| (2-я пол.)//ВОИДР. 1851. Кн. 11. С. 145-148, 209, 237; Неволин К. А. О пятинах и погостах новгородских в XVI в. СПб., 1853. Прил. С. 22, 134, 137, 196, 197, 216, 263, 264, 302; Новгородские писцовые книги, изд. имп. Археогр. комис. СПб., 1859. Т. 1. С. 208-209, 315-317; 1862. Т. 2. С. 119, 129-130; 1868. Т. 3. С. 205-206, 211, 219, 269; 1886. Т. 4. С. 509, 556; 1905. Т. 5. С. 12, 13, 17, 23, 26, 34, 37-38; 1910. Т. 6. С. 124, 976, 1017-1022; Повесть о Евфимии// Кушелев-Безбородко. Памятники. 1862. Вып. 4. С. 21; АЮБДР. 1864. Т. 2. Стб. 392; Греков Б. Д. Опись Торговой стороны в Писцовой книге по Новгороду Великому XVI в. СПб., 1912. С. 44; Лавочные книги Новгорода Великого 1583 г. М., 1930. С. 4; Разрядная книга 1475-1598 гг. М., 1966. С. 18; Янин В. Л. Опись Новгорода 1617 г. М., 1984. Ч. 1. С. 105-106. (Памятники отеч. истории; Вып. 3); Писцовые книги Новгородской земли. СПб., 1999. Т. 1. С. 138, 308, 314, 324, 365; Т. 2. С. 154; БЛДР. 2003. Т. 12. С. 66; 2005. Т. 13. С. 158, 174, 773-776. Лит.: ИРИ. 1813. Ч. 5. С. 16-19; Макарий (Миролюбов), архим. Археол. описание церк. древностей в Новгороде и его окрестностях. М., 1860. Ч. 1. С. 90, 147, 430-431, 597, 654; Ч. 2. С. 198; Строев. Списки иерархов. 1877. С. 98-99; Костомаров Н. И. Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада: (История Новгорода, Пскова и Вятки). СПб., 1886. Т. 2. С. 310; Зверинский. 1892. Т. 2. С. 197-198 908); Иконников В. С. Опыт рус. историографии. К., 1908. Т. 2. Кн. 1. С. 703-704; Покровский А. А. Древнее псковско-новгородское письменное наследие: Обозр. пергаменных рукописей Типографской и Патриаршей б-к в связи с вопросом о времени образования этих книгохранилищ. М., 1916. С. 44-47, 77, 248-249, 258-259, 384; Азбелев С. Н. Новгородские летописи XVII в. Новг., 1960. С. 260-261; Семёнов А. И. Лисицкий мон-рь - пригородный центр новгородского книгописания//ТОДРЛ. 1961. Т. 17. С. 369-373; Вздорнов Г. И. Роль славянских монастырских мастерских письма Константинополя и Афона в развитии книгописания и художественного оформления рус. |
| Колычев почти выбежал из шатра и прошел к коновязям. Прислуги здесь почти не было, так как и она побежала глазеть на скоморохов, и Колычев скоро отыскал своего конюха, сурового на вид, сильно загорелого, сухого как жердь старика. Старик, пригорюнясь, сидел на каком-то пеньке и клевал носом, с трудом одолевая охватывавший его сон. – Что, дремлешь? – спросил его Колычев и, не дожидаясь ответа, наскоро приказал подвести себе лошадь. Старый конюх, почесывая в затылке, поднялся с пенька и любовно и заботливо заметил своему господину: – Как бы не заприметили, что ты уехал с пира! Государь великий князь, да и наш князь могут разгневаться. Молодой человек ответил: – Не по себе мне, Ермолай, голову разломило. Старик покачал седою головою. – Разломит тут голову, как все нечистые, тьфу ты, Господи, во все голоса воют… Он с лаской посмотрел на молодого человека и с опаской повторил: – Только бы вот не заприметили… – Ну, кто заприметит! Никто и себя, чай, теперь не помнит тут. А заприметят – подумают, что без задних ног лежу где-нибудь. – Оно, пожалуй, что и так, – согласился старик, возясь около коня. – Иные уж давно под лавками лежат, ровно черту, тьфу ты, Господи, душу отдали… Он вздохнул. – Видно, не ко двору мы тутотка, ты по молодости, я по старости лет. В деревне-то мы с тобой теперь седьмой сон, поди, видели бы… – Ну, сон не сон, а все же не эту мерзость видели бы, – ответил Колычев. – Уж истинно мерзость, тьфу ты, Господи. Боярыне бы нашей, матушке твоей, порассказать – ни в жисть не поверила бы… “Ты, – наказывала, – Ермолай, береги