| Под именем Григория Нисского сохранилось похвальное слово Ефрему (Migne. PG, t. 46, col. 819–850). Целый ряд сочинений Ефрема дошел только в греческом переводе; впрочем, их принадлежность Ефрему часто является спорной, и вообще «греческий Ефрем» – одна из сложнейших проблем патрологии, см.: D. Hemmerdinger-Iliadon. Ephrem grec//Dictionnaire de Spirituality ascetique et mystique. Vol. 4. P., 1950. Col. 800–815. 206 Влияние эсхатологических мотивов Ефрема фиксировано в алли-теративной поэме о конце света «Мусипилли» (конец VIII – начало IX века, баварская монашеская среда) и в рифмованном переложении Евангелий Отфрида Вейсенбургского (ок. 865 года, круг Рабана Мавра). К этому перечню следует также добавить англосаксонского поэта IX века Кюневульфа. См.: G. Grau. Quellen und Verwandschaften der alteren germanischen Dichtungen des Jiingsten Gerichtes//«Studien zur engli-schen Philologie», 31. Halle, 1908. 207 См.: Т. Andrae. Mohammed, sein Leben und seine Glaube. Gottin-gen, 1932. S. 71–72; E. Beck. Ephraems Hymnen uber das Paradies//«Studia Anselmiana». 1951. 26. S. 71, FuBnote 2; F. Graffiti. Introduction et notes//Ephrem de Nisibe. Hymnes sur le Paradis («Sources Chr6tiennes», 137). P., 1968. P. 103. Note 1. 209 См.: Е. Beck. Asketentum und Monchtum bei Ephram//II Monach-esimo Orientale. Roma, 1958. S. 341–360; L. W. Barnard. Op. cit. P. 202–207. 210 Если верить агиографической традиции, даже знаменитый Рождественский гимн Романа Сладкопевца (Н» жхрвёусх; or 24 большие строфы, объединенные строго логическим развертыванием сюжета, блистающие тщательной риторической отделкой слога и безупречно выдержанной сложной метрической организацией) – не что иное, как боговдохновенная импровизация (мотив, повторяющийся во всех житийных текстах о Романе, например в заметке Минология Василия II – Migne PG, t. 117, col 81; ср.: С. С. Аверинцев . Поэтика ранневизантий-ской литературы. М., 1977. С. 448–449). Историку агиографических то-посов легенда эта весьма интересна; но если из нее что-нибудь может почерпнуть историк гимнографии, так разве что самое общее (хотя, может статься, не всегда излишнее) напоминание о том, что даже столь отделанный гимн Романа есть по своему внутреннему заданию не совсем «произведение литературы» в том смысле, в котором «Энеида» – произведение литературы, так что поэзия Вергилия допускает интерес к подробностям психологии творчества (проявившийся, например, в Светониевой биографии Вергилия, гл. 22–24), а поэзия Романа – нет (и одна из функций легенды – блокировать возможность такого интереса); иначе говоря, Роман все-таки стоит между «литератором» и, скажем, библейским пророком, хотя и много ближе к «литератору», чем Ефрем. Последнего легче вообразить действительно импровизирующим какой-нибудь из своих гимнов. |
| Иванов С.А. полагает, что почти все известные нам юродивые воспроизводили литературные образцы, а некоторые (например, Андрей Царьградский) не существовали в исторической реальности. То есть агиографические тексты первичны, а сами юродивые, их поступки вторичны. Так что же было раньше – реальные исторические фигуры юродивых или персонажи житий юродивых, литературные образы? Деяния юродивых имеют смысл только в Церкви. Именно церковная община является той средой, где разворачивается деятельность юродивого, где его видят, слушают, принимают и воспринимают. Юродивый действует в контексте парадигмы святости, которая естественна и органична для Церкви. С одной стороны, образы святости имеют конкретные исторические формы, которые могут меняться. С другой стороны, парадигма святости не имеет истории, но отражает и выражает внеисторическое, над-историческое содержание опыта Церкви. Поэтому юродство как культурный, исторический феномен преходяще. Но как особенность, специфика восточного христианства юродство имеет непреходящие смысл и значение. В юродстве есть нечто, что позволяет считать его святостью. И даже вынуждает нас считать юродство святостью. Это основание трудноуловимо и необъяснимо. Юродство непонятным образом задевает религиозное чувство православных христиан, как неуловимое ощущение, неясное представление, смутное воспоминание, как эхо, отзвук, отблеск чего-то далёкого, но родного и дорогого. Случается некий резонанс, созвучие, узнавание. Это происходит и с самим юродивым в событии юродства, и с его зрителями-участниками, и с авторами житийных текстов, и с читателями. Поэтому само юродство и литературные образы юродивых могли формироваться независимо и параллельно из общей основы, из парадигмы юродства, вступая потом в сложные взаимодействия и взаимовлияния. И не очень существенно – юродивые подражают литературным образцам или авторы создают образы юродивых. Если конкретный юродивый воспроизводит в жизни литературный образ, значит, это возможно, реально, необходимо. Следовательно, автор угадал, «попал в цель», ухватил что-то значимое. И не важно, как именно появился и остался в исторической памяти тот или иной юродивый. Главное, что он принимается традицией и занимает в ней своё место. |
