| Дени подхватили, понесли на руках — он постарался сделать вид, что потерял сознание. Казалось, Кавельге без всякого труда несет этого рослого шестнадцатилетнего юношу. Твердым шагом он прошел со своей ношей через цветник и ударом ноги отворил дверь флигеля. Дени не открывал глаз, но прекрасно слышал, как испуганно вскрикнула кормилица. Его положили на постель, раздели, поднесли к носу бутылочку с крепким уксусом, он чихнул; потом ему обожгла ступни горячая грелка. Приятно было вытянуться под теплым одеялом. В комнате было душно, пахло какими-то пряностями. Мария Кавельге сидела у его изголовья, прикладывала ему компрессы ко лбу. Он прижался головой к ее груди. Мария успокаивала его ласковым, неумолчным бормотанием: — Бедненький твой папа еще прожил минут десять, успел, значит, попросить у господа бога прощения. Ланден думает, что удастся заплатить всем кредиторам и, пожалуй, спасти Леоньян, — хотя бы дом и парк. А землю придется продать. Вопрос этот очень волновал обоих супругов Кавельге. Уж сколько лет они питали надежду, что флигелек, в котором они жили, сад и огород перейдут в их собственность. Тогда бы они чувствовали себя тут настоящими хозяевами, но по-прежнему работали бы на семейство Револю. Иногда, правда, управляющий нет-нет да и выдавал свои замыслы: он заявлял, что господский дом без земли можно продать только за бесценок — никому теперь не нужны эти огромные сараи. У него была прикоплена «малая толика», и этими деньгами он никому не был обязан: покойный хозяин разрешал ему держать винные подвалы в окрестностях… Да еще он получал комиссионные при заключении всяких сделок — «все по правилам, честь по чести!..» Но Мария Кавельге не желала воспользоваться бедой, приключившейся в семействе Револю, и отнять у них дом в Леоньяне. А Дени думал, лежа в теплой постели: «Теперь уж мне нельзя учиться в коллеже… Мы будем жить в Леоньяне, будем разводить кур, сажать капусту». Мария Кавельге вышла на цыпочках из комнаты, не загасив свечу. Вытянувшись под стеганым пуховым одеялом, Дени уже устраивал в мечтах райскую жизнь. На его обязанности будет лежать охота и рыбная ловля: придется стрелять куропаток, ставить в реке сети и переметы. Есть они будут ржаной хлеб. Розетта теперь уж не выйдет замуж, во всяком случае, не скоро выйдет, когда-нибудь позднее, через несколько лет… А сейчас эта опасность отпала… Он вздохнул полной грудью и потянулся под одеялом. Да… а как же покойник?.. Предстоит пережить несколько мучительных дней. Хоть бы заболеть, что ли!.. Все будут его жалеть: «Какой впечатлительный мальчик!» А когда мертвых похоронят, уложат аккуратненько в склепе, о них больше не говорят, все опять приходит в порядок, и жизнь снова налаживается… |
| Но ведь домой-то он все-таки возвращался, и у меня всегда была работа: ухаживать за братом. И выпадали светлые деньки, — глядишь, вдруг он какой-то станет спокойный, тихий, довольный и, можно сказать, почти счастливый… Ну что ж, я иногда буду ездить к нему в гости, он мне обещал… Но какое же мне теперь занятие себе найти? Прежде-то целыми днями его ждала, а теперь что? — Послушайте, мадемуазель Фелиция, а вы могли бы найти себе кого-нибудь, — ведь у вас и рента, и ценные бумаги, и квартирка с полной обстановкой… — Какое ужас! Да за кого вы меня принимаете, мадам Жозеф? — Ну какие же тут ужасы? — обиженно возразила консьержка. — Неужели в сорок пять лет и жизни конец? Фелиция Ланден оглядела тощую, изможденную консьержку с большим выпирающим животом и буркнула: — Подумать и то страшно!.. — Напрасно брезгуете, раз не знаете, мадемуазель Фелиция. