| Какое радушие, добродушие и почти родственное чувство находите в отцах-пантелеимоновцах! Постоялец сразу же делается членом новой, как бы родственной семьи. Мне было почти совестно от их внимания, смею думать – искреннего, каким они меня окружали. Подадут самовар, а вместе с тем и заваренный чай такого прекрасного качества, что я забывал о своем московском чае, который я привез с собой. К чаю подавалась груда хлеба, булок, баранок, и когда я слишком мало всего этого съедал, мне пеняли: «Что же вы мало кушали». Раз я заметил, что я люблю пить чай с молоком, и с тех пор молоко неизменно являлось к моему чаю в таком обилии, что этого молока хватило бы на четверых. Отец Севаст, монах, мне прислуживавший (Севаст, которого богомольцы, по его словам, проще (?) называли Севастополем), каждый день обращался ко мне с просьбой: «Покушать, пообедать, поужинать» 102 . Но я ни разу не брал себе стола у пантелеимоновцев. Я хотел жить не жизнью Богоявленского монастыря в Москве, а жизнью константинопольской. Я обедал большей частью в одном французском ресторане в Пере. Кстати сказать, здесь за один рубль (не более) я получал вкусный и сытный обед, какого за ту же цену ни в каком случае не найдешь в Москве. Добрые пантелеимоновцы, как я вам благодарен за все! Послушали бы вы их, с каким сочувствием они распространяются о таких постояльцах подворья, как двое наших ученых литургистов-профессоров Н. Ф. Красносельцев и А. А. Дмитриевский , с истинно завидным усердием изучающих Афонские хартии, имеющие отношение к литургике. «А вот мы на днях ждем к себе с Афона Н. Ф. Красносельцева . Здоров ли он?» – говорили отцы-пантелеимоновцы. Или: «Слава Богу, начальство награждает 3000 руб. А. А. Дмитриевского за его труд» (без сомнения, имеются в виду деньги, отпущенные Синодом г-ну Дмитриевскому на печатание собранных им Афонских литургических материалов). Вот каковы пантелеимоновцы, пригревшие и меня, грешного. Не могу не сказать о том парадном обеде, который был устроен братией подворья 27 июля в праздник св. |
| Преосвященный Парфений писал к нему (1845 г. 30 июня): «Два присланные вами слова прочел с удовольствием. Не видно в них того жара и живости, которыми вы отличались в молодости, но их, с преуспеянием в возрасте, заменило преуспеяние в основательности, стяженной многолетними занятиями» 164 . О достоинстве проповедей Митрофана читатели могут судить по следующему извлечению из его проповеди, писанной в 1838 г. на царский день: «Хвалить и прославлять Бога есть упражнение для нас, как для твари разумной и свободной, самое естественное. Не правда ли, сл., что все прекрасное и превосходное в самом себе восхищает, пленяет и приводит нас в удивление? Чем более открываем доброт и совершенств в каком-либо предмете, тем более продолжается наше удивление, более увеличивается восторг и наслаждение. От сего-то невольно рождается в нас глубокое чувство уважения к тем лицам, кои превосходят нас своими отличными качествами, дарованиями или доблестями. Отселе наши похвалы, восписуемые им при их жизни, памятники, воздвигаемые в честь их после смерти. И это такая дань или память сердца, которой мы никак не можем возбранить себе, при всем нашем самолюбии, – поколику, усвояя другим справедливую честь, сами услаждаемся их преимуществами. И если таковы бывают в нас чувства уважения к подобным нам человекам, что ж сказать о высочайшем, всесовершеннейшем существе Божьем, которого хвалить и чтить несравненно более свойственно нашей мыслящей природе? Совершенства Божьи, всегда и всюду открытые перед нами, сияют яко солнце в полдень. Все влечет, все движет, все возносит ум и сердце наше к Богу, – и дивные дела творения, и чудеса Его промысла и дары благодати Его. Куда ни обратимся, к видимой ли природе, или внутрь нас самих, везде встречаемся с мыслью о Боге, так что ни на одно мгновение не может сия мысль возникнуть в душе нашей, не возбуждая чувств благоговения и признательности нашей к