| Перечисленные жития представляют собой последние образцы агиографического жанра, имеющие жизненную силу и занимающие значительное место в литературной продукции своего времени. В последующие века житийный жанр, как и духовная поэзия, становится исключительно принадлежностью клерикальной сферы. Эта общая картина основных жанров византийской литературы – поэзии, историографии и житийной литературы – дает возможность говорить о тех изменениях, которые претерпевает каждый из них на протяжении IX–X вв. Во–первых, в поэзии появляются весьма заметные светские тенденции; во–вторых, историческая литература существенно меняется: на смену традиционным летописным сочинениям приходят исторические мемуары, более ценные с точки зрения художественной; в–третьих, житийная литература утрачивает свою большую социальную значимость. Но в полной мере, как неотъемлемые свойства литературы, эти черты утверждаются только в эпоху следующего подъема византийского государства, который наступает в начале XII в. ЛИТЕРАТУРА ЭNOXI КОМНИНОВ После почти полувековой непрекращающейся внутренней деградации Византийского государства, в условиях большой внешнеполитической опасности, – в 1081 г. к власти приходят провинциальные феодалы. Основоположником новой династии был Алексей I Комнин, восторженными отзывами о котором полна не только современная ему византийская литература, но и литература последующего времени. Правление Алексея I (1081–1118 гг.), его сына Uoahha II (1118–1143 гг.) и его внука Мануила I (1143–1180 гг.) отмечено восстановлением всех областей жизни империи. И это составляет настолько разительный контраст с предыдущими десятилетиями, что для историков правление Комнинов до сих пор представляет собой «загадку» 11 . В условиях экономической стабилизации и укрепления внешнего положения империя переживает короткий, но невиданный по размаху подъем культуры и образованности. Весьма характерным явлением для культурного облика этой эпохи была деятельность нескольких литературных кружков: особы императорского дома, начиная с Алексея, покровительствовали ученым и старались приблизить их ко двору. В настоящее время мы располагаем сведениями о трех наиболее известных кружках. Кружок с философским уклоном собирался при константинопольской патриаршей школе; во главе его стоял ритор и философ Михаил Италик. Второй кружок возник вокруг дочери Алексея – Анны, которая была известна как ученый–историк и большой знаток античности. Третий кружок немного позже собрала севастократорисса Ирина, родственница императора Мануила I. |
| Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, уподобляя культуру «горному леднику, движущемуся медленно, но необычайно мощно», настаивал на том, что в корне неверны представления о том, «будто литература только " питается " жизнью, " отражая " действительность, прямолинейно стремится ее исправить». Напротив, отмечал Лихачев, «литература в огромной мере самодостаточна. Питаясь во многом за счет ею же самою созданных тем и образов, она бесспорно влияет на окружающий мир и даже формирует его» 1 . На протяжении столетий наша литература насыщалась христианскими образами и символами, питала народную жизнь верой, формировала национальные идеалы. Думаю, не будет преувеличением сказать, что внимание к человеку, к его душе и движениям сердца — все то, в чем так преуспела русская литература, что составляет ее характерную особенность и определяет огромный вклад в общемировую культуру, — во многом произрастает из тех ценностных установок, на которые ориентировалась литература предшествующих эпох. Вот взять, скажем, жития святых. Поистине «излюбленное чтение наших предков», — свидетельствовал Георгий Петрович Федотов 2 , исследовавший феномен древнерусской религиозности. Можно сказать, что истории о жизни и подвигах святых были своего рода художественной литературой того времени, но только литературой, основанной, как мы бы сказали сейчас, на реальных событиях. О большой популярности этого жанра словесности — не только среди монахов, но и среди мирян, заказывавших себе житийные сборники, — говорит и огромное число 3 дошедших до нас списков и редакций ряда житий. В чем же был секрет такой распространенности подобных произведений? Яркие рассказы о подвижниках — о тех, кто делом явил свою верность Богу, — производили сильнейшее впечатление на людей, вдохновляли их и давали решимость жить по-христиански. Примеры святых, «их идеал веками питал народную жизнь; у их огня вся Русь зажигала свои лампадки», как об этом замечательно писал Федотов 4 . Сонм угодников Божиих, которых породила русская земля, — самое убедительное тому подтверждение. |