его”. Обережешь тут… И как это только Федор Степанович приладится тут, когда время придет – ума не приложу. Уж и теперь-то он, ровно свеча воска чистого, перед Господом горит, а в лета войдет – еще степеннее станет, еще тяжелее будет ему в омуте-то этом… Молодой Колычев уже ловко вскочил на своего коня, старик не без труда, согнувшись и карабкаясь, влез на своего, и оба, незаметно, свернули в сторону от шатров, походивших теперь на пьяный цыганский табор, точно беглецы, спасающиеся из вражеского стана. Старик, не умолкая, ругал Москву и москвичей, сожалел о покинутой деревне, радовался, что они снова скоро уедут из Москвы в новгородские земли и с сокрушением соболезновал о молодом Федоре Степановиче Колычеве, троюродном брате Гавриила Владимировича. Федору Степановичу, как он ни вертись, придется жить при великокняжеском Дворе, а он человек – такой человек, что другого такого старик и не видывал. И приветливостью, и умом, и красотою, всем Господь его наделил. Старик, казалось, мог бы до белого утра, не уставая, выхвалять полюбившегося ему юношу… |
| Дворец походил в эту ночь на лагерь опьяневших мятежников, и несчастный мальчик великий князь дрожал, как в лихорадке, от страха за себя, не смея ни за кого вступиться, не смея никого выгнать. Для Москвы наставали времена бунтов и казней… Часть II Глава I Суров и дик был в старые годы малонаселенный север с огромными глыбами различных каменных пород, как бы набросанными какими-то титанами среди то песчаных, то болотистых местностей, с его первобытными лесами, с высокими, большею частью хвойными деревьями, с мелким спутанным кустарником, почти без проезжих дорог, с узкими тропами, там и тут проложенными не то зверьем, не то людьми. Легко было здесь затеряться путнику, даже знающему с малолетства эти лесные тропы, и еще опаснее было попасть на них пришельцу из далекого края. Надо было хорошо знать местность, чтобы не затеряться в этом диком, созданном самою природою лабиринте, изучить здесь каждый камень, каждый пригорок, которые только и служили указаниями, куда надо свернуть, вправо или влево, чтобы попасть в то или другое место. Особенно невесело было попасть сюда в пасмурные дни, когда и без того мрачный хвойный лес и темные каменные глыбы смотрят еще угрюмее и суровее. В один из таких летних дней, когда по небу клубились низко нависнувшие над землею черные тучи, по лесу заонежской пятины новгородской области брел одинокий путник. Он был еще молод, строен, красив собою, но изнурен до последней степени. Крайняя усталость сказывалась в его походке, в выражении его сильно осунувшегося лица. Он был одет в крестьянскую бедную одежду, и она была крайне заношена, местами прорвана. Лапти едва держались на сильно натертых распухших от долгой ходьбы, местами исцарапанных до крови и едва переступавших ногах. Сразу можно было определить, что он долго был в дороге и не спускал с плеч своей одежды. Добравшись по пустынной тропе до одного из перекрестков, он на минуту устало, с беспомощным выражением на лице, остановился в раздумьи. – Куда теперь идти? – проговорил он, бросая тревожный взгляд кругом. – Кажись, совсем я сбился с дороги. |
