| Богородицы» (фреска в ц. Спаса Преображения на Ильине ул. в Вел. Новгороде, 1378, мастер Феофан Грек; оборот Донской иконы Божией Матери, кон. XIV в.), так и в расширенную (храмовая икона Успенского собора Московского Кремля, ок. 1479). Изображение Д. А. часто входит в минейные циклы под 3 окт. на миниатюрах визант. рукописей (Минологий Василия II, 976-1025 гг.- Vat. gr. 1613. P. 255v - в рост, P. 82 - в мучении; Евангелие с минологием (Vat. gr. 1156. Fol. 255v, 3-я четв. XI в.) и Минологий (Vindob. hist. gr. 6. Fol. 2v, 2-я пол. XI в.) - в рост; Минологий посл. четв. XI в. из мон-ря Кутлумуш на Афоне (ГИМ. Греч. 175. Fol. 19v - в рост, Fol. 28r - в мучении; Минологий (Bodl. Охоп. F. 1. Fol. 11v, 1327-1340 гг.) - в мучении) и в настенных минологиях ряда балканских храмов (вмч. Георгия в мон-ре Старо-Нагоричино, Македония (1317-1318), и Успения Богородицы в мон-ре Грачаница, Косово и Метохия (ок. 1320),- полуфигура, Христа Пантократора в мон-ре Дечаны (1335-1350) - в мучении и др.). В «Догматическом паноплии» Евфимия Зигабена Д. А. изображен среди святителей, представляющих свои творения императору (Vat. gr. 666. Fol. 1v; ГИМ. Греч. 387. Fol. 5v - 6 - обе рукописи 2-й пол. XII в.). В нек-рых греч. синаксарях и стишных слав. Прологах после сказания имеется подробное описание облика Д. А., заимствованное из иконописных подлинников или же, наоборот, послужившее основой для них (подобные описания редки в синаксарных сказаниях). В «Ерминии» Дионисия Фурноаграфиота Д. А. описан как «старец кудрявый с раздвоенною бородою и с длинными волосами» (Ч. 3. § 8. 10), «был усечен мечом… держит голову свою в руках» (Ч. 3. § 22. 3 окт.). В рус. сводном иконописном подлиннике по списку Г. Д. Филимонова (XVIII в.) описаны как облик Д. А., так и сцены с его участием («Успение Пресв. Богородицы» и «Чудо по усекновении головы»): «Подобием весьма стар, сед аки Климент, власы кудреваты, риза святительская, санкирь с белил; сей на облаце к погребению Божия Матерее со апостолы предста. Сей же святый чудо удивлению достойно показа: егда ему мучитель главу отсекоша, тогда святый своими руками прием, ходив до двою поприщ, дойде некия жены именем Катулы, и на тоя длани яко некое сокровище положи» (С. 165). Легенда, соединившая в образе одного человека личности Д. А., Дионисия, автора «Ареопагитик», и мч. Дионисия, 1-го Парижского еп., отразилась на иконографии святого как на греч. Востоке, так и на лат. Западе (Д. А. среди скорбящих апостолов в мозаичной композиции «Успение Пресв. Богородицы» собора Марторана в Палермо и кафедрального собора в Чефалу (Сицилия), обе XII в.); Д. А. представлен не как обычно в одеждах епископа, а в хитоне и гиматии, подобно апостолу, на алтарной картине школы Чимабуэ (собр. лорда Актона, Флоренция) и на мозаиках флорентийского баптистерия, нач. XIV в. |
| «Тысячестрочник» – не плод поэтического вдохновения; это – холодное, рассудочное искусство. К сожалению, в нем мало красивых отрывков, и лучшим среди них является описание Страшного суда. Григор Магистрос не отличался поэтическим даром, он был искусен лишь в технике, поэтому его «Тысячестрочник» и несколько других поэтических произведений, дошедших до нас, представляют ценность исключительно с точки зрения изучения истории армянского стихосложения. Язык Григора Магистроса – и в письмах, и в нескольких дошедших стихотворениях, – справедливо считался непонятным и сложным. В нем много грецизмов, с одной стороны, и архаичных армянских слов – с другой. В его произведениях встречаются также диалектные слова, отсутствующие у других авторов, значение которых ныне трудно установить. Непривычен и его синтаксис: в произведениях Магистроса встречаются, например, перевернутые предложения и нетипичное использование предлогов и падежей. 1151 В армянской литературе известны и другие примеры, когда письма собирали в сборники – Гирк тхтоц («Книга посланий»), однако они представляют собой официальные письма по разным поводам, тогда как послания Григора Магистроса – частные. 1152 Его именем назван Институт исследования религии и свободы ( Acton Institute for the Study of Religion and Liberty), основанный в 1990 г. в Гранд Рапидз (Мичиган, США), с европейским отделением в Риме (с 2006 г.). Задачи института – исследование естественной теории права, христианской социальной мысли и теории свободной рыночной экономики. Институт издает Journal of Markets & Morality (раз в полгода), публикующий материалы касательно исследования взаимосвязей между экономикой и моралью с позиций социальных наук и теологии; Religion & Liberty (ежеквартально), посвященный текущему анализу религиозных, экономических и культурных процессов; а также Acton Notes (ежемесячно), публикации которого связаны с текущими событиями института. 