| Попытки же найти иные, негеографические основания для выделения той или иной агиографической традиции не всегда удачны, поскольку жития святых, подвизавшихся в одном регионе, могут не быть текстуально связаны друг с другом, бывают ориентированы на разные образцы и могут использовать разные агиографические модели. Весьма важным представляется рассмотрение развития Ж. л. в связи с историей сборников, однако названные сборники не охватывали всей оригинальной Ж. л. 1. XI-XVI вв. Представления о рус. Ж. л. домонг. периода имеют достаточно фрагментарный характер. Первым официально канонизированным рус. святым Борису и Глебу было посвящено наибольшее количество агиографических текстов: Сказание («Сказание, и страсть, и похвала святую мученику Бориса и Глеба») с приписанным к нему Сказанием о чудесах («Сказание чюдес святою страстотерпьцю Христову Романа и Давида»), Чтение («Чтение о Житии и о погублении блаженую страстотерпцю Бориса и Глеба»), написанное мон. Киево-Печерского мон-ря Нестором , проложные Жития, а также неск. произведений, лишь отчасти связанных с Ж. л.: летописная повесть, читающаяся в ПВЛ и в НПЛ младшего извода под 1015 г. (вошедшая в состав летописи при создании «Начального свода»), и паремии (по терминологии разных исследователей, «небиблейские», «исторические», «летописные»). Вопрос о взаимоотношениях Сказания, Чтения и летописной повести получал самые разные решения. Погребение св. кн. Бориса в Вышгороде (вверху). Убийцы сообщают Святополку о смерти св. Бориса и вручают его шапку (внизу). Миниатюра из Сильвестровского сборника. 2-я пол. XIV в. (РГАДА. Ф. 381. 53. Л. 128 об.) Погребение св. кн. Бориса в Вышгороде (вверху). Убийцы сообщают Святополку о смерти св. Бориса и вручают его шапку (внизу). Миниатюра из Сильвестровского сборника. 2-я пол. XIV в. (РГАДА. Ф. 381. 53. Л. 128 об.) Ряд агиографических произведений посвящен Киево-Печерским святым: Житие прп. Феодосия Печерского, также написанное Нестором, несохранившееся Житие прп. Антония Печерского и возникший в 1-й трети XIII в. |
| царского происхождения св. братьев, чем объясняется и характерная «царская» топика применительно к Б. в древнейшей службе («цесарьскыим веньцем от уности украшен, пребогатый Романе» и др.) и в ст. «О Борисе, как бе възъръм», включенной в состав СС (Б. «млад... бе еще, светяся цесарьскы») ( Абрамович. Жития. С. 51, 136). Однако это намерение киевского князя натолкнулось в 1013-1014 гг. на активное противодействие его старших сыновей - Святополка Туровского и Ярослава, сидевшего в Новгороде, что дает основание относить обнародование планов Владимира относительно Б. примерно к 1012/13 г. Посланные Святополком варяги пронзают мечом тело св. Бориса. Миниатюра из Сильвестровского сборника. 2-я пол. XIV в. (РГАДА. Ф. 381. 53. Л. 128) Посланные Святополком варяги пронзают мечом тело св. Бориса. Миниатюра из Сильвестровского сборника. 2-я пол. XIV в. (РГАДА. Ф. 381. 53. Л. 128) После кончины кн. Владимира (15 июля 1015) киевский стол по праву старшинства занял Святополк, хотя и при не совсем ясных обстоятельствах (по наиболее надежным данным - хронике Титмара,- Владимир подверг Святополка заключению, в к-ром тот и пребывал до самой смерти крестителя Руси). Эти события застали Б. возвращающимся во главе отцовской дружины из похода на печенегов. Дружинники предложили князю поддержать его в борьбе за киевский стол, однако Б. отказался, не желая «възняти руки на брата своего стареишаго» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 132; Т. 2. Стб. 118; НПЛ. С. 170). После этого большая часть дружины покинула Б. (Впрочем, есть указания и на то, что отношения Б. с киевлянами не были безоблачными; так, в Тверском сборнике XVI в., сохранившем и др. отсутствующие в ПВЛ детали междоусобия 1015-1019 гг., читаем, что, когда ладья с телом убитого Б. причалила под Киевом, «киане же не приаша его, но отпнухуша прочь» - ПСРЛ. Т. 15. Стб. 128.) Миролюбие Б. не остановило Святополка, пославшего неск. «вышегородских болярцев» (видимо, Вышгород и был местом заключения Святополка) на убийство младшего брата. Предупрежденный о приближении убийц, Б. |
