| Но, насколько автор Паннонской легенды о Константине Философе был заинтересован победой «правой веры», настолько автор рассказа об Ольге и летописной похвалы крещению Руси (но не Владимира) под 6496/988-м годом (т. е. – Лавр. 3 , 116, 15–118, 17) уделял внимание обряду крещения, не обнаруживая своей заинтересованности в вопросе о правоверии (ср. Лавр. 3 , 15, 16–18). Поэтому-то (как видно из Чтения Нестора о Борисе и Глебе и из Слова Илариона), в древнейшей, не дошедшей до нас, редакции летописного сказания о Владимире, его обращение также не было связано с длительным периодом колебаний, каким оно представляется в Повести временных лет, а произошло без всякой подготовки каким-либо миссионером (философом или учителем): центром внимания агиографа был, опять-таки, не вопрос о лучшей или истинной вере, а факт крещения, как спасающего средства и для Владимира, и для всей Руси. Такое исключительное значение, придаваемое этому обряду, а не новой идеологии, столь не сходной с языческими воззрениями, показывает, что она не была тогда новинкой на Руси, и потому, для ее спасения, по мнению составителя древнейшего сказания, недоставало только всенародного крещения и признания христианства господствующей религией. С этой стороны древнейшие агиографы и оценивали заслугу русского князя, которая уже позже (быть может, во второй половине 11 в., после разделения церквей) была дополнена новыми чертами, именно, рассказом об испытании Владимиром разных вер и о чудодейственном превращении киевлян-язычников в христиан, как одном из последствий принятия ими греческого учения (веры и крещения). В связи с этими изменениями, в летописи не могло, конечно, удержаться продолжение того сказания о поляно-руси, извлечение из которого уцелело в вводных статьях к Повести временных лет и в Сказании о преложении книг на словенский язык. Но, несмотря и на этот преднамеренный пробел, даже в наличном своем виде уцелевшие остатки исторического труда о поляно-руси в двух основных отношениях остались несогласованными с более поздним мировоззрением редактора легендарной части Повести временных лет, обнаруженным им при переработке ее. В то время, как автор вводных статей и Сказания о преложении книг углублял христианизацию поляно-руси до первого века и роднил русскую веру с общесловенскою, редактор Повести временных лет единственными просветителями Руси признавал греческую иерархию конца 10 в. В то время, как автор вводных статей пытался признать родоначальником киевских полян и первых русских княжений князя Кия (Лавр. 3 , 8–9: ср. 20, 4–6) и связать начало русской земли с западнославянской историей, редактор летописного свода разрывал родство киевского княжеского дома с западным славянством, производя род киевских князей, самое наименование Руси и образование ее государственности от заморских варягов. |
| При анализе летописных известий, касающихся начала русского просвещения, А. А. Шахматов упустил из виду эту связь летописания с идеологией старого времени. Он поверил летописцу, что, настаивая на крещении Владимира в Корсуне, он делал это в интересах истины и опровергал только факты, а не прикрытые ими идеи (А. А. Шахматов. Корсунская легенда, стр. 6). Поэтому-то, А. А. Шахматов и предположил, что та громоздкая с литературной стороны и несостоятельная, с точки зрения агиологической, композиция о Владимире, какую находим в Повести временных лет, только заменила собою в летописном своде прежнюю, менее сложную, повесть о крещении Владимира в Киеве, находившуюся, будто бы, уже в предполагаемом Древнейшем своде (1039–1040 г.) и, что эта замена не вызвала одновременно соответствующей перестройки и переработки других частей его. Уже после 1904 года, когда появилось замечательное исследование А. А. Шахматова «Сказание о призвании варягов» (ИОРЯС, т. ГК (1904), кн. 4, стр. 285–365) стало совершенно ясным, что на легендарных страницах Повести временных лет мы имеем переделку старых преданий о начале русской земли, освещенную через призму первого русского историографа-норманиста, сторонника теории варяго-руси. Уже после 1906 года, когда А. А. Шахматов опубликовал свою монографию «Корсунская легенда о крещении Владимира» (оттиск из «Сборника статей в честь В. И. Ламанского»), стало не менее очевидным, что в летописном рассказе о просвещении Руси и крещении Владимира мы имеем дело не с компиляцией простодушного книжника, не с исторической записью и не с древнейшим преданием, а с работой одного из предшественников С. Иконникова и Ф. Терновского . Труды А. А. Шахматова с достаточной определенностью обнаружили не только домыслы редактора Повести временных лет, относящиеся к возникновению Руси и началу ее просвещения, но и те приемы литературного закройщика, к каким прибегал он, перерабатывая летописные и не летописные источники для своего свода. После этих открытий нельзя было не изумиться тому искусству, с каким составитель Повести временных лет сумел прикрыть в своем труде предвзятые точки зрения завесой, сшитой из старинных записей и легенд, и так долго заставлять читателей верить в их достоверность. |
| Таким образом, попытка решить частный вопрос о начале русской письменности и литературы неизбежно соединилась здесь с пересмотром и новой постановкой сложных и разнообразных вопросов, связанных с историей нашего древнейшего летописания. Необходимостью выяснения этих вопросов объясняются и те отклонения от основной темы очