| Затем пришел дож на встречу с Патриархом. Послал он ему и подарок: сорок голов сахара, сорок больших светильников и вино. Через несколько дней пришел кардинал Креста 140 , посланный от папы, а вместе с ним – маркиз Феррары. Они встретились с императором и Патриархом. Когда он пришел к Патриарху, за ним следовал дож, держа края его кардинальского облачения. Кардинал пробыл в Венеции немного дней и затем вновь возвратился к папе. 24. В то время было много рассуждений о том, идти ли нашим к папе или на Собор в Василее. Дож говорил императору, что «пусть Венеция будет для вас как собственный дом, и вы можете здесь оставаться и отдыхать, сколько вы хотите. Я вам советую, как лучшее для вас, чтобы вы остались в Венеции и испытали и папу, и Собор, потому что придут от обеих сторон, будут просить и умолять, чтобы вы пришли именно к ним. Тогда посмотрите и вы на состояние их дел, и что вы найдете более выгодным для себя, туда и пойдете. Итак, подождите, чтобы узнать, что вам скажут и те, и другие, и так вы узнаете полезное для вас». Это же сказали и первые лица в Венеции. И добавили, что «если вы хотите, то пусть Собор произойдет здесь, и будет это для вас к большей чести и отдохновению». Император призвал Патриарха, чтобы им посоветоваться об этом деле, поскольку сам он был болен. Но Патриарх тоже оказался болен, и ни один из них не мог прийти к другому. И досадовал по этому поводу император. После второго и третьего приглашения Патриарх объявил, что «пусть твоя святая царственность посоветуется с твоими близкими. Затем определи, чтобы и сам я узнал заключение совета. Тогда и ярешу, что мне кажется более полезным». Но это не понравилось императору, поскольку он определил: «Как может быть принято хорошее решение, если не выслушать на совете всех мнений? Ведь на совете выдвигаются различные мнения, и люди приводят обоснования того, что, по их мнению, должно получиться. А другие им возражают и приводят причины того, почему, по их мнению, не должно получиться то, что для первых казалось подходящим. Когда причины будут хорошо изучены и члены совета услышат предложения и возражения каждого, тогда они смогут все соединить и выбрать из множества подобающее, как и в настоящем деле. Некоторые возражают тем, кто считает более полезным отправиться к папе. В данный момент кажется, что убедительнее говорят те, кто не советует идти к нему. Итак, пусть Патриарх обязательно придет, поскольку совещание об этом деле необходимо». Услышав эти слова, Патриарх сказал: «Я знаю, как и от кого исходят эти слова. Но когда я туда приду, то я одним словом их всех опровергну». Затем было доложено императору, что в тот день болезнь отпустила [Патриарха], а если на следующий день ему будет еще лучше, то через два дня он придет. |
| Надгробие Иларии дель Каретто. Ок. 1406 г. Скульптор Якопо делла Кверча (собор Сан-Мартино, Лукка) Надгробие Иларии дель Каретто. Ок. 1406 г. Скульптор Якопо делла Кверча (собор Сан-Мартино, Лукка) Особой натуральностью выделяются портретные бюсты, создававшиеся по гипсовым маскам (они были наиболее популярны во Флоренции). По контрасту с условными бюстами-реликвариями средневековья они впечатляют эмпирической жизненностью. Устанавливаемые как в жилых покоях, так и в церковных капеллах, эти бюсты дополнительно подчеркивают частную, семейную атмосферу помещений, воплощая мотив вечного молитвенного предстояния. «Правда натуры» доминировала и в мемориальных комплексах, что подчеркнуто и иконографически, причем искусство играет в них все более активную сюжетно-символическую роль. Так, в надгробии папы Сикста IV, исполненном Антонио Поллайоло (1484-1493; Гроты Ватикана), мертвая неподвижность лица, явно проработанная по посмертному слепку, дополнена олицетворениями 7 свободных искусств, представленными с живой, как бы «бессмертной», непринужденностью. Обмирщенной, синкретической, светско-религиозной по духу стала образная среда, нередко уподоблявшаяся привычному жилому интерьеру либо природному или городскому, порой топографически конкретному, пейзажу. Благодаря этому прежняя система иконных клейм или скупых пейзажных аксессуаров постепенно была заменена унифицированным и натуроподобным пространством. Богословское обоснование этого процесса признавало раздумья о событиях Свящ. Писания особенно душеполезными, если эти события мысленно переносились в «хорошо знакомый город» (см. «Сад молитвы», катехитический учебник 1454 г.