| Среди этого всеобщего оживления как-то странно было видеть человека, не принимавшего, по-видимому, никакого участия в этой сутолке и погрузившегося, как в глубокий сон, в свои думы. Именно так смотрел молодой Федор Степанович Колычев, выехавший в сопровождении одного слуги из ворот своего дома к обедне. Он направлялся не к кремлевским Храмам, а куда-то в глушь Москвы, бессознательно или сознательно стараясь избежать встречи с близкими и знакомыми людьми. Его конь шел неторопливым шагом, и молодой наездник не шпорил его, не торопил, почти не управляя им и точно отдавшись вполне на его произвол, – куда и когда он привезет – все равно. Он не видел окружающего: в его глазах, сосредоточенно устремленных в пространство, рисовалась иная картина, не имевшая ничего общего с веселящейся Москвой. Вот тянется от Москвы длинною-длинною белою лентою среди зеленых дремучих лесов широкая и пыльная мягкая дорога – Новгородская дорога. Нет на ней путников, пустынна она вполне, но местами слышатся над ней в воздухе странные зловещие звуки; то каркают вороньи стаи, тучами проносящиеся над дорогой в небесной лазури и точно скликающие на пир своих собратий. Но около чего они вьются? Вон чернеет что-то в воздухе, длинное, неподвижное, страшное. Это труп повешенного человека, с повиснувшими бессильно вдоль тела, как плети, руками, с упавшей на грудь головой, с посиневшим лицом. А вон на далеком расстоянии и еще такой же труп, а там дальше еще и еще… – Тридцать человек! Тридцать человек цветущей молодежи! Путь весь виселицами уставили, как столбами верстовыми, – как бы сквозь сон шепчет Федор Степанович и содрогается, точно его охватывает холодом могильным. Горько и тяжело у него на душе. Смотрит он в пространство, видит он мысленными очами, как рвет воронье эти трупы, как выклевывает оно у мертвецов очи молодецкие, и с леденящим сердце ужасом узнает все эти лица, все эти очи молодецкие… – Вот Андрей Иванович и Василий Иванович Пупковы-Колычевы висят… братья мои троюродные… братья!… – мысленно говорит он. – А вон и Гаврюша бедный… давно ли тут был, руки мне жал, в уста по-братски целовались, надеялся на счастье, на радости… |
| Жена Субботы вздыхала, горюя, что опять изведется парень в дороге. Но он сам уже не боялся теперь ничего, чувствуя себя и сильным, и здоровым, и бодрым. Он пустился в путь где пешком, где на судах, пробираясь уже смело и уверенно к Студеному морю. Путь теперь был ему известен и сбиться было трудно. Достигнув моря, он сел на небольшое парусное судно и в душе почувствовал какое-то новое ощущение: ему казалось теперь, что он навсегда отрезан самою природою от всего прошлого: родные, Москва, дворец, ничего этого он теперь никогда не увидит. А там, впереди, ждут новый мир, новая жизнь. Медленно совершалось далекое морское путешествие, приходилось проехать не один десяток верст по воде. Вот исчезли из глаз берега, кругом вода и вода. По целым дням ничего не видно, кроме воды и неба, и маленькой скорлупкой кажется простое судно среди этой водяной пустыни, то тихой, то едва зыблящейся, то поднимающей грозные валы и обдающей судно белою соленою пеной. Иной раз кажется, что не справится с этими грозными волнами эта ничтожная скорлупа и, изломанная в щепы, пойдет бесследно ко дну. Но вот завиделось что-то вдали: это островки или корги, а за ними мели, а там что-то вырезается из воды – большое пространство каменистой и слегка холмистой земли с невысоким, но густым хвойным лесом, с мелкими деревянными постройками, с несколькими деревянными церквами, кресты которых мигают звездочками в голубом небе… Когда третьему соловецкому игумену Ионе Новгородская республика дала грамоту на владение соловецкими островами, она поименовала их так: Соловки, Анзеры, Муксами, остров зимний и безымянные малые острова. Эти малые острова – Бабья корга, Песья корга, Белужьи острова, а также и мели, разбросанные около главного острова, носящего название Соловков и простирающегося на двадцать пять верст в длину и на шестнадцать в ширину. Берега его довольно низки и только местами несколько возвышенны: почва то камениста, то болотиста и почти везде лесиста. Среди берез, ольхи, осины, ивы и тальника поднимаются ели и сосны, редко достигающие больших размеров, так как почва из хверща или дресвы и гранита не дает достаточного питания деревьям. |