Царю веков, единому нетленному, невидимому, премудрому Богу, подобно как древле в благочестивом царе израильском и остаток помышления праздновал Ему ( Пс.75:11 ). Все существо наше, вся внутренняя, вся кости не рекуть ли в нас, как в восторженном Давиде: Господи, Господи! кто подобен Тебе ( Пс.34:10 )? И поистине, когда вся видимая тварь, всякое дыхание непрестанно хвалит Господа, когда небеса поведют славу Божию, когда день дни отрыгает о Нем свой глагол, и нощь нощи открывает познание о Нем ( Пс.18:2–3 ), неестественно было бы нам, разумным и живым созданиям, премолчать хвалы Господни, для которых имеем предметы всегда новые, обильные, неистощимые». (Поучит, слова на высокоторж. дни и на разные случаи, стр. 7 – 8). |
| Небезынтересно проследить размеры окладов, получаемых троицкими иконописцами, чтобы составить понятие об оценке их мастерства в московской Оружейной палате, этой древней академии художеств. Оказывается, что размеры платы троицких иконников представляют более значительные, по сравнению с другими городовыми, колебания, что возможно только объяснить разнообразием и многосложностью их работ. Обычная заработная плата кормовых, судя по выписям с 1643 г., была в день: 1-й статье по гривне или 3 алт. 2 ден., 2-й – 2 алт. 5 ден.; меньшей – 2 алт. 2 ден.; да корм с сытного и кормового дворца. Сам Симон Ушаков получал поденного корму, сверх годового жалованья, 3 алт. 2 ден. на день, остальные жалованные иконописцы – по 2 алт 30 . Денной же заработок троицких иконописцев нередко превышал нормальный уровень. При росписи в 1662 г. Богоявленского монастыря они получают: 1-я статья, к которой отнесены только 2 человека, по 10 алт., 2-я (8 человек) – по 9 алт., 3-я (8 человек) – по 7 алт., столько же травщики (6 человек) и каменщики (3 человека) 31 . Такая высокая, сравнительно с обычной, плата может быть объяснена бывшою тогда дороговизною на хлеб, а также многими разнообразными работами, с которыми мы уже имели случай познакомиться в челобитной лаврских мастеров. Предположение наше подтверждается и другой их челобитной, в которой они говорят, что живут у государева дела третью неделю: «пьем и едим, покупаючи с торгу дорогою ценою, и по твоему великаго государя указу велено нам давать поденный корм на день по 6 алт. 2 ден. человеку, и тем нам, государь, поденным кормом прокормитца нечем; вели, государь, нам прибавок учинить» 32 . Очевидно, что даже такая плата оказалась недостаточной, и необходимо было увеличить ее, а за многие государевы работы, введшие их «в великий долг», «за скудость», сверх кормовых, им было пожаловано по рублю на человека 33 . Подобные прибавки по рублю на человека встречаются нам и далее и вызываются всегда или высокой стоимостью хлеба, или являются наградой за усердное и скорое исполнение работ. |
| С архимандритом Полоцкого Богоявленского монастыря Григорием 40 , отправившимся в Москву за получением мира, 22 числа послал я в Петербург А. Н. Муравьеву образ преп. Евфросинии, при чем писал ему: «В вашей молитвенной храмине, между множеством древних и святолепных икон, я не приметил изображения преп. Евфросинии, княжны Полоцкой. Для восполнения сего недостатка, пользуясь благоприятным случаем, препровождаю к вам при сем икону 1308 г. преп. Евфросинии – список с довольно древнего образа, находящегося в Полоцкой обители, где преподобная совершала свои молитвенные подвиги и где на память по себе оставила драгоценный Крест. Вместе с тем посылаю службу и краткое Житие преп. Евфросинии. С истинным утешением и душевным умилением прочитал я в «Православном Обозрении» ваши «Впечатления кончины и погребения митрополита Московского Филарета» 41 . Нельзя не принести вам душевной благодарности за эту художественную и трогательную картину. В последнем письме вашем ко мне, вы предлагаете, между прочим, чтобы я открыто, хотя, и осторожно, возвестил о моих душевных скорбях. Не почитаю это удобным; да и трудно в коротких словах передать