| Владимир, Борис и Глеб с житием Бориса и Глеба. Икона. 1-я четв. XVI в. 138х120 см. ГТГ Вне всякого сомнения, иконописцу были доставлены портреты обоих князей, и, хотя было бы трудно указать, какие именно расовые, типичные, как бы восточные черты взяты в лице Бориса (быть может, даже грузинские), однако отрицать индивидуальность этого лица невозможно. Несравненно проще представляется отроческое лицо Глеба в типе византийского продолговатого овала, с длинным носом, маленькими губами, тонким подбородком и резкой лепкой надбровных дуг. Вполне характерной является прическа у обоих князей: у Бориса «брада мала и ус», волосы короткие напереди и длинные и густые назади, согласно моде, господствовавшей в Западной Европе в XIII и XIV в., у Глеба же – длинные волосы в виде женских кос, двумя локонами спускающихся с каждой стороны на плечи (юношеская прическа, повторяемая миниатюрами Сильвестровского сборника). Фигуры обоих князей представлены с обычной византийской сухостью форм и утонченной худобой и стройностью рук и ног. На голове святых обычная княжеская шапочка, опушенная собольим мехом; ее тулья поделена наискось жемчужными обнизями и покрыта попеременно зеленой и алой штофной материей, которая набрана вышитыми звездочками. Иного рода шапки имеются на эмалевых образках Бориса и Глеба, набитых на окладе Мстиславова Евангелия и относящихся также к XIII в. Там тулья шапки образует подобие шляпы с высоким округлым верхом, но также матерчатым и только украшенным по переду эмалевой стрелкой. Оба князя одеты в узкие кафтаны или византийские каввадии (кабаты персидские), у Бориса ярко-красного цвета киновари, а у Глеба – темно-лилового «бакана», с золотыми и серебряными орнаментальными грифами и орлами, вперемежку с орнаментальными же кринами, или лилиями, и пальметками. Кафтан Бориса украшен сложными пальметками, исполненными асистом или инокопью золотом, по общему киноварному фону. Далее, складки на кафтанах разделаны предварительно темными тонами киновари, а затем разбелены светлыми тонами бакана, киновари, но нигде в светлых местах не доведены до белил. Общая манера пробелов живописная, широкими мазками или полосами, и только по самым краям дополнена светлыми чертами или каймами. Таким образом, мы имеем здесь чисто византийскую манеру, чуждую позднейших контрастов. Строгий византийский рисунок отличает всю разбелку, одинаково построенную в обеих фигурах. Пояса, наручи и кайма на подоле обнизаны жемчугом и представляют зеленую парчу желтоватого оттенка, украшенную сажеными рубинами и сапфирами («желтая объярь с жемчугом»). |
| —668— печаловатис“ , а между тем, по определению Малинина, послание к Псковичам писано в 1520–1522 г. Итак, относительно исследования Малинина по поводу так называемого Сильвестровского утешительного послания можно прийти к выводу, что существует довольно веское основание против того, чтобы считать это послание за несомненно принадлежащее Сильвестру, хотя нет совершенно решительных данных, чтобы оно уже совсем не могло быть произведением Сильвестра, если только не стоять на совершенно предвзятой и безосновательной мысли, что послание писано к Шуйскому-Горбатому, и именно во время опалы, постигшей последнего около 1553 г. Приписывая послание Сильвестру, нельзя его считать и таким жалким плагиатом, как выставляет дело Малинин, так как, почти буквально повторяя Филофеево послание 1521–1522 г., утешительная отписка представляет много нового и есть довольно умелое пользование чужим источником. Далее, она могла быть писана и к последнему, только не в 1553 г. Но, как бы то ни было, исследование, произведённое Малининым над утешительной отпиской, позволяет несколько скептически относиться к другому приписываемому Сильвестру посланию, именно к посланию к царю Ивану IV. Укажу здесь же, что Голубинский в I пол. II т. Ист. р. церкви заявил, что автором указанного послания он не считает Сильвестра, доказательства чему и собирается представить во 2 пол. II т. Что послание действительно имеет в виду Ивана IV, а не Ивана III, это видно из приведённого в нём для царя исторического примера борьбы Ивана III с Ахматом, результатом коей явилось то, что „места (татар) и до ныне пусты, и память их погибе с шумом, и имя их потребил есть Господь во веки, и не помянути их ни в коих землях, без памяти рассыпашася и погибоша“ На Ивана IV указывает и следующая параллель, проводимая автором послания между царём и Давидом: „яко же малый юнейший Давид в дому отца своего помазан пророком Самоилом, тако же и ты в юности на царствии Богом утвержден еси“. Главную и значительнейшую часть послания составляет обличение порока содомства. По мысли автора, царю, возлюбившему правду и возненавидевшему |