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Существование семейства Револю вошло в русло и как-то наладилось. На рассвете Роза, которую сопровождал теперь Дени, уже поджидала первый трамвай. Зима стояла мягкая. Почти всегда огненный глаз циклопа возникал из густого тумана. В вагоне Дени спал, уронив голову на плечо сестры, да и она дремала до самых бульваров. Оттуда оба шли пешком — Дени в лицей, а Роза в книжную лавку Шардона, находившуюся в пассаже на улице Сент-Катрин; лавка эта была хорошо знакома и брату и сестре: в те времена, когда у них не переводились карманные деньги, они по четвергам проводили там целые часы, разыскивая на полках интересные книжки. В эти длинные и хмурые дни для брата было большой поддержкой думать, что сестра где-то здесь, недалеко, и в мыслях представлять себе, как она стоит за прилавком, забирается на лесенку, чтобы достать покупателю книгу. В половине седьмого они встречались на трамвайной остановке. Дени прежде всего осведомлялся: «Ну, спрашивали у тебя совета о книгах?» Этот вопрос уже вошел в традицию с первых дней вступления Розы на поприще продавщицы книжного магазина, когда она тешила себя надеждами, что будет руководить чтением своих сограждан и приобщать их к великим творениям. |
| На тексте Жития основаны многочисленные изображения Д. А. до обращения в христианство: у алтаря Неведомому Богу (витраж кафедрального собора Буржа, XV в.), во время наблюдения затмения солнца в момент Крестной смерти Христа, обращение Д. А. в христианство ап. Павлом, проповедь в Паризиях (алтарь XVI в., Музей Виктории и Альберта, Лондон). Связанные с текстом Гилдуина изобразительные циклы Д. А., иногда чрезвычайно обширные и обстоятельные, повествуют о жизни святого до отъезда в Галлию, о миссионерстве и творимых им чудесах, о претерпеваемых мучениях, о причащении в тюрьме, о шествии к месту погребения в сопровождении ангелов и о погребении. Так, в тимпане зап. портала Сен-Дени (ок. 1135) представлена сцена последнего причастия; в тимпане сев. портала - сцены «Взятие под стражу», «Бичевание», «Причащение» и «Мученичество»; на консолях (XIII в.) - сцена мученичества и сцена сопровождения Д. А. ангелами. Интенсивная разработка повествовательного цикла приходится на 1-ю пол. XIII в. и связана с изображениями на витражах соборов в Бурже, в Туре и в Сен-Дени-де-Жуэ. 30 миниатюр рукописи Paris. lat. 1098 (ок. 1230) содержат сцены из жизни Дагоберта и Миракулы, видение Дагоберта, ночное посещение Д. А. Христом, апостолами и ангелами, очищение Д. А. прокаженных. Рукопись мон. Ивона из Сен-Дени (Paris. lat. 2090-2, 1317 г.) с текстом Жития Д. А. украшена 77 полностраничными миниатюрами, ставшими образцами, в частности, для росписи XIII в. капеллы св. Гереона в Кёльне, фресок XV в. в Борго-Велино и др. Эпизоды со сценами из Жития Д. А. встречаются и вне связи с циклами, вразбивку: напр., сцены проповеди Д. А. в Паризиях (миниатюра из собр. Шатору - Ms. 2. Fol. 367v), крещения Лисбия (алтарная картина мастера Сен-Жиля, кон. XV в., Национальная галерея искусства, Вашингтон), последнего причастия Д. А. (миниатюра миссала из Сен-Дени, сер. XI в.,- Paris. lat. 9436. Fol. 106v; миниатюра из Бревиария XIV в.- Paris. lat. 1052. Fol. 529). Они, как и сцена чудесного явления Д. А. (фреска 1777 г. в кафедральном соборе Толедо работы Ф. Байё), связаны с легендарными событиями его Жития. Скульптурное изображение Д. А. работы К. ван дер Верка (ок. 1700; ц. Д. А. в Льеже) представляет святого размышляющим над птолемеевской системой планет. |