все, что приходится мне испытывать в настоящем моем положении. Если бы вам, по вашему доброму ко мне расположению и участию, угодно было получить хотя некоторое понятие о моих служебных затруднениях и огорчениях, то в этом может отчасти удовлетворить вас податель сего письма. Ему близко известны мои обстоятельства». За дар и за письмо А. Н. не остался у меня в долгу. Он писал мне от 1-го марта: «Сейчас был у меня ваш архимандрит и, казалось, остерегался быть слишком многоглаголивым, а быть может это есть природная Белорусская молчаливость. Приношу вам благодарность за прекрасную икону препод. Евфросинии, которой, действительно, у меня не было. Она последует за мною и в Киев, куда совсем переселяюсь после Пасхи, опустеют мои гостеприимные палаты, коими вы так любовались. Они нужны для нового владыки, ожидаемого в исходе мая, ибо Пасху проведет в Иркутске. Жаль что не могу его дождаться, но я должен спешить в Киев для работ по укреплению Андреевской горы 42 . |
| 1842 года 8 мая прибыл в Москву, на возвратном пути из Петербурга в свою епархию, митрополит киевский Филарет, остановился, за отсутствием Московского архипастыря, на Троицком подворье и на другой день изволил кушать у преосвященного викария Иосифа. К обеденному столу был приглашен и Митрофан. По его словам, «митрополит (Киевский) в обращении с другими прост, добродушен, невозносителен. Его беседа обнаруживает в нем набожность, – она растворена особенно аскетизмом. С увлекательным восторгом он говорил о Киеве, о святыне киевской и не раз приглашал ехать с собой Спасо-андрониевского архимандрита Гермогена: они хорошо знают один другого и сочувствуют между собой. За столом преосвященнейший кушал довольно и великим постником себя не выказывал; любит хороший чай и защищал употребление его против возражений викария». 10 числа митрополит священнодействовал св. литургию в большом Успенском соборе. Он «служит довольно просто, не продолжительно, но с набожностью и смирением». Свою запись о Киевском владыке о. Митрофан кончает латинской фразой: queм volebam рарам, videbam! Архимандрит Митрофан, со свойственной ему ревностью, до конца жизни занимался проповедованием слова Божия не только в своей обители, но и во многих других местах, когда открывался случай, или по назначению начальства. Первосвятитель московский Филарет нередко возлагал на него этот благочестивый труд; иногда назначал ему проповедь накануне того дня, в который она должна быть сказана в храме, напр., при праздновании рождения царственного лица. Составление церковных слов от постоянного упражнения было для него нетрудным делом. Владыка 9 янв. 1844 г. извещал его: «Непредвиденно для меня случилось, что завтра говорить поучение расположился преосвященный (викарий Иосиф). Посему завтра, о. архимандрит, останьтесь в покое, и не гневайтесь, что труд ваш не достигнул конца. Дело послушания и дело полезного размышления вами совершено». Ценя в нем всегдашнюю беспрекословную покорность, знаменитый начальник подарил проповеднику книгу: Камень веры с собственноручной надписью: «Архимандриту Митрофану в благодарность за готовность друг друга тяготы носити. Ноября 19, 1844» 162 . Сверх того, от 5 ноября 1846 года им доведено до сведения св. Синода, что арх. Митрофан «постоянно усердным и ревностным прохождением возложенных на него должностей и исполнением особо возлагаемых на него поручений, а также и назидательными поучениями в слове Божьем, заслуживает особенное внимание и признательность начальства». В следующем году 10 мая Митрофан был всемилостивейше сопричислен к ордену св. Анны 2 ст. |
