| 635 Что касается донесений ревизоров, посылавшихся для обзора церквей, о состоянии дела катехизического обучения народа, на что им было поручено пр. Иосифом обратить особенное внимание, то, по большей части, и они также отмечали факт неудовлетворительной постановки катехизации, указывая на то, что только некоторые священники прочитывали катехизические поучения с объяснением их, а другие – ограничивались одним прочтением их, ни мало, не заботясь о том, насколько они были усвоены прихожанами. Впрочем, кроме лености многих священников по отношению ведения катехизических поучений, не малою причиною не успешности сего дела было отсутствие подходящих к населению Литовской епархии сборников катехизических поучений, причем, хотя и были попытки со стороны некоторых священников епархии составить подобного рода сборники, но они оказались совершенно неудовлетворительными. 636 От катехизических поучений, которые духовенство Литовской епархии должно было, согласно предписанию высшего духовного начальства, произносить по своим местным церквам, по возможности, за каждым воскресным и праздничным богослужением. необходимо отличать проповеди, которые духовенство должно было поочередно произносить при одной из церквей благочиния, после предварительного представления их цензору и получения от него одобрения оных. Мысль о заведении такого рода проповедничества в Литовской епархии принадлежала уже известному нам, Брестскому благочинному Соловьевичу, который в 1846 году донес пр. Иосифу, что он находит возможным и полезным, для утверждения прихожан в православии и послушании законному правительству, завести в Брестской Симеоновской церкви очередное проповедание слова Божия, стараясь всячески поучения приспособлять к понятиям и потребностям местных слушателей, с тем, чтобы, как градские, так и сельские окрестные священники, составленные ими самими поучения представляли на рассмотрение благочинного или нарочито назначенного для того цензора. Консистория, прежде чем обсудить предложение Соловьевича, имея в виду то обстоятельство, что из священников прежнего образования не все могли быть способными к проповеди слова Божия, предписала благочинным доставить сведения о том, кого из своих священников они находят соответствующими сей цели. |
| 340 Теперь нам следовало бы те же самые вопросы, которые мы рассматривали на предыдущих страницах при изложении истории двух патриархатов – Иерусалимского и Антиохийского, поставить и по отношению к третьему патриархату – Александрийскому; но, к сожалению, наши сведения по истории этого патриархата вообще скудны. Следует ограничиться лишь следующими замечаниями. Алек-ский патриархат весь состоял из малой паствы, слагавшейся главным образом из Греков и незначительного числа Арабов, конечно православных. В виду этого никакой борьбы между греческим и негреческим элементом не происходило здесь, по крайней мере, неприметно таковой. А патриархи Александрийские смотрели снисходительно на ту часть своей малолюдной паствы, которая принадлежала к чужой, негреческой национальности. Наприм., в XVIII в. патриарх Косма, сказывая проповеди по гречески, в то же время приказывал переводить их на язык арабов, посещавших богослужение (Барского. Странствования. I, 411). Так же патриархи для этих своих пасомых поставляли арабских священников (Еписк. Порфирия. Александрийская Патриархия 381). Однако же не следует думать, что эллинско-фанариотская идея здесь глохнет. Нет, она обнаруживается в русофобстве. Патр. Артемий, поддержанный при своём избрании в 1846 г. влиянием России, должен был влачить жалкое существование на патриаршестве (См. его печальную историю в вышеназванной книге Еп. Порфирия. Предисловие, стр. CXVIII–CXXII). Наконец, избрание нынешнего патриарха Фотия принято в Константинополе с особенным восторгом, выразившемся, между прочим, в значительной денежной помощи ему от фанариотов: явление это будет для нас очень понятным, если припомним прежнюю судьбу этого патриарха. 