| Епископ тотчас же крестил Фирса, который, вышедши из купели, воскликнул: — Господи Иисусе Христе, Боже мой, сподобивший меня возродиться водою и Духом! Дай и мне чрез страдания сподобиться крещения, которым крестился Ты, и, испив Твою чашу страданий, быть причастником Твоей смерти. Затем, побеседовав с епископом и простившись с ним, Христов страдалец возвратился в темницу, при чем ему предшествовал чудесный свет, а вслед за ним шли святые Ангелы, как ясно видели некоторые из достойных. В темнице он проводил время в обычных молитвах. В это время один сановник, по имени Сильван, родом перс, человек жестокий и немилосердный, желая показать себя благожелателем и единомышленником императора, просил последнего даровать ему, Сильвану, власть исследовать, действительно ли исполняют царские повеления мучители, поставленные для погибели христиан. Получив эту власть, он прибыл в Никею [ 5 ] и Кесарию, всюду принося жертвы идолам и запечатлевая идольские праздники христианскою кровью. Ему, между прочим, доложено было и относительно великого Фирса, что он не может быть побежден [ 6 ] никакими мучениями и в тоже время изумляет людей знамениями и чудесами. Тотчас же Сильван приказал привести его к себе, а сам стал совершать жертвоприношения главному языческому богу Зевсу. На следующий день он вместе с Кумврикием сел на судейском месте и, призвавши Фирса, сначала велел прочитать во всеуслышание прежний его допрос, а затем сказал мученику: — Не думай, Фирс, что ты будешь страдать по-прежнему: ты примешь еще более жестокие мучения, если останешься при своем упорстве. Мученик отвечал: — Тот, Кто дал мне силы перенести все прежние муки, Господь мой Иисус Христос, и ныне предстоит предо мною, избавляя меня из ваших рук, ибо Ему Единому я служу и Его Одного признаю за Бога, а ваших языческих идолов и богов считаю полным заблуждением. Впрочем, если ты желаешь склонить меня к принесению жертвы не принуждением и насилием, а благоразумным советом, добровольно, то скажи: кому и как должен я принести жертву? А я, увидев справедливость твоих слов, охотно покорюсь и не буду напрасно противиться истине. |
| — Здесь, Фирс, или дай обещание принести жертву богам и ты останешься жив, или же ты лютым образом будешь лишен жизни. Святой в ответ сказал ему тоже самое, что говорил и раньше, и при этом прибавил в заключение: — Скорее души ваши исторгнутся у вас. Мучители еще более разгневались на Фирса, велели влечь его с побоями в город и там бросить за его, как они говорили, волшебства в море, дабы он принял мучительную погибель и даже не удостоился по смерти обычного погребения. Но не успели они еще войти в город, как начало исполняться пророчество мученика: Сильван внезапно обессилел, а Кумврикий заболел лихорадкою, и на четвертый день оба они жалким образом окончили жизнь. Говорят, что даже земля не принимала их нечистых тел до тех пор, пока не помолился о том святой мученик. И оставался святой в Апамее двадцать три дня, находясь в узах, до прибытия нового правителя. Прибыл новый правитель, по имени Вавда, характером и злобою к христианам подобный своим предшественникам. Рассмотрев дела прежних правителей и узнав о мученике Фирсе, он призвал его на допрос. Святой оказался по-прежнему непоколебим в вере христианской и по-прежнему отказался повиноваться нечестивым требованиям языческим. Вавда приказал зашить его связанным в мех и бросить в море за тридцать стадий [ 8 ] от берега. Но мех внезапно разорвался, узы развязались, и видно было множество светоносных мужей, ходивших по морю, которые, взяв мученика, вывели его на сушу. При виде сего, слуги правителя в страхе побежали к нему и рассказали о случившемся. Тогда он сам пошел на берег и, нашедши там мученика, который стоял один, сказал ему: — Правда, удивительны ваши