| Меня попросили работать и там. Самая страшная была военная тюрьма в Сен-Дени. Я получила оттуда письмо со многими подписями ещё до того, как наша комиссия начала там работать. Русские писали мне, что они узнали обо мне от одного из стражников и просили помочь им. Они сидели там уже несколько месяцев без возможности известить своих родных, не меняя белья и не имея табака. Моя комиссия выдала мне удостоверение и я поехала в Сен-Дени на моём неизменном велосипеде. Теперь я больше не боялась комендантов, грубых надзирателей и грозных часовых. Мой пропуск открывал мне все двери. Я получила список всех русских. На одной площадке лестницы для меня поставили столик и ко мне стали приводить арестованных. Я была первым человеком, пришедшим им на помощь. Все с радостью отвечали на мои вопросы, не спрашивая ни моё имя, ни откуда я приехала. Но когда ко мне привели капитана, он сухо ответил: «В вашей помощи я не нуждаюсь и никаких ответов на ваши вопросы вам не дам». «Почему? – спросила я, – ведь я приехала помочь вам!» Он ответил, что предпочитает не зависеть от неизвестных ему «благотворительных дам». «Кроме того, – прибавил он, – мы уже написали одному человеку, который не откажет нам в своей помощи». – «Кто это?» – спросила я. «Вы её не знаете. Это София Михайловна Зернова». Я стала смеяться, он решил, что я над ним насмехаюсь, но когда, наконец, я объяснила ему, кто я, мы сразу стали друзьями. На следующий день я привезла им «передачи», а через неделю началась наша обычная работа и в Сен-Дени. Среди членов Комиссии был молодой еврей-коммунист, представитель сопротивления. Он не был юристом, но имел большой вес, его все побаивались. Мне посоветовали «подружиться» с ним. Он мог воспротивиться моему участию в комиссии. Я села с ним рядом в автокаре и начала смело говорить с ним о разных «правдах» и о разном понимании служения родине. Я предложила ему поднять вопрос о моём исключении из работы. В ответ на мою откровенность, он попросил меня обращаться к нему лично во всех трудных случаях. |
| По указанию Л. С. в аббатстве Сен-Дени было начато офиц. летописание (впосл. этот свод летописей получил название «Большие хроники Франции»). Восьмой крестовый поход Ухудшение положения Иерусалимского королевства из-за наступления султана Египта побудило папу Римского Климента IV призвать к новому крестовому походу. 25 марта 1267 г. Л. С. объявил о своем решении принять крест. Поход был тщательно подготовлен: материальное обеспечение король взял на себя (были собраны дополнительные налоги с городов, введен налог в 1/10 с доходов духовенства; значительные займы предоставили тамплиеры); специально для похода по приказу короля были построены корабли. В нач. 1270 г. король оформил завещание: управление королевством было поручено аббату Сен-Дени Матьё де Вандому и ближайшему советнику короля Симону де Нелю; церковными вопросами должен был заниматься Парижский еп. Этьен Тампье. 14 марта 1270 г. в базилике Сен-Дени Л. С. принял орифламму, суму и посох паломника. На следующий день он босым пришел из королевского дворца в собор Нотр-Дам, где долго молился; затем простился с кор. Маргаритой в Венсене и вместе с 3 сыновьями направился в Эг-Морт. 2 июля он отплыл на Сардинию. Здесь состоялся совет, где был объявлен план идти на Тунис. Современников удивило это решение, большинство историков считали его ошибкой: в том, что оно было принято, винили брата короля, Карла Анжуйского, втянувшего Л. С. в противостояние с эмиром Туниса Мухаммадом I аль-Мунтасиром (1249-1277); приписывали решение незнанию того, насколько далеко от Египта находится Тунис; объясняли это решение миссионерскими целями - слухами о возможном переходе эмира Туниса в христианство. Поход на Тунис решал важную стратегическую задачу в наступлении на Египет: помимо возможной христианизации (эмиру якобы была нужна поддержка, чтобы объявить об этом решении) завоевание Туниса выглядело легким делом; богатства страны могли использоваться на Св. земле, а Египет лишился бы поставок продуктов и источника пополнения армии ( Richard. 