1153 На сей счет лорд Актон в письме Крейтону в 1887 г. сформулировал следующее суждение (« dictum лорда Актона»): «Я не могу принять Ваш канон относительно того, что мы должны судить Папу и Короля по иным меркам, чем остальных людей, исходя из благоприятной презумпции, что они не делают ничего неверного. Если и есть какая–либо презумпция, то она прямо противоположна: она направлена против носителей власти и возрастает с возрастанием этой власти. Недостаток ответственности по закону должен восполняться исторической ответственностью. Власть имеет тенденцию разлагать, а абсолютная власть разлагает абсолютно. Великие люди – почти всегда дурные люди, даже когда они используют лишь свое влияние, а не власть: и более того, если к этому добавить тенденцию – или даже уверенность в разложении полнотой власти. Нет худшей ереси, чем та, которая утверждает, что должность освящает ее носителя» ( Dalberg–Acton J.E.E. Essays on Freedom and Power. Boston, 1949. P. 364). |
| В то время как в Риме на ватиканском соборе происходила вышеописанная борьба ультрамонтанской партии с представителями истинно-кафолического направления в римской церкви, вне Рима, в Германии, подготовлялась более сильная борьба против той же партии со стороны представителей германской католической науки – профессоров различных университетов Германии. Получая сведения о соборе отчасти из Augsburger Allgemeinen Zeitung, отчасти из частных рук, как напр. от лорда Актона и графа Гарри Арнима, они еще задолго до окончания собора очень хорошо предвидели то, чем должен кончиться последний, и поэтому еще ранее окончания его постарались приготовиться к борьбе с папством. Почин в этом деле взял на себя пражский проф. Шульте. Первого июля 1870 г. он отправил к проф. тюбингенского университета Куну и мюнхенского – Дёллингеру письма, в которых выражал желание, чтобы они съехались к 21 сентября в Штутгарт или другой какой-нибудь город по их выбору для составления программы деятельности противников ватиканского собора, предлагая им кроме того в возможно скором времени сообща с ним составить особое объяснение с протестом против решений последнего, дабы это объяснение можно было обнародовать сначала на соборе – на последней сессии его, а затем по всей Германии. 98 Как и следовало ожидать, Дёллингер и Кун отнеслись с полным сочувствием к предложениям пражского профессора: первый в письме от 9 июля извещал его о своем полном согласи на эти предложения, 99 советуя ему только съехаться в Штутгарт ранее 21 сентября вследствие возможности окончания заседаний собора в скором будущем; второй также писал Шульте 7 июля, что он и его товарищи по университету: Аберле, Гимпель и Кобер принимают предложения пражского профессора с одним лишь ограничением – именно: они готовы обнародовать свою подпись под «объяснением» только в том случае, если меньшинство выскажет открыто протест против ватиканских декретов. «Мы готовы, писал Кун в объяснение этого своего поведения, как представители богословской науки подкрепить протест наших епископов против спорного декрета, исходя из того положения, что только от взаимодействия обоих факторов можно надеяться на особенно важные последствия; но если для нас не будет возможности опереться на епископов, то мы отказываемся от открытого протеста: тогда может всякий поступать сам по себе (für sich), как ему повелевает совесть...» 100 |
| От впечатлений такого рода, отнюдь не единичных, он ищет утешения в мысли о некоторой первобытности русского общества и, значит, девственности, невинности самих его пороков, В 1853 году в Петербург приезжала Рашель, и Тютчев не удивляется, что ей понравилось в Петербурге. «Я понимаю, — пишет он, что для натуры, все испробовавшей, все исчерпавшей, была отдохновительна эта простодушная среда, столь мало тронутая разложением, столь несложная в своей испорченности. Это входит в ее курс лечения ослиным молоком». Но в то же время по сравнению с безукоризненно воспитанным западным человеком это же общество кажется ему нестерпимо неотесанным и простоватым. На празднествах коронации в Москве повстречал он у Бахметьевых молодого лорда Актона, и встреча, как он говорит, навела на него глубокую меланхолию, «настолько я был потрясен контрастом между естественным аристократизмом этого молодого