| Из многовековой истории архипелага не сидят на Соловках лишь последние 70 лет. Архипелаг узников. Острова несогласных. Башни строили, сразу предусматривая в них тесные камеры с окошками для подачи еды. С XVI века сюда отправляли политических и церковных бунтарей. В 1776 году, после уничтожения Запорожской Сечи, на Соловки был сослан последний атаман Пётр Калнышевский. Он провел 26 лет в холодной камере размером 1 на 2 м. Когда император Александр его помиловал, Колнышевсому было 110 лет, он был слеп, и отказался возвращаться на большую землю. Атаман остался в монастыре, где умер через два года. Здесь даже есть здание тюрьмы, построенное на излете СЛОНа, в 1930-х годах. Его так и не успели использовать по назначению. Во время войны его переоборудовали под радиотехническое училище. Теперь оно снова пустое, зияет разбитыми окнами и пестрит надписями типа ДМБ-66. Лагерное прошлое давит. Очень силен контраст между Соловками туристическими и Соловками тюремными. С одной стороны — природа, море, закаты, туманы, прокат велосипедов, новые гостиничные комплексы, рестораны и кое-где даже вай-фай. Очень вкусные монастырские квас, морс, мармелад и пироги. Соловецкая ярмарка и экскурсии на квадроциклах. А с другой — кресты на Секирной горе с надписями «8 чел», «9 чел», братские могилы на Анзере и колючая проволока, проглядывающая сквозь голубые колокольчики лугов Большой Муксалмы. Эти артефакты отрезвляют. Не укладываются в голове в одну линейку квадроциклы, вай-фай, кресты и колючая проволока. Во всех скитах были устроены штрафные изоляторы СЛОНа, — архипелаг будто бы специально был создан для первого советского экспериментального лагеря. У каждого скита — информационный щит с цифрами жертв расстрелов, с перечислениями видов наказаний и принудительных работ. «Закрытый открытый архипелаг», «свои чужие Соловки» — вертелись в голове формулировки все пять дней. Открытый для всех, но закрытый для общения. Разговорить местного жителя, не говоря уже о съемке — задача не из простых. Трое колоритных мирян, водящих монастырские катера на большую землю — потомственные поморы — лишь усмехаются в бороды. «Им без благословения отца настоятеля и шагу нельзя ступить, не то что сниматься», — замахали руками на наши камеры их жены. |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Один день на Соловках Приезжающие на остров обязательно приходят на Секирную гору 14.08.2016 404 Время на чтение 4 минуты На Соловки мы прилетели ближе к вечеру чартером из Архангельска. Наш самолетик слегка пошвыряло в белых облаках, но техника лучшего образца 1970-х выдержала испытание достойно. Из молочного тумана чуть блеснула полоска моря и почти сразу же вынырнула земля. " А вчера и всю прошедшую неделю светило солнце! " - сказали встречающие, будто оправдываясь за негостеприимство погоды... Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН) тоже открывали в августе, в 1923 году. И, наверное, так же тогда пригревало обманное солнце. Ехать сюда любопытствующим туристом - вроде бы стыдно, паломником - духовно не доросла, исследователем - и рада, да вряд ли уже получится. Но попасть сюда в дни поминовения Александра Исаевича Солженицына - все равно что покаяться и причаститься (да простят меня за сравнение люди воцерковленные). Переезд с аэропорта до базы МЧС занял минут 10 усиленной тряски по ухабам. " Зато у нас навсегда решена проблема экологии, на 1000 населения приходится 600 единиц техники " , - заметил сопровождающий. Оказалось, местные водители любят не только экологию, но и скорость: наши вещи мигом оказались на полу. Величественный Соловецкий кремль (мало уступающий древностью и красотами Московскому Кремлю) встретил нас безлюдностью. " Еще не утро, - сказал гид, - утром сюда придут жители и гости на службу " . Основные службы летом проходят в Преображенском соборе в дни великих и двунадесятых праздников. Зимой монахи перебираются в надвратный храм Благовещения; паломников в это время почти нет, и кажется, что остров вымирает. " Проблемы туристов здесь тоже нет? " - спросила я. " В летнее время население острова увеличивается чуть ли не в три и более раз " , - с гордостью заметил островной житель. Мы вышли из машины и огляделись. Вспомнились кадры из " Острова " Лунгина. " А кто сюда приезжает чаще? " - поинтересовались мы. " Конечно же, паломники, - последовал ответ. - Все-таки это святые места. Еще здесь много студентов " . |