359 См. описание патриарших школ в Назарете, Вифлееме и Кайфе. Сообщ. Пал. Общ., 1892, стр. 41–44. 372 Хотя известный знаток древнего церковного пения Д.Н. Соловьев и высказывал нам своё убеждение, будто все эти разности в мелодии одного и того же гласа можно свести к одной общей для них мелодии, – но мы думаем, что разность эта лежит в самой основе гласовой византийской гаммы, которая видоизменялась, смотря по тому, употреблялась ли она в вечерни, или на утрени, или, наконец, при пении канона. |
| С ним ходил я первый раз в Гефсиманский скит, незадолго пред тем основанный верстах в двух от лавры. Не замедлил я явиться и к покровителю своему Я.И. Владыкину, в Вифанию. Он и жена его Ольга Ивановна приняли меня как близкого родного и приглашали бывать у них, как можно чаще. Осмотревшись несколько в академии и лавре, я написал в Муром к оставленному там родному семейству. В письме своём подробно описал я своё путешествие от Мурома до лавры, сообщил о своих первоначальных впечатлениях в академии и лавре и проч. —308— 1846 г. Вот что было мной писано: „По данному обещанию, спешу немедленно известить вас о своём положении; и, пользуясь свободным временем, постараюсь описать вам подробно все обстоятельства – от последнего, трогательного прощания с вами в чистом поле до настоящей минуты в уединённой келье академии. От всего сердца благодарю вас и всех добрых моих родных за то общее искреннее чувство, с каким вы отпускали меня в далёкий и, может быть, невозвратный путь. Последние минуты моего с вами пребывания так живо напечатлелись в сердце, что я долго, долго не забуду их. Простившись с вами около 7-ми час. вечера 28-го июля, в 11-ть приехал я в Булатниково, где оказал мне радушное гостеприимство знакомый священник. Здесь пробыл я не более трёх часов и отправился далее в путь. До Владимира путешествие моё совершалось обыкновенным порядком; только от непривычки ли моей к езде, или от продолжительного беспокойства ещё дома, здоровье моё так расстроилось, что я боялся далее продолжать путь: однако ж, слава Богу, опасность миновалась. Во Владимир прибыл я 30-го числа в 9-ть час. утра. Во Владимире я пробыл ровно сутки; и всё, что нужно было сделать, сделал; только не всех, кого хотелось, удалось видеть. На другой день, выехавши из Владимира, рассчитывал было непременно остановиться в Юрьеве, чтобы увидеться с Александром Ивановичем Соловьевым: но случилось не так; я должен был уступить расчётам доброго моего извозчика; а потому через Юрьев довелось проехать в глухую полночь, и утром 1-го августа пришлось остановиться в знаменитом селе Симе, где, по случаю праздника, я почёл за долг быть в церкви, и кстати посмотреть на гробницу славнейшего героя Русского – Багратиона. Тут же случилось мне неожиданно исполнить заповедь христианского братолюбия: я посетил больного своего товарища – священника, который занимает место, предлагаемое некогда мне. К вечеру того же дня приехал я в Богоспасаемый град Переяславль. Ещё за 11-ть вёрст, при ясном сиянии вечереющего солнца, раскрылась |
| Леонтьев очень жаловал и другого лицеиста, Григория Ивановича Замараева (Гришку), который оставил о нем замечательные посмертные воспоминания. Константин Николаевич, кажется, даже прощал ему пристрастие к спорам... Он писал рассказы, но ему не удалось проявить себя в литературе. Позднее он служил в Туркестане, Орле и Петербурге, где был редактором в Статистическом комитете и тоже сравнительно рано умер (в 1902 г.) 704 . Поклонниками Леонтьева были два приятеля – лицеист Денисов и студент московского университета Н. А. Уманов; они написали сочувственный отзыв о нем в «Русском деле» (1887) под общим псевдонимом П. Волженского. О судьбе первого ничего не