| Восемь первых сестер преподобный отобрал в 1827 году, по завершении строительства мельницы. Неизвестно, как он это делал, но каждая из них получила свой порядковый номер. Без номера осталась лишь не ночевавшая на мельнице Елена Мантурова, которая должна была числиться первой как настоятельница; но первой стала старшая из сестер. В 1830 году преп. Серафим добавил к ним еще пять сестер, с 8-й по 12-ю. И наконец, в течение двух последних лет он ввел в общину еще шестьдесят сестер. Первопризванные восемь сестер находились под руководством преп. Серафима с 7 июля 1827 года до его кончины 2 января 1833 года, т. е. в продолжении пяти с половиной лет. В скором времени их осталось шесть, ибо две из них умерли раньше него. Непонятно, почему основательницами считаются также пятеро сестер, принятых в 1830 году, – когда преподобному оставалось жить лишь два года, в течение которых он ввел в общину еще шестьдесят сестер. Очевидно, эти пятеро были избраны за какие-то особые качества, позволявшие почитать их основательницами. Это – наша личная точка зрения, к которой мы еще вернемся при описании их биографий. Вместе с тем отметим и следующее: если община в целом пользовалась духовным руководством преп. Серафима лишь несколько лет, то многие сестры, напротив, были его духовными дочерьми гораздо дольше, нередко с детства. Основательницы по крайней мере с 1820 года, а некоторые и дольше. Помимо прочего, 6-я тетрадь архивов содержит список свидетелей. Сестры размещены в нем по степени признаваемого за ними авторитета. Этот список важно изучить – он намекает на возможное содержание архивов и на то, как распорядился ими Чичагов, дополняя таким образом наш этюд о «критической оценке свидетелей» (см. гл. IV). Перечень свидетелей мы дополним известными нам сведениями об их роли в общине, особенно в событиях 1861 года. Двум из них пришлось вмешаться в события еще в 1841 или 1842 году. Тогда Иоасаф, утвердившись в Казанской общине, пытался с помощью запугивания подчинить себе и Мельничную. Собрав сестер, он понуждал их признать перед крестом и Евангелием, будто преп. Серафим сам поручил ему заботу о них. Когда две старшие сестры заявили противоположное, он «озлобился» и в 1842 году добился слияния общин путем официального признания единой общины, покончив таким образом с автономией Мельничной общины. 6-я тетрадь архивов |
| 24 июня 1921 г. судебная «тройка ВЧК» в составе Т. Самсонова, И. Апетера и В. Фельдмана – в отсутствие на ее заседании самого митрополита Серафима – постановила: «заключить гражданина Чичагова в Архангельский концлагерь сроком на два года». Однако, распоряжение о его дальнейшем пребывании под арестом и этапировании в концлагерь не было отдано. Владыка Серафим был освобожден из заключения. Под негласным наблюдением агентов ВЧК он жил на воле и продолжал служить в храмах Москвы. Он еще надеялся, что получит разрешение на отъезд в Варшавскую епархию. Но неожиданно для себя 21 сентября 1921 г. 65-летний Владыка Серафим был снова арестован и помещен в Таганскую тюрьму «для препровождения к месту заключения», т. е. в концлагерь. На помощь отцу пришли дочери Наталия и Екатерина Чичаговы. Они обратилась к председателю ВЦИК М. И. Калинину с ходатайствами – учесть старческий возраст и болезненное состояние их отца при определении его участи. В своем за явлении от 21 сентября 1921 г. Наталия просила Калинина либо освободить отца по состоянию здоровья, либо оставить его в концлагере в Москве, «чтобы она могла за ним ухаживать». На заявлении Наталии Калинин написал, что можно оставить в московской тюрьме «приблизительно на полгодика» 127 . В то же время Калинин оставил без ответа ходатайство Екатерины о замене места высылки митрополита Серафима на более близкий