| Наиболее важными мероприятиями были, после свободных хлебопашцев, распространение тонкорунного овцеводства, пособия почтовым сборам государственного казначейства, вольный промысел солью, новое устройство медицинской части и возвышение одесской торговли. Министерство внутренних дел предприняло издание «С.-Петербургского журнала», в котором Сперанский сам писал статьи ученого содержания, изящным языком. Он ввел его и в деловую переписку, в замен безобразного нанизывания бессвязных фраз с умышленною целью затруднить понимание крючков подьяческих. Это нововведение, не нравившееся дельцам, для которых закрывался один из источников прибытка, разумеется, породило в терявших враждебность к ново вводителю. Они стали распространять на его счет бессмысленные клеветы, но яд их не достигал до поднявшегося слишком быстро и высоко, Сперанского. Оказываясь главным дельцом у Кочубея, в болезнь его (1806 г.) Сперанский стал являться с докладами к Государю и на столько понравился Его Величеству отчетливым исполнением повелений и поручений, что Александр Первый уволив дельца статс-секретаря из Министерства Внутренних Дел, взял его с собою в 1807 году в Витебск и в 1808 г. в Финляндию и Эрфурт. Там происходило свидание Александра Первого с Наполеоном Первым. Сперанский понравился властителю Франции и полу-Европы и сам приведен был в восторг Наполеоном, гениальная натура которого, как известно, производила обаяние на того, кого думал или желал обласкать «сын судеб». С Эрфуртского свидания, Сперанский сделался очень близок Александру Первому, назначен им присутствующим в Совете Комиссии Законов и вскоре сделался главным двигателем в ней дела, в руках Розенкампфа чуть не останавливающихся. В 1809 г. сделавшись товарищем Министра Юстиции, Сперанский сосредоточивал в руках своих всю распорядительную часть Комиссии составления законов и в 1810 году, при подчинении ее учрежденному тогда Государственному Совету, стал единственным хозяином ее с именем директора. Работа закипела тогда у гениального стилиста-законодателя, и черновая подготовка Розенкампфа совсем исчезала под редакцией директора, перевода на русский. |
| Во-первых, неправо мнение Сперанского о священнике как «представителе всех верных» в таинстве Покаяния: «Священник, при исповеди, не есть представитель всех верных, а носитель (не представитель) власти Господа, Иисуса Христа, разрешителя грехов наших» 27 . Во-вторых, Сперанский считает, что прилепляться к видениям нельзя, но принимать их с благодарностью нужно, тогда как «отцы говорят, чтобы совсем не принимать видений» 28 . Святитель между прочим считает, что последнее должно относиться и к тому, что обозначается понятием Фаворского света 29 . В-третьих, Сперанский описывает пережитое им мистическое созерцание как состояние «великой пустоты»: «Такое совершенное бессмыслие чуждо св. отцам... Они стояли во время умной молитвы и всем советовали стоять в том убеждении, что Господь близ и внимает, то есть предстоять умно Господу и взывать к Нему: взыска Тебе лице мое» 30 . Правда, и здесь святитель оговаривается, что Сперанский мог неточно выразить свою мысль 31 и что утрачивать ощущение себя человек может и будучи восхищен в истинное созерцание, однако, полагает он, «так как эти последние состояния редки и даются немногим, то можно с основательностью полагать, что Сперанский не его разумеет и не его испытывал с своим другом» 32 (Справедливости ради надо напомнить, что Сперанский знал и какой-то иной мистический опыт, пережитый им, в частности, в Перми, хотя описание этого опыта, судя по всему, и не сохранилось.) Наконец, святитель Феофан намечает точку расхождения между подлинным и ложным мистическим опытом. Она возникает при переходе от словесной «внешней» молитвы к молитве внутренней: рождающаяся при углубленном погружении в молитву теплота может иметь как естественное, так и благодатное происхождение. Поскольку же теплота эта сладостна, постольку «трезвенники напрягаются, минуя эту сладость, установляться в одном предстоянии Господу, с полной Ему преданностью, как бы в руки Ему полагая себя; на сладость же, от теплоты исходящую, не опираются и внимания к ней не приковывают» 33 . Кроме того, чтобы не ошибиться в истинном происхождении этой сладостной теплоты, надо иметь опытного духовника – ошибка Сперанского в том, что он считает возможным самому достичь высот богообщения. Таким образом, основные претензии святителя сводятся к недооценке Сперанским роли духовного руководства и описанной последним обезличенной форме мистического созерцания, заставляющей по меньшей мере заподозрить ее в неистинности. 4 |