христианские волшебства и чары, если и само море повинуется вам, как я вижу, и если вы у самих законов природы отнимаете силу. Но, не смотря на то, никакие волшебства не помогут вам и будут для вас только причиною еще более жестоких мучений и лютой смерти. Мученик отвечал: — Долго ли ты останешься ослеплённым и, подобно своим богам, не будешь видеть, имея очи? Как может кто-либо волхвованием поработить себе законы природы? Кто из ваших волхвов или из почитаемых вами богов, в которых всё суть обольщение волшебное и обман, — кто из них сделал так, чтобы человек, брошенный в море, был поднят руками Ангелов и, невредимый и здоровый, ходя по морю, как посуху, вышел на землю? |
| Можно предположить, что никаких особых свершений мы от Лопахина не дождёмся, тем более если посмотреть на другого “прогрессивного” чеховского персонажа доктора Топоркова (“Цветы запоздалые”). Тоже из крепостных, он в погоне за карьерой и деньгами прохлопал великую любовь. Его попытка спасти жизнь княжне Марусе возвышенна и прекрасна, тем более что он как врач знает, что она обречена. Тем не менее похоронив бедную княжну, он возвращается к своей практике и к своей вульгарной жене-купчихе — как будто ничего и не было. И действительно ничего не было, только умерла Маруся. Да и вся ситуация со страстями вокруг вырубки вишнёвого сада чрезвычайно смутна, хотя и даёт роскошный сценический эффект. Не Лопахин губит вишнёвый сад, а нерадивые хозяева, потому что срок плодоношения самых распространённых сортов вишни — 15 лет, и при разумном ведении хозяйства сад нужно и постепенно засаживать, и регулярно частично вырубать. Вишнёвый сад Раневской — пустоцвет (когда Фирс вспоминает, что раньше вишню обозами возили, а теперь нету её, он констатирует агрономический факт, а вовсе не мистическую манифестацию), он мёртв, и Лопахин просто расчищает почву. Сомнительно, чтобы Чехов этого не знал. Чехов и мы Знаете что? Давайте отметим юбилейный чеховский год совершенно необычным способом. Давайте обойдёмся без заседаний, опросов, интервью и телешоу. Пусть по телевизору показывают не говорящие головы нынешних знаменитостей, а прекрасные старые фильмы по Чехову с блистательными созвездиями легендарных актёров — от “Свадьбы” до “Неоконченной пьесы для механического пианино”. И что самое главное — давайте будем читать Антона Павловича — медленно, с вниманием и любовью, одним словом — со вниканием. И пусть нам от этого будет хорошо и ясно на душе, хотя и грустно подчас. Попробуем? 2. Доктор Чехов ставит диагноз Антон Палыч Чехов однажды заметил, что умный любит учиться, а дурак учить. Б. Окуджава Бурная общественно-политическая жизнь последних полутора примерно веков и соответствующая ей литературная критика приучили читающую публику к крайне прагматическому отношению к читаемому. Пару лет назад Е. Ямпольская в “Известиях” привела пугающую даже цифру: чуть ли не 90% читателей не умеют “считывать” художественный текст; это значит, что к нему относятся либо как к инструкции, либо как к листовке-агитке-прокламации. Такое отношение распространяется и на другие виды искусства. Так, в православных кругах обсуждение фильма “Остров” то и дело сводилось к тому, хорошая ли это инструкция для чудотворцев или плохая. Естественно, по большей части совершенно резонно считали, что плохая, хотя кое-где были и исключения, и её принимали как руководство к действию. А это совсем не инструкция и не руководство, а кино. |