| То есть исполняют подходящие к случаю церковные песнопения в честь данного праздника или святого. По русскому обычаю лавка у стены, к которой приставлялся стол, почетнее, чем место на скамье, которая, в свою очередь, приставлялась к столу с противоположной (внешней) стороны. Русский свадебный обряд во всей его последовательности неоднократно описан историками, этнографами и фольклористами: из обобщающих трудов см.; Балашов Д. М., Марченко Ю. И., Камыкова Н. И. Русская свадьба.-М., 1986. ...и свяшенник говорит " Достойно... " - См. коммент. 112. То есть с почетной от жениха стороны, ср.: " Вообще же, если три и более человек идут или едут рядом, считают высшим местом то, на котором правая рука наружу и свободна " (Олеарий, с. 31). Присловье, очевидно, связанное с известным " стоянием " на Угре-реке в 1480 г., в результате которого московское царство при Иване III получило полную независимость от власти золотоордынских ханов. В продолжение всей свадебной церемонии невеста не скажет ни единого слова, за исключением некоторых, положенных по ритуалу; поцелуй жениха - утверждение знака соб- ственности. То есть зажиточными, домовитыми; это самостоятельные хозяева из числа соседей. См. коммент. 112. Французское сухое вино; в тексте Чина постоянно подчеркивается, что даже питие на свадьбе является частью ритуала и гости до поры до времени не должны упиваться, молодые же не пьют вовсе. См. коммент. 112. В этом варианте Чина сохранилось указание на то, что после свадебной ночи дружки жениха проводят мальчишник в компании со скоморохами и прочими веселыми людьми - жениху впервые разрешается пить вино. Послание и наставление от отца к сыну Малый Домострой представляет собою краткое изложение Домостроя по II его редакции и, несомненно, принадлежит перу Сильвестра (см. вступительную статью). Он публикуется по Коншинскому списку XVI в. (ГПБ, Q. XVII. 149), который является самым древним и наиболее известным списком сильвестровской редакции Домостроя. Народная мудрость, призывающая к уживчивости; это слово - также признак Новгорода, а не Москвы, и попытки Сильвестра " уноровить " всем в Москве дорого ему обошлись в личной жизни. |
| Такое раздвоение историографических тенденций в одной и той же легендарной части свода показывает, что в конце 11 и начале 12 в. в Киеве существовали неодинаковые опыты построения древнейшей русской истории, среди которых были труды, сближавшие просвещение Руси и начало русской государственности не с севером (норманнами) и не с югом (греками), а с западом (славянами), и, что Повесть временных лет, в известной нам ее редакции, отражает усилия историка примирить разноречивые, по своим идейным задачам, легенды о начале русской исторической жизни (славянские, варяжские, византийские и т. п.), составив при помощи их свою собственную историографическую канву событий. При этой трудной и неблагодарной работе редактор летописи должен был не только собирать и дополнять прежние ее записи, но и отбрасывать из них все то, что не соответствовало предвзятой идеологии и апологетико-полемическим намерениям церковника. Поэтому, пройдя сквозь фильтр сторонника (или сторонников) греконорманской теории, естественно, должен был значительно пострадать при редактировании свода существовавший независимо от Сильвестровского (или более раннего) «летописца» не менее тенденциозный труд историка-славянофила, а одним из последствий слияния разноречивых теорий в Повести временных лет должен был получиться тот исторический разрыв, который был отмечен в самом начале настоящего очерка (см. выше гл. I) и который разрушил связность и последовательность летописных известий о происхождении поляно-русской до монгольской культуры. Но этот разрыв образовался не потому, что в 1116 г. Выдубецкий игумен дополнил прежний летописный свод случайной вставкой Сказания о преложении книг на словенский язык, а потому, что нормано-корсунская доктрина заменила собою отсеченный конец утраченных повестей о поляно- руси, оставшихся в своде без своего продолжения. Однако, при этой замене и теория о варяго-руси и Корсунская легенда оказались соединенными с летописными записями утраченного труда столь искусственно, что не остается сомнения в том, что они появились как наслоения, оттеснившие собою и исказившие более старый легендарный материал, среди которого была и первоначальная версия начальной части свода. |