| Из числа новгородских монастырей самым крупным владельцем был Хутынский, которому принадлежало 895 дв. В других же местностях у многих монастырей, несмотря на их более позднее происхождение, число дворов переступало за 1000 (напр. за Сергиевым монастырем было 16,850 дв., за Кирилло-белозерским – 3854, за Ипатьевским – 3436, за Симоновым – 2407 и т. п.). «Роспись ис переписных книг перечневая, сколко за кем числом крестьян». Рукоп. Кир. библ. 90–1328 За патриархом 6433 двора, за патриархом же у моря в Варзуге крестьянских и вдовьих 48 дворов. л. 601. За митрополиты: За новгородцким 1432 двора. За казанским 1505 дворов. За ростовским 3457 дворов. За крутицким 142 двора, а по ево росписи 127 дворов. За архиепископы: За вологоцким 923 двора. За суздалским 1142 двора. За тверским и за ево детми боярскими в поместье 298 дв. За резанским и за ево приказными людми и за детми боярскими в поместьях 1002 двора. 3а псковским и с приписными монастыри и церкви и заприказными людми 443 двора. Во Пскове ж за Троицким собором 18 дворов. л. 601 об. За коломенским епископом 457 дворов, а за дворовыми людми 495 дворов. Москва за монастыри: л. 602. 16382 (1). За Троицким Сергиевым 16811 дв. За ними ж у моря в Варзуге двор монастырской для рыбново промыслу, да в Чюхчоромской волосте за Николаским монастырем 27 дв. крестьянских да двор бобыльской. 2120 (2). За Чюдовым 2120 дворов. 1976 (3). За Спаским новым мон. 1783 дв. За Спаским же новым монастырем у моря в Варзуге крестьянских и бобыльских 20 дв. 2192 (4). За Симоновым 2407 дв. 200 (5). За Ондроньевским 204 двора. За Богоявленским 115 дв. 111 (6). За Златауским 58 дворов. 58 (18). За Знаменским 223 двора. 230 (7). л. 602 об. Вознесенского девича 1601 двор. 1601 (8). Нового девича 1469 дворов. 1469 (9). Рожественского девича 123 дв. 123 (12). Алексеевского 167 дворов. 122 (15). Воздвиженского 13 дворов. 13 (17). Никольского старого 11 дворов. 11 (16). Угрешского 288 дворов. 309 (20). За Даниловским 176 дворов. 176 (10). За Донским 27 дворов. |
| 432 См. напр. грамоту (дворецкого князя Федора Ивановича Хвороситнина), от 6 июля 1579 года на Углеч по поводу челобитья игумена Козмы о дворнике, порядившемся с Кириловым монастырем, но жевущем в дворникох Воскресенского монастыря (Рукоп. Акад. библ. А 1 / 17 , л. 475 об.). 433 Так, напр., из грамоты царя Ивана Васильевича, от 7091 года, видно, что игумен кирилловский Игнатий возбуждал ходатайство о том, чтобы с монастырского «двора на Белоозере», данного Живляковым, «который крестьянин монастырьской в дворникех на том дворе учнет вперед жити», «четвертных доходов с черными людьми имати не велети» и что просьба эта была удовлетворена. (Рукоп. Имп. Публ. Библ. Q, отд. IV, 113 а, стр. 313–312). 434 Так напр., вместе с доходами с двух мельниц (Куностской и Михалцовской) пред 1-м сентября 1628 года выручалось «с лавок полавошново и с онбаров анбарщины да з дву мельниц» – 110 рублей 10 алтын 5 денег. (Рукоп. Кир. библ. 74–1313, л. 642). 435 Владыка Симеон дал 20 рублей на больницы прислал с Мольяшком Васильем Позняковым (Рукоп. Кир. библ 78–1317 л. 62 об.) – Белозерец Федор Саунин дал за сына Никифора в больницу 5 рублей (Рукоп. Кир. библ. 78–1317, л. 227 об., Никита Новгородец дал вкладу 5 рублей и за тот вклад пущен «в мирскую больницу на гору». Кондратий, прозвище Третьяк, дал 2 рубли и за то пущен в мирскую больницу на гору (Рукоп. Кир. библ. 78–1317, л. 289 об.). 