| «Сказание о киевских богатырях». Покорение Грозным Казани получило своеобразное преломление в «Сказании о киевских богатырях», представляющем собой оригинальную литературную обработку устно-поэтического былинного сюжета, возникшего в конце XVI – начале XVII в. Сказание дошло до нас в пяти списках, старший из которых относится к первой половине XVII в. Его героями являются семь киевских богатырей: Илья Муромец, Добрыня Никитич, Дворянин Залешанин, Алеша Попович, Щата Елизынич, Сухан Доментьянович и Белая палица, или поляница. Им противопоставляются сорок два цареградских богатыря, среди которых названы Идол Скоропеевич и Тугарин Змесвич. Вс. Миллер обратил внимание на то, что «Сказание о киевских богатырях» отражает формы политического и общественного быта Московского государства XV – XVI вв. (Дворянин Залешанин является «жильцом» государева двора, Илья бьет челом «государю, князю», князь «жалует» богатырей за «выслугу великую и службу богатырскую»). Местоположение Царьграда в «Сказании» напоминает Казань, а Смугра-рска – реку Угру, на берегах которой произошло знаменитое «стояние» войск Ивана III и хана Ахмата в 1480 г. Замену Казани на Царьград находим в народных исторических песнях об Иване Грозном. «Сказание о киевских богатырях» свидетельствует о развитии новых тенденций в повествовательной литературе XVI в., об усиливающемся проникновении в нее фольклора, ее демократизации, а также об отходе от исторических сюжетов и стремлении к эпическим обобщениям и занимательности. Подобные тенденции проявляются и в агиографической литературе, свидетельством чего является «Повесть о Петре и Февронии». «Повесть о Петре и Февронии» «Повесть о Петре и Февронии» была создана в середине XVI в. писателем-публицистом Ермолаем-Еразмом на основе муромских устных преданий. После канонизации Петра и Февронии на соборе 1547 г. это произведение получило распространение как житие. Однако митрополитом Макарием оно не было включено в состав «Великих Четьих-Миней», поскольку и по содержанию, и по форме оно резко расходилось с житийным каноном. Повесть с необычайной выразительностью прославляла силу и красоту женской любви, способной преодолеть все жизненные невзгоды и одержать победу над смертью . |
| – URL: http://parusa.narod.ru/bib/books/ws_loc/ (дата обращения: 22.12.2015). 16. Еремин И.П. Житие Епифания. Легенды о Никоне./История русской литературы: в 10 т./АН СССР. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941-1956. Т. II. Ч. 2. Литература 1590-х – 1690-х гг. 1948, с.322-329 (Фундаментальная электронная библиотека «Русская литература и фольклор» [Электронный ресурс]. – URL: http://feb-web.ru/feb/irl/il0/i22/i22-3222.htm (дата обращения: 22.12.2015). 17. Зеньковский С.А. Русское старообрядчество. В 2-х томах/Сост. Г.М. Прохоров. Под общ. ред. В.В. Нехотина. М.: Институт ДИ-ДИК, Квадрига, 2009. 688 с. 18. Карманова О.Я. Автобиографическая записка Соловецкого инока Епифания (к проблеме мотивации текста)./Старообрядчество в России (XVII – XX вв.): Сб. науч. трудов./Отв. ред. и сост. Е.М. Юхименко. М.: «Языки русской культуры», 1999. С. 247-255. 19. Карманова О.Я. Об одном из источников выговского Жития инока Епифания./Труды Отдела древнерусской литературы/Российская академия наук. Институт русской литературы (Пушкинский Дом); Гл. ред. серии Д.С. Лихачев, Ред.: А.А. Алексеев, М.А. Салмина. СПб.: Дмитрий Буланин, 1996. Т.49, с. 410-415. 20. Концевич И.М. Стяжание Духа Святаго в путях Древней Руси (репринт). М.: Издательский отдел Московского Патриархата, 1993. 230 с. 21. Малышев В.Н. Материалы к «Летописи жизни протопопа Аввакума»/Древнерусская книжность. По материалам Пушкинского дома. Л., 1985. С.277-322. 22. Пашков А.М. Троицкая Сунорецкая пустынь в истории России./Кондопожский край в истории Карелии и России (материалы III краеведческих чтений, посвященных памяти С.В. Шежемского (7-8 апреля 2000г.). Петрозаводск-Кондопога, 2000г./Жемчужина Карелии город Кондопога [Электронный ресурс]. – URL: http://www.kondopoga.ru/_history/?H12.php (дата обращения: 24.11.2015). 23. Понырко Н.В. Кирилло-Епифаниевский житийный цикл и житийная традиция в выговской старообрядческой культуре./Труды Отдела древнерусской литературы/Академия наук СССР. Институт русской литературы (Пушкинский Дом); Отв. |