- Baxandall. 1971. Р. 46). Важнейшим элементом, придающим ренессансным тенденциям четкую системность, явилась прямая перспектива. Прежние разрозненные островки перспективы были объединены в 1-й пол. XV в. в конструкцию, благодаря к-рой изображение выглядело как «окно» в реальность - мотив подобного «открытого окна» (fenestra aperta) упоминает в трактате «О живописи» (1435) Л. Б. Альберти. Архитектурное творчество в данном случае лидирует: связующим звеном между ним и живописью служат оптические эксперименты Филиппо Брунеллески (наподобие камеры-обскуры) для демонстрации возможностей перспективы как метода зрительной фиксации окружающей среды (1413). Известно, что Брунеллески участвовал в постановке религ. мистерий; в 1439 г. одна из таких постановок произвела большое впечатление на прибывшего в И. для участия в Ферраро-Флорентийском Соборе еп. Авраамия Суздальского, который отметил, что изображения были «яко живы» ( Данилова И. Е. Церковные представления во Флоренции в 1439 г. глазами Авраамия Суздальского// Она же. Искусство средних веков и Возрождения. 1984. С. 161). Эффекты правдоподобия занимали умы художников и теоретиков и распространялись практически на все виды искусства. |
| Ведь таким образом устранится превосходство папы, и император с большей свободой сможет делать нужное для себя, тогда как Патриарх и старцы будут идти не спеша». Потом говорили с ними относительно места, и те ответили: «По этой причине указано девять мест, из которых одни ближе, а другие дальше, чтобы вы выбрали из них. И Собор будет там, где вы захотите». Это показалось им хорошим [делом], и они оставили чтот вопрос, чтобы установить, когда наши должны туда отправиться. Им же они согласно заявили, что наши не поедут в Василею. 41. Через несколько дней пришли все избранные из нас к Патриарху, чтобы обсудить сказанное и утвержденное в декрете и всем вместе взвесить, легко ли все это осуществить, или же это имеет некоторые сложности. Тогда я и духовник кир Матфей высказались о том, что нам две вещи представляются затруднительными. Первое – то, что в декрете содержится [утверждение] о том, что если выполнят латиняне то, что они обещают, то император вместе с Патриархом и остальными нашими обязательно придет на Собор, будь то война или мир (γπη). Если будет война, как император с остальными выйдет и оставит осаждаемый Город? А если он окажется в путешествии, то как он все там бросит и спешно возвратится в Город и будет сражаться ради его защиты, безопасности и изгнания врагов? Второе – [в декрете содержится], что если совершится объединение, то они и возвратят нас сюда за свой счет, но они не обещают это сделать, если единства не последует. Итак, откуда у нас уверенность в возвращении, если не будет объединения? 43. Между тем, император повелел – и мы собрались у него, уже упоминавшиеся выбранные люди. Вместе с нами пришли и другие, из первых архонтов, и мы уселись. Император спросил: «Как показались вам слова участников Собора и на чем вы до настоящего времени настаиваете?» Наши ответили, что «слова их кажутся хорошими, но мы не знаем, последуют ли за словами дела. Сейчас мы хотим, чтобы они написали вступление к декрету и дали нам его, как они и постановили». Император сказал: «Вам это выражение представляется затруднительным, и вы придаете этому большое значение. |