известно, а второй был позднее членом окружного суда в Пензенской губернии. Лицеист Анатолий Александров (1861–1930) – филолог, поэт, приват-доцент Московского университета. Едва ли он особенно выделялся среди других лицеистов, но зато, кажется, всю свою жизнь посвятил Леонтьеву. Он написал о нем интересные воспоминания, несколько статей и опубликовал его письма с примечаниями. Читатели Леонтьева многим обязаны этому неутомимому труженику. Он Константина Николаевича очень ценил и любил, но творчески себя не проявил и не был безусловным его сторонником. Так, Александров не хотел отдавать на растерзание Леонтьеву своего кумира – Достоевского! К этой же молодежи примыкал студент-юрист Иосиф Иванович Фудель (1864–1918), перешедший в православие и принявший священство. Он – автор книг и статей о приходских школах, о народном образовании в православном духе. Очень интересна его статья о Леонтьеве и Вл. Соловьеве. Константин Николаевич с ним переписывался, ценил его, но им не восхищался. Это человек «без блеска», педант... (говорил о нем В. В. Розанову ) 705 . Все же из Фуделя что-то «вышло»; и он лучше, чем все другие молодые друзья Леонтьева, разбирался в его литературном наследии, но «леонтьевцем» не стал. В ту же эпоху Леонтьеву был близок немолодой уже писатель Н. Я. Соловьев (1846–1899), которому он очень помог и написал сочувственный отзыв о его драмах. Это был человек «дикого характера», склонный к скандалам, и иногда он Константина Николаевича раздражал. Как-то – на именинах Маши, – он «сперва завизжал, как восхитившийся зверь, а потом начал кричать: «Азия! Азия! Здесь нужна Азия!..» Пришлось остановить его и напомнить, что азиатцы веселятся истово и тихо, а визжат только тогда, когда идут в кавалерийскую атаку» 706 . |
| Всю эту работу за 130 р. произвел подрядчик Челноков 92 . Новую же створчатую железную дверь с орнаментами для входа с площадки собора в трапезу устроил слесарных дел мастер Соловьев за 700 р., а окраску двери по загрунтовке масляною краской с посеребрением и позолотою её по гольдфарбе, и с росписанием живописью орнаментов производил за 400 р. иностранец, художник Подиани 93 . В 1840·г. было положено устроить духовую печь с площадки собора в чугунный коридор с оборотами при ней для отопления лежанки, бывшей в палатке, где помещалось духовенство. Устройство этой печи обошлось в 112 р. 94 . В 1846 г. подрядчиком Покрушиным была сделана одиночная из соснового дерева двупольная дверь с колодой и наличниками для выхода с площадки Верхоспасского собора на террасу, устроенную под теремной галереей 95 . А так как эта площадка, будучи скрытой, должна была отапливаться, то, для сохранения теплого воздуха на ней, оказалось нужным, вместо одной двери, сделать двойную. В сем же году было приступлено к переустройству трапезной части собора, при чем было признано за лучшее, вместо бывших раньше двух одинаковых окон, сделать две двери посреди, но разобрав в стене трапезы пролеты и часть внутреннего свода, и устроить вновь три двери с полуциркульной средней дверью, с наружными наличниками из белого мячковского сортового камня. На производство всех указанных работ было назначено 565 р. и еще 90 р. на высечку орнаментов в белом камне по наружности наличников. Эти работы были произведены подрядчиком Челноковым; художник же Колумба за 155 р. устроил к дверям железную решетку, окрасил и позолотил ее по гольдфарбе 96 . Когда же, при производстве работ в трапезе, архитектором Львовым было замечено, что в поперечнике наружной стены её связи выходили в пролеты, тогда потребовалось их выпилить 97 . Пол площадки над трапезой на протяжении 12 саженей был сделан Челноковым за 66 р. из старой казенной из белого камня лещеди 98 , а на верхней площадке трапезы оказалось нужным исправить пол паркетный, в котором обнаружились повреждения от производившихся по стенам и другим частям площадки работ. |