437 Московские колонизаторы, проникая в северную область, должны были селиться в большинства, случаев на участках, мало подготовленных к земледелии и не наследовавших от предков никакого искуственного удобрения, ибо еще «в XVI веке иностранцы, посещавшие Россию отзывались о северных жителях (инородцах), что они ни пашут, ни сеют, не употребляют хлеба, ни денег, питаются лесными зверями, пьют одну воду, живут в дремучих лесах, в шалашах из прутьев» (В. О. Ключевский, Сказание иностранцев о Москов. государстве, стр. 169–170). Предшествовавшая москвичам новгородская колонизация (невытесненная окончательно ими), также могла предоставить недостаточные для воных жильцов районы обработанной земли. |
| В 1461 г. тот же король обращается уже к Новгородскому наместнику Юшко Ганцевичуи «иным намстникам хто потом будет дали есмо манастырь п(речис)тое м[а]т[е]ри б[о]жое завомый лаврашевскый священноино ку ионе подавному (не) надобе в тотъ манастырь никому ся уступати занже мы сами тому м(ана)стырю подавци. А хто бы хотлъ тому мана стырю кривду чинить [..] и вы бы ихъ от кривдъ боронили а и сами имъ кривды не чините…» . В обоих письмах отражен тот факт, что королю принадлежит (и принадлежало издавна) право «подаванья» обители, т.е. собственником («подавцей») монастыря являлся король. Право «подаванья» является феноменом, которому уже уделяла внимание историческая наука . «Подавца» мог либо сам управлять соответствующим имуществом, либо передать право такого управления на некоторый период иному человеку. Таковой управляющий монастыря мог не иметь священного сана, т.е. не быть настоятелем обители в современном понимании, но, являясь мирянином, стать хозяином монастыря как экономической единицы . Наглядный пример такой ситуации мы находим в письме короля Польского Сигизмунда I Старого дворянину Федору Хребтовичу, датированном 1522 г.: « Жикгимонтъ, Божьею милостью король Польск iй, князь Лumobckiй, Pyckiй, Княжа Прусское, Жoмoйmckiй и иныхъ. Билъ намъ чоломъ панъ Федко Хребтовичъ и просилъ насъ, абыхмо дали ему, въ опеку и въ оборону и въ поданье, манастырь Пречисто Богоматери Лabpaшobckiй: ино мы на его чоломбитье то вчинили, тоть манастырь Лabpaшobckiй въ опеку и въ оборону и въ поданье ему есмо дали; маетъ онъ тотъ манастырь Лabpaшobckiй въ опец и въ оборон своей мти, и подавати его годному, хто будетъ братьи старцомъ того манастыря любъ: нижьли до живота архимандрыта ныншнего того манастыря, не маетъ его никому подавати. И на то есмо ему дали сесь нашъ листъ з нашою печатью. Писанъ у Василишкахъ, подъ лты Божьего нароженья 1522, мсяца декабря 12 дня, индикта 11. – Правилъ воевода Buлehьckiй, канцлеръ, староста Блckiй и Moзыpckiй, панъ Олбрахтъ Мартыновичъ Кгаштолть. – “Горностай писарь”» . |
| «И так, как бы по попущению промысла Божия, медведь посещал Печенгскую колонию всегда вечером в 9 часу, бегал по улицам и гонял у всех и на глазах незапертых телят и уносил овцу или теленка не смотря на то, что в него стреляли из ружей не один раз, но убить его не могли. В течение двух недель медведь успел затравить 5 коров, 4 нетели и до 20 овец. От такого небывалого нападения лесного зверя на скот, колонисты пришли к тому убеждению, что этот зверь – чудный медведь, берущий наш скот со дворов, а с пастбища не трогающий – послан от преподобного Трифона за наш упорный отказ строителю Печенгской обители о. Ионафану уступить святое место под обитель, и перейти самим на другое место. Когда колонисты начали между собою совещаться о переходе, к удивлению всех, в начале же сентября зверя не стало и куда он вдруг скрылся никому неизвестно, и никто нигде его не видал до сих пор. Такое неожиданное появление зверя и внезапное