| 604 Адрес, поднесенный Его Преосвященству, Преосвященнейшему Тихону, Епископу Алеутскому и Северо-Американскому, духовенством С.-Американской Епархии по случаю отъезда Его Преосвященства в отпуск//АПВ, 1903, т. VII, 11, с. 169–170. 605 «Не могу забыть, как Преосвященный Владыка радушно встретил меня, когда мне посчастливилось, по приезде в Петербург, принести Его Преосвященству еще раз выражение искренних чувств его паствы Американской, как тронут он был поднесенным ему адресом, скромно отклонив заслуги, вызвавшие это подношение; как радостно обласкал мое недостоинство, когда от лица его верной паствы я примчался из Москвы в Петербург изъяснить Владыке поздравления с днем его Ангела 13 Августа... Весь этот день, возглавленный служением Преосвященного в Тихоновской церкви в СПБ. Лавре,– причем Владыка впервые надел тогда на перси драгоценную панагию, поднесенную ему духовенством нашей епархии, и лично возглашал многолетие всей пастве своей миссии,– посвящен был воспоминаниям об Американской епархии... И видно было, как глубока любовь святителя и как крепка духовная связь его с паствой». (Хотовищий A.A. Благословен грядый во имя Господне!//АПВ, 1904, т. VIII, 1, с. 4.) Также см.: Прибытие Его Преосвященства, Преосвященнейшего Тихона, Епископа Алеутского и С.-Американского в свою Епархию//АПВ, 1904, т. VIII, 3, с. 51. 607 Туркевич В. И. Отъезд Его Преосвященства, Преосвященнейшего Тихона, Епископа Алеутского и С.-Американского, в Россию//АПВ, 1903, т. VII, 11, с. 174–175. 608 Пребывание и служение Преосвященного Тихона, Епископа Алеутского и Северо-Американского, в Берлине. (Специальная корреспонденция из Берлина)//АПВ, 1903, т. VII, 13, с. 210. 610 Пребывание и служение Преосвященного Тихона, Епископа Алеутского и Северо-Американского, в Берлине. (Специальная корреспонденция из Берлина). С. 210–211. 612 См., напр.: Пашковский Ф.Н. Свято-Владимирское Братство в Берлине и его религиознопросветительная деятельность//АПВ, 1903, т. VII, 17, с. 304–307. 613 Пребывание и служение Преосвященного Тихона, Епископа Алеутского и Северо-Американского, в Берлине. (Специальная корреспонденция из Берлина). С. 212–213. |
| При выходе духовенства на молебен по окончании литургии свящ. В. Туркевич от лица сослуживцев и почитателей юбиляра в русской православной Миссии в С. Америке обратился к нему с следующими словами: «Глубокоуважаемый и Высокочтимый о. Александр! Ныне десятилетие твоего священства... На первый взгляд, время не очень большое. Но бывает, что и месяцы стоят годов и за годы считаются. Бывают личности исключительно светлые, так одаренные Богом богато, так полно, интенсивно живущие, такой плодотворной работы, что ни сами они, ни деяния их в обычные рамки не входят, что сами собой они требуют выше и шире масштабов... Наше глубокое, твердое убеждение, что таков, как человек и пастырь, и ты. И посему не обычай какой-нибудь, а именно убеждение это понуждает нас чествовать ныне тебя и за десять только лет твоего священства: для тебя это достойно и праведно!.. Да не смущается чествованием этим твоя глубокая скромность! Не хвалы тебе мы здесь петь хотим, не сплетать хвалы: довлеет идти нам за голосом фактов; довлеет лишь вылить в разумное слово всю ту славу и честь, что так мощно гласят всем дела твоих рук и плоды их великие... Ты вознесен был на очень высокий светильник, настолько высокий, что служенье твое сделал он самым почетным и важным в Миссии нашей, но вместе с тем, и именно по этой причине, и самым ответственным, самым тяжелым. Молодой, едва из-за школьной скамьи, без опыта, без советника и руководителя, почти один на чужбине, – ты сразу поставляешься пастырем в метрополию Нового Света, лицем к лицу с главными силами инославия и иномыслия и в момент едва ли не найгорших восстаний против нас и нашего здесь нового дела наших заблудших братьев. Трудность положения усугубляется тем, что и самый приход здесь едва нарождается: его еще надо собрать и создать! Только семена Православия всеяны окрест Нью-Йорка, и, при нашей бедности в пастырях, тебе же приходится и за ними досматривать, их охранять, возращать и лелеять... Но да будет благословенно имя Господне! Не убоялся ты тяжкого делания; ты духом не пал пред великой задачей. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 12 голосов: 4.4 из 5) Владимир Галактионович Короленко В дурном обществе. Из детских воспоминаний моего приятеля Рассказ (1885) Детство героя проходило в маленьком городе Княжье-Вено Юго-Западного края. Вася — так звали мальчика — был сыном городского судьи. Ребенок рос, «как дикое деревцо в поле»: мать умерла, когда сыну было всего шесть лет, а отец, поглощенный своим горем, обращал на мальчика мало внимания. Вася целыми днями бродил по городу, и картины городской жизни оставляли в его душе глубокий след. Город был окружен прудами. Посреди одного из них на острове стоял старинный замок, принадлежавший некогда графскому роду. Ходили легенды, что остров насыпан пленными турками, и замок стоит «на костях человеческих». Хозяева давным-давно покинули это мрачное жилище, и оно постепенно разрушалось. Его обитателями стали городские нищие, не имевшие иного пристанища. Но среди нищих произошел раскол. Старый Януш, один из бывших графских слуг, получил некое право решать, кто может жить в замке, а кто нет. Он оставил там лишь «аристократов»: католиков и бывшую графскую челядь. Изгнанники нашли себе пристанище в подземелье под старинным склепом у заброшенной униатской часовни, стоявшей на горе. Однако это их местопребывание никому не было известно. Старый Януш, встречая Васю, приглашает его заходить в замок, ибо там теперь «порядочное общество». Но мальчик предпочитает «дурное общество» изгнанников из замка: Вася жалеет их. Многие члены «дурного общества» хорошо известны в городе. Это полубезумный пожилой «профессор», который всегда что-то тихо и грустно бормочет; свирепый и драчливый штык-юнкер Заусайлов; спившийся отставной чиновник Лавровский, всем рассказывающий неправдоподобные трагические истории о своей жизни. А именующий себя генералом Туркевич знаменит тем, что «обличает» почтенных горожан (исправника, секретаря уездного суда и других) прямо под их окнами. Это он делает для того, чтобы получить на водку, и достигает своей цели: «обличаемые» спешат откупиться от него. |
| 3) Прибывшим в качестве волонтеров: Сергею Смирнову 4-му, Михаилу Мигаю, Евгению Некрасову, Ивану Нечаеву, Алексею Бельковскому, Арсению Покровскому, Николаю Кедрову , Сергею Смирнову (Ярославскому), Сергею Воскресенскому, Сергею Глаголеву , Сергею Толгскому, Иосифу Чепику, Петру Поспелову, Сергею Крылову, Владимиру Дагаеву, Николаю Черткову, Венедикту Туркевичу, Валентину Лебедеву, Ивану Воскресенскому, Рафаилу Дагаеву, Михаилу Нейскому, Николаю Крылову, Федору Румянцеву, Сергею Розанову, Василию Волкову, Федору Чуфрину, Ивану Шемановскому и Николаю Петрову , показавшим сравнительно недостаточную подготовку к слушанию академических лекций, отказать в приеме и выдать под росписки их документы. 4) Благопочтительнейше просить ходатайства Его Высокопреосвященства пред Святейшим Синодом о разрешении принять в число студентов 1-го курса Академии окончившего курс в Белградской духовной семинарии Милана Петровича по вниманию к тому, что не вполне достаточные познания его в предметах семинарского курса могли зависеть от недостаточного знания им русского языка и могут быть восполнены в течение академического курса. 5) Благопочтительнейше просить ходатайства Его Высокопреосвященства пред Святейшим Синодом, чтобы в случае разрешения принять Милана Петровича в число студентов Академии, ассигнована была на его содержание в Правление Академии особая сумма из кредита, назначенного на содержание воспитанников в духовно-учебных заведениях. 6) Из принятых в Академию студентов, значащихся в списке под 1–31, зачислить на казенные стипендии, за исключением студента Евгения Воронцова , отказавшегося от казенного содержания, 5-ти студентам предоставить частные стипендии, освободившиеся после ныне окончивших курс студен- —289— тов Академии, именно: Александру Волнину стипендию Прот. Голубинского и Делицына в 200 р., Федору Каверзневу – Московской кафедры в 110 р., Михаилу Краснову, Евгению Воскресенскому и Ивану Голованову – Гер. Ив. Хлудова по 95 р. каждая, а остальным студентам предоставить содержаться на свои средства. 7) Представить Святейшему Синоду сведения о составе нового курса с приложением копий с донесений экзаменационных комиссий о достоинстве ответов, данных явившимися на поверочные испытания лицами. 8) Постановление, изложенное в пункте 6-м сообщить Правлению Академии для зависящих распоряжений с приложением списка студентов, принятых на казенное содержание, стипендии и своекоштными. 9) Предложить помощникам инспектора Академии собрать от студентов, принятых в состав нового курса, собственноручные заявления о желании их изучать предметы первой или второй группы, избрать один из древних и один из новых языков и слушать лекции по естественно-научной апологетике. 10) Уведомить подлежащие семинарские Правления о получении присланных ими документов студентов семинарии, принятых ныне в Академию. |