| Этих фанатиков разрушения Достоевсий заклеймил в своем романе «Бесы». Что значит, что он мог бы «сделаться нечаевцем «в дни своей юности? Как понимать загадочную фразу: «в случае, если бы так обернулось дело?» «Революционная деятельность «Достоевского не ограничивалась кружком Петрашевского. Следственная комиссия через своего агента Антонелли была хорошо осведомлена о том, что происходило на пятницах Петрашевского; но она мало лнала о работе кружка Дурова. Изложим сначала «явную «сторону «дела Достоевского». Познакомившись с Петрашевским через поэта Плещеева еще весной 1846 года, он начинает посещать его пятницы с поста 1847 года. В «объяснении «для следственной комиссии писатель утверждает, что у него никогда не было с ним близости. «Я поддерживал знакомство с Петрашевским, пишет он, ровно постолько, посколько этого требовала учтивость, то есть посещал его из месяца в месяц, а иногда и реже…. В последнюю же зиму, начиная с сентября месяца, я был у него не более восьми раз… Впрочем, я всегда уважал его, как человека честного и благородного». Достоевский доказывает, что ничего преступного в его поведении не было… «В сущности, я еще не знаю доселе, в чем меня обвиняют. Мне объявили только, что я брал участье в общих разговорах у Петрашевского, говорил «вольнодумно «и, наконец, прочел вслух литературную статью «Переписку Белинского с Гоголем». Подсудимый блестяще защищается от этих двух неопределенных обвинений: «Кто видел в моей душе?.. Я говорил три раза: два раза я говорил о литературе и один раз о предмете вовсе не политическом: об личности и об человеческом эгоизме». Что же касается «вольнодумства», то оно сводилось к «желанию добра своему отечеству». Да и кто в наше время не говорит о политике, о Западе, о цензуре? «На Западе происходит зредище страшное, разыгрывается драма беспримерная (февральская революция)… Неужели можно обвинять меня в том, что я смотрю несколько серьезно на кризис, от которого ноет и ломится на–двое несчастная Франция? «Но он сторонник самодержавия для России и ожидает реформы только «свыше от престола». |
| В этот трагический 1846 г. он с болезненным напряжением работает над двумя вещами: «Сбритые бакенбарды «и «Повесть об уничтоженных канцеляриях». Уверяет брата, что «обе они с потрясающим трагическим интересом и сжатые до нельзя». Нужда заставляет его прервать эту работу и начать небольшую повесть для Краевского. 26–го апреля он сообщает брату: «Я должен окончить одну повесть до отъезда (в Ревель), небольшую, за деньги, которые я забрал у Краевского, и тогда же взять вперед деньги». Написав эту вещь («Господин Прохарчин») он возвращается к «Сбритым бакенбардам». 17 октября повесть «еще не совсем кончена». Мечта об издании в одном томе всех сочинений терпит крушение. В том же месяце он пишет брату: «Все мои планы рухнули и уничтожились сами собой. Издание не состоится… Я не пишу и «Сбритых бакенбардов». Я все бросил… «От двух задуманных повестей до нас дошли только заглавия. По ним можно судить, что Достоевский попрежнему заключен в кругу тем «натуральной школы». От работы целого года уцелела одна небольшая повесть «Господин Прохарчин» 102 ), и то изуродованная цензурой. Автор жалуется; «Прохарчин страшно обезображен в известном месте. Эти господа известного места запретили даже слово чиновник и Бог знает из-за чего; уж и так все было слишком невинное, и вычеркнули его во всех местах. Все живое исчезло. Остался только скелет того, что я читал тебе. Отрекаюсь от своей повести». Семен Иванович Прохарчин — такой же мелкий чиновник, как Макар Девушкин в «Бедных людях «и Акакий Акакиевич в «Шинели». Мотив убогости его существования резко подчеркнут. Живет он в углах, платит за свою каморку пять рублей в месяц, ест половину обеда, белья в стирку не отдает. Усилены также особенности его затрудненной речи: косноязычие гоголевского Акакия Акакиевича своеобразно огрублено. «Когда случалось ему (Прохарчину) вести долгую фразу, то, по мере углубления в нее, каждое слово, казалось, рождало еще по другому слову, другое слово, тотчас при рождении, по третьему, третье по четвертому и т. д., и т. д., так что набивался полный рот, начиналась перхота, и набившиеся слова принимались, наконец, вылетать в самом живописном беспорядке». Эта речевая характеристика сразу же вводит нас в психологию маниака. |