| В последнее время ходили упорные слухи о крупных партиях арестантов, сразу с пристани препровождаемых на Секирную гору. Про то, кто такие эти обреченные, толковали разное. Иные считали их прежними лагерными тузами, ставшими козлами отпущения после того, как весь мир узнал про расправы в Соловецком лагере; другие уверяли, что открыт был заговор в, недрах самого “ведомства”… Но кто бы они ни были, вели их на смерть. О том, что Секирная гора превращена в лобное место, соловчанам было известно доподлинно. …Этап прошел. Мы углубились в лес. И все стояли перед глазами эти люди, из последних сил тащившие тяжелые вещи, в которых уже не будет нужды… И когда много лет спустя мне пришлось прочитать, как фашисты, выгрузив из вагонов партию подвозимых к лагерю уничтожения евреев, гнали их, волокущих мешки и сумки, подстегивая окриками “шнеллер, шнеллер!”, и те, надсаживаясь, бежали к зевам смертных печей, я вспомнил тихую лесную дорогу на Соловках, по которой палачи вели свои жертвы… Никакому насильнику невозможно открыть новое поприще! Как страшно: все повторяется… Ночи сделались длиннее. И мы, подгоняемые нетерпением, пошли посмотреть, как охраняются лодки сборщиков водорослей. Каплана и сторожа предупредили, что вернемся после поверки: идем к дальним озерам на подсчет ондатр. Поход наш, мы знали, был сопряжен с известным риском. Но нам сейчас он был даже нужен: праздное ожидание, когда вот-вот потянут на этап и все рухнет, становилось тягостным. Хотелось убедиться, что мы не только мечтаем, но и что-то предприняли. Вернулись мы подавленными. На берегу догнивало несколько куч водорослей. Промысел был прекращен или перенесен в другое место. Лодок не было и в помине. Это означало полный провал наших планов. Шли мы молча. Никто не хотел первым открыто признать крушение. Впрочем, мы к этому времени настолько сжились, что без слов понимали друг друга. Лишь когда лодка, на которой мы возвращались, ткнулась в берег, было сказано: — Может, эта сойдет? Нет, на такой не уйдешь — ее и в заливе волна захлестнет. И все-таки… Выбитой из-под надежды опоре надо было за что-то зацепиться. |
| – Амба! Попа зовите! – а у самого уже смертные пузыри изо рта идут. Ребята за мной сбегали. Я приспел, и солдат уж тут. Как быть? А Губичев глаза под лоб подкатывает. Я – солдату: – Отвернись, господин-товарищ, на малое время и не сомневайся. Видишь, человек помирает. – Вали, – говорит, – поп, исполняй свою обязанность, – и к сторонке отошел. Я Губичева епитрахилью накрыл, прегрешения ему отпускаю, а он хрипит: – Три души… Больше понять ничего невозможно было. Приобщил я его Святых Тайн, дернулся он разок и душка отлетела. Вот вам и вера. Значит, была она у него, у смертоубийцы и богохульника! А солдат-то, думаете, зря отошел? Нет, и он под своей политграмотой искру Божию таил. От выполнения своего служения отец Никодим никогда не отказывался. Служил шепотком в уголках молебны и панихиды, исповедовал и приобщал Святых Тайн с деревянной струганой лжицы. Таинство Евхаристии он совершал над водой с клюквенным соком. – Вина где ж я достану? А клюковка, она есть тоже виноград стран полуночных, и тот же Виноградарь ее произрастил. Нет в том греха. По просьбе группы офицеров он отслужил в лесу, на могиле расстрелянных, панихиду по ним и Царе-Искупителе. Его же под видом плотника проводили в театр к пожелавшим говеть женщинам. Шпана ухитрялась протаскивать его через окно в лазарет к умирающим, что было очень трудно и рискованно. Никто из духовенства не шел на такие авантюры. Ведь попадись он – не миновать горы Секирной. Но отец Никодим ни ее, ни прибавки срока не боялся. – Что мне могут сделать? Ведь восьмого-то десятка всего один годик мне остался. Прибавляй, убавляй мне срок человеческий, Господнего срока не изменишь! А с венцом мученическим перед Престолом Его мне, иерею, предстать пристойнее, – скажет отец Никодим и засмеется дробным стариковским смехом. Побегут к глазам лучистые морщинки, и поверишь, что так – со светлою, веселою радостью переступит он предельную черту. С этою радостью прошел он весь свой долгий жизненный путь. С нею не расставался он и в дни свои последние, соловецкие. Этой же радостью своей стремился он поделиться с каждым, плеснуть на него водой жизни из сосуда Духа своего. За то и прозвали его «утешительным». |