1983. P. 558-565). 18 июля 1270 г. войско под командованием Л. С., практически не встретив сопротивления, заняло участок берега близ Туниса, без труда захватило крепость на месте древнего Карфагена. В ожидании подхода войск Карла Анжуйского крестоносцы страдали от жары и недостатка продуктов, армию поразила эпидемия (дизентерии, лихорадки или тифа). 3 авг. скончался сын короля, а 25 авг.- Л. С. Перед смертью он исповедался и причастился, последними словами Л. С. были: «Мы войдем в Иерусалим». |
| Один мой хороший знакомый, оказавшись в студенческие годы в Париже, первым делом захотел побывать в Сен-Дени, усыпальнице королей. Любовь к культурно-историческим символам чудом не обошлась ему слишком дорого. За пять остановок до Сен-Дени из вагона вышел последний белый. За три остановки до Сен-Дени из вагона вышел последний цветной, не имеющий вопиюще криминального вида. Величественные надгробия не произвели сильного впечатления. Осмотреть-то он их осмотрел, но думал при этом только о том, доберется ли живым до дому. Полиции на улицах не было вообще, вместо нее открыто царили продавцы и потребители наркотиков, резвилась шпана. Много занятных уличных сценок мой знакомый успел повидать средь бела дня (оставим за скобками, что же творилось ночью). Это было более десяти лет назад, надо сказать. Сегодня он едва ли отделался бы легким испугом. История каждого большого города помнит, как спокойные и достойные районы превращались в «дно». Даже лондонский Минт, печально известная в XVIII веке вотчина висельников, место продажной любви и беспробудного пьянства, столетье эдак в XVI радовал глаз веселыми палисадниками, мимо которых поспешали на базар почтенные матери семейств. Дно — паразит большого города, — всегда ждет, куда б ему еще разлиться, в каком направлении увеличиться. И вот уже фасады домов грязны, и страшно зайти в подъезд, и Закон отступает, нет, не перед произволом, перед другим законом, законом дна. Дно современного европейского мегаполиса отличается от дна прежних столетий только одним, зато чрезвычайно важным признаком: этнорелигиозным. Закон, который дно хочет устанавливать на «своей» территории — теперь не «закон» уголовников, а закон шариата. С одной стороны — в новостных сводках постоянно проходят факты вроде волеизъявления немецкой уммы или шуры, или как ее там еще, жить по шариату внутри демократичнейшей Германии, одним законом внутри другого, варварством внутри цивилизации. С другой стороны — малейшее предположение, что нечто подобное возможно и у нас, моментально провоцирует наши власти на неадекватно жесткие высказывания против мифической «ксенофобии». |
| В нач. XVI в. О., уже не использовавшаяся в военных походах, была прикреплена к столбу близ реликвариев мучеников Дионисия, Рустика и Элевтерия; позднее ее прикрепили к одному из скульптурных изображений ангелов вокруг алтаря. В инвентаре сокровищницы аббатства (1505) упомянуто знамя, именуемое монахами О.,- «штандарт из шелка, очень ветхий, свернутый вокруг жезла из позолоченной меди» (по-видимому, это была относительно недавняя копия). В 1534 г. в описи имущества аббатства Сен-Дени, сделанной комиссарами Счетной палаты, также упомянута О.- «знамя из толстой шелковой ткани с фестоном посредине на манер гонфанона, очень ветхое, обернутое вокруг древка, покрытого золоченой медью, с длинным и острым копьем на конце». В 1594 г., когда О. нашли в одном из реликвариев, упоминалось, что ткань была попорчена молью. В 1626 г. реликварий мучеников и алтарь XII в., поврежденные во время религ. войн, были разобраны и заменены новыми, из мрамора (скульптор Т. Боден). Тогда же исчезла и О., о ней больше не упоминается ( Стукалова. 