человека и столь же естественной вульгарностью всего, что его окружало». Тот, кто знает, что значила для Тютчева «светская жизнь», т. е. хорошо отстоявшиеся формы цивилизованного общения между людьми, поймет, почему вечер у Бахметьевых, да еще мюнхенские воспоминания, всплывшие на нем, привели к очередному припадку той болезни, которую так часто вызывали у него люди, природа, погода его страны — тоски по чужбине, или, как он сам выразился в этом случае, «nostalgie en sens contraire». Что ж, надо ли согласиться с Тургеневым, писавшим Фету из Буживаля 21 августа 1873 года: «Глубоко жалею о Тютчеве; он был славянофил, но не в своих стихах, а те стихи, в которых он был им, те-то и скверны. Самая сущная его суть — le fin du fin — это западная, сродни Гёте»? Нет, согласиться нельзя. Западническое мнение это тоже упрощает дело, хоть и не столь грубо, как упрощало бы мнение противоположное, т. е. такое, по которому славянофильством Тютчева исчерпывалось бы его отношение к России. Совершенно верно, что в политических стихах дана лишь внешняя пелена этого отношения и что в них не высказалась «самая сущная суть» поэта. |
| В принципе, со всем этим нельзя не согласиться. Национализм сам по себе не выдвигает какого-то особого, одному ему присущего проекта общественно-политического устройства, ему волей-неволей приходится " вписываться " в подобные проекты, содержащиеся в традиционализме, либерализме или социализме. С этой точки зрения национализм есть лишь " субидеология " , важный, но не единственный, элемент всякой влиятельной идеологии. Но, с другой стороны, обратим внимание на то, что у Дарендорфа в отношении к Генриху фон Трейчке фигурирует странный термин " национал-националист " . Как его понимать: как остроумное " словцо " , или как обозначение какого-то реально существовавшего мировоззрения? Обратимся к характеристике Трейчке, данной Хюбнером: " ему, в конечном счете, было безразлично, в какой форме должно осуществиться это единство (единство Германии, - С.С.). Хотя первоначально ему был свойственен либеральный образ мыслей, он бы приветствовал и деспотизм, если бы тот достиг желаемой цели. Поэтому ему не трудно было отказаться от критического отношения к Пруссии в то мгновение, когда выяснилось, что лишь она одна была в состоянии добиться единства нации " (14). В таком виде национализм ( " национал-национализм " , - радикальный, " интегральный " , в терминологии Морраса) предстает уже как " суперидеология " , которая может вместить в себя любой социально-политический проект, лишь бы он способствовал силе и процветанию нации. Кроме того, очевидно, что союз основных " нормальных " идеологий с национализмом не стал симбиозом: традиционалисты всегда не доверяли ему из-за его либеральной генеалогии (скажем, Юлиус Эвола не уставал подчеркивать " регрессивное значение национального мифа " (15)); либералы еще с 1860-х гг. подозревали, говоря словами лорда Актона, что " национализм есть отрицание демократии " (16), сегодня же в либеральном словаре это слово - пример ненормативной лексики; так и не смогли спеться с ним и коммунисты/социалисты (происходившее на наших глазах многолетнее заигрывание КПРФ с национальной идеей закончилось ничем). Очевидно, что национализм способен играть не только пассивную, но и активную роль. Не вписываясь в идеологическую триаду Нового времени, он, тем не менее, является вполне реальной и самостоятельной силой. В то же время, очевидно и то, что партии и движения, идущие под чисто националистическими лозунгами, находятся в Европе, России, Северной Америке на периферии большой политики, чему есть простое объяснение: людей, думающих о целом всегда меньше тех, кто думает о частном. Сложность положения национализма связана со сложностью субъекта этой идеологии - нации, которая почти никогда зримо не выступает как единое целое. |