| XVIII в. (ГИМ, собр. Уварова, 886, л.46). Используя автобиографический рассказ Елеазара о видении, автор жития руководствовался требованиями агиографии к соблюдению житийных канонов: автобиографический рассказ изложен от третьего лица; при включении его в «Сказание» изменилась идейная основа рассказа Елеазара. Если автор стремился подчеркнуть святость написанного им образа, то под пером агиографа эта идея уступила место идее святости самого Елеазара. Однако использование автором «Сказания» автобиографического сочинения Елеазара для составления жизнеописания святого является важной особенностью агиографии и свидетельствует об изменении житийных канонов в XVIIXVIII вв. Сюжет рассказа о приезде к Елеазару беса в образе посланника от игумена Иринарха прост и традиционен для средневековой житийной и патериковой литературы: бес, приняв человеческий облик, приезжает к святому, чтобы его обмануть, искусить, но по традиции оказывается побеждённым силой молитвы святого. Традиционная ситуация передана здесь с включением ряда живых деталей, подробно фиксируются действия героев, отношения между Елеазаром и бесом переданы как отношения обычных людей. Острота сюжета, диалог, вкрапление деталей быта придают рассказу ярко выраженный повествовательный характер. Образы героев, их поведение и отношения, характер конфликта соответствуют традициям пятерикового изложения, однако образ беса ближе героям византийских «отечников», где бес является традиционным воплощением зла и лишён ярких типических черт, присущих отрицательному персонажу отечественных патериков, например Киево-Печерскому. В приписанной к «Сказанию» главе о учениках Елеазара содержатся очень краткие сведения о его трёх любимых учениках. Рассказы о них лишены сюжетного развития, в них перечисляются наиболее значительные этапы жизненного пути каждого анзерского постриженика. Составитель «Сказания» пользуется какими-то устными местными источниками, на что указывает стремление связать деятельность учеников Елеазара с Соловками. |
| Т. 7. М., 1991. С. 248). Надпись следователя КГБ на обороте фотографии: «Руководители антисоветского группирования сектантов-старообрядцев». Арестованные обитательницы Дубчесских скитов. Слева – направо: матушка Валентина (Вера Григорьевна Тюрина), игуменья матушка Тавифа (Татьяна Михайловна Людиновскова), матушка Флена (Татьяна Кондратьевна Шабаршина). О жизни и христианских подвигах каждой из них рассказано во втором томе Урало-Сибирского патерика. Интересно, что они сами участвовали в создании этого обширного собрания скитских житийных биографий (Собр. ИИ СО РАН. 11/90г. Л. 94 об – 97, 36 об. – 50, 103, 107). «Повесть о матери Тавифе» опубликована: Духовная литература… с. 108-115. Надпись следователя КГБ на обороте фотографии: «Старшие монастырей антисоветского группирования, руководимого Лаптевым Сафоном Яковлевичем (о. Симеоном)» Матушка Маргарита позднее скончалась в заключении, рассказ о ее гибели приведен в Урало-Сибирском патерике (см.: Духовная литература… с. 120-122) Предание о разорении скитов Существует живописное предание о том, как происходил разгром скитов. Солдаты Красной Армии в зимнее время были заброшены в близлежащие заимки с помощью вертолетов и стали пытать жителей заимок, чтобы те открыли местонахождение скитов. После долгих физических и психологических истязаний им удалось выяснить расположение скитов. Придя туда, они какое-то время жили в кельях иноков, согнав их в храм. Днем они подвергали их изощренным пыткам. Например: отцов раздевали и, нагишом запрягая в сани, ездили на них наперегонки, стегая кнутами из ветвей. Пока не наступило половодье, солдаты находились в скитах, резали рабочий скот, волов, на которых иноки пахали поля для засева пшеницы. Черноризцев морили голодом для того, чтобы их стало меньше. И действительно многие тогда скончались от истощения. После того как прошел лед, солдаты приказали отцам срубить плоты и стали их сплавлять по реке Дубчес. Уходя, солдаты подожгли все деревянные строения, оставив после себя разоренное пепелище. Заимки, которые находились на берегу Дубчеса, опустели, их жители покинули насиженные места и ушли вглубь тайги. Но и новые заимки были разорены и сожжены. В одной из них, по рассказам отцов, солдаты нашли самодельное спиртное. Они выпили его и после того, как они уснули и плывший плот приблизился к берегу, часть черноризцев успели бежать. |
