| 22 ). Тогда поругание окружило Его!.. Красная хламида облекла Его!.. Терновый венец возложили на главу Его, над которою трепетала рука Предтечи!.. Очи Его завязали и биениями били Его!.. Слова проречений требовали от Него!.. И иными непомерными (терзаниями) терзали!.. Увидев эти страсти Христовы, помраченный сребролюбием Иуда — разомрачился и весьма раскаялся, но не припал к покаянию, говорим: ко Христу — и, горько плача, не оплакал беззаконие свое, подобно Петру, но пошел и поверг сребреники там, где их приял, и сказал: «Зло сотворил я, возьмите ваши сребреники…» Отвечали ему книжники и сказали: «Ты узришь…» И были озабочены, говоря между собою, что не достоит класть их в корвану; озабоченно они вопрошали, что с ними сделать? Наконец, сделали странно-погребальницу, которая обретается и поныне… Потом Иуда, бросив там сребреники, удалился в глубокое место и, удаляясь, был озабочен, что такое сделать там (в овраге). Когда, он размышлял об этом, пришел ему (на ум) скверный помысл совершить самоубийство. Внял нечистый нечистому и совершил то дело следующим образом. На месте, где он размышлял, было одно дерево, как нарочно для казни. Тотчас снял Иуда с себя пояс, который был из верблюжьей шерсти, одним концом его затянул свою шею, другим — привязал себя к дереву… ветвь в тот же час наклонилась (т. е. когда он свергся, чтобы повиснуть)… Бог же не хочет смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему. Всевозможным образом действовал Бог, чтобы не повесился (Иуда), ибо Иуда был все же человек. Бог ожидал покаяния Иуды. Но Иуда не освобождал себя из петли, чтобы пойти, припасть к подножию креста и сказать: «Я Тебя распял, прости меня!.. Моя злая мысль вознесла Тебя на крест; благосердствуй обо мне…» Если бы изрек он перед крестом эти три слова, исполнив их и делом (выразив свое покаяние), Христос принял бы его. А каким же исполнить делом? Дело сие: дабы слезил горько, стенал рыдая и жалостно плакал; но Иуда так не поступал (т. е. не хотел повергнуться на землю перед крестом Христовым во спасение свое), но повергался на землю, чтобы повеситься (не взирая на то, что) ветвь приклонялась, а на кресте был предружелюбнейший Христос (о Котором Иуда мог быть несомненно уверен, что Он не отвергнет его покаяния)!.. |
| Феофан сказал: «Не говоришь ли ты про о. Косьму, который свергся?» Святой же сказал: «Да. Видишь ли, какой смерти он был предан! Хотя чашу эту, т. е. смерть, и все мы вкусим, но несчастны те люди, которые порабощены, т. е. так порабощены грехам, что умирают во грехе, без покаяния!.. Когда же Бог принимает в руки Свои веревку от (руля ладьи) человека? Т. е. особо промыслительно начинает править судьбою человека? Со времени крещения Господь берет крещаемого в руки Свои. Пусть Тимофей сходит на мельницу и пусть вытащит из мельницы мешок пшеницы. Если мельник воспротивится, чтобы было оказано такое презрение к мельнице, т. е. такое правонарушение, то тем более Бог не допустит нарушить права человека, говорим — изгнание брата из обители Его, но того, который находится в непокорстве и бесчинии и никаким образом не может исправиться, такой человек да изгонится и да искоренятся, да не присоединятся к его злу прочие братия!.. Но он, т. е. Тимофей, да остережется, как бы ему не сопричислиться с некиим царем, который был умерщвлен людьми; Тимофей же будет наказан Богом Спасителем. Сей царь имел одного брата, которого рукоположил в диаконы, цель же поставления в священную жизнь была: да не случится, чтобы он воцарился и не захватил бы его царства. Однако, рукоположив его в священный сан, царь не успокоился. Страсть зависти гнездилась в сердце царя; мало-помалу дала она ростки и плод. Царь столь помрачился, что повелел умертвить брата. Когда умертвил царь брата