| 164 Образ святителя, пожертвованный Даниилом Петр. Шапошниковым находится ныне в соборной ц., по правую сторону иконы Знаменской. В день ее праздника, 27 ноября 1731 года, мирно почил св. Инокентий. 166 В 1864 г., по случаю юбилея Моск. семинарии, некоторые монастыри предложили вносить в семинарию ежегодно по 50–100 рублей (и более), на содержание бедных учеников. 168 В дополнение прежнего списка настоятелей (1706–1812 гг.). заметпм: 1) архим. Варлаам, согласно его завещанию, погребен в Новоспасском мон. 1784 мая 8-го). 2) Преемник его арх. Евгений из проповедников Троице-Сергиевой лавры определен в морской шляхетный кадетский корпус 1779 г., апреля 8-го, и находился при этом корпусе до назначения своего (по рекомендации архиепископа Московского Платона) настоятелем Златоустова мон., 1783 июня 6. Из иеромонахов посвящен в архимандрита того же года июля 5-го. (Дела архива Богоявленского мон.). 170 На вакансию настоятеля, открывшуюся в Петровском мон., преосв. Августин рекомендовал его преимущественно «потому наипаче, что он долгое время находился учителем и префектом в бывшей Перервинской семинарии, много трудился при исправлении зданий в оной семинарии как прежде, так и тогда, когда (в 1814) открывалась вместо нее (опять на Перерве) Московская семинария; при Моск. семинарии под его надзором производено было строение нового огромного деревянного дома, предположенного для помещения некоторых профессоров и учеников; так же поручено ему наблюдение за обустройством каменного корпуса в Андрониевском мон. для бурсаков». 171 Жизнеописание его см. в «Страннике» 1762, ноябрь. К декабр. кн. приложен портрет его. См. историю росс. иер., ч. V, стр. 506. Несколько сведений заимствованы из архива моск. консистории. 178 Предместник его отец Авраам писал к нему по сему случаю: «Высокопреосвещеннейший отец архимандрит! Любезный о Христе брат! Хотя мы близко и не знакомы, но обстоятельства должны нас сблизить. Честь имею поздравить вас с перемещением в обитель св. Златоуста, которая доселе находилась в моем управлении. Вы, думаю, не замедлите приехать сюда. Но как прямо приехать вам в вашу обитель, без должной от братии встречи, по заведенному порядку, не годится: то я долгом братства почитаю просить вас приехать прямо ко мне в Богоявленский мон.; где остановясь и отдохнув, можете вступить в обитель вашу, прилично вашему сану. За сим препоручая себя молитвам вашим, честь имею быть вашего в-бия, любезного о Христе брата, усерднейший слуга и богомолец, Богоявленский архим. Авраам. Июля 17, 1816 года». |
| И государи, но своему милосердному нраву, милость над тобой показали, из Кириллова монастыря велели взять тебя к Москве и велели тебе видеть свои государские очи и быть в дворянах по-прежнему». Образцом учености московских грамотеев описываемого времени может служить спор по поводу катехизиса Лаврентия Зизания. Лаврентий Зизаний Тустановский, протопоп корецкий, в феврале 1627 года привез в Москву книгу свою Оглашение и бил челом патриарху Филарету, чтоб ее исправить. Патриарх начал исправление изменением заглавия книги: вместо Оглашения он назвал ее Беседословие, на том основании, что под именем Оглашения уже известна книга Кирилла Иерусалимского , а под одним именем многим книгам быть нелепо; о других статьях, которые найдены несходными с русскими и греческими переводами, патриарх велел поговорить с Зизанием богоявленскому игумену Илье да Гришке от книжные справки (справщику типографии), говорить велено любовным обычаем и со смирением нрава. Разговор происходил на казенном дворе, в нижней палате, перед государевым боярином князем Иваном Борисовичем Черкасским и думным дьяком Федором Лихачевым. Между прочим Илья и Гришка говорили Зизанию: «У тебя в книге написано о кругах небесных, о планетах, зодиях, о затмении солнца, о громе и молнии, о тресновении, шибании и перуне, о кометах и о прочих звездах, но эти статьи взяты из книги Астрологии, а эта книга Астрология взята от волхвов еллинских и от идолослужителей, а потому к нашему православию не сходна». Зизаний: «Почему же не сходна? Я не написал колеса счастия и рождения человеческого, не говорил, что звезды управляют нашей жизнию; я написал только для знания: пусть человек знает, что все это тварь Божия». Илья и Гришка: «Да зачем писал для знания? Зачем из книги