| Окончательное определение собора 1439 г. относительно чистилища было в основном латинским по содержанию. Согласно ему, некоторые души «очищаются через очистительное наказание после смерти», другие, уже очищенные, поднимаются на небо, а третьи, если они некрещенные или умирают в состоянии смертного греха, «немедленно спускаются в ад». И тем не менее это формальное определение является несколько смягченной версией западного учения. В него не были включены два положения, против которых греки возражали особенно резко. Это положение о материальном огне и сама идея места или состояния очищения, которое называется чистилищем. Так что нельзя признать этот пункт безоговорочной победой латинян. Вопрос остался неопределенным и неубедительным для обеих сторон. Учение о чистилище, как оно было сформулировано в формуле унии 1439 г., стало богословским основанием доктрины об индульгенциях. И развившаяся позже повсеместная торговля индульгенциями (которые якобы могли сократить время пребывания в чистилище) во многом была плодом разработанных во Флоренции определений. 2. Такой же провал характеризует и пункт соглашения, касающийся еще более сомнительного учения о filioque. Дискуссии о Filioque касались двух аспектов этой проблемы: насколько законной была папская интерполяция в соборный Символ веры и насколько богословски правильной была сама теория двойного исхождения Св. Духа. Византийцы открыли дискуссию с объявления неопровержимого факта, что дополнительная фраза, вставленная в Символ латинским Западом, была незаконной интерполяцией; более того, III Вселенский Собор в Эфесе ясно постановил, что к Символу нельзя ничего прибавлять или убавлять от него. Латиняне ответили, что отцы Эфесского Собора имели в виду изменение не слов, а изменение смысла, латинская же вставка не только не изменила смысл Символа, но и прояснила его. Не сумев достигнуть соглашения по первому пункту, стороны перешли к обсуждению самого содержания учения. Латиняне, как всегда, с жаром уверяли, что их понимание проблемы не подразумевало «двух принципов» или «двух источников» в Божестве. Но греков не убедили их заверения. |
| Наконец, ни один специалист по истории церковного права не может пройти мимо грандиозного многотомного исследования активного участника I Ватиканского собора монсеньора фон Гефеле «История Соборов» (1855–1874), доведенного до Латеранского собора 1517 г. 909 , – настоящей исторической панорамы деятельности церковных соборов, основанной на широчайшей источниковой базе. Из трудов по истории Вселенских соборов отметим также не потерявшую своего значения работу кардинала Ньюмана «Ариане IV века» (1833) 910 , связанную с историей I–II Вселенских соборов, а также посвященное 1500-летию Халкидонского собора З-томное исследование под редакцией историков-иезуитов Алоиза Грилльмайера и Генриха Бахта 911 ; исследование ο. Ф. Дворника, связанное с историей «Фотиева собора» 869–870 гг., и его сводные труды по истории Вселенских соборов 912 . Вьеннскому собору 1311–1312 гг. посвятил монографию о. Эвальд Мюллер 913 . Заслуживающие внимания работы связаны с изучением концилиаристской теории: это серия исследований известного американского медиевиста, специалиста по истории средневековых церковных и государственных институций и их взаимовлиянию Брайана Тирни (р. 1922) и монография Эрнеста Фрейзера Джейкоба (1894–1971) 914 . Отдельно критически изданы материалы соборов в Констанце (о. Генрихом Финке) 915 и Базеле (Йоханнесом Халлером с коллективом соавторов) 916 , монографических исследований которых до Новейшего времени практически не было, а также Ферраро-Флорентийского собора (специалистами Папского Восточного института под руководством о.-иезуита Георга Хофманна) 917 последнему собору посвящена монография иезуита о. Джозефа Джилла 918 . Освещение историографией Тридентского собора находится под влиянием того конфликта, под знаком которого проходил этот собор, – конфликта между концилиаристской и «папской» богословскими концепциями. Начало антипапской историографической концепции положил венецианский монах, член ордена сервитов о. Паоло Сарпи (1552–1623) – «литературный диверсант» (как называет его монсеньор Хьюдж), верно служивший Венецианской республике и вставший на защиту ее интересов в конфликте с папой Павлом V, наложившим на нее интердикт. Его работу, «партизанскую и весьма разрушительную», по оценке того же преподобного Хьюджа, опубликовал на итальянском языке в Лондоне под псевдонимом 919 ренегат Маркантонио де Доминис со своими добавлениями. (Любопытный парадокс: сам о. Сарпи, желая превратить Венецию в протестантскую республику, до конца жизни исполнял обязанности католического священника.) |