город, чем Архангельск, о разрешении ему дать время на сбор теплых вещей и следовании не по этапу, а в сопровождении его воспитанника Ф. И. Кулешова. Тем не менее, обращения дочерей Владыки Серафима во ВЦИК не были безрезультатными. По поручению ВЦИК начальником секретного отделения ВЧК В. А. Рутковским было составлено новое заключение по «делу» Владыки Серафима: «С упрочением положения революционной соввласти в условиях настоящего времени, гр. Чичагов бессилен предпринять что-либо ощутительно враждебное против РСФСР. К тому же, принимая во внимание его старческий возраст, 65 лет, полагаю, постановление о высылке на 2 года применить условно, освободив гр. Чичагова Л. М. из-под стражи» 128 . 14 января 1922 г. по предложению заместителя председателя ВЧК И. С. Уншлихта Президиум ВЧК постановил освободить митрополита Серафима из-под стражи. 16 января он вышел на свободу. Тюрьму он покинул уже тяжело больным человеком и проболел всю зиму. |
| На протяжении всей жизни Нилус расцвечивал собственные сочинения так называемыми записками Мотовилова, чувствуя себя промыслительно избранным духовным наследником последнего. Он уверял, что вдова Мотовилова предоставила в его распоряжение несколько десятков килограммов бумаг мужа. Видимо, они ускользнули от разысканий Чичагова, который значительно дополнил архивное собрание. Это совершенно невероятно. Подавляющая часть сочинений Нилуса не имеет никакой ценности и достаточно неправдоподобна, нередко по чисто историческим причинам. Большего внимания заслуживает его последнее «откровение», и нам необходимо на нем остановиться, так как исходит оно из того же источника, что и «Беседа». Живя в СССР и прозревая неминуемый конец света, Нилус в 1922 году решается явить миру то, что он называет «великой дивеевской тайной». Преп. Серафим якобы открыл Мотовилову, что он должен воскреснуть и проповедовать покаяние всему миру, а затем, незадолго до конца мира, вновь умереть при фантастических обстоятельствах. Этот миф, который был, впрочем, широко распространен после 1910 года, сформировался на основе некоторых предсказаний преподобного, различные элементы которых просматриваются и в фантасмагории Нилуса. Чтобы вооружить своих духовных дочерей против преследований, грядущих после его смерти, преп. Серафим предсказал им, что в один прекрасный день правда восторжествует. Это торжество и имело место в 1861 году, но окончательно – в 1903 году, при его канонизации. Не желая говорить о своем прославлении, святой описывал это чествование с помощью различных поразительных образов, способных произвести незабываемое впечатление на неграмотных женщин 37 . Как ни апокрифичен характер опубликованной Нилусом версии «Беседы», он оказал неоценимую услугу Церкви, предав ее гласности. Известностью своей он обязан и другому, достаточно печальному факту: именно он познакомил мир с «Протоколами Сионских мудрецов», опубликовав их, как и «Беседу», в 1903 году. На этом основании, а также благодаря остальному своему творчеству он пользуется немалым уважением в реакционных русских кругах, которым неизвестно, что «Протоколы» являются антисемитским памфлетом 38 . Но авторитет Нилуса признавался не всеми, и прежде всего не теми, кто имел дело с ним лично, как, например, митрополит Антоний (Храповицкий) , бывший в эмиграции лидером наиболее реакционной русской партии, или митрополит Евлогий (Георгиевский). Последний считал его автором «Протоколов»; что не совсем верно. Нилус был мифотворцем, но не был сознательным фальсификатором. В «Беседе» его стиль заметен лишь в предисловии. Явный реакционер Чичагов в 1909 году удалил Нилуса из Оптиной пустыни, вблизи которой тот поселился, ибо в результате беспорядочной жизни его семейные дела стали всеобщим соблазном. Задача исторической критики |