| 2. Присутствуя на каком-нибудь инославном собрании, при чтении молитвы кем-либо из инославных, православный священник должен встать, но не должен в ней участвовать и креститься. 3. Если на таковом собрании просят православного священника благословить трапезу, то он должен это сделать, ибо прочитать молитву перед трапезой и благословить ее он должен был бы и для себя лично. 4. На соединенных заседаниях православных и инославных благотворительных комитетов можно читать молитву перед началом доброго дела. 5. При разных государственных событиях можно служить молебен о здравии и спасении Главы Государства, если он называет себя христианином, но в случае его смерти нельзя служить по нем панихиды, как вообще по инославным. Надо в таком случае ограничиться какой-либо формой выражения сочувствия (посылкой телеграммы, личным визитом к кому следует, устройством коммеморативного собрания вне храма и т. п.). 6. Ни в коем случае ни священники, ни приходы не должны вступать членами в местные т. н. советы церквей. 7. Если местное протестантское духовенство по временам собирается для суждения о вопросах догматической или пастырской практики, то участие в таких собраниях допустимо только для священников, имеющих достаточную богословскую подготовку, чтобы убедительно раскрыть православное учение. Однако это допустимо только для священников, которые, имея указанную выше подготовку, получат нарочитое для того благословение от своего епархиального Преосвященного. 8. Надо избегать устройства каких-либо собраний в помещении УМСА (ИМКА) и ограждать свою паству от всякого влияния этой организации. Равным образом пастыри должны наблюдать за тем, кто вступит в оные, увещевать о выходе из них хотя бы ценою разных испытаний. Упорствующих не следует допускать к Св. Причастию, указывая им на то, что участие в масонских ложах воспрещается не только Русской Церковью, но и Греческими Церквами, что даже епископы Американской Церкви, возглавляемой ныне Митрополитом Леонтием [Туркевичем, ум. 1965], вообще либеральные, выносили подобные же постановления. |
| «Быстро поднявшись на ноги, он ударял себя в грудь» и кричал: «Иду!.. Как пророк Иеремия… Иду обличать нечестивых!» . Это было сигналом, обещавшим интересное зрелище. «Можно сказать с уверенностью, что пан Туркевич в такие минуты с большим успехом выполнял функции неведомой в нашем городишке гласности; поэтому нет ничего удивительного, если самые солидные и занятые граждане бросали обыденные дела и примыкали к толпе, сопровождавшей новоявленного пророка…» . Он при этом всегда умел придать своему спектаклю интерес современности. Протест является здесь довольно мимолетно, и притом в несколько комической обстановке. Остальные фигуры нищих в «Дурном обществе» напоминают сентиментальной фальшью и выдуманностью приемы непосредственных польских беллетристов и в этом отношении им, конечно, далеко до униженных Достоевского и Некрасова. Неизмеримо художественнее прелестная сказка «Сон Макара». Вместе с тем идея протеста выступает здесь резче. Бедный якутский крестьянин Макар, напившись пьяным, видит сон, будто он умер и предстал на суд перед Богом, пред Великим Тайоном, как он его называет. «Макар, тот самый Макар, который никогда в жизни не произносил более десяти слов кряду, вдруг ощутил в себе дар слова… Он не робел. Если ему и случалось запнуться, то тотчас же он оправлялся и кричал вдвое громче. А главное — он чувствовал сам, что говорил убедительно» . Макар энергически протестовал против приговора Великого Тайона, который за грехи и за леность решил отдать бедного якута трапезнику в мерины, чтобы тот «возил на нем исправника, пока не заездит». Макар объявил наотрез, что не желает идти к трапезнику в мерины. Решение Тайона неправильно. «Он ему не подчинится и не поведет даже ухом, не двинет ногою. Пусть с ним делают что хотят!.. И пусть не думают, что ему страшно положение мерина: трапезник гоняет мерина, но кормит его овсом, а его гоняли всю жизнь, а овсом никогда не кормили… Да, его гоняли всю жизнь. Гоняли старосты и старшины, заседатели и исправники, требуя подати; гоняли попы, требуя ругу; гоняли нужда и голод; гоняли морозы и жары, дожди и засухи; гоняла промерзшая земля и злая тайга!.. |