| Лопахин никак не удался, а пьеса не провалилась. Какой бы актер ни играл его и какую бы жилетку ни надел, трудно воплотить полухама, полу-«чеховского» человека, собирающегося строить новую жизнь и по-чеховски не умеющего даже объясниться с Варей. Вишневые сады вырубались не такими Лопахиными. И «веселым» последний акт не вышел. Зато Раневская, Гаев, Епиходов, Симеонов-Пищик, Фирс и особенно гувернантка Шарлотта замечательны: их писал он, как Бог на душу положит. В общем, получилась пьеса расставания. Как и в «Трех сестрах», меланхолия ее неизбывна. Это все поняли – понимал, конечно, и Чехов. Но делал вид, что написал нечто «легкомысленное». Театр торопил его. Хотели скорей ставить. Он медлил. Сильно мешала болезнь. «Пьесу я почти кончил, но дней 8—10 назад я заболел, стал кашлять, ослабел, одним словом, началась прошлогодняя история. Теперь, т. е. сегодня, стало тепло и здоровье как будто стало лучше, но все же писать не могу, так как болит голова» (Лилиной). Ольга Леонардовна писала ему из Москвы меланхолически («меня ужасает одиночество и никому ненужное существование мое»). Несмотря на головную боль, он ее подбодряет. «Надо держаться крепко». Но все-таки, все-таки… какой климат для окончания пьесы! «Дуся, как мне трудно было писать пьесу! Скажи Вишневскому, чтобы он нашел мне место акцизного». В половине октября он отправил пьесу в Москву. В декабре приехал и сам (1903). Была настоящая московская зима со снегом и морозом, ваньками, ухабами на улицах. Раздеваясь в передней квартиры Телешова, на Чистых прудах, писатели стряхивали с барашковых или бобровых воротников звезды-снежинки. Николай Дмитриевич дружественно приветствовал: «Здорово, Леонид!», «Ну как, Сергеич?» По московскому обычаю почти все целовались. На этот раз собралось на «Среду» больше обычного: ждали Чехова. Не помню, что в этот вечер читали. Не помню, кто именно был из писателей – думаю, Леонид Андреев, Бунин и Вересаев, Тимковский и Белоусов, еще другие. Чехов приехал к ужину, а не к чтению, довольно поздно. Мы толпились, собирались уже рассаживаться за длиннейшим столом с водками, винами, разными грибками, икрой, балыками, колбасами, когда в дверях показалась Ольга Леонардовна. Под руку вела она Антона Павловича. Как он изменился за три года! В Ялте тоже не был силен, все же спускался в городской сад, пил за столиком красное вино, гулял у моря. |
| Конечно, большинству наших пенсионеров денег, отпускаемых государством, не хватает, вместо «заслуженного отдыха» они вынуждены так или иначе трудиться или по специальности, или приторговывая, или выращивая овощи. Что ж: лучше зарабатывать, чем убивать время в пивной, за домино и сплетничая на лавочке у дома. Эх ты, недотепа… Но старость – это Рим, который Взамен турусов и колес Не читки требует с актера, А полной гибели всерьез. Б. Пастернак. «Эх ты, недотепа!» – так, помните, говорит о себе Фирс из «Вишневого сада», старый верный слуга, забытый хозяевами в покинутом имении. И кто же, если честно, может сказать иначе, подводя итоги собственной жизни? Человек всегда чего-то ищет, но так, словно не желает найти; он бредет по жизни путем проб и ошибок, падая и ушибаясь, и когда, израненный, достигает конца, он все тот же ежик в тумане, колеблется, плутает, боится, недоумевает. Человек умирает всегда прежде, чем успевает полностью родиться, говорил Эрих Фромм. При рождении каждый по щедрости Творца получает природные способности ; но каждый ли умеет ценить их как дар, как милость, как призвание к действию, к умножению талантов, а также к ответственности, ибо в своё время придется дать отчет Дающему. Кто «зарыл таланты», отказавшись от сознательного творческого труда на земле, кто вместо созидания своей личности выбрал существование бессмысленное, автоматическое, по законам толпы, тот обманул Его ожидания. Говорят, в буддийском представлении ад – это когда всю-то вечность тебе показывают упущенные тобой возможности. По мнению некоторых ученых Земля избрана Богом вовсе не для приятной жизни, а чтобы на ней отшлифовывать души. Однако массой людей владеет надежда когда-нибудь достичь счастья; фантазия эта, несмотря на вопиющее расхождение с реальностью, всячески поощряется современной культурой; конституция США чуть ли не гарантирует гражданам «жизнь, свободу и право на счастье»; хочется спросить, как О. Мандельштам жену: «с чего ты взяла, что должна быть счастлива?». Более трезвые, но мыслящие исключительно земными категориями, утверждают: «цель жизни сама жизнь и больше ничего». |
