язык нош твои послания, содержащие явное богохульство, видим, что нам следует сказать вместе с апостолом: " Хотел бы я теперь быть у вас и изменить голос мой, потому что я в недоумении о вас " (Гал. 4, 20). Но даже мало того, я его изменил в надежде, не удержит ли себя на пути к пропасти этот зачинатель споров? Необходимо, чтобы мы, как и заповедано нам, извергли развращенного из своей среды (1 Кор. 5, 13). Прочитав твои послания и книги, доставленные нашим сыном, знаменитым Антиохом, мы их внимательно изучили. Когда мы в твоих сочинениях идем следом за тобой, постигаем тебя, схватываем тебя, ты стараешься ускользнуть от нас каким-то многословием, темнотой скрывая истину, ты стараешься смешать то и другое, утверждая прежде отрицаемое или же отрицая прежде утверждаемое. В посланиях же своих ты не столько изъяснил нашу веру, сколько высказал свое мнение, желая о Слове Боге рассуждать иначе, чем принято вселенской верой. 3. Теперь же мы вынуждены привлечь к суду твои высказывания - вот каково благодеяние твоего новшества! Когда не знали тебя, то избрали, а когда узнали - осудили, и теперь нам следует сказать вместе с Учителем язычников: " ...мы не знаем, о чем молиться " (Рим. 8, 26). Эти слова не относятся ли к той Церкви, которая, следуя молве о тебе, а не знанию, пренебрегла своими достойными мужами? Оказалось неверным мнение тех, которые хорошо о тебе думали. Но кто мог предположить, что под шкурой овцы скрывается хищный волк? Есть у апостола слова: " Ибо надлежит быть и ересям, чтобы открылись испытанные " (1 Кор, 11, Преклони ухо твое и выслушай слова, сказанные им Тимофею (1 Тим. |
| Усердие пастыря к научным занятиям, кроме того что делает его более сильным при исполнении своего звания, возвышает ум и сердце его к благородному и высокому, оно еще имеет то огромное значение, что, заполняя его досуг, спасает его от многих искушений и соблазнов, особенно опасных в его положении. В нравственном отношении долг пастыря – всегда стремиться к очищению и возвышению своего сердца. Вообще нравственное совершенствование личности – главнейшая цель в жизни христианина. Всякое знание ценно лишь как средство, поскольку оно служит улучшению жизни или души человека. В конце концов всякое знание, по Апостолу, упразднится (Кор.13:8). Но добродетель сердца будет жить вечно. И удельный вес христианина определяется поэтому не по количеству имеющихся у него знаний, а по высоте и чистоте его сердца, верующего, надеющегося, любящего. Настойчиво подчеркивая необходимость для пастыря большего и большего умственного, научного развития, мы, однако, со всею решительностью должны подтвердить, что еще более ему необходимо чистое и возвышенное сердце. Без такого сердца пастырь с самым сильным, переполненным всякого рода знаниями умом – «медь звенящая, кимвал бряцаяй» ( 1Кор.13:1 ). Такой пастырь может светить, но не согревает. Дело нравственного совершенствования пастыря требует большого напряжения и постоянной внимательности, ибо на этом пути встречается немало опасностей и искушений. Выступающий на борьбу с духом мира сего пастырь неминуемо встречается с теми же искушениями, каким дух злобы подверг Пастыреначальника перед выступлением Его на дело пастырства и какие описаны евангелистами Матфеем и Лукою ( Мф.4:1–11 ; Лк.4:1–13 ). По согласному, различающемуся лишь в отношении порядка (2-е искушение по Мат. по Лук. является 3-м и наоб.) изложению у обоих Евангелистов, эти искушения состояли в следующем. Когда, после крещения, молясь и постясь в пустыне, Иисус Христос «напоследок взалкал», к Нему приступил дьявол со своими дьявольскими предложениями. Вначале 112 дьявол предлагает Иисусу Христу, чтобы Он как Сын Божий превратил камни в хлебы. Затем, поставивши его на высокую гору и показавши все царства мира, дьявол обещает отдать Ему все эти царства, если только он поклонится ему. Наконец, вознесши Его на кровлю Иерусалимского храма, дьявол убеждает Его броситься вниз в уверенности, что Ангелы подхватят Его как Сына Божия и Он не потерпит никакого вреда. Христос Спаситель указанием на слова Закона отражает все дьявольские искушения: первое – что «не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Господа» ( Втор.8:3 ); второе – словами: «Господу Богу покланяйся и Ему одному служи» ( Втор.6:13 ), и третье – словами: «Не искушай Господа Бога Твоего» ( Втор.6:16 . Лk. VI, 1–13 ). |