| Царский путь является средним по самому принципу царственности – объединения многих сил, где ни одну из них нельзя поставить в положение единственной. Каждое начало, которое себя считает единственным, исключительным стремится по внутренней логике к собственному абсолютизму. Только поставив над собой абсолют в виде Бога, а монарха в качестве иконы и проводника Высшей воли возможно избежать вырождения и патологии монархии. Не собой, но Богом цари царствуют. Если же самая монархия исказится и перед вырождением наденет одежды абсолютизма, то и это всё же лучше демократического правления. По словам либерального лорда Актона, «абсолютная власть развращает абсолютно», но тогда при монархии развращается душа одного правителя, а при верховной власти народа – целое государство. И если одного развратника можно вразумить, либо сдержать, перетерпеть, изолировать, то растленную людскую массу вразумить, не может и Всевышний, как мы помним по Содому и Гоморре. Погибельность абсолютизма хорошо заметна из слов Императора Всероссийского Николая I: «Компасом для меня служит моя совесть, я иду прямо своим путем – так, как я его понимаю; говорю открыто и хорошее, и плохое, поскольку могу; в остальном же полагаюсь на Бога». Несмотря на благодушие этих слов, в них опасный плод эпохи Просвещения: следуя совести, порой будешь и ошибаться по ограниченности человеческой натуры. Самодержавный монарх на путях своих руководствуется волей Господа, насколько ее понимает, а в моменты сомнений полагается на совесть. И пока живёт вера во Всевышнего, опасность абсолютизма останется преувеличенной. Средний путь далеко не всегда есть поиск компромисса. Это нахождение такого решения, которое приняли бы противоборствующие стороны, будь они на высоте своей нравственной идеи. Потому в иных случаях может быть компромисс, в других – больше учтено мнение знати либо народа, а порой будет принято решение, задевающее интересы основной массы подданных, но полезное государству или нуждающемуся меньшинству. Что поделать – пути царские не всегда постигаются умом; одна вера делает их понятными сердцу. Вера же эта исходит из понимания, что государь радеет не о народе или знати, живущих в данный момент, но о нации, т.е. о бесконечном количестве поколений народа и знати, которым суждено или уже судилось жить в его государстве. Текущие запросы подданных монарх принимает во внимание, но руководствуется принципом интересов нации. Потому и бывает критика государя, что не сразу понимают значения его решений, которое открывается со временем. И потому фигура монарха должна быть святыней, чтобы непонимание высоты его замысла вызывало смирение, а не протест и бунт. |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Сменяемость власти – старая пластинка российской оппозиции 09.09.2015 1378 Время на чтение 6 минут Перу английского историка XIX века Джона Актона принадлежит афоризм: «Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно». Сколько десятилетий снова и снова люди по всему миру твердят эту фразу, утверждая незыблемость принципа сменяемости власти? 20 сентября, через неделю после предстоящих выборов и через четыре года после решения Владимира Путина принять участие в борьбе за пост президента в 2012 году, в Москве пройдут шествие и митинг за сменяемость власти. Сменяемость власти необходима. На чём основан этот миф? Многие любят рассуждать о политике, не утруждая себя изучением и пониманием проблемы. При этом, наверное, у каждого есть направление, которое понятно и изучено достаточно хорошо. Задайте себе вопрос, является ли незыблемым принцип сменяемости тренера футбольной команды, главврача в поликлинике, воспитателя в детском саду, главного редактора СМИ. Или бывают люди (во всех профессиях), чьё долгое присутствие на посту не только не вредно, но и полезно? Сергей Павлович Королёв двадцать лет (1946-1966) занимал должность главного конструктора ОКБ-1, Алекс Фергюсон двадцать шесть лет (1986-2013) возглавлял «Манчестер Юнайтед». Кто скажет, что их надо было сменить? Каждый без труда вспомнит ещё много примеров. Как обстоит дело с политической властью? Если мы посмотрим на любую историческую эпоху, обратим внимание на разные племена и народы, не обнаружим ли мы, что и здесь сменяемость власти далеко не всегда необходима, а скорее даже наоборот? Выдающийся английский историк Эдвард Гиббон, автор фундаментального труда по истории Римской и Византийской империй писал: «Если бы у кого-нибудь спросили, в течение какого периода всемирной истории положение человеческого рода было самое счастливое и самое цветущее, он должен бы был без всяких колебаний назвать тот период, который протёк от смерти Домициана до восшествия на престол Коммода». |