| В другом месте старица Прасковья Ивановна повествует: «У вас канавку вырыть надо! – раз так-то заботливо говорит мне батюшка Серафим. – Три аршина чтобы было глубины и три аршина ширины и три же аршина вышины, воры-то и не перелезут!» «На что, – говорю, – батюшка? Нам ограда бы лучше!» «Глупая, глупая! – говорит. – На что канавку? Когда век-то кончится, сначала станет Антихрист с храмов кресты снимать да монастыри разорять и все монастыри разорит! А к вашему-то подойдет, подойдет, а канавка-то и станет от земли до неба, ему и нельзя к вам взойти-то, нигде не допустит канавка, так прочь и уйдет!» Старица Домна Фоминична (монахиня Дорофея, тетрадь 6, рассказ 35) говорит, что еще мирскою она была на Пасху в Сарове у батюшки. Благословив ее, он послал жить к своим дивеевским девушкам на мельницу, говоря: «Во, матушка, скажу я тебе, какая будет у нас там радость! Земля будет у нас своя, и канавку оброем мы кругом обители! А когда мы ее оброем, будут к нам приезжать посетители, глинку-то с нее брать будут у вас на исцеление, и будет нам она вместо золота! Потому радость-то такая, что эту самую землю-то, матушка, ведь Сама Царица Небесная избрала и нам исходатайствовала! В обитель мою много отослал я разных семян моим девушкам, также и много цветов; посеют они их и будут питать те семена, а цветы утешать, и не о чем унывать вам будет!» Старица Феодосия Васильевна сообщила следующее (тетрадь 6, рассказ 56): «Страдая падучею болезнью, пришла я к батюшке Серафиму, он и говорит мне: «Ступай, радость моя, в Дивеево рыть канавку; эту канавку Сама Царица Небесная Своим пояском измерила, так что когда и Антихрист-то придет, то канавка эта не допустит его туда!» «Батюшка, – говорю я ему, – я ведь больна, вот так-то и так-то!» Выслушав, взял он меня за плечи и, нагнув главу мою, прочитал молитву. Тут же почувствовав себя совершенно здоровой, я поступила в обитель, и болезнь не возвращалась ко мне уже более никогда». Евдокия Ефремовна (монахиня Евпраксия) подтверждает рассказ о том, как о. Серафим сам ночью начал рыть канавку (тетрадь 1). |
| Тогда сестра Домна Алексеевна подвела Лукерью Васильевну и говорит: «Вот истинная правда – наша матушка!» Прасковья Семеновна вскочила, ударила вновь постриженную Лукерью Васильевну по камилавке и сказала: «Я возьму ножницы и ваши долгие хвосты все подрежу, а камилавки побросаю под лавки!» «Тебе надо камилавочку!» – льстиво произнесла Лукерья Занятова. «Нет, не нужно! – закричала старица. – Будет с меня и того, что батюшка Серафим благословил! Это пострижение не наше – Иоасафово, а наше пострижение будет вторичное от Царя! Нас сам Царь пострижет, а мы к Царю пойдем прямой дорогой, не так, как Лукерья, – ши! ши! Царя позовем! Царь приедет, мощи привезет; двое у нас явятся!» Замолчала старица и, сидя рядом с Владыкой, через несколько минут спросила: «Где Владыка?» Ей говорят, что преосвященный рядом с ней. А она воскликнула: «Нет, это не Владыка! Вот он! – и показала на архимандрита Иоакима благочинного, – На нем есть кресты, – продолжала она, – а на этом нет!» Преосвященный Нектарий распахнулся и сказал: «Вот смотри, старица, мои кресты!» «Простите, Владыко! Слеповата стала Прасковья», – ответила она. Встали со стола; преосвященный вознамерился идти по кельям сестер, но Прасковья Семеновна легла на пол под диван, потом быстро опять встала и, бросившись пред Владыкой на колени с воздетыми руками, воскликнула: «Святый Владыко! Нейду из этой кельи; где благоволите мне жить?» «Где тебе благоволит новая начальница!» – ответил он. Но старица, обняв обеими руками большой портрет батюшки Серафима, сказала: «Батюшка Серафим! Нейду из этой кельи!» Только Владыка хотел выйти, она опередила его и, пробежав на половину матушки Елисаветы Алексеевны, начала стучать в ее запертую дверь и кричать: «Правда! Отопрись, мне нужно тебе сказать на подкрепу три слова!» Но матушка Елисавета Алексеевна никого более не принимала, так как архиерею доносили, что у ней сговариваются сестры против о. Иоасафа и его сестер. Преосвященный Нектарий прислал ей строгое приказание ни во что не вмешиваться, если хочет остаться в монастыре. |