| Философия XVIII в., как известно, народила много таких умов; русская духовная академия всегда изготовляла их достаточно. Это был Вольтер в православно-богословской оболочке. Но Сперанский имел не только философский, но еще и необыкновенно крепкий ум, каких всегда бывает мало, а в тот философский век было меньше, чем когда-либо. Упорная работа над отвлеченностями сообщила необыкновенную энергию и гибкость мышлению Сперанского; ему легко давались самые трудные и причудливые комбинации идей. Благодаря такому мышлению Сперанский стал воплощенной системой, но именно это усиленное развитие отвлеченного мышления составляло важный недостаток в его практической деятельности. Продолжительным и упорным трудом Сперанский заготовил себе обширный запас разнообразных знаний и идей. В этом запасе было много роскоши, удовлетворявшей изысканным требованиям умственного комфорта; было, может быть, даже много лишнего и слишком мало того, что было нужно для низменных нужд человека, для понимания действительности (у него больше политических схем, чем идей); в этом он походил на Александра, и на этом они сошлись друг с другом. Но Сперанский отличался от государя тем, что у первого вся умственная роскошь была прибрана и стройно расставлена по местам, как дорогие безделки в уборной опрятной светской женщины. Со времен Ордина-Нащокина у русского престола не становился другой такой сильный ум; после Сперанского, не знаю, появится ли третий. Это была воплощенная система. Ворвавшись со своими крепкими неизрасходованными мозговыми нервами в петербургское общество, уставшее от делового безделья, Сперанский взволновал и встревожил его, как струя свежего воздуха, пробравшаяся в закупоренную комнату хворого человека, пропитанную благовонными миазмами. Но в русский государственный порядок он не внес такого движения, как в окружавшую его петербургскую правительственную среду. Тому причиной был самый склад его ума. Это был один из тех сильных, но заработавшихся умов, которые, без устали все анализируя и абстрагируя, кончают тем, что перестают понимать конкретное. |
| СПб. Сперанский М. Н., 1904: Переводные сборники изречений в славяно-русской письменности. М. Сперанский М. П., 1906: Мостарское (Манойлово) боснийское евангелие (отрывки). Варшава [оттиск из РФВ]. Сперанский М. Н., 1907: Псалтырь жидовствующих в переводе Феодора Еврея. М. Сперанский М. Н., 1927: Славянская письменность на Синае и в Палестине//ИОРЯС. Т. 32. С. 43–118. Сперанский М. Н., 1928–29: Откуда идут старейшие памятники русской письменности и литературы?//Slavia. Т. 7. S. 516–535. Срезневский В. И., Покровский Ф. И., 1910: Описание рукописного отделения Библиотеки Академии наук. СПб. Т. 1. Срезневский И. И. , 1871: Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках XLI-XLIV)//Записки Академии наук. Т. 20, кн. 1. Приложение 3. Ст., Глумац Д., 1932: Свето Писмо у нашим старим споменицама. Београд. Станчев К., 1981: Поетика на старобългарската литература (Основни принципи и про-блеми). София. Б., 1970: О српским Солунски: Симпозиум 1100-го-дишнина од смртта на Кирил Солунски. Кн. 2. С. 347–387. 1897: У Бечу. Сырку П. Α., Ι890: К истории исправления книг в Болгарии в 14 в. Литургические труды патриарха Евфимия Терновского. СПб. Сырку П. Α., 1898: Время и жизнь патриарха Евфимия Терновского. СПб. Тасева Л., Йовчева М., 1995: Преводачески особености в Книга на пророк Иезекиил по рько-пис F.I.461 от Руската национална библиотека//Старобългаристика. С. 40–52. Таубе М., 1989: О генезисе одного рассказа в составе «Еллинского летописца» второй редакции («О взятии Иерусалима Титом»)//Russian Literature and History.» In honour of Prof. 1. Serman. Jerusalem. P. 146–151. Темчин С. Ю., 1987: О возможности реконструкции объема и состава текста первого славянского перевода с греческого//Вестн. МГУ. Филология. Серия 9. 6. С. 46–50 Творогов О. В., 1975: Древнерусские хронографы. Л. Тот И., 1984: Исторические предпосылки возникновения и распространения древпеболгарской письменности на Руси//Dissertationes slavicae 16. Szeged. P. 149–199. 1971 ä Песме над песмама од Теодорита Кирског у преводу Константина Философа//Зборник за славистику. |