| В 1922 году несмотря на слабые результаты выпускных экзаменов, Грин по протекции отца поступил в Бейллиол, в то время наиболее либеральный, «терпимый» к эксцентрике своих студентов колледж Оксфордского университета. На фоне ярких представителей «брайдсхедского поколения» (по названию романа И.Во «Возвращение в Брайдсхед», где выведена студенческая богема послевоенного Оксфорда) — Хэролда Актона, Роберта Байрона, Кеннета Кларка и др. — он не особо бросался в глаза, не преуспел в изучении современной истории. Писатель С.Коннолли (1903–1974), вспоминая оксфордские годы, заметил, что Грэм «был среди нас, но не с нами». И правда, однокурсники (среди них будущие писатели, кроме И.Во это Э.Пауэлл), все же зная о высоком голубоглазом Грине нечто необычное (он несколько раз испытал на себе действие «русской рулетки» и остался жив, имел пристрастие к крепким напиткам, сохранившееся у него на всю жизнь), были осведомлены не о всех деталях его жизни. В 1924 году этот молодой человек, проявив, очевидно, незаурядное умение очаровывать своих собеседников (в дальнейшем оно многократно использовалось им), обратился в Лондоне к немецкому послу с предложением напечатать статью прогерманского характера, если посольство субсидирует его поездку в Рейнскую область. Предложение студента посол принял, а 9 мая 1924 года в оксфордской газете «Оксфорд кроникл» появилась обещанная автором публикация. Не столь удачно, как немцам и затем французам (заказная статья для профранцузской газеты), Грин предлагал свои услуги ирландцам для выполнения придуманной им специальной «миссии» в Северной Ирландии. В январе следующего года Грин вместе со своим товарищем К.Кокберном вступил в компартию Великобритании. Не исключено, что молодые авантюристы надеялись за счет партии съездить в Россию, а когда это не получилось, через месяц перестали платить взносы. За годы учебы в Бейллиоле Грин напечатал около 60 стихотворений, рассказов, статей, рецензий («Оксфорд аутлук», «Уикли Уэстминстер газетт» и др.). Его стихи трижды включались в ежегодную антологию «Оксфорд поэтри». Правда, итоги не впечатляли. Университет был закончен в июне 1925 года без особых достижений. Книжка же гриновских стихов, в апреле 1925 г. вышедшая небольшим тиражом в оксфордском издательстве «Бэзил Блэкуэлл» (она носила неожиданно викторианское для 20х годов название «Журчащий апрель», Babbling April), получила отрицательные отзывы в газетах. И все же оксфордские годы дали Грину немало. На посту редактора журнала «Оксфорд аутлук» он набил руку, стал почти что профессиональным литератором и много читал (в том числе новейшую английскую, американскую литературу, русских авторов; из поэтов Грин особо ценил Э.Паунда и Т.С.Элиота, прогремевшего в 1922 г. поэмой «Бесплодная земля», а затем, после создания поэм «Полые люди» и «Пепельная Среда», сделавшегося англо-католиком), преуспел в налаживании литературных контактов и познакомился со своей будущей женой. |
| 1. Политические свободы, свобода слова, печати, собраний, совести. Создав человека по Своему образу и подобию, Бог дал человеку свободу, и православное христианство не может соглашаться с навязанными государственной властью ограничениями этих свобод. Так, свобода совести способствовала возрождению Церкви. Свобода печати, если она осуществляется последовательно, позволяет вести проповедь и миссионерскую деятельность в СМИ. При этом ни в одном современном демократическом обществе свобода не отождествляется со вседозволенностью и анархией; такое понимание свободы было характерно только для России начала 1990-х гг. В католическом и протестантском богословии довольно глубоко разработана тема соотношения свободы и греха, противопоставление “либеральной” свободы для греха христианской свободе от греха. В последнее время и Русская Православная Церковь начинает работать в этом направлении. Потенциально опасным моментом является разрешение на действия тоталитарных сект под предлогом свободы совести. Однако и эта проблема может быть успешно решена в демократическом обществе и не выходя за рамки демократических процедур, о чём свидетельствует опыт современных Греции, Литвы, Финляндии (во всех этих странах Православие признано государственной религией) и ряда других государств. 2. Разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную (с выделением четвёртой власти — прессы), независимость ветвей власти друг от друга. По образному и весьма точному определению Дж. Актона, “власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно”. Принцип разделения властей не позволяет сосредоточить абсолютную власть в одних руках. Таким образом, ограничивая правителя и элиту не только во времени, о чём говорилось выше, но и в масштабах, демократия опять-таки ограждает их от грехов гордыни и многих соблазнов. Более того, в американской и европейской политических системах выработаны чёткие механизмы взаимодействия исполнительной и законодательной власти в тех случаях, когда они представляют соперничающие партии 8 . |
|
|