| В пьесе «Расточитель» (1867) показан 60-летний торговец Фирс Князев – «вор, убийца, развратитель», который пользуется своим положением «первого человека в городе» и безнаказанной продажностью судебной российской системы. Антипод Князева – добрый и деликатный Иван Молчанов – предстаёт в роли мученика, жертвы тиранического произвола властей. Молодой человек, обращаясь к «хозяевам жизни» – своим истязателям, обличает беззаконие: « Вы расточители!.. Вы расточили и свою совесть, и у людей расточили всякую веру в правду, и вот за это расточительство вас все свои и все чужие люди честные – потомство, Бог, история осудят». Хорошо было бы в современное капиталистическое время увидеть пьесу в репертуаре театров России. Например, в Туле не испугались властей предержащих, и с 2016 года спектакль «Расточитель» появился в репертуаре Тульского драматического театра, пользуясь заслуженным вниманием зрителей. А про гоголевского «Ревизора» в театрах сейчас, наверное, и не вспоминают. Неужели так силён страх постановщиков перед «властью тьмы»? «Торговая кабала» была написана чуть ли не накануне отмены крепостного права – Манифеста 19 февраля 1861 года. В современном обществе в юриспруденцию впору вводить эту якобы «хорошо забытую» новую отрасль права – крепостное право – наряду с гражданским, семейным, административным и прочим «правом». «Сохранившийся остаток кабального холопства древнекабальных времён» в модернизированном виде давно и прочно внедрён в нашу жизнь. Сограждане и сами не заметили, как стали крепостными холопами, влачащими «жизнь взаймы»: не можешь заплатить долги – не смей двинуться с места. Многие уже очутились и многие ещё окажутся в бессрочной долговой яме, были и будут запутаны в тенета сетевой торговли и маркетинга, ловушки кредитов, ипотек, ЖКХ, ТСЖ, ИНН, СНИЛС и прочего – число им легион, имя им тьма... «Ипотека на полвека» – один из таких популярных «банковских продуктов» кабального свойства – выдаётся с лукавым видом неимоверного благодеяния. Ограбляемый «должник», вынуждаемый ради крыши над головой покорно влезать в искусно расставленную долгосрочную западню, порой и сам не заметит, как эта «крыша» обернётся для него гробовой крышкой. |
| Пауза. Дуняша. А собаки всю ночь не спали, чуют, что хозяева едут. Лопахин. Что ты, Дуняша, такая… Дуняша. Руки трясутся. Я в обморок упаду. Лопахин. Очень уж ты нежная, Дуняша. И одеваешься, как барышня, и прическа тоже. Так нельзя. Надо себя помнить. Входит Епиходов с букетом: он в пиджаке и в ярко вычищенных сапогах, которые сильно скрипят; войдя, он роняет букет. Епиходов (поднимает букет) . Вот садовник прислал, говорит, в столовой поставить. (Отдает Дуняше букет.) Лопахин. И квасу мне принесешь. Дуняша. Слушаю. (Уходит.) Епиходов. Сейчас утренник, мороз в три градуса, а вишня вся в цвету. Не могу одобрить нашего климата. (Вздыхает.) Не могу. Наш климат не может способствовать в самый раз. Вот, Ермолай Алексеич, позвольте вам присовокупить, купил я себе третьего дня сапоги, а они, смею вас уверить, скрипят так, что нет никакой возможности. Чем бы смазать? Лопахин. Отстань. Надоел. Епиходов. Каждый день случается со мной какое-нибудь несчастье. И я не ропщу, привык и даже улыбаюсь. Дуняша входит, подает Лопахину квас. Я пойду. (Натыкается на стул, который падает.) Вот… (Как бы торжествуя.) Вот видите, извините за выражение, какое обстоятельство, между прочим… Это