| “Я тогда о Павле Александровиче Флоренском ничего не знал, – рассказывает Павел Альбертович. – На вид это был глубокий старик, который с трудом ходил. Глядя на меня сквозь очки в узкой оправе, он доброжелательно и внимательно все выслушал и сказал, что дело я затеял стоящее и что обязательно поможет мне... И действительно помог. Разыскал компрессор, который нам и предоставили для эксперимента. Эксперимент подтвердил мои предположения, но работа была вскоре прервана”» 51 . А. Г. Фаворский, который в 1936–1939 годах находился в заключении на Соловках, вспоминал в двух письмах в 1989 году: «Жили мы вместе с Флоренским не более полутора месяцев, до того дня, когда меня ночью, в ноябре 1937 года, под конвоем отвели на Секирную гору, самое страшное место на Соловках, где находился карцер для штрафников, где применяли пытки и убивали. Флоренский как-то предлагал мне позаниматься со мною, дать мне какие-то познания. Я как-то растерялся, был озадачен его вопросом. Мне, простому молодому рабочему, предлагает свои добрые услуги такой умнейший человек. Я поблагодарил его как мог... Флоренский на Соловках был самый уважаемый человек – гениальный, безропотный, мужественный, философ, математик и богослов. Мое впечатление о Флоренском, да это и всех заключенных мнение, бывших с ним – высокая нравственность и духовность, доброжелательное отношение к людям, богатство души. Все то, что облагораживает человека». Вероятно, к этим же, последним дням относятся и воспоминания В. Павловской: «Брат Валентины Павловны, инженер-электрик по специальности, оказался в концлагере вместе с отцом Павлом Флоренским. В письмах, присылаемых сестре, он писал, что у него два отца: Павел – родной отец и Павел – духовный. Сам Владимир Павлович Павловский до лагеря был равнодушен к вопросам религии и скорее был атеистом, чем верующим. Духовный переворот произошел в лагере под влиянием отца Павла Флоренского, который многих людей там обратил на путь истинный. Первое знакомство произошло в камере, куда В. П. Павловский прибыл после долгой дороги, усталый и истощенный. Ему отец Павел Флоренский предложил поесть, так как у него всегда были про запас сухарики и кусочки хлеба, которые им отдавались в помощь ближнему. П. А. Флоренский работал санитаром в больнице. Многих он поддерживал морально и воспитывал духовно. Его все уважали, в том числе и уголовные. Нередко, когда последние не хотели подчиняться распоряжениям начальства, П. Флоренскому удавалось их уговорить, и все обходилось благополучно. [Умер отец Павел Флоренский от истощения. Когда его выносили из больницы, чтобы похоронить, то все, бывшие на дворе, в том числе уголовные, пали на колени и сняли шапки]» 52 . |
| Если же избранная каэрка примет любовное предложение высокопоставленной Соловецкой особы, например, самого Эйхманса, то этим заслужит большие льготы для себя: кроме освобождения от тяжелых принудительных работ, она может рассчитывать на сокращение срока заключения. Самые свидания обычно устраивались в Кремлевской бане. После отбытия мною жестокого наказания в штраф-изоляторе на горе Секирной я был оставлен там же в IV отделении вахтенным на Соловецком маяке. Помещался я в одной камере с неким Олейниковым Леонидом Александровичем, в прошлом уголовник, поездушник (воровство в поездах); на Соловках был всегда заведующим баней и состоял тайным посредником высокопоставленных соловецких особ по любовным их похождениям. Так, Олейникову приходилось устраивать банные оргии для самого начальника управления Эйхманса, Олейников рассказывал следующее: «Бывало Эйхманс присылает своего тайного курьера с приказанием приготовить к известному часу баню и одну или двух подходящих женщин». «Я, как он говорил, бегу в “женбарак” посоветоваться со старостихой, кого бы избрать счастливицами». К назначенному часу избранные отправлялись в Кремль с пропуском для мытья полов в бане. Здесь Олейников откровенно объяснял им задачу, выпадающую на них. Это открытие производило разное впечатление на разных избранниц. Приходилось угрожать некоторым насилиями... Баня, конечно, крепко запиралась; снаружи ставилась надежная охрана. Дальше идут неинтересные подробности... Тот же Олейников передавал (правда, этого под сомнением), что, будто, Эйхманс установил особую градацию сокращения срока за интимную связь с ним. Так, будто, за однократное любовное общение – от трех до пяти месяцев. Олейников припоминал даже случаи год сокращения срока. Это уже марка довольно высокая! Это несравнимо выше курс, чем курс на любовных биржах буржуазных государств. Подумайте только, – сокращение года каторжных работ за однократное любовное общение! Возможно, что сообщенное мной вызовет у некоторых недоверие. Для подтверждения передаваемого мною о сокращении срока наказания приведу факты. Пусть само ГПУ опровергнет их. |