| В заглавии Повести временных лет, какое сохранилось в списках Троицком и в древнейшем датированном списке Лаврентьевском (1377 г.; Лавр. 3 , стр. 463 и прил. стр. 1), мы и находим довольно точное обозначение исторической задачи этого утраченного ныне труда. Это заглавие гласит: «Се повести времяньных лет, откуду есть пошла руская земля, кто в Киеве нача первое княжити, и откуду руская земля стала есть» (Лавр. 3 ,1; прил. I, стр. 1). Хотя, в сохранившихся рукописях 49 такое надписание относится не только ко вводным статьям, но и ко всему летописному своду, доведенному до 6618/1111 г. (Лавр. 3 , 274), но при сопоставлении заглавия Повести с ее составом, нельзя не прийти к выводу, что оно не соответствует известной нам Сильвестровской ее редакции, а более тесно связано с содержанием вводных статей, от источника которых оно, очевидно, и было позаимствовано. В заглавии обозначены три вопроса, решение которых должно было бы простираться на содержание свода в его целом. Между тем, уже во вводных статьях даны ответы на два первых вопроса заглавия. Из этих статей мы узнаем, »откуду есть пошла руская земля«, так как находим здесь известия о том, что она некогда входила в пределы жребия, доставшегося после потопа Афету, и была затем заселена его потомками славянами, обитавшими сначала на берегах Дуная, а затем переселившимися на русскую равнину. Точно также, во вводных статьях содержится ответ и на второй вопрос заглавия: »кто в Киеве, нача первое княжити?«. На русской земле первое княжение началось среди полян-в лице Кия и его братьи, основателей Киева. Таким образом, во вводных статьях отсутствует ответ только на один третий вопрос: »откуду руская земля стала есть?«. По своей форме этот вопрос близок к первому (»откуду есть пошла руская земля?«), как бы повторяя его, а по своему смыслу, очевидно, должен был относиться к событиям, связанным с образованием государственного строя на русской земле. Но совпадает ли с этим вопросом содержание дальнейшей части летописного свода, следующей за вводными статьями и состоящей из погодных записей с 6360/852 года по 6618/1111-ый? Из известий, содержащихся здесь, можно до известной степени извлечь косвенный ответ 50 на вопрос заглавия, но, вместе с тем, мы встречаем здесь уже не «Повесть» в точном смысле, а летопись, или анналы (точнее свод), к которым применимо название «Повести» или «Повестей» только с большою натяжкою и содержание которых шире заглавия. |
| Впрочем, с последним согласен и сам автор «Опыта» 72 . Но как же, в этом случае, объяснить отсутствие главы о двуперстном крестном знамений в Коншинском списке, который по справедливости – должен быть назван Сильвестровской редакцией Домостроя? Принять объяснение г. Некрасова, как мы видели, нельзя: Сильвестр в данном случае не мог быть акклиматизатором Домостроя, на московский лад. Остается предположить одно из двух: либо глава о двуперстии была выпущена переписчиком Коншинского списка, либо ее вовсе не было в оригинале Сильвестровской редакции памятника. Последнее предположение заслуживает большего доверия, ибо если допустить, что в оригинале Коншинского списка была глава о двуперстии, то автор этого списка, во-первых, не выпустил бы ее, если бы был раскольник и, во-вторых, заменил бы ее православным вероучением (как это сделал, например, автор Погодинского Домостроя; см. Временик 1849 г., кн. I, стр. 19), если бы придерживался троеперстия. С другой стороны, Коншинский список, за самыми мелкими отступлениями, как доказывает г. Некрасов 73 , сохранил вид Сильвестровского Домостроя, то есть, того списка, который непосредственно вышел из под пера самого Сильвестра. Сопоставляя все это, автор «Опыта», нам кажется, должен бы прийти к мысли, что в до-Сильвестровском Домострое (если таковой действительно существовал) главы о двуперстии не было. Конечно, этот вывод будет обязателен для г. Некрасова в том случае, когда он откажется от совершенно ложного предположения, будто Москва крестилась по-православному, а Новгород – по-раскольничьи. От этого вывода г. Некрасов естественно должен прийти и к дальнейшему заключению, а именно: не в Коншивском списке глава о двуперстии была выпущена, а в списке Общества она позднее прибавлена. Что последнее вероятно, это подтверждается и местом главы о двуперстии в Домострое: разбираемая статья представляет не то отдельную главу, не то какое-то приложение, под особым заглавием, к главе: «Како мужу и жене молитися, чтота хранити, и всякаго зла не творити» (13 г. |