своего, Бог повелел душе убитого, чтобы она, как тень, являлась каждую полночь в священном облачении, держа чашу с кровию в руках, и говорила бы: “Брате, пей кровь мою!” — подносила бы чашу к устам его, и всегда говорила бы: «Брате, пей, да насытишься царством твоим!» Душа делала так, как повелел ей Бог; с великим шумом она приходила каждую ночь и со гласом: “Брате, пей кровь мою, да насытишься царством твоим”, — прикасалась чашею к устам его и говорила: “Пей, брате, не бойся, что оскудеет — полна есть!” Душа продолжала беспрестанно являться, так что царь совершенно не имел ни сна, ни покоя… Переменил он свою комнату на другую, не успокоится ли там; но и там увидал то же самое: “Брате, пей…” Переменил он опять дворец, не виновата ли в сем местность дворца: но то же самое: “Брате, пей…”, — не мог найти и там покоя. Наконец, оставил он царские дворцы в запустении, удалившись в дальнюю страну, говоря себе, что это от воздуха и местности так действуют сны, и не соображая, что это есть кровь брата его!.. Но и там, в дальней стране, брат предуспел раньше его. Когда царь после утомительного пути прилег мало почить, то послышалось опять: “Брате, пей, ибо из-за этой чаши ты великий подъял труд!..” Царь пробудился смущенный и встревоженный. |
| Все это Бог мне вложил в мой скорбями терзаемый разум. Первая, чистая у Божества неизменна природа: Многим не будет единое; может ли в лучшее нечто Бог уклониться? Ведь большее станет от сущности бегством. Нужно вторыми великих служителей вышнего Света Здесь помянуть, кои к благу первичному близки, как близок К солнцу эфир; человеки же, кои суть воздух, – лишь третьи. Божья природа во всем непреложна; склоняется ангел Трудно к пороку; легко – те, что названы третьими, люди: Сколь далеки мы от Бога, к пороку настолько же близки. Первым Денница высоко вознесшийся (ибо желал он Царственной чести великого Бога, хотя наделен был Славой великой) утратил сиянье, и свергся бесславно Долу, и весь обратился во тьму, но не сделался Богом. Будучи легок, упал он на низкую землю, откуда Ненавистью полыхает на мудрых и всех удаляет Прочь от пути к небесам, раздраженный своей неудачей. Он не желает, чтоб Божьи творенья приблизились к Богу, От Какового отпал; и возжаждал с людьми разделить он Тьму и грехи; сей завистник из рая изринул желавших Славу иметь, что была бы не меньшей, чем Божия слава. Так, превознесшись, низвергся с небесного свода Денница, Но, оступившись, он был не один, кто погублен гордыней: Следом наставленных им же в пороке с собою низвергнул (Как нечестивец, склонивший к предательству царское войско), Движимый завистью к сонму премудрому вышнего Бога, Обуреваемый жаждою властвовать многими злыми. Вот отчего на земле появились великие скорби: Демоны – спутники злого царя-человекоубийцы, Слабые, темные призраки ночи – предвестники бедствий, И гордецы, и лжецы, и учители всех заблуждений, Пьяницы, и устроители праздников, и смехолюбцы, Спорщики и кровопийцы, кривые душой и гадалки, Те, что таятся в потемках, бесстыдники, адские твари: Всех призывают к себе, а с пути совратив, ненавидят, Светом и тьмой представляются, явно и тайно вредят нам. Вот каково это войско, и вот что за вождь во главе их. Не уничтожил Денницу Христос побуждением воли, Коей весь мир сотворил Он (когда бы желал, погубил бы, |