| На средние и низшие должности назначаются арестанты предпочтительно из тех, которые по своему характеру, иногда физическому состоянию здоровья, способны применить суровые меры воздействия для принуждения арестантов к работам. В условиях Соловецкой каторги большинство арестантов старается получить назначение на какую-либо должность, чтобы избежать тяжелых каторжных работ. С целью получения назначения происходит возмутительное состязание, особенно между уголовниками, в изобретении приемов воздействия на временно-подчиненных арестантов, в изощрении словесных глумлений (непрерывная трехэтажная площадная брань с применением духовно-религиозных слов в самом мерзком порнографическом смысле). Каждый арестант, занимающий какую-либо должность, всемерно старается выполнить все приказы свыше в смысле воздействия на подчиненных арестантов для принуждения их к работам. И это потому: Во-первых, каждый дорожит своим местом и боится попасть на «общие работы». Во-вторых, в случае упущений по службе или невыполнения директив воздействия на арестантов, главным образом на каэров (контрреволюционеров), должностной арестант рискует подвергнуться сам наказанию: заключению в штраф-изоляторе на горе Секирной (ниже будет описано это кошмарное место), получить добавление срока наказания в 1, 2 и 3 года. В-третьих, если должностной арестант точно выполняет все указания свыше, беспощадно эксплуатирует каторжан как рабочую силу и безжалостно третирует подчиненных арестантов, то такой ревностный слуга ГПУ получает сокращение срока наказания и досрочное освобождение. В мое время было множество подобных случаев. Я укажу лишь на факты исключительные: Так, начальник экономическо-коммерческой части (ведающий всеми принудительными работами) Френкель, присужденный вначале ГПУ к расстрелу, который заменили ему 10 годами Соловков, просидел там лишь 3 года, был освобожден и получил высшее назначение; его заместитель, коварный Е.С. Барков, просидел вместо 10 лет, кажется, около 5 лет. Время эксплуататорства их обоих останется в памяти на всю жизнь у уцелевших в живых соловчан. |
| На самом деле, произошла лишь замена вывески, вызвав расход на красильные работы для замены одной надписи другой на доме Лубянка 2. Все осталось по-прежнему; все чекисты остались на своих местах, и злодейская работа пошла в том же духе и направлении. Теперь перед органом Красного Террора, переменившем инициалы вместо ЧЕКА на Г.П.У, встала задача, – всемерно стремиться покрыть непроницаемой тайной все свои злодеяния, чтобы возможно меньше проникало за границу. Вот с этой целью в числе прочих мер были упразднены открытые, в смысле близости к населению, концентрационные лагери, а взамен их учреждены закрытые для политических заключенных. Для этой цели были приспособлены прежние большие православные монастыри (Ярославль, Суздаль и др.). В 1923 году Архангельский концентрационный лагерь был перемещен на Соловецкие острова и здесь был учрежден Соловецкий концентрационный лагерь принудительных работ, который Г.П.У. облюбовало для себя, как главную лабораторию для своих карательно-исправительных экспериментов. Этому весьма благоприятствует географическое положение данного места. Географическое положение и условия Соловецкого концентрационного лагеря Соловецкий лагерь принудительных работ (каторжных) занимает группу Соловецких островов, расположенных в Белом море; два отделения лагеря находятся на материке: а) в Кемском уезде Архангельской губернии и б) в Вишера на севере Пермской губернии. Главный основной, самый многочисленный лагерь, притом суровейший по своему режиму, расположен на Соловецких островах. Там пребывает управление всеми Соловецкими лагерями (сокращенно УСЛОН) и там же – содержатся сугубо карательные учреждения, – штраф- изолятор на горе Секирной и другие, для заточения на физические мучения как каторжан соловчан, так и заключенных из лагерей, что на материке. Соловецкая группа островов состоит из: большого Соловецкого, Анзера, больш. и мал. Муксолма, больш. и мал. Зайчики и многих мелких; к лагерю причислен находящийся вдали от других Кондостров. В течение почти пяти веков, до рокового 1917 года, на этих островах находились святая Обитель и Скиты Соловецкого мужского монастыря, основанного в Х-м веке иноками Святыми Преподобными Зосимой, Савватием и Германом. |