Астрологии ложные речи и имена звездам выбирал, а иные речи от своего умышления прилагал и неправильно объявлял?» Зизаний: «Что же я неправильно объявлял? Какие ложные речи и имена звездам выбирал?» Илья и Гришка: «А разве это правда, говоришь: облака надувшись сходятся и ударяются и от того бывает гром, и звезды называешь животными зверями, что на тверди небесной!» Зизаний: «Да как же, по-вашему, писать о звездах?» Илья и Гришка: «Мы пишем и веруем, как Моисей написал: сотворил два светила великие и звезды, и поставил их Бог на тверди небесной светить по земле и владеть днем и ночью, а животными зверями Моисей их не называл». |
| Еще два колокола кремля были отлиты в 1775 г. Семеном Гавриловым сыном Можжухиным 167 . Они идентичны по форме и оформлению: в верхнем поясе фриза – изображения шестикрылых херувимов, под ними два ряда надписи, в самом низу фриза – стилизованный растительный орнамент в виде сердцевидных клейм. На валу – пояс с надписью (см. илл.). В 1770-е годы в московском декоративном искусстве сосуществовали рококо и классицизм. Влияние рококо в декоре колоколов С. Можжухина не ощутимо. Скорее здесь можно почувствовать влияние классицизма в четком шрифте надписей, где каждое слово отстоит от соседнего, с минимумом выносных букв, в предельной четкости орнаментики. Здесь нет заботы о пластической разработке, рельеф не отличается богатством, зато рисунок предельно ясен и строг. При сравнении изображений херувимов на этих колоколах и на колоколах работы Филиппа Андреева или Федора Моторина сдержанность и суховатость первых очевидна. Находящаяся в средней части фриза в киотообразном клейме композиция «Распятия» с двумя предстоящими выполнена в низком рельефе с плоскостной моделировкой. Семен Гаврилович Можжухин был московским купцом, имел литейный завод, где, в частности, в 1757–1758 гг. была отлита большая группа колоколов для петербургского Морского Богоявленского монастыря 168 . Принципиально иной подход к оформлению мы видим на «Царь-колоколе», отлитом Иваном и Михаилом Моториными в 1735 г. Здесь уже иная схема расположения декора 169 . При традиционной ясности, пояса с орнаментами и изображениями не сохраняют прежнюю четкость построения, их разрывают портретные и другие изображения. Однако при этом соблюдается определенный ритм в организации общего декора колокола, совсем иное место отведено надписям, помещенным в большие картуши, они несут не столько декоративную нагрузку, сколько информационную. Первое место в общем строе декора колокола отведено скульптуре. И это закономерно, принимая во внимание то, что работал над ним скульптор. Это Федор Медведев, по лучивший специальное образование в Италии как петровский пенсионер. Его учителем был венецианский скульптор Пьетро Баратта 170 . |
| Но пища для любви – воспоминанье милых. Ей слезы сладостны; с ней мы, в мечтах унылых, Все любим средь могил задумчиво ходить И тайны грустных дум с усопшими делить! Любовь горячая, как чистый неба пламень, Блюдет их милый прах, вливает чувства в камень, Стоящий, как скрижаль заветных сердца слов, На резвой грани двух соседственных миров. Любовь заботливо их гробы посещает, И души их своей молитвой услаждает. Описание пустынного леса (стр. 47) очень живописно: Взошли 166 , и над главой их дубы вековые, И сосны черные, и ели гробовые, Накинув свой покров, затмили свод небес: Казалось, что и мир совсем для них исчез. Далекий от жилищ лес дикий, непроходный Пустынножительству давал приют удобный. Не достигал сюда ни взор, ни след людской; Ни с сетью зверолов, ни дровосек с пилой Не приходил смущать сон девственной дубравы и проч. Ландшафт дикий, мастерски схваченный с природы. Пустынножительство изображено прекрасно (стр. 48 до 52). Контрасты много придают ему разнообразия и занимательности. Простые вещи в руках святых становятся выше драгоценностей, равно как и самые святые мужи, ничего незначащие в глазах мира, возвышаются пред Богом, как звезды Божьи. Они