| Этот инцидент оказался единственным неприятным эпизодом путешествия. Любезно встреченный на землях Прибалтики и властями Ордена и городскими магистратами, митрополит 14 мая 1438 г. благополучно прибыл в Любек . Документы, посланные митрополитом весной 1438 г., показывают, что он считал в силе договоренность, которая была достигнута при его участии, и направлялся в Базель для работы в давно заседавшем там Соборе католической Церкви . Лишь в Любеке от местного епископа Исидор узнал о важных изменениях в отношениях между папой, Базельским Собором и греками . Попытки отцов Собора лишить папскую власть традиционного авторитета в решении церковных дел привели к обострению, а затем и к разрыву отношений между папой и Собором. Буллой от 18 сентября 1437 г. папа заявил о переносе Собора из Базеля в Феррару. Сторонники папы покинули Базель и отправились в Феррару. В Константинополь прибыли две враждебные эскадры: генуэзская — от Собора и венецианская — от папы, чтобы перевезти через море императора и собравшееся в Константинополе греческое духовенство. Император и патриарх отдали предпочтение Собору с участием папы. Греческие представители погрузились на венецианские суда и в начале февраля 1438 г. прибыли в Венецию . Известие о прибытии греков в Италию не могло не повлиять на планы митрополита Исидора. Изменив маршрут, он со свитой направился в Италию и прибыл в Феррару 15 августа . Деятельности Ферраро-Флорентийского Собора посвящена обширная литература. Еще в 40–50-х гг. XX в. были предприняты небезуспешные попытки собрать и издать все касающиеся деятельности Собора латинские и греческие источники. Удачным обобщением результатов проделанной работы стал фундаментальный труд Дж. Джилла, в котором главные аспекты деятельности Собора получили всестороннее освещение. Мы ограничимся общей характеристикой происходившего на Соборе, которая нужна, чтобы понять, какую роль сыграл при этом Киевский митрополит и какова была реакция на происходившее членов «русской» делегации. Ряд факторов, относящихся как к идейно-культурной, так и к политической сфере, препятствовал развитию продуктивного диалога между сторонами, несмотря на то, что к нему стремились многие православные и католические участники Собора. |
| 13. Когда Патриарх вышел на берег, к нему первым делом приблизились священники и латинские архонты. Затем священники вновь собрались, вышли со святыми иконами и ввели Патриарха с крестным ходом во дворец кастеллана. Мы поддерживали его, пресыщенного почетом со стороны латинских епископов и отказавшегося от дарованного ему со стороны папы. Там он совершил праздник св. Антония, оставаясь 11 дней, так что некоторые латиняне, видя такое промедление, спрашивали друг друга: «Сколько перепелов ты собираешься съесть?» А другие отвечали, что «если кто другой купит и даст их мне, то я съем десять. А если сам буду и покупать, и есть, то съем двух, отдав еще моему слуге головы и лапы». Это они говорили, насмехаясь, браня и постыжая наших как не щадящих папские деньги. А православные островитяне и жители Мефона нам говорили, что «вы теперь, как те 318 богоносных отцов [первого Вселенского собора] или как другие после них, просиявшие на иных Соборах». А что они говорили после нашего возвращения, об этом будет сказано в соответствующем месте рассказа. 14. Отплыв оттуда, через день мы начали входить в Рагузский залив. Через него мы плыли целый день и ночь, претерпевая с середины ночи и до утра тяжелую бурю. Корабли были разбросаны туда и сюда, и до наступления дня мы не в состоянии были видеть друг друга. Когда наступил день, оказалось, что мы находимся совсем близко к берегу, и около второго часа мы причалили в Корсоле. По прошествии достаточного времени пришел второй корабль. Потом, после четвертого часа, пришел и корабль императора, а затем и последний. Там мы услышали о смерти германского императора 135 и о том, что папа пришел в Феррару и ожидает нас там. 15. Тогда император и Патриарх сошли на землю, увидели друг друга и беседовали один на один долгое время: ведь император не видел Патриарха с тех пор, как они покинули Город, а после того прошло уже два месяца. Было сказано и то, что если бы они еще на Пелопоннесе узнали о смерти Сигизмунда, то не пошли бы на Собор. Пробыв там два дня и еще