| «Что это такое ты делаешь?» – благосклонно и с участием спросил его преосвященный Арсений. «А вот, святый Владыко, – отвечал старец, – камешками берег выкладываю, чтобы вода-то не обмывала берега и не портила его». «Доброе дело, старец Божий, – сказал преосвященный. – Ну, покажи же ты мне теперь свою пустынку среди пустыни». «Хорошо, батюшка», – отвечал он и с радушием повел преосвященного в келью. По описанию лиц, бывших при сем случае, келья не имела в себе ничего особенного: это была обыкновенная деревянная изба с небольшими сенцами. Мебель же состояла вся из простого липового некрашеного стола и двух таких же стульев. В переднем углу стояли св. иконы с возжженной перед ними лампадой. Еще лежали две богослужебные книги. По входе в келью о. Серафим поднес преосвященному в подарок: четки, пук восковых свеч, обернутых холстиной, бутылку деревянного масла и шерстяные чулки. Преосвященный с отеческим радушием принял подарок. Потом он спросил о. Серафима: «Где же у тебя в этой пустынке еще другая пустынка, другое еще более уединенное место?» Сам же, зная по рассказам, где находится это место, и не дожидаясь ответа о. Серафима, пошел по направлению к печке. А о. Серафим, останавливая его, говорил простосердечно: «Не ходи, батюшка, замараешься». Но преосвященный, отворив дверь, закрывающую пустое пространство между стеной кельи и печкой, увидел там небольшое помещение, столь тесное, что едва один человек может войти туда и остаться там в стоящем или коленопреклоненном положении, но присесть или облокотиться никак нельзя. И здесь, как в первой келье, в углу, между стеной и дверным косяком, стоял небольшой образок с горящей лампадой. Очевидно, старец по временам уединялся туда на бдение и молитву. Отсюда преосвященный отправился в Дорофееву пустынь, имея намерение на возвратном пути опять зайти к о. Серафиму. Старец, оставаясь с ключарем о. Никифором Телятинским, ожидал его здесь, проводя время в беседе. Между разговорами он, указывая на Владыку, сказал о. ключарю: «Много, много будет ему трудов, но Бог ему поможет». |
| Темникове, о том, что в 1869 году приезжала к ней родственница из Тамбова и, увидав гравированный портрет батюшки Серафима, просила достать ей подобный ввиду того, что она имела большую веру к этому угоднику Божию. Г-жа Кадыкова обещала ей прислать, но затем вздумала подарить тот самый, который она чтила как священное изображение. Когда она сняла портрет со стены и начала укладывать его в ящик, то почувствовала ужасную боль в руке и потому поспешила упаковать его. Боль усилилась, и когда посылку отправили на почту, то с этой минуты болезнь сделалась нестерпимой. Разные пособия, мази и тому подобное не помогали; больная лишилась пищи и сна. Спустя некоторое время она ночью задремала и видит в тонком сне, что к ней подходит угодник Божий о. Серафим и говорит: «Ты имеешь веру к портрету моему и не пожалела отдать меня; вот за это ты и наказана!» После этого больная сейчас пробудилась, ощутила некоторое облегчение и попросила немедленно написать в Тамбов родственнице, чтобы как возможно скорее был ей возвращен портрет батюшки Серафима. С первой почтой он был получен, и лишь г-жа Кадыкова коснулась ящика, еще не раскрывая его, вдруг стрельба и ломота прекратились». «В 1864 году в марте и апреле месяцах я был болен 