2004. С. 210-211). В наст. время в музее аббатства Сен-Дени выставлена копия XIX в. Ист.: Guiart G. Branche des royaux lignages/Éd. J. A. Buchon. P., 1828. 2 vol. (Collection des chroniques nationales françaises; 7-8); Un sermon de Philippe de Villette, abbé de Saint-Denis, pour la levée de l " oriflamme (1414)/Éd. Ch.-J. Liebman//Romania. P., 1944. Vol. 68. N 272. P. 444-470; Golein J. The Traité du sacre/Ed. R. A. Jackson//PAPS. 1969. Vol. 113. N 4. P. 305-324; Сугерий, аббат Сен-Дени. Жизнь Людовика VI Толстого, короля Франции (1108-1137)/Пер. с лат.: Т. Ю. Стукалова. М., 2006. Лит.: Sepet M. Le drapeau de la France//RQH. 1871. Vol. 10. P. 148-211; Du Cange du Fresne C. De la bannière de St. Denis et de l " oriflamme: Diss. 18// Idem. Glossarium mediae et infimae latinitatis/Ed. L. Favre. P., 1938r. T. 10. P. 59-63; Barroux M. L " abbé Suger et la vassalité du Vexin en 1124//Le Moyen Âge. P., 1958. Vol. 64. P. 1-26; Hibbard-Loomis L. L " oriflamme de France et le cri «Munjoie» au XIIe siècle//Ibid. |
| — Если через пять минут платья не доставят, я не знаю, что и делать, — сказала мадам Револю. Дени не успел подавить смешок. — Почему ты до сих пор не в постели, Дени? — Жду платья, — ответил он. Лампа на высокой подставке ярко освещала его волосы, причесанные на косой пробор. Большая рука лежала на учебнике психологии. Крупная голова резко выделялась на фоне выцветшего шелка гардины, падавшей длинными складками из-под плюшевого ламбрекена. Дени хотелось поглядеть на новое платье сестры, за которым послали в мастерскую мальчишку-лакея. «Наверно, такое же бесстыдное платье, как и все эти бальные наряды», — думал он, хмуро вглядываясь в детское личико сестры и не отвечая на ее улыбку. Не пройдет и часа, как она появится на пороге ярко освещенного салона, предоставляя всем и каждому любоваться ее шейкой, ее плечами, оголенной спиной и даже молодой, слишком высокой грудью. И ей не стыдно будет, что ее, такую вот полуодетую, обнимает в танце первый подскочивший кавалер. Да нет, почему же «первый подскочивший»? Там ведь будет Робер Костадо… Скоро у них обручение, а потом они поженятся и будут жить вместе. Что ж, ее могли бы выдать и за кого-нибудь нелюбимого. В романах женщины почти никогда не любят своих мужей. Свадьба, конечно, еще неизвестно когда будет. Мамаша Робера ставит палки в колеса и распускает какие-то темные слухи о папиных делах, хотя у него лучшая в городе нотариальная контора. Ценнее и надежнее миллионного состояния. Но уж это такая женщина… такие вот, как она, всегда создают тяжелую атмосферу. А ведь если б имелись какие-нибудь основания тревожиться, разве могла бы мама так горячо обсуждать вопрос о прыщике, вскочившем на носу у Розетты, с левой стороны. — Он еще больше стал! — ужасалась мадам Револю. — Это тебе урок! Сама виновата! Поменьше объедайся шоколадом и ешь лучше сырые овощи. (Мадам Револю всегда нужно было установить, кто и в чем виноват.) При такой коже, как у тебя, надо избегать всего, что может ее раздражать. И в кого, спрашивается, у тебя такая кожа? — задумчиво добавила она. |