| И, по–видимому, Ив. Сперанский вполне с этим согласен, то есть тоже рассуждает, в сущности говоря, пантеистически. Этому нисколько не мешает та поправка, которую он вносит в это рассуждение, когда пишет: «Историческое христианство не есть последняя ступень в развитии религиозного процесса, а только предпоследняя» , поскольку и Вл. Соловьев пишет: «Если признать в Нем (Христе. — А. Л.) степень, безусловно, высшую… то… Он должен бы был явиться в конце‚ а никак не в средине истории… Разум истории… заставляет нас признать в Иисусе Христе… первое и всеединое Слово Царства Божия… Богочеловека, или безусловную индивидуальность» . Но тогда получается, что Царство Божие на земле, которое наступит после окончания человеческой истории, отличается от пантеистического Христа только тем, что в Царстве Божием на земле все будут Христами. Значит, и сам Ив. Сперанский тоже сбивается на пантеизм. Основной ошибкой всей философии Вл. Соловьева Ив. Сперанский считает отождествление отвлеченной логики с догматическим богословием. Вл. Соловьев, согласно Ив. Сперанскому, отождествляет, например, свои первые три ступени логического мышления с христианским учением о троичйости лиц Божества. Это, однако, является, по Ив. Сперанскому, роковой ошибкой всей философской системы Вл. Соловьева, поскольку в исходном первоначале ее вовсе нет ничего такого, что мы должны были бы назвать Отцом, и во втором, уже расчлененном начале, нет ничего такого, что мы должны были бы назвать Сыном. Ив. Сперанский приписывает Вл. Соловьеву то, что он не называет субординационизмом, но то, что является самым настоящим субординационизмом, согласно которому все последующие ступени излияния Божества слабее и хуже предыдущих вплоть до вещей материального мира . Тут, однако, необходимо заметить, что Ив. Сперанский чересчур увлекается. При изложении основных понятий логики Вл. Соловьева еще и можно было до некоторой степени допускать, что категории этой логики Вл. Соловьев буквально отождествляет с христианскими догматами. |
| Когда образованы были министерства, министр внутренних дел граф Кочубей перезвал его в свою канцелярию с оставлением в прежней должности статс-секретаря при Государственном совете. Все важнейшие проекты законов, изданных с 1802 г., были редактированы Сперанским как управляющим департаментом министерства внутренних дел. С 1806 г., когда первые сотрудники императора удалялись от него один за другим, Сперанский за болезнью Кочубея раз послан был с докладом к императору. Александр, уже знавший ловкого и расторопного статс-секретаря, был изумлен искусством, с каким был составлен и прочитан доклад. С тех пор они сблизились. Отправляясь на свидание с Наполеоном в Эрфурт (1808 г.), император взял с собой Сперанского для докладов по гражданским делам. В Эрфурте Сперанский, отлично владевший французским языком, сблизился с представителями французской администрации, присмотрелся к ним и многому от них научился. Раз на балу, говорят, император спросил Сперанского, как ему нравятся чужие края в сравнении с отечеством. " Мне кажется, - ответил Сперанский, - здесь установления, а у нас люди лучше " . " Воротившись домой, - заметил император, - мы с тобой много об этом говорить будем " . По возвращении в Россию Сперанский назначен был товарищем министра юстиции и вместе с императором начал работать над общим планом государственных реформ. Этот план отличается особенностями, которые имеют тесную связь с характером и складом ума его составителя. Впечатлительного, более восприимчивого, чем деятельного, Александра подкупило обаяние этого блестящего ума, твердого, как лед, но и холодного, как лед же. Сперанский был лучшим, даровитейшим представителем старого, духовно-академического образования. По характеру этого образования он был идеолог, как тогда говорили, или теоретик, как назвали бы его в настоящее время. Ум его вырос в упорной работе над отвлеченными понятиями и привык с пренебрежением относиться к простым житейским явлениям, или, говоря философским жаргоном, к конкретным, эмпирическим фактам жизни. |