| Преподобный Павел спросил Антония: почему меня постигла такая неудача? Преподобный Антоний ответил: «Два слова, которые ты сказал наедине, были воспящением для тебя». Преподобный Павел вопросил: «Что это были за два слова, которые я промолвил, отче?» Отвечал ему св. Антоний: «Отчего это преподобный посылает больных своих ко мне?» Услыхав эти слова преподобного Антония, Павел изумился и сказал: «Отче, как тонка беседа монаха в одиночестве», т. е. ужели могут оказать влияние на духовную жизнь столь тончайшие помыслы в одиноком монахе? И отвечал преподобный Антоний: «Послушай, чадо мое Павле! Благодать Божия в душе подобна блеску в хрустальном сосуде, самомнение же, рождающееся при одиночестве, есть как бы удар, нанесенный хрустальному сосуду; расколотился хрусталь и пропал блеск. Так бывает и у монаха в одиночестве; стал высокомудрствовать монах — отнялась от него сила божественной благодати, он низвергается с высоты смирения, ниспадает в глубину заблуждения и уподобляется Деннице, ибо Денница чрез высокомудрие заблудился, свергся с высоты небесной и ниспал во глубину адскую». Изумился преподобный Павел, услыхав такое слово от преподобного Антония, ужаснулся и не мог ничего промолвить преподобному. И сказал ему преподобный Антоний: «О чем помышляешь, чадо мое, что ничего не говоришь?» Павел тотчас сказал преподобному Антонию: «Благодарю тебя, отец мой, что избавил меня от заблуждения мира сего». И сказал ему преподобный Антоний: «Благодари! И да возблагодарим Бога, приведшего нас в сию святую монашескую жизнь! Но, чадо мое Павле, враг не спит, и ни на мало не престает в работе своей, будучи непрестанным делателем зла. Благодарение же Богу, которое ныне воздаем, да пребудет от нас Ему до конца!.. Но да не воздадим, чадо Павле, потом Богу неблагодарностию вместо благодарности, ибо конец ублажается, о, чадо мое Павле!.. Начало монашеского подвига есть как бы цвет пшеницы, конец же есть хлеб трапезный… Помысли, чадо мое Павле, какое испытание терпит цвет пшеничный от животных, от людей, от птиц, от погоды, пока не придет на трапезу; какие опасности должен он миновать, чтобы прийти на трапезу! |
| Тогда только Феофан, оглянувшись, опознался и, не давая брату заметить его ошибки, ответил ему, что идет на арсану. Пропустив брата, он присел несколько у дороги и потом пошел обратно к монастырю. Но вторично, не заметив, прошел мимо ворот, опомнившись только тогда, когда у кафизмы пророка Илии ему в ногу глубоко вонзилась колючка, и так уязвило ногу, что нога онемела, и он не мог больше ступить ни шагу. Это новое несчастие настолько огорчило Феофана, что будь тогда при нем нож, он покончил бы с собой. Наконец, боль утихла и он мог опять идти. Повернул опять к воротам, но и на сей раз не попал в них, а прошел мимо, дошел до кладбища, где обознался; вновь пошел к воротам, но опять минул и заметил это только тогда, когда стукнулся об решетку, которая на краю обрыва, около беседки, что над морем; не будь этой ограды, Феофан свергся бы в пропасть, ибо не видел, куда идет. 158 Очнувшись, он опять повернул к воротам, шел полусознательно; минул бы их и на сей раз, если бы не стукнулся о косяк ворот и от этого не пришел в себя. Увидав ворота, он наконец вошел в них и направился к лестнице, которая ведет к келлии архимандрита. Подымаясь по лестнице, он снова повстречался с юношей, и тот воскликнул: «Приятная встреча! Опять встречаемся с тобою, отче!» От звука голоса юноши в сердце Феофана снова закипели страстные чувства, но он не дерзнул ответить на восклицание и, молча пройдя мимо, прошел в келлию архимандрита. Отдав укроп, вышел, пошел в гостиницу, чтобы отдохнуть, но на лестнице в архондарик вновь встретил того же самого юношу, который опять заговорил с Феофаном и шутил с ним, говоря: «Наверное, ты мне что-нибудь принес в подарок? Давай, что принес?» Феофан серьезно отвечал, что ничего не принес, и что нечего принести, но юноша не унимался и говорил: «Я уверен, что ты хочешь мне что-нибудь подарить, — недаром же мы с тобой так часто встречаемся. Давай, что хотел дать, я возьму и сумею тебя отблагодарить». Феофан: «Ничего нет у меня, чтобы дать тебе». Юноша: «Попомни мое слово; мы с тобой об этом еще потолкуем». |
|
|