заброшены, забыты как невежды, В вертепах, в пропастях без пищи, без одежды, Как странники земли, как мученики слез; Но соль земли они, наследники небес. Искушения подвижников изложены с довольною подробностью (стр. 61 – 65). И точно, В страну бесстрастия, чтоб Божий пир вкусить, Как трудно с плотию путь ровный проложить! Появление медведя картинно. Косматый ломит все могучею стопою, Ревет грозой, трясет сердитою главою, Сверкает молнией неистовых очей, И с пастью страшною у самых стал дверей. Много и других примечательных мест находится в вашей поэме; выписаны мною те, которые более других бросились в глаза, отличаясь, кроме внутреннего достоинства, стихом стройным, благозвучным и красивым. Да и вообще стихосложение ваше было бы очень приятно, если бы не врывались в него иногда формы слов славянских, как то: власы, млеко, брега, воспрянуть, чревоносящая и прочие... Впрочем замечание мое не походит на придирки наших крикунов журналистов, которые смотрят в увеличительное стекло на пылинки, а горы других достоинств в то же время ускользают из их глаз. В вашем сочинении, без преувеличивания скажу, горы благочестивых мыслей, чистой нравственности и религиозности». |
| Неизданными остаются: Песнопение (из 4-х песней) св. мученикам Сергию и Вакху, составленное в 1846 г.; Св. Алексий, Божий человек, стихотворение в 5-ти песнях, 1849 года. В последнее время жизни своей архимандрит сочинял духовное стихотворение, под заглавием: Товий, и только успел написать 5 песен об этом известном библейском лице. В одном из поименованных стихотворений (св. Сергий и Вакх) эпиграф составляют слова: мне же зело честни быша друзи Твои, Боже ( Пс.138:17 )! Благочестивый писатель имел право применять их к себе. Знакомый с иностранными языками, Митрофан в 1843 г. издал в свет: Пять сатир Горация в стихах, перевод с латинского. В следующем году, «желая споспешествовать духовному благу поступающих в монашество», он просил архипастырского благословения издать перевод книги Людовика Франциска Блозия, под заглавием: Speculum religiosorum 167 . Осторожный архипастырь не согласился на это. Вот подлинные его слова. «Фев. 28. Чем более уважаю благонамеренный труд, тем более прискорбно мне, что не могу одобрить напечатание сего сочинения, особенно в настоящем его виде. Некоторые места в переводе не ясны, и подвержены неправильному приложению. Некоторые наставления так приспособлены к практике монастырей Западной церкви, что в отношении к православному монашеству будут частью неясны, частью противоречащи принятым от святых отцов правилам. Есть учения, кроме замеченных цензурой, в духе западной мистики изложенные односторонне, и потому подверженные неправильному приложению. Монашество православное не скудно наставлениями святых отцов и не имеет нужды быть переучиваемым по западным руководствам; а если имеет нужду, то в новых, более удовлетворительных переводах книг отеческих, или в извлечениях, приспособленных к удобнейшему употреблению». Впрочем труд Митрофана не был напрасен; по исправлении и сокращении, перевод его был помещен сперва в «Губернских Ведомостях» 1847 г., а потом 1849 г. издан отдельною книжкой, под заглавием: Наставления христианину для руководства в религиозно-нравственной деятельности (в письмах), составленные по Блозию. Преосв. Парфений писал к издателю: «И еще от вас подарок для душевной пищи! Труд благочестивый, дело святое! Это в роде подражания бесценной книжке: «Подражание Иисусу Христу». Истинно христианские, практические уроки для преуспеяния в разуме духовном и благочестии! И для трудившегося питательно, и для читателя христолюбивого спасительно. благоволите выслать 25 экземпляров, с обозначением цены, для ищущих спасения. Предмет вами избран очень интересный. Я бы считал не излишним расширить объем книжки дополнением важнейших истин веры и христианских обязанностей, в роде: Брань духовная, изданная и сочиненная итальянцем Лаврентием Доном Скуполи». |
|
|