| Общее в Сперанском и Аракчееве замечал отнюдь не только царь; будущий декабрист Гавриил Батеньков, служивший под началом и того и другого, все-таки рискнул дать их сопоставительную характеристику, указать на качества, их сближающие; но сейчас нам важно понять именно точку зрения русского царя. Для него соединительным звеном между Сперанским и Аракчеевым, между реформой и поселением, между порывом и ограждением от порывов был его юношеский наставник Лагарп, зачинатель той грандиозной утопии пересоздания России на совершенно новых началах, продолжателем которой стал Сперанский, а завершителем будет — Аракчеев. Сперанский, подобно Лагарпу, «не чувствовал или скрывал от себя, что он, по крайней мере частию своих замыслов, опережает и возраст своего народа, и степень его образованности и самодеятельности; не чувствовал, что, увлекаясь живым стремлением к добру, к правде, к возвышенному, он, как сказал некогда немецкий писатель Гейне, хочет ввести будущее в настоящее, или, как говорил Фридрих Великий про Uocuфa II, делает второй шаг, не сделав первого». (Так писал о Сперанском любивший его Модест Корф.) Другое дело, что, в отличие от Лагарпа и Аракчеева, он имел мужество меняться, отказываясь от первоначального в пользу последующего. Придет пора, воцарится Hukoлaй I, и Сперанский займется тем звеном, мимо которого он проскочил в утопическое царствование Александра: кодификацией уже действующего русского права; черновыми работами, без которых, однако, двигаться вперед было невозможно, было опасно, было бесполезно. Но то будет в другую эпоху. Пока же Сперанский готов скользить в пустоте реформаторской схемы, не соотнесенной с грешной русской землею; он верит, что умный и хитро закрученный закон сам собою преобразит узакониваемую реальность, сделает небывшее — настоящим. Аракчеев в это не верит. Аракчеев верит в другое. Однако стоит к Лагарпу (столь непохожему на занудливо жестокого и вполне ограниченного временщика!) гораздо ближе, чем Сперанский. И метафизически и биографически: Аракчеев не пришел на смену либеральному швейцарцу, но наряду с ним взращивал в юном Александре Павловиче утопическую мечту об идиллической России, похожей на рейнские уголки, женевские фермы, гатчинские плацы. Взращивал — а затем поддерживал ровное горение утопического огня. |
| Записку эту приписывали тогда Арнфельду, но граф Корф с большею основательностью относит ее к трудам Розенкампфа, считавшего себя оскорбленным вмешательством Сперанского в свой труд. Граф Ростопчин руководил Карамзиным и ввел историю графа в кружок великой княгини Екатерины Павловны. Запиской «о старой и новой России» осуждалась легкомысленность перемен чуждых строю нашей исторической жизни. Неудовольствие Александра Первого по передаче ему записки понятно; нападение на статс-секретаря, облекавшего в форму идеи монарха, было в самом деле осуждение его задушевных стремлений. Поэтому одному можно скорее прийти к заключению о безвредности нападения для Сперанского этим путем. Грубее нападало письмо, приписывавшееся самому Ростопчину. В этом письме Сперанский выставлялся главою заговора в интересах Наполеона. Обвинение основано на предположении: будто бы Сперанский советовал государю усилить польскую армию, для того, чтобы оставить без защиты Петербург и Финляндию. Донос рекомендовал Балашова избрать орудием царской воли для удаления Сперанского, которому действительно министр полиции приготовил западню, рискуя сам подвергнутся опале. По крайней мере так высказывал в ссылке Сперанский, выразившись в Нижнем у Архиерея: «что если бы Балашов не ускорил двумя часами, то был бы на месте его»; ловушка, подставленная Сперанскому, заключалась в предложении «учредить из трех лиц Сперанского, Балашова и Арнфельдта помимо монарха, безгласный тайный комитет, который бы управлял вместе делами употребляя государственный совет, сенат и министерство единственно в виде своих орудий». Сперанский отверг предложение, но не донес государю, а предлагавшие донесли, объясняя умолчание недостатком преданности статс-секретаря и его хитростью отвержение словесное, когда ум еще засчитывал и ожидал новых предложений с признанием первенства между олигархами. Поверил ли вполне Александр Первый совету этому, ведает один Сердцеведец, но, внезапно, вечером 17 марта 1812 г. Сперанский потребован во дворец в 8 часов. |