40 дней, – пишет губернский секретарь Алексей Николаевич Алышев, – и лежал в постели. Однажды ночью во сне пришел ко мне старец о. Серафим, приложил руку к моей спине, так что я это чувствовал, и тут же я проснулся. С этого дня я выздоровел и начал ходить». Из Ставрополя написали в Серафимо-Дивеевскую обитель, что одна девица очень болела глазами, так что мать ее боялась, чтобы она не потеряла зрение. Увидав у знакомой своей камешек батюшки Серафима, мать ее стала просить дать ей его на время, с тем чтобы обливать камешек водой и примачивать глаза дочери, ибо медицинские средства не помогали. Через неделю девица не только выздоровела, но и могла работать. Вскоре после этого заболел ребенок у их родственницы; доктор лечил, но бесполезно. Тогда мать излеченной девицы пошла домой и принесла воды от камешка о. |
| – Л. Р .), написал Ионе свои несветлые помыслы» 126 . Иона, тезка Тамбовского епископа, о котором пойдет речь ниже, был первоприсутствующим в Св. Синоде. Чичагов, говоря об игумене Нифонте, всякий раз добавлял, что тот почитал преп. Серафима; он делал это, конечно, из дипломатических соображений. Как правило, за исключением материалов Дивеевских архивов, он предавал огласке живой материал со всеми его противоречиями, не стремясь создать критическое исследование, которое могло бы наделать много шума, помешав канонизации преп. Серафима и не дав ему даже пройти через цензуру. Две причины этой враждебности указываются А. Н. Муравьевым. Это бывший чиновник Св. Синода, возможный кандидат в оберпрокуроры, подавший в отставку в знак протеста против одного цензурного дела (тогда же в Св. Синоде отказались заседать митрополит Московский Филарет и архиепископ Киевский Филарет). В 1848 году он посетил Саров и спросил у преемника Нифонта Ucaйu II , «справедлива ли молва… будто отец игумен Нифонт не любил отца Серафима и не позволял ему ни жить в пустыне, ни принимать посетителей? Как объяснить такое странное чувство к мужу праведному, каков был Серафим, в душе благочестивого Нифонта?» Игумен Исайя, на котором лежал немалый груз ответственности, дал ему такой уклончивый ответ: «Кто усумнится в праведности обоих? Мне, бывшему свидетелем благой жизни и всего, что сделал для святой обители покойный отец настоятель, можно ли не восхвалять его добродетели? А слава о добродетели отца Серафима ходит по всей России; но бывают иногда, по тайному попущению Божию, некоторые недоумения и между людьми самыми святыми, как о том читаем в их житиях. И тут, однако, не без причины было неудовольствие отца игумена. Строгий соблюдатель древнего чина Саровского, положенного первоначальником нашим, он не мог равнодушно видеть, как иногда нарушался этот устав стечением людей обоего пола, хотя и благочестивых, в келию затворника, когда устав строго запрещал такие посещения. С другой стороны, старец Серафим, испытанный долгим затвором и пустынножительством, конечно не без особого откровения, ему лишь ведомого, открыл двери своей келии приходящим для духовного назидания и, хотя он казался нарушителем заповеди монастырской, был, однако, с крайним для себя истощением, исполнителем заповеди Христовой о любви; а я знаю, что предместник мой был исполнен к нему искреннего глубокого уважения» 127 . |