| Следующий текст написан после пробела на последней, четвёртой стороне этого же сложенного пополам листа. К агиографическим памятникам представители науки подходят лишь с двух сторон: или исследуют их как исторический источник (Ключевский, Васильевский), или видят в них литературные произведения, доискиваясь их происхождения и сопоставляя житийные мотивы со сказаниями язычества (А. Н. Веселовский, Д. Шестаков). Исследования того и другого характера имеют целью решить вопрос об исторической достоверности агиографии 1250 . Что жития много интереснее и полезнее исследовать с религиозно-философской точки зрения и что эта точка зрения должна освещать исследования как исторические, так и литературные, об этом, кажется, ещё никто не думал. Для некоторых] предста- —472— вителей науки 1251 такая точка зрения на жития святых даже невозможна. 2. ТЕЗИСЫ День моего рождения. 1918. 1.9. Серг Пос . Вследствие невозможности лично прибыть на собрание, имеющему по мнению пишущего задачу высокой культурной важности и огромной духовной ответственности, считаю своим долгом приветствовать отрадное начало борьбы за классицизм, выразить своё полное единомыслие со сторонниками наиболее полного и последовательного проведения в школе начала классич образования и высказать несколько тезисов, которые желал бы развить перед уважаемым собранием. Тезисы 1 . То мировоззрение, которое принято называть «научным» и которое ядром своим и отправной точкой имеет математическое естествознание, основывается на опыте жизни одностороннем, ущербном и крайне бедном; кантовская, когеновская и т. д. системы категорий есть средство не к познанию реальности, а к систематическому обеднению и извращению её содержания. Это жизнепонимание есть система фикций, некоторая международная условность, согласно которой никто не мыслит в своей жизни. 2 . Но наряду с искусственным научным мировоззрением есть другое, которое в том или другом виде, в большем или меньшем раскрытии образует действительное жизнепонимание всех людей во все времена. В противоположность мировоззрению искусственному это жизнепонимание следует назвать естественным, всечеловеческим и органическим. Жизнепонимание всех поэтов, |
| 28 В известном письме 22 Иероним рассказывает, как в сновидении ангелы бичевали его, а Судия укорял: «Ты не христианин, а цицеронианец!» 35 Под именем Григория Нисского сохранилось похвальное слово Ефрему (Migne. PG, t. 46, col. 819–850). Целый ряд сочинений Ефрема дошел только в греческом переводе; впрочем, их принадлежность Ефрему часто является спорной, и вообще «греческий Ефрем» – одна из сложных проблем патрологии, см.: Hemmerdinger-Iliadon 1950, col. 800–815. 36 Влияние эсхатологических мотивов Ефрема фиксировано в аллитеративной поэме о конце света «Муспилли» (конец VIII – начало IX века, баварская монашеская среда) и в рифмованном переложении Евангелий Отфрида Вейсенбургского (ок. 865 года, круг Рабана Мавра). К этому перечню следует также добавить англосаксонского поэта IX века Кюневульфа. См.: Grau 1908. 40 Если верить агиографической традиции, даже знаменитый Рождественский гимн Романа Сладкопевца ( παρθνος σμερον… – 24 большие строфы, объединенные строго логическим развертыванием сюжета, блистающие тщательной риторической отделкой слога и безупречно выдержанной сложной метрической организацией) – не что иное, как боговдохновенная импровизация (мотив, повторяющийся во всех житийных текстах о Романе, например в заметке Минология Василия Π – Migne. PG, t. 117, col. 81; ср.: Аверинцев 1977a, с. 448–449). Историку агиографических топосов легенда эта весьма интересна; но если из нее что-нибудь может почерпнуть историк гимнографии, так разве что самое общее (хотя, может статься, не всегда излишнее) напоминание о том, что даже столь отделанный гимн Романа есть по своему внутреннему заданию не совсем «произведение литературы» в том смысле, в котором «Энеида» – произведение литературы, так что поэзия Вергилия допускает интерес к подробностям психологии творчества (проявившийся, например, в Светониевой биографии Вергилия, гл. 22–24), а поэзия Романа – нет (и одна из функций легенды – блокировать возможность такого интереса); иначе говоря, Роман все-таки стоит между «литератором» и, скажем, библейским пророком, хотя и много ближе к «литератору», чем Ефрем. Последнего легче вообразить действительно импровизирующим какой-нибудь из своих гимнов. |
|
|