| Г.А. Воскресенский отождествил два перевода – кратко-апракосный и гетровый, приписав последний Мефодию, хотя И.В. Ягич указывал на некоторые отличия этих переводов в своём исследовании о Мариинском евангелии. Ввиду этого Г.А. Воскресенскому следовало бы привести какие-то доказательства в пользу своего мнения 31 . Наконец, М.Н. Сперанский подверг пересмотру выводы Г.А. Воскресенского о греческой основе древнеславянского перевода Евангелия и Апостола. Он перепроверил чтения Евангелия от Марка и варианты к ним (по изданию Г.А. Воскресенского) с греческими списками по изданию К Тишендорфа и, неожиданно для себя, обнаружил «совершенно обратное тому, что утверждал автор» 32 , а именно, древнейший текст редакции «А» чаще совпадает не с «лукиановскими» текстами, (группа ипс9 в обозначении Тишендорфа), а с западными текстами (Синайский, Ватиканский и др. списки). «Таким образом, группа „унц9“ из всех рассмотренных случаев объясняет только 24, a 29 случаев, т. е. более половины, она объяснить не может. Это простое соотношение показывает, что группа „унц9“ далеко не представляет такого типичного ряда списков для характеристики оригинала славянского перевода» 33 . М.Н. Сперанский полагает, что такими типичными списками, важными для характеристики греческого оригинала славянского перевода, были западные Синайский IV в., Ватиканский IV в., Парижский 62 VIII в. и др., однако для нашего времени, как будет показано выше, этот вывод уже устарел. М.Н. Сперанский не ограничился одним разбором трудов Г.А. Воскресенского, он предложил свою версию истории славянского перевода Евангелия. Основываясь на факте, отмеченном и Г.А. Воскресенским , что между 1-й и 2-й редакциями есть не только различие, но и много общего, что есть списки, текст которых занимает промежуточное положение между текстами списков двух редакций, Μ.Н. Сперанский подверг ревизии само понятие редакции как последовательного исправления или нового перевода текста, каким оперировал Г.А. Воскресенский . М.Н. Сперанский считает, что «возникновение 2-й редакции нельзя себе представить в виде одного момента», что «вторая редакция славянского текста возникла не сразу , не путём одной сверки, а постепенно , путём целого ряда сверок, исправлявших, и изменявших старый текст не весь сразу, a постепенно . |
| IV. 26-го июня 1808 г. доклад Комитета о усовершении духовных училищ и его программа или «Начертание правил о образовании духовных училищ» получили высочайшее утверждение, и в тот же день был учрежден высший орган для заведывания духовными школами, тот самый, который и предлагался комитетом, – Комиссия Духовных Училищ. Членами комиссии были назначены прежние члены комитета. На комиссию были возложены обязанности двоякого рода: временные, организационные, заключавшиеся в проведении намеченной духовно-учебной реформы, и постоянные административные, заключавшиеся в постоянном управлении училищами. В организационных трудах комиссии душою дела продолжал быть по-прежнему M. М. Сперанский. Он принял на себя изготовление подробного академического устава и повел работу с обычною отличавшею его быстротой. Комиссия открыла свои действия в августе 1808 года, а в феврале 1809 г. Сперанский представил уже ей первую часть устава духовных академий. Соответственно, с тремя видами деятельности академии, как учебно-учено-административного учреждения, намеченными комитетом в его «Начертании правил о духовных училищах», академический устав должен был распадаться на три части: первая говорила об академии, как высшем духовном училище, вторая имела своим предметом правила, руководствующие академию в ее обязанности распространять и поощрять ученость в духовенстве вверенного ей округа, и третья была отведена правилам, по которым академия должна была действовать на управление училищ, ей подчиненных. Первая часть устава была написана Сперанским; но на этом его работа и кончилась. Сам бывший преподаватель петербургской Александро-Невской академии Сперанский, будучи членом комитета и затем комиссии духовных училищ, оказывал влияние на петербургскую академию. Нельзя сказать, чтобы его влияние держалось строго православной линии. Сперанский не остался нетронутым влияниями духа времени. He доходя до таких крайностей, как посетитель собраний у Татариновой, кн. A. Н. Голицын, Сперанский был одним из видных мистиков той эпохи, все более углублялся в мистическую литературу. |
|
|