| После этого старец долго-долго думал и, еще пристально взглянув на стоящего перед ним Ивана, вдруг сделался так радостен и светел, что от лица его как бы исходили лучи солнечные, и Иван должен был закрыться от о. Серафима, не будучи в состоянии смотреть на него. Затем батюшка воскликнул: «Вот, радость моя! Какой она милости сподобилась от Господа! В Царствии Небесном у престола Божия, близ Царицы Небесной со святыми девами предстоит! Она за весь ваш род молитвенница! Она схимонахиня Марфа, я ее постриг. Бывая в Дивееве, никогда не проходи мимо, а припадай к могилке, говоря: госпоже и мати наша Марфа, помяни нас у престола Божия во Царствии Небесном!» Отец Серафим так пробеседовал часа три с Иваном Семеновичем. После этого о. Серафим вызвал к себе церковницу сестру Ксению Васильевну Путкову (монахиню Капитолину), которой он всегда приказывал записывать разные имена для поминовения, и сказал ей: «Вот, матушка, запиши ты ее, Марию-то, монахинею, потому что она своими делами и молитвами убогого Серафима там удостоилась схимы! Молитесь же и вы все о ней, как о схимонахине Марфе!» По свидетельству сестер и лиц, близких Дивееву, Мария Семеновна была высокого роста и привлекательной наружности: продолговатое, белое и свежее лицо, голубые глаза, густые, светло-русые брови и такие же волосы. Ее похоронили с распущенными волосами. Она покоится по левую сторону матушки Александры, первоначальницы Казанской общинкй. Из рассказов стариц о Марии Семеновне сохранилось немного. Так, Мария Иларионовна (монахиня Мелетина) свидетельствует следующее: «Живя в миру и слыша от всех о батюшке Серафиме, – повествует она, – я пожелала быть в Сарове и принять его благословение. Первым делом, как пришла в Саров, пошла я к батюшке в его пустынку; он сам вышел ко мне навстречу, благословил и с улыбкой говорит: «Ты, матушка, знаешь ли Марию Семеновну?» «Знаю, – говорю, – батюшка; она через три двора живет от нас». «Вот, матушка, – продолжал батюшка, – я тебе про нее скажу, как она ревнива была к трудам. |
| «Поэтому, – объяснял он мне, – я и дал по приказанию мне, убогому Серафиму, Самой Царицы Небесной новый устав этой обители, более легкий: три раза в сутки прочесть: один раз Достойно, три раза Отче, три раза Богородице, Символ веры , два раза «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную» и один раз – «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных», с поясными поклонами; два раза – «Господи Иисусе Христе, Госпожею Девою Мариею Богородицеюю помилуй мя грешную» и один раз – «Господи Иисусе Христе, Госпожею Девою Мариею Богородицею помилуй нас грешных», тоже с поясными поклонами; двенадцать раз «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!» И двенадцать раз: «Владычица моя Пресвятая Богородица, спаси нас грешных!» – тоже все с поясными поклонами. Да вечерние и утренние молитвы, да помянник с 12 избранными псалмами святых отец, и сто земных поклонов Иисусу, и сто земных же поклонов Владычице. Довлеет им, батюшка, – сказал о. Серафим, – если только исполнят – спасутся! О сборном акафисте сказываю тебе, по времени – попомни и разъясни; никоим образом не должен он быть у меня для всех обязательным, батюшка, а аще кто может, дабы тем самым не наложить лишней тяги греха на чью-либо душу. Послушание, батюшка, паче поста и молитвы: помни и всегда им говори это, и я всегда говорю и благословляю им, как от сна встают – тут же за работу, читая про себя, хотя бы и на ходу, мое правильце; если так сотворят – спасутся! Послушание паче молитвы и поста, батюшка! Приобщаться Святых Христовых Животворящих Тайн заповедываю им, батюшка, во все четыре поста и двунадесятые праздники, даже велю и в большие праздничные дни: чем чаще, тем и лучше. Ты, духовный отец их, не возбраняй, сказываю тебе, потому что благодать, даруемая нам приобщением, так велика, что как бы недостоин и как бы ни грешен был человек, но лишь бы в смиренном токмо сознании всегреховности своей приступить к Господу, искупляющему всех нас, хотя бы от головы до ног покрытых язвами грехов, и будет очищаться, батюшка, благодатию Христовой, все более и более светлеет, совсем просветлеет и спасется! Вот, батюшка, ты им духовный отец, и все это я тебе говорю, чтобы ты знал». |
|
|