его удаление без вести остается у колонистов в памяти, и считается между ними за чудное событие, посланное от преподобного Трифона в защиту своего святого места 15 . Перенос колонии «Монастырской» производился братией постепенно, в течение шести лет (1894–1899 г.). Некоторые пожелали получить деньгами за свои дома и постройки, а 28 домохозяев перенесены или точнее выстроены для них новые дома, а из их избушек сделаны надворные постройки. Во всех этих домах сделано до 50 печей разного устройства из кирпича монастырского производства (1894–1900 г.). Переселенцы поместились в новых домиках, о каких они не могли и мечтать. Колония эта на правом берегу Печеньги приехавшего по Печенгскому заливу заставляет забывать, что он находится на далеком севере, а не в Ярославской или Новгородской губернии. Осматривая теперь хозяйство монастыря, его постройки, дороги, проведенные с замечательным искусством через горы и болота, цветущие луга – сенокосы, превращенные из непроходимых болот и тундр, можно только удивляться; видевший раньше владения монастыря не узнает их теперь: он найдет здесь почтовую контору, телеграф, телефон и электрическое освещение. Каждая постройка, хотя и незначительная на обычный взгляд, каждое предприятие имеет здесь свою особую цену, свою историю деннонощного труда и трудностей, которые нужно было настойчиво превозмогать. Чтобы не утомить читателя рассказом о каждом из предприятий монастыря отдельно, приводится простое перечисление выдающихся построек и работ, произведенных с 1890 по 1908 год. |
| С сер. XIX в. монастырские угодья постепенно расширялись за счет пожертвований (1844, 1861) и покупки (1845) земли. Ко 2-й пол. XIX в. земельные угодья мон-ря составляли: в 1874 г.- 174 дес., в 1900 г.- 170 дес. (106 дес. лугов и 64 дес. леса). В собственность З. м. с 1844 до 1915 г. были отмежеваны 101 дес. 70 кв. саж. (пожни Лукище и Теребитово), 148 дес. 445 кв. саж. в Котовицкой даче и 49 дес. в Никольской вол. по духовному завещанию купеческой вдовы М. А. Денисовой. Всего земельные владения к 1915 г. составили 307 дес. 1709 кв. саж., из них 8 дес. 694 кв. саж. были под монастырскими постройками, садом, кладбищем и огородами. 94 дес. 646 кв. саж. в дер. Мостищи Новгородского у. относились к приписной Лазаревской ц. Огороды обрабатывались сестрами, покосы сдавались в аренду. З. м. обладал также значительным капиталом (187 499 400 р.). Его доходы составили в 1867 г. 8851 р., в 1874 г.- 10 351 р. (без окладной суммы - 9946 р., расход в том же году - 9887 р.). В Новгороде мон-рь владел каменной 2-этажной часовней в Никольской слободе (построена ок. 1831, сохр.). На участке, пожертвованном чиновником Михайловым (совр. адрес: Ильина ул., 24), ок. 1840 г. была сооружена обширная усадьба с 3 домами. Квартиры сдавались внаем, и доход от их аренды только в 1858 г. составил 1 тыс. р. (2 каменных дома сохр. и используются под жилье). Деревянный одноэтажный дом по Тихвинской ул. (построен ок. 1860, не сохр.) арендовала купеческая вдова Амосова. 1918-1989 гг. В 1918 г. в общине было ок. 150 сестер. 3 февр. 1919 г. с «коллективами верующих» Лазаревской и Симеоновской церквей был подписан договор, храмы стали приходскими. В 1920 г. отдел юстиции Новгородского губисполкома указал «на недопустимость дальнейшего оставления монашествующих в столь значительном количестве» в З. м., монастырские постройки занял Бологовский караульный батальон. Попытка сестер организовать в З. м. сельскохозяйственную молочную артель не увенчалась успехом. В июне 1922 г. Новгородским губ. революционным трибуналом были осуждены за «укрытие церковных ценностей» 79-летняя игум. |
|
|