| Теперь понятно, почему бедная немка Каролина Ивановна, с которой у Голядкина–старшего была какая-то темная романическая история, делается хромоногой: в ее смутном образе уже вспыхивают черты хромоножки Марии Тимофеевны. Возникает громадный замысел «Бесов», и мысль о переработке «Двойника «оставляется. Новая идея требует иной формы и иного масштаба. Более того: Достоевский тщательно уничтожает в тексте «Двойника «1865 г. все следы его идейной связанности с «Бесами». Мысль о «самозванстве «приберегается для большого романа. В повести выпускаются соответствующие места, например: «А самозванством и бесстыдством, милостивый государь, в наш век не берут. Самозванство и бесстыдство, милостивый мой государь, не к добру приводят, а до петли доведут. Гришка Отрепьев только один, сударь вы мой, взял самозванством, обманув слепой народ, да и то не надолго». Жалкому Голядкину не по плечу идея духовного предательства. Она будет вручена могучему и страшному демону — Ставрогину: это ему крикнет хромоножка Марья Тимофеевна: «Гришка Отрепьев — анафема!» После выхода «Двойника «Достоевский пишет брату: «Голядкин в десять раз выше «Бедных людей». Наши говорят, что после «Мертвых душ «на Руси не было ничего подобного, что произведение гониальное, и чего, чего не говорят они! С какими надеждами они все смотрят на меня! Действительно, Голядкин удался мне до нельзя». В феврале 1846 г. появляется в «Отечественных Записках «статья Белинского о «Бедных людях «и «Двойнике». Похвалы, расточаемые второй повести, сопровождаются мягкой критикой. «Итак, пишет Белинский, герой романа — сумасшедший. Мысль смелая и выполненная автором с удивительным мастерством». Но тут же прибавляет: «А между тем, почти общий голос петербургских читателей решил, что этот роман несносно растянут и оттого ужасно скучен, из чего де следует, что об авторе напрасно прокричали». Белинский довольно неудачно защищает молодого писателя: он объясняет, что «превосходных мест в «Двойнике «черезчур много, а одно, да одно, как бы ни было оно превосходно, и утомляет и наскучает». |
| Вслед за воспоминаниями в том же номере РМ напечатано 14 писем Леонтьева к Замараеву. Последнее датировано 3 марта 1886 г. В письме к А. А. Александрову от 13 сентября 1887 г. Леонтьев пишет: «Вы и Кристи ведь любимцы моей плебейской и сборной семьи... Был еще и Замараев, но он в Туркестане всех нас вовсе забыл» (Письма к Александрову. С. 17). Публикатор этих воспоминаний А. А. Александров снабдил их биографической справкой о Замараеве (неточно указав год его кончины) и примечаниями, которыми мы воспользовались при составлении настоящих примечаний. 157 Это не совсем точно. Столкновение, о котором говорит Г. И. Замараев, было у К. Н. Леонтьева не с Лессепсом, а с французским консулом Дарите, позволившим себе в его присутствии оскорбительно отозваться о России. Но Лессепса Леонтьев тоже не любил и разговор, вроде упоминаемого Замараевым, у него с ним был (см.: СС. Т. 7. С. 475) (прим. А. Александрова). Упоминаемый Г. И. Замараевым Панамский кризис возник во время строительства Панамского канала, когда в 1888 г. французская строительная компания, которой руководил Лессепс, оказалась банкротом. В процессе расследования обнаружилась грандиозная система подкупа парламентариев, членов правительства и прессы, закрывавших глаза на противозаконные действия компании. Вокруг деятельности компании в 1892–1893 гг. во Франции развился политический кризис. 