| При виде таких потрясающих сцен мы стояли в остолбенении. Когда все немного успокоилось, староста изолятора распределил нас на места для сидения на нарах. Меня поместили в дальний конец средних нар, как раз против и около карцеров, где, в левом, только что происходило усмирение и избиение бешено возбужденного заключенного. Впечатление потрясающей обстановки, в которую я попал, близость рядом безумствующего карцерного, который издавал всю ночь дикие крики, бился головой об пол; изрыгал отборные ругательства по адресу всех и вся, – все это так подействовало на меня, что я провел всю первую ночь в каком то нервно-лихорадочном состоянии. Сон абсолютно бежал от меня. Кошмарные условия заточения штрафников на Секирке Ознакомлю вкратце с сим чудовищным карательным местом, как коварным творчеством ГПУ. Гора Секирная есть самая высокая на Большом Соловецком острове. Да, собственно говоря, единственная, ибо все другие возвышения, следуя географическому определению, надо отнести к холмам, покрытым лесом. В двухэтажном здании, занятом теперь под изолятор, прежде, в славное время процветания Соловецкой обители, вплоть до нашествия озверелых вандалов, банд ГПУ, были два глубокочтимых православных монастырских храма, привлекавшие для молений тысячи богомольцев. В каждом этаже был особый храм, трехпрестольный, с главным алтарем и двумя приделами (боковые алтари). Теперь же место это, прежде священное, переделано в самую суровую жестокую темницу, какую видел ли когда-либо мир, превращено в мрачную катакомбу для мучений и терзаний несчастных жертв всероссийского красного террора... Все, что могло бы напоминать о прежних храмах, конечно, было выломано и убрано. Прекрасная иконопись на стенах храмов было скверно и грубо заштукатурена. Прежние боковые алтари переделаны в карцеры, где теперь происходят избиения строптивых и обезумевших от кошмарного режима штрафников и бесчеловечное насильственное одевание на них смирительных рубах. В верхнем этаже, где в храме был расположен Святой Жертвенник, теперь стоит огромная «параша»для большой нужды («параша» – большая кадка с положенной на ней доской для ног). |
| В утро 22-го июля по второму гудку для поверки и развода на работы я отправился в Кремль для встречи рабочих. На «сучки» были назначены только «политические» – анархисты. После двух часов работы – привал. Анархист Быстров-Гаррах спрашивает меня: Вы слышали, ваше превосходительство, о вчерашнем происшествии? Нет, не слышал, – говорю. – А о чем? Вчера в Савватьево расстреляли пять человек каэров. Я начал задавать ему вопросы, а другие вставляли свои, и мы выяснили, что были расстреляны: генштаба полковник Окерман, мой однокурсник по академии полк[овник] Васильев, барон Остен-Сакен, полковник Чернышев и крупный коммерсант Гривопотский... Переменчивая судьба, порою злая и коварная, порою доброжелательная и милостивая подвергла меня новому тяжелому испытанию, но благодаря ему я имел случай открыть тайны примера кошмарных злодеяний, которые творят красные палачи, и, между прочим, разгадать случай расстрела пяти каэров в Савватьево. 1-го сентября начальник УСЛОНа Эйхманс спровоцировал пожар, каковой приписал моей небрежности на лесоочистительных работах и в наказание отправили меня в штраф-изолятор на г. Секирной. Вместе со мной были в заточении два видных чекиста Шпеликов и Асафов. Шпеликов был отъявленнейший зверь-садист. Он рассказывал многим о своих зверствах с особым бахвальством, с утонченным злорадством; с мельчайшими подробностями он рассказывал, как изнасиловал своих двух родных сестер – барышень. Асафов был иного типа. Он происходил из интеллигентной семьи и получил законченное среднее образование. В ГПУ занимал ответственный пост, а потом раскаялся в своих злодеяниях, за что был подвергнут гонениям, ссылке на Соловки, а там и на Секирную. Он много рассказывал из практики органов ГПУ. Его рассказы были критически разоблачающего характера, правда, он был человек нервный. ...Как-то он, в порыве раскаяния, падает мне в ноги и просит меня от лица всех простить его... Однажды вечером, когда были расставлены нары, наша четверка (группа для согревания) уселась в углу на нарах, прижавшись спинами друг к другу для согревания. Асафов был в моей четверке. Начали полушепотом вести беседу. Асафов и спрашивает: |
|
|