| В голосе его слышатся ноты не страха, не унижения и покорности, а чегото совсем иного. Г. Короленко намеренно выбирает типы своих униженных в самых грязных «подонках общества», в среде преступников, бродяг, нищих, беглых каторжников, и у него в первый раз эти отверженцы заявляют человеческие права: им вовсе не надо тех платонических, сострадательных слез, которые вызываются у нас покорностью и смиренномудрием героев Достоевского, им также не надо того мистического обожания, с которым Толстой преклоняется перед мужиками, они требуют чегото гораздо более реального, простого и вместе с тем трудного для нас… Каторжники г. Короленко мало заботятся о том, чтобы не испугать нас резкими нотами своего протеста, и его высшая, неотразимая, нравственная сила находится в таком захватывающем, трагическом контрасте с реальным бессилием, ничтожеством и унижением протестующих, что этот яркий художественный эффект глубоко врезывается и навсегда остается в памяти читателя как чтото совершенно новое, оригинальное и ничем еще не выраженное. Эффект этот составляет завоевание и открытие г. Короленко в русской литературе. Произведения г. Короленко я расположу не в строгом хронологическом порядке, а по известной системе, которая нагляднее всего выяснит перед читателями основную идею. В одном из довольно слабых по форме и мало оригинальных по содержанию рассказов г. Короленко — «В дурном обществе» — мы встречаемся с этими основными мотивами, но еще в смутной, колеблющейся форме. Дело происходит в маленьком городке юго–западного края. Мальчик, от имени которого ведется рассказ, попадает в «дурное общество», то есть в притон нищих и бродяг; он описывает свои впечатления: перед нами проходит целая портретная галерея типов отверженных и несчастных. Среди других менее интересных и оригинальных личностей выдается фигура пана Туркевича. Человек этот дошел до последней степени унижения. Вся жизнь его — беспробудное пьянство. Но в редкие минуты, когда в нем пробуждается сознание, он становится ужасен: «глаза лихорадочно загорались, щеки вваливались, короткие волосы поднимались на голове дыбом», он впадал в исступление. |
| Товарищи арестанты приступают к мещанину: «Чудак! Пра–а, чудак! Ведь ежели сказываешь, к примеру: „нет!” Так что же есть? — Ничего! — отрезал он коротко и ясно. „Ничего!” Выходит, что камышинский мещанин сужден, осужден, закован, сослан… вообще страждет изза… ничего! Он является как бы адептом, подвижником чистого отрицания. Он бесстрастно исповедует свое „ничего” перед врагами этого оригинального учения» . Автор находит много общего между Яшкой и камышинским мещанином. И в самом деле, они сходны по силе, страстной энергии и самоотверженности протеста и вместе с тем по крайней неопределенности его содержания. Один стоит за какоето метафизическое, абсолютное «ничто», похожее на буддийскую нирвану, другой противопоставляет новым, свежим началам, ворвавшимся в нашу жизнь в эпоху шестидесятых годов, «истинный прав–закон», который он усматривает в отжившей старине, в крепостном праве, в дореформенном порядке. Но если мы вспомним полукомический протест пьяного пана Туркевича, обличающего секретаря уездного суда, то увидим, насколько ярче и рельефнее выступает основная идея в образах Яшки и камышинского мещанина. Робкие ноты протеста, вырвавшиеся из уст «униженного и оскорбленного» в захолустном городке юго–западного края, становятся несравненно смелее и громче в фантастической обстановке якутского неба, в устах Макара, потом снова спускаются на землю, но все еще в полусказочную обстановку полесской легенды, наконец, эти ноты зазвучали совершенно определенно и ясно в подследственном отделении, в резком нигилистическом отрицании камышинского мещанина, в громком обличительном стуке Якова. Но до сих пор, несмотря на всю силу и страстность протеста, ему недостает, по крайней мере с нашей интеллигентной точки зрения, разумного содержания. Эта разумность является в протесте каторжника Панова, главного действующего лица в превосходном этнографическом очерке «По пути». Вот как автор характеризует личность Панова: «В четырех стенах за решеткой и на верхушках гольцов, где над головой носятся орлы и тайга шумит без конца, как море, — всюду он чувствовал себя дома, импонируя товарищам самоуверенностью и спокойствием. |