159 Кристи Иван Иванович – также один из бывших студентов Московского лицея. Кончив университетское отделение Лицея, он поступил затем в Московскую Духовную академию. Начал писать и печататься, но очень рано умер (прим. А. Александрова). Писал в Гр. под псевдонимом П. Сергиевский. См. его рец. «Что посеешь, то и пожнешь. О книге «Восток, Россия и славянство " » (Гр. 1885. 17 окт.). 160 Также бывший студент Лицея, впоследствии профессор Харьковского университета Я. А. Денисов (прим. А. Александрова). 161 Астафьев Петр Евгеньевич (1846–1893) – философ, психолог, публицист. Преподавал в Москве в Катковском и Демидовском лицеях философию права, психологию, этику и логику. В марте 1890 г. выступил в РО со статьей «Национальное самосознание и общечеловеческие задачи», в которой обвинил Леонтьева в нападении на национальный идеал в его работе «Национальная политика как орудие всемирной революции». Открылась полемика, полная взаимных упреков и обвинений бывших друзей, итог которой Леонтьев хотел подвести в статье «Кто правее» («Письма Владимиру Сергеевичу Соловьеву о национализме политическом и культурном»), которая так и не увидела свет при жизни ее автора. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 11 голосов: 3.9 из 5) Глава 6. Достоевский революционер Юность Достоевского прошла под знаком романтического «мечтательства», шиллеровского идеализма и французского утопического социализма. Под влиянием Жорж Занд и Бальзака, у него рано пробуждаются общественные интересы. Белинский восторженно приветствует автора «Бедных людей», как создателя первого русского социального романа. Протест против социальной несправедливости и защита «униженных и оскорбленных «последовательно проводится во всех его ранних произведениях. В «Петербургской Летописи «мы уже встречаем призыв к общественной работе («обобщенные интереса, сочувствие к массе общества и к ее прямым, непосредственным требованиям»). Достоевский не только изучает французские социальные теории, но и пытается осуществить их в жизни. Зимой 1846 года он со своими друзьями, братьями Бекетовыми, делает опыт «ассоциации». «Бекетовы вылечили меня своим обществом, пишет он брату. Наконец, я предложил жить вместе. Нашлась квартира большая и все издержки по всем частям хозяйства — не превышает 1.200 руб. ассиг. с человека в год. Так велики благодеяния ассоциации». И дальше: «Видишь ли, что значит ассоциация? Работай мы врозь, упадем, оробеем, обнищаем духом. А двое вместе для одной цели — тут другое дело». Переход от романтического идеализма к сощализму был вполне естественным. Молодой писатель жил в атмосфере мистических чаяний, веры в скорое наступление золотого века и в полное преображение жизни. Ему казалось, что новое христианское искусство (Виктор Гюго, Жорж Занд, Бальзак) призвано обновить мир и осчастливить человечество; он верил, что системы Сен Симона, Фурье и Прудона сдержат обещания романтизма, утолят его тоску по лучшей жизни. Для поколения 40–х годов социальный утопизм представлялся продолжением христианства, осуществлением евангельской правды. Он был переводом на современный «общественный «язык христианского Апокалипсиса. Вспоминая о своей восторженной юности, Достоевский пишет в «Дневнике Писателя «(1873 г.): «Тогда понималось дело еще в самом розовом и райски–нравственном свете. Действительно правда, что зарождавшийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации. Все тогдашние новые идеи нам в Петербурге ужасно нравились, казались в высшей степени святыми и нравственными и, главное, общечеловеческими, будущим законом всего без исключения человечества. Мы еще задолго до парижской революции 48–го года были охвачены обаятельным влиянием этих идей». |
|
|