| Это было время преобладания идеи единства русской земли, выражавшейся в политических отношенияих ив начавшейся литературе. Местные областные интересы, развитые удельною жизнью Руси, еще молчали. летописец завершал свой труд в то время, когда постановлением любецкого сейма князья впервые признали наследстность уделом в главнейших линиях Ярославова потомства, и тем упрочили их дальнейшее обособление; но утвержденный ими порядок принадлежал еще будущему. Как выражение народного самосознания, Начальная летопись вся проникнута этой идеей единства, сознанием целости русской земли. Она не ограничивается интересами какой не будь одной области уже тогда обширного государства, но заносит на свои страницы все, что можно было узнать из народного предания и немногих письменных источников о прошедших судьбах всего русского народа. Она чужда областной исключительности и, если она останавливается чаще всего на Киеве, то только потому, что туда тяготели события, и там сильнее всего бился пульс русской исторической жизни. Ее рассказ обнимает все пространство Русского государства и, следя за отношениями его к соседям, – почти весь известный на Руси мир. 390 . По всей вероятности, «Повесть» представляла, говорит проф. Барсов, первоначально цельное изложение, и только впоследствии позднейшие редакторы свода разбили его по годам, дополнили и распространили как извлечениями из византийских хронографов, так и собственными сведениями и соображениями. Вследствие этого в настоящее время едва ли возможно определить не только первоначальный вид «Повести», но и самый объем ее, кем именно из русских князей оканчивался в ней рассказ о том «кто в Киеве нача первое княжити и откуда русская земля стала есть; – хотя впрочем есть основание предполагать, что в первоначальном виде своем Повесть обнимала немногим больше первого столетия русской истории. Также разнообразно и по содержанию и по характеру продолжение Повести, или, вернее сказать, другая часть Сильвестровского свода. Рядом краткими погодными заметками, почерпнутыми из местных источников (Киево-Печерских, Черниговских Новгородских и др.), мы имеем в нем подробное изложение событий в отдельных сказаниях, рассказ очевидцев, и литературные памятники (Поучение Мономаха, его письмо к Олегу). |
| Обнаружившаяся в нашем летописании новая задача и перемена отношений Руси к западному миру, в свою очередь, были лишь одним из последствий того крупного идеологического перелома, который произвел в конце 11 в. как в русской, так и западной хронографии и в литературе западнославянских народностей происшедший в 1054 г. разрыв между Римом и Византией. Как было отмечено исследователями еще в 40-х годах прошлого столетия, он вызвал большое замешательство среди историков тех народностей, которые ранее, как и Русь, поддерживали духовные и культурные связи и с Востоком, и с Западом. Церковно-исторические сочинения того времени получали явный или прикровенный полемический оттенок, в связи с которым исторические нити культурных связей протягивались только к тому из двух центров просвещения, в зависимости от которых оказывались хронисты после состоявшегося разрыва. Идеологический перелом половины 11 в. не остался бесследным и на нашем летописании. Как показывает само заглавие «Повестей» (см. выше стр. 39–44), они, в свое время, не предназначались для специально церковно-исторической и апологетической цели. Это был ряд сказаний, в которых преобладал частью эпический, частью исторический элемент. Между тем, в Сильвестровской летописи, также умалчивающей о крупнейших событиях русской церковной жизни, история просвещения Руси греками занимает центральное и совершенно исключительное место. Ни одному из событий русской истории летописец не уделил столько страниц, сколько он отвел своей неудачной компиляции о Владимире. Его эпохе, которая положила начало преобладанию на Руси византийского влияния, посвящено более трети той части древнейшего свода, которая обнимает 202-летний период от начала Руси в 852 г. и кончая годом смерти Ярослава- 1054 (Лавр. 3 , 1–158). Из 64 страниц in 8° (по изданию Археографической комиссии Лавр. 3 ), на которых помещен рассказ о Владимире, 36 заняты историей его обращения и крещения Руси (Лавр. 3 , 82–118). Одна речь греческого философа изложена на 20 страницах (Лавр. 3 , 84–104). |
|
|