просто даже замечательно! (Уходит.) Дуняша. А мне, Ермолай Алексеич, признаться, Епиходов предложение сделал. Лопахин. А! Дуняша. Не знаю уж как… Человек он смирный, а только иной раз как начнет говорить, ничего не поймешь. И хорошо, и чувствительно, только непонятно. Мне он как будто и нравится. Он меня любит безумно. Человек он несчастливый, каждый день что-нибудь. Его так и дразнят у нас: двадцать два несчастья… Лопахин (прислушивается) . Вот, кажется, едут… Дуняша. Едут! Что ж это со мной… похолодела вся. Лопахин. Едут, в самом деле. Пойдем встречать. Узнает ли она меня? Пять лет не видались. Дуняша (в волнении) . Я сейчас упаду… Ах, упаду! Слышно, как к дому подъезжают два экипажа. Лопахин и Дуняша быстро уходят. Сцена пуста. В соседних комнатах начинается шум. Через сцену, опираясь на палочку, торопливо проходит Фирс, ездивший встречать Любовь Андреевну; он в старинной ливрее и в высокой шляпе; что-то говорит сам с собой, но нельзя разобрать ни одного слова. Шум за сценой все усиливается. Голос: «Вот пройдемте здесь…» Любовь Андреевна, Аня и Шарлотта Ивановна с собачкой на цепочке, одетые по-дорожному. Варя в пальто и платке, Гаев, Симеонов-Пищик, Лопахин, Дуняша с узлом и зонтиком, прислуга с вещами — все идут через комнату. |
| А что происходило на самом деле? Совершенно обычные вещи, в которых брак был социальным явлением. Никто не выбирал себе жениха и невесту, потому что выбор совершали родители. Будущие супруги и знакомились-то незадолго до свадьбы. «Семья – одна из ячеек общественной жизни», – писал Фридрих Энгельс. Так оно и было. В благополучном XVII, XVIII, XIX веке рожденный в семье священника мальчик женился на дочери священника. Никакая другая девушка за него не пошла бы. Сын русского аристократа, как князь Волконский, пусть и «крестьянки тоже любить умеют», на бедной Лизе не женился бы. Бедной Лизе придется головой в прудик броситься, потому что женится князь на столбовой дворянке. Если он был из купцов, мещан, крепостных, то его избранницей будет… не избранница по любви, а представительница той среды, в которой они оба рождены и живут. Но где здесь, позвольте спросить, культ любви, где здесь выбор? Есть ли здесь вообще понятие любви в том смысле, который мы сегодня в него вкладываем? Сегодня мы относимся к устроению наших браков иначе. Нам не приходит в голову, что в прежние времена той любви, о которой мы мечтаем, которую воспитала в нас великая мировая культура и литература, в браке просто не было. Ни в России, ни в Европе люди свой брак не выбирали и за него не отвечали. Художник Фирс Журавлев «Перед венцом» Ответственность за семью несло общество, ведь именно оно укрепляло брак своими законами. Пойди попробуй разведись. Это практически невозможно. Так, может, потому браки были крепкими, что брак обеспечивался не только приданым, семьей родителей, но и социально? Вступающие в брак люди, если они не нищие, конечно, не задумывались, где жить, как зарабатывать, как воспитывать детей, отдавать ли в специальный детский сад, возить ли в английскую школу на другом конце города или спасать в православной гимназии. Всё заранее было предрешено, даже веру люди тогда не выбирали. Путь личной ответственности не может быть простым Сегодня мы начинаем с того, что выбираем даже веру, про которую многое не понимаем, ужасаемся, что у нас что-то не получится. Даже выбор веры оказывается для нас трудом, ответственностью и рискованным шагом, как и выбор профессии, образа жизни, супруга… |