| 4. Для научной систематизации текстов подобного рода целесообразен сквозной тематический анализ, реконструирующий ключевые вопросы на пересечении ожиданий аудитории с авторской интенцией. 5. Самым характерным в любой системе мысли является самое парадоксальное в ней. Для антропологии апостола Павла таковым является утверждение: «не все мы умрем, но все изменимся, вдруг, во мгновение ока» (1 Кор 15:51). несмотря на то, что «человекам положено однажды умереть, а потом суд» (Евр 9:27). Апостол учит, что физическая смерть, как разлучение души с телом, не является обязательным итогом повседневного умирания (ср. 1 Кор 13:31) христианина, который должен быть готов к преображению своей плоти в пришествие Христово без посредства сна смертного. 6. Данный парадокс может быть представлен как ось, наличие которой открывает возможности для систематизации всего антропологического материала посланий. Основным фактом антропологии апостола является то, что человек может и должен обновиться качественным образом. При этом христианин меняет не свою природу, а соотношение между сторонами базовых оппозиций в ней. Ниже будет приведено несколько примеров. 7. Жизнь и смерть. Вопреки обыкновенному взгляду, который полагает смерть итогом жизни, апостол учит, что человек рождается уже в ситуации смерти. При вступлении в возраст исполнения заповеди (у иудеев бар-мицва), он имеет возможность осознать эту ситуацию и ее смысл (Рим 7:9-10). Для христианина жизнь есть искомое, а смерть данное. Начало подлинно христианской жизни подобно пробуждению и воскресению (Еф 5:14). 8. Внутреннее и внешнее. Апостол противопоставляет «лицо» и «сердце», как две стороны человеческой личности. Первенство в христианской жизни достается внутреннему, но в итоге между ним и внешним должно быть достигнуто такое соответствие, при котором в человеке станет созерцаемой «тайна» Божия, недоступная самим ангелам. 9. Родовое и личное. Диалектика утверждений «никто из нас не живет для себя» и «каждый понесет свое бремя» также относится к двойственному характеру человеческой природы. В антропологии апостола Павла «индивидуальное спасение» немыслимо, но существует индивидуальная ответственность. Без идеи родового единства (как в грехе, так и в святости), унаследованной от Ветхого Завета, невозможно понять учение апостола о грехе и спасении. |
| Внешние свидетельства, позволяющие решить этот вопрос, нам неиз- вестны. Если исходить из содержания, то здесь нет никаких примет несторианской полемики, что даёт 429 г. как terminus ante quem. Наличие же у триадологической терминологии ряда особенностей, характерных для «Диалогов о Святой Троице», но отсутствующих в более раннем триадологическом трактате «Сокровище» (6, 3–4) 11 , позволяет заключить, что толкование было написано не ранее «Диалогов», и даёт 412 г. как terminus post quem 12 . Тем не менее выскажем осторожное предположение, что толкования на Павловы послания представляли собой последовательно писавшийся святителем цикл. А поскольку толкования на 2 Кор. и Евр., очевидно, были созданы во время несторианского спора 13 , это означало бы, что «Толкование на Послание к Римлянам» было составлено незадолго до начала полемики. 3. Содержание Сохранившиеся фрагменты охватывают текст Послания к Римлянам c большими лакунами: вовсе отсутствуют главы 2, 12, 13 и 16, а главы 1, 4 и 15 представлены единичными стихами. Внимание свт.Кирилла сосредоточено преимущественно на раскрытии догматических вопросов, что вполне обычно для его экзегетических творений и чему более всего способствует само толкуемое Послание. Можно отметить ряд его герменевтических принципов. Прежде выводов вероучительного характера он занят «грамматическим» толкованием. Он тщательно следит за развитием мысли апостола (7, 5), выясняет значение тех или иных слов (5, 20; 9, 14–24), отмечает и раскрывает опущенное в тексте и подразумеваемое (8, 3–4; 9, 10) или разбирает возможные варианты его прочтения (10, 2–3). Широко применяется толкование посредством других мест Священного Писания (7, 5; 7, 14; 8, 20–22; 8, 30; 9, 14–24), предполагающее взгляд на него как на творение единственного Автора. При этом отмечается важное для экзегезы различие двух Заветов. Закон Моисея уподобляется женщине, мучающейся родами; он только готовится родить истину (3, 31), которая не видна в нём вполне ясно. В отличие от простоты и краткости Евангелия (9, 10) Ветхий Завет загадочен и труден для понимания (10, 2–3). Ключ к уразумению его загадок – Христос, завершение закона и пророков (10, 4). Имеются примеры и типологического толкования, обычно подсказанные самим апостолом (5, 14; 9, 14–24; 10, 4; 11, 2–4; 11, 7). Задача экзегета – определение в каждом случае «цели» (σκοπς) священного текста (7, 1–4; 8, 3–4), т.е. намерение священного автора. |
|
|