два следующих дня проведя в плавании, мы пристали к пустынному острову, где и поразила императора тяжелая болезнь. Был сильный мороз, так что выпал даже снег, и четыре дня мы там мерзли. Только после четвертого дня император с трудом был перенесен из шатра на корабль с тем, чтобы окончить плавание вместе с нами. [Затем] мы прибыли в город, называемый Зара, и пробыли там три дня. На следующий день мы плыли при волнующемся ветре, затем он стал дуть всё сильнее и с силой сотряс мачту императорского корабля. На нее забрались [матросы] и, насколько было возможно, закрепили ее. Вскоре мы прибыли в так называемые Рувиньи, где простояли этот и следующий день, пока изготавливались снасти. Пройдя оттуда немного, мы бросили якорь в Паренцо и стояли там три дня из-за начавшейся бури. |
| С другой стороны, будучи наследниками латинского схоластицизма, западные богословы подходили к каждому вопросу с философской и диалектической точки зрения, зачастую в ущерб библейской и патристической перспективе. Для православных, которые никогда не рассматривали богословие как исключительно схоластическую или научную дисциплину, такой подход являлся серьезной проблемой. Даже Исидор Киевский - горячий поклонник латинской учености и богословия - вынужден был признать, что непривычные философские категории и аргументы, использовавшиеся латинянами на соборе, скорее, углубили раскол, увеличили и усилили разногласия. Итак, византийская делегация в Ферраре лишь формально представляла восточное христианство и по большей части была богословски не подготовлена к серьезной дискуссии. К тому же она была разделена между собой - еще один ослабляющий ее фактор. Это разделение можно проиллюстрировать на примере двух самых видных ее членов. Виссарион, который, как и его главный протагонист Марк Эфесский, учился у Плифона, был беззаветно предан греческой классической традиции. Сохранение этого священного наследия стало главной заботой его жизни. Ощущая, что приблизились последние дни Империи, пламенный гуманист пришел к мысли, что это была прежде всего миссия латинского Запада. Принимая во внимание его страстную любовь к древности и философскую ориентацию, не говоря уже об убеждении, что христианству невозможно будет выжить под исламским владычеством, можно понять, почему его довольно легко убедили в правоте латинской позиции. В 1439 г. он подписал унию. Ему также удалось убедить в правоте своего выбора целый ряд делегатов собора, в том числе Исидора, митрополита Киевского и всея Руси. Знаменательно, что задолго до 1453 г. и Виссарион, и Исидор эмигрировали в Италию, официально перешли в католичество и заняли высокие позиции в папской курии. Оба сделались не только папскими легатами, но даже и кардиналами. Византийские гуманисты на соборе относились с большим недоверием и подозрительностью к свт. Марку Эфесскому - представителю паламитской исихастской традиции. Не любили его и те, кто хотел принять унию в обмен на политическую выгоду. |
| 7 В феврале 1246 года, возвращаясь из Орды, Карпини увиделся с князем Даниилом в Донских степях. Даниил Романович вступил в переговоры с папой Иннокентием IV об организации крестового похода против монголо-татарских полчищ вместе с европейскими государствами, на условиях подчинения местных епархий римской юрисдикции. Но, убедившись в безнадежности этих. замыслов, князь прервал отношения с Римом и около 1248 года отказался принять присланный ему королевский венец: «Рать татарская не престает зле живущи с нами, то како могу прияти венец без помощи твоей», – велел он передать Папе. 8 Князь не желал связывать себя обязательствами, которые осложнили бы отношения с монголо-татарами. Тогда же Даниил Романович направил на утверждение к Патриарху Мануилу II в Никею – Кирилла, своего кандидата на возглавлена Русской Митрополии. Около 1254 года Папа (через своего нунция в Ливонии Опизо) вторично предлагает Даниилу королевскую корону и скипетр, обещая организовать крестовый поход против монголо-татар. Летописец повествует: «Опиза же прцде, венець нося, обещеваяся яко помощь, имети ти от Папы, оному же однаково не хотящу». 