| Монахи так и сделали. Но, чтобы воздать мученикам приличную почесть и вместе с тем, по завещанию Евсевии, скрыть их от людей, они подле ее могилы под землею устроили молитвенный дом, а снаружи поверх здания выстлали землю плитами и отсюда сделали тайный ход к мученикам. После этого, Кесарий, человек в то время сильный, дослужившийся до звания Консула и Претора, похоронил свою супругу подле могилы Евсевии. Эти жены еще при жизни так условились между собою, потому что были очень дружны и держались одного образа мыслей касательно веры и догматов. Погребение супруги подало Кесарию повод купить то место для того, чтобы и самому быть положенным подле нее. Между тем вышеупомянутые монахи куда-то переселились, не сказавши никому о мучениках. Потом молитвенный дом разрушился, – земля и мостовая обвалились, и все то место сравнялось. Посему Кесарий воздвиг там великолепный храм Богу в честь мученика Фирса. Мне кажется, сам Бог хотел, чтобы вышесказанное место тщательно и столь долго было скрываемо: чрез это Он приготовлял – для мучеников тем более дивное и славное обретение, а для обретшей тем яснейшие знаки своего благоволения. А обрела их сестра Державного, царица Пульхерия. Дивный Фирс, явившись ей уже в третий раз, сказал о скрытых под землею мучениках и повелел переложить их к нему, чтобы и они лежали в одном с ним месте и полььзовались одинакими почестями. Являлись ей и сами сорок мучеников, облеченные в светлые ризы. Но это дело превосходило всякое вероятие и казалось весьма сомнительным; ибо и самые старейшие из клириков той Церкви, быв часто расспрашиваемы, ничего не могли сказать о мучениках. Наконец, когда все уже отчаявались, Бог привел на память одному пресвитеру Полихронию, бывшему много лет тому назад слугою в доме Кесария, что на том месте жили некогда монахи. Посему, отправившись к македонианским клирикам, он стал расспрашивать о них и узнал, что все они уже скончались, оставался только один, сохраненный в живых как-будто нарочно для сообщения известий об отыскиваемых мучениках. |
| — Помните, что Пушкин о себе говорил: «И милость к падшим призывал»? — Именно! Вот приходит Маша Миронова к императрице: «Я приехала просить милости, а не правосудия». Милости! Милосердие – вот что такое для меня Православие. Какая разница огромная между милостью и правосудием! Если по суду — то человек может быть и смерти предан. Убийство, измена Родине. Может быть, и невиновен, конечно, но есть доказательства… А милость, то есть, милосердие всегда выше этого. Пусть живут молодые люди в совете и любви! При этом Пушкин — не «училка». Он не учит, он просто показывает, он нам самим предлагает увидеть и понять, например, почему эгоист Герман сошёл с ума, почему у эгоиста Онегина нет счастья с Татьяной. И этот немой пример действует на нас намного сильнее проповеди. Сильнее, чем все остальные, которые не показывают, а учат. Учат: надо так и только так, учат, учат, не доверяют... А Пушкин доверяет читателю. И шутит даже. Вы хотите морали? «Сказка — ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок». Еще мне нравится, как много в нём самоиронии. И тепла. Как, впрочем, можно сказать в самой русской культуре и русском языке — так много в них тепла! В Америке, в Европе ошибочно думают, что Россия — это какая-то холодная культура, мол, там всё темно, холодно, грустно, везде и всегда тоталитарная тирания, и даже чувства юмора нет... — Это как? — Ну, например, мы в школе читаем пьесу Чехова «Вишнёвый сад». Семья обанкротилась, вишнёвый сад весь вырублен, все в любви несчастные, а в конце Фирс остался забытым на сцене и умирает прямо при нас! Что тут смешного? И спрашиваем: почему пьеса называется «комедия»? Разве для русских это «хо-хо-хо, ха-ха-ха!?» А нам примерно так и объясняют: мол, русским это смешно. И мы думаем: ну, и юмор у этих медведей! — Я читал ваше предисловие к книге «Несвятые святые». Вы как раз пишете о том, что Россия — это не какой-то, образно говоря, страшный «медведь», страна, где есть лишь бюрократия, коррупция, беспредел… — Прошу уточнить: я не идеализирую Россию. |
|
|