| Повод и самое начало дела трудно с желательною точностию установить, так как в поднявшейся полемике по этому вопросу между польскою и русскою печатью истина сильно была затемнена. Дело происходило, кажется, так. С давнего уже времени, приблизительно с начала 80-х годов XIX в. русские студенты патриотического настроения писали свои index’ы и recepta попиипа (заявления о желании вступить в студенты университета Львовского) на русском языке. Начало этому обыкновению было положено в самом конце 70-х годов XIX в. обществом русских студентов под названием «Академический кружок», которое требовало от всех своих членов, чтобы они писали index’ы и др. отношения официального характера при поступлении в университет и во время нахождения в нем только по-русски. Хотя во Львовском университете уже тогда официальным языком считался польский, однако же против такого незначительного допущения русского языка, какое ввели русские студенты, не протестовали пи сенат, ни деканы, ни профессора университета. Но в последние годы как вообще во всей Галиции, так, в частности, и в Львовском университете повеяло иным духом. Когда пред началом 190½ академического года русские богословы, воспитывающиеся в духовной семинарии и посещающие богословский факультет в университете, представили декану факультета свои index’ы, писанные по-русски, то декан, каковым был тогда ксендз Фиалек, поляк и римско-католик, отказался принять их, так как он, будто бы, не знает русского языка. Тем не менее студенты академики оставили у декана свои заявления. Декан доложил об этом ректору университета, также поляку и римско-католику, который обратился с официальною бумагою к ректору семинарии о. Туркевичу, с указанием на незаконность действий русских академиков. Последние однако же решительно высказались за традиционное и вполне законное право писать свои index’ы по-русски и безусловно отказались представить их на польском языке. Тогда ректор семинарии обратился с просьбою к своему митрополиту о решении возбужденного вопроса. |
| Может быть, пользовавшийся благоволением царицы обер-прокурор В. К. Саблер при ее помощи добился этого. Чтобы не прерывать нити рассказа, я продолжаю речь об этом деле. Время шло, шли и воссоединения. Ни в каком случае нельзя заподозревать ни чистоты намерений, ни ревности о благе церкви у стоявшего во главе воссоединительного дела архиеп. Евлогия. Но, в то же время, нельзя не признать, что он в этом предприятии проявил как будто совсем несвойственные ему нечуткость и близорукость. Получив синодальное повеление заняться воссоединительным делом в Галиции, архиеп. Евлогий оставил свою огромную епархию и поселился во Львове. В Галиции уже работал целый полк его сподвижников, огромный процент которых составляли иеромонахи Почаевской Лавры, полуграмотные, невоспитанные, невежественные. И они должны были заменить обращаемым в православие униатам их прежних священников, которые почти все имели университетский диплом и блестящую практическую выучку, в направлении и совершенствовании которой Галицийский униатский митр. Шептицкий был большой мастер. Как бы для большего неуспеха в работе, этих новоявленных противоуниатских миссионеров сразу же поставили в самое несносное материальное положение. Как рассказывал мне настоятель штабной церкви при нашем генерал-губернаторе в Галиции, протоиерей Венедикт Туркевич, им не назначали никакого определенного жалования; вместо жалованья, архиеп. Евлогий, имевший в своем распоряжении аванс из Синода, выдавал им от времени до времени по 10–15 руб. на человека. Такие деньги составляли тогда слишком незначительную сумму. Поэтому помощники архиеп. Евлогия обыкновенно влачили самое жалкое существование и по временам, когда Владыка на очень долгое время, – а это было обыкновенным явлением, – оставлял их без новой подачки, вынуждены были питаться почти подаянием. Тому же прот. Туркевичу всё время приходилось из сострадания кормить того или другого монаха- " миссионера», издержавшего евлогийскую субсидию и жившего затем в течение долгого времени без гроша в кармане. |
|
|