9 Даниил неохотно и не без сомнений принял в Дорогичине (на Западном Буге) корону короля Галичско-Волынского княжества и обещания от папского легата помощи венгерского короля и польских князей против татар. Однако никаких изменений в церковных отношениях, существовавших в Галичской Руси, и в настроениях соседей-католиков это событие не вызвало. Окончательно убедившись в том, что ожидать помощь от Рима бесполезно, Даниил Романович порвал с ним всякие отношения. Таким образом, отношения Рима с князем Галичским Даниилом строились не на идее вероисповедного единения Русской Церкви с Римской. Переговоры возникали по инициативе Рима. Как и во всех подобных случаях, к согласию, на унию вынуждалась сторона, испытывавшая политические затруднения и надеявшаяся на поддержку Рима. Поэтому униатскому историку опять пришлось признать тот факт, что «уния Даниила на галичско-волынской Украине не удержалась, так как основана была на мотивах чисто политических, а их при религиозных реформах недостаточно». 10 Исключительно политическими, только мирскими побуждениями руководствовались византийские императоры и Римские первосвященники, создавая Лионскую унию 1274 года и Флорентийскую унию 1439 года. «Временно и, разумеется, частично восстанавливалось единение с Римом в период Латинской, империи (1206–1261) и после Лионского, собора 1274 года, а также еще раз после Ферраро-Флорентийского собора. Да это воссоединение и не могло быть продолжительным потому что народ не желал его, а императоры соглашались на него только из страха перед турками». Так оцениваются эти унии на католическом Западе. 11 Действительно, народ в Православной Церкви, сроднившийся со своей исконной традицией, всегда и везде противился чуждой ему римской унии. Поэтому она обычно подготавливалась тайно от народа и навязывалась насильственно. |
| Другой целью поездок итальянцев в Византию было желание учиться у прославленных педагогов: Гуарино прибыл в Константинополь, чтобы послушать замечательного преподавателя, ритора и философа Хрисолора. Когда через некоторое время (около 1393 г.) Хрисолор по поручению императора Мануила II Палеолога прибыл в Италию, ему был устроен восторженный прием и предоставлена профессорская кафедра в университете во Флоренции, где Хрисолор преподавал в течение семи лет: затем он переехал ненадолго в Милан, а оттуда в Павию, где также преподавал в основанном в 1361 г. университете. В 1408 г. Хрисолор окончательно покинул родину и жил в Италии; незадолго до смерти он приехал в Констанц с посольской миссией от папы и там умер (1415 г.). Из трудов Хрисолора известны греческая грамматика, несколько богословских сочинений, дословный перевод на латинский язык «Государства» Платона и других греческих авторов, наконец, довольно большое собрание писем; некоторые из них представляют собой речи–рассуждения, например, одно письмо посвящено сравнению Рима с Константинополем, другое вопросу о том, должны ли друзья хвалить друг друга. В письмах Хрисолор страдает чрезмерным многословием, в чем сознается сам, говоря о своей πολυλογα. Остальные его произведения также не представляют особой художественной ценности, но заслуга Хрисолора состоит в том, что он пробудил в итальянцах большую любовь к греческому языку и литературе. Его ученик Гуарино писал после его смерти, что Италия должна была бы поставить Хрисолору триумфальные колонны и золотые статуи. В благодарность своему учителю Гуарино собрал все написанное о Хрисолоре его многочисленными учениками и друзьями (в прозе и стихах) и назвал этот сборник «Хрисолориана». Влияние византийцев на духовную жизнь Италии выразилось вполне явственно даже во время кратковременного пребывания в Италии Плифона, приехавшего на Ферраро–Флорентийский собор 1438–1439 гг. Преданный духовным идеалам, исходившим из далекой истории древней Греции, увлеченный Платоном, Плифон ознакомил флорентийских гуманистов с подлинниками сочинений этого древнего философа и, желая доказать им превосходство Платона над Аристотелем, написал трактат «О том, чем отличается Аристотель от Платона». Вскоре в кругу лиц во главе с Козимо Медичи, увлеченных Платоном, возникла мысль о создании во Флоренции Платоновской академии, которая стала одним из центров платонизма в Италии. |
|
|