| — Ты ее подготовила? Знает она, что приедет нянька? — спросил Дени у сестры на следующий день, выходя из автомобиля. Роза ответила, что не видела невестку: Ирен велела подать ей завтрак в спальню. — Но я, знаешь, попросила ее мать, чтоб она поговорила с дочерью. Марию оказалось нетрудно убедить — она и сама видит, что Ирен неопытная, а ничьих советов слушать не желает. Ирен вышла к столу с запозданием, глаза у нее были красные и опухшие. Брат и сестра разговаривали о каких-то незнакомых ей людях. Она угрюмо сидела перед пустой тарелкой, и Роза спросила, что с нею, — может, нездорова? — Покушайте немного, хоть через силу. Ведь это нужно для маленького. Ирен разрыдалась и выбежала из столовой. Роза знаками показала Дени, чтоб он пошел за нею следом. Он поднялся с мученическим видом. „Ну вот, начался кризис, — думала Роза. — Это хорошо. Нарыв лопнет, и все пройдет“. Она подождала, но брат все не возвращался, тогда она поднялась по лестнице и на площадке второго этажа услышала выкрики, прерываемые всхлипываниями: — Я согласна, я приму няньку… Ты хорошо знаешь, что не из-за этого я плачу… Я все, все сделаю, как ты захочешь… но только не как твоя сестрица прикажет… Почему она лезет в нашу жизнь?.. Что она замуж не выходит, как другие женщины? Зачем она торчит тут и натравливает тебя на меня. Пусть только посмеет отнять у меня моего маленького!.. Я тогда убью ее! Да, убью, так и знай! Натворю я тут бед… Послышался мужской голос, удивительно миролюбивый, ровный голос. Дени уговаривал жену успокоиться, призывал ее к благоразумию. Но она раскричалась еще больше. Роза спустилась по лестнице, вышла на веранду и остановилась, прислонившись к стене. Погода была пасмурная, в ту ночь никто не увидел бы падучих звезд. Над головой Розы из открытого окна неслись истошные женские крики: разразилась буря страдания и ненависти. Слов девушка не могла разобрать, но слова и неважны были: она знала, что все это отчаяние из-за нее — она всему причина, она неиссякаемый источник раздоров. Почему она вмешалась? Защищала здоровье малютки?.. |
| В субботу Роза, Робер и Дени все вместе отправились в шесть часов вечера в Леоньян. Дени всю дорогу стоял на передней площадке трамвая. Роза чувствовала себя усталой и поэтому сидела с женихом в вагоне. Она не смотрела на Робера, ей достаточно было знать, что он тут, рядом с нею; ее обнаженная рука касалась шершавой ткани его пиджака. Два дня они проведут вместе, будут неразлучны. Два дня! Счастье просто невероятное!.. И все же разве можно сравнить эти светлые часы с тем, что ждет ее и Робера впереди, где будут чудесные дни и чудесные ночи нерасторжимой близости. Жизнь прекрасна! Робер молчал. Розетта знала, что нелегко проникнуть в его мысли… Но ведь у нее впереди так много времени, она научится их разгадывать. Вагон обгонял велосипедистов — обычных субботних путешественников, слышалось дребезжанье звонков и молодой смех. По скошенным лугам бродили коровы, отыскивая уцелевшие пучки травы. Из отворенных дверей низких хлевов тянуло густым, резким запахом. «Это последний шаг, — думал Робер. — Теперь и все их соседи, и прислуга будут считать меня женихом… Что же, тем лучше… Раз уж решено, так решено. Поздно идти на попятный». Он был спокоен и, зная, какое счастье он дарит невесте, гордился собой. Дени не оборачивался и не смотрел на сестру и ее жениха, сидевших рядышком в вагоне. Когда трамвай бежал быстрее, он запрокидывал голову и, закрыв глаза, подставлял лицо прохладному ветерку. Смутные и довольно непристойные картины вставали в его воображении, и он старался отогнать их. Ничего, утешал он себя, никто ведь никогда не узнает, о чем он думает. А как у других? Они тоже носят в себе целый мир потаенных мыслей и стараются не выдать их ни единым словом? Неужели у всех людей существует разрыв между тем, что они говорят откровенно, и тем, что они скрывают? И у каждого вот так же копошится в душе что-то темное, одному только господу богу известное. Каков смысл выражения: «отгонять от себя дурные мысли»? Не принимать во внимание того, что хочешь не хочешь, а таится в тебе… Вдруг он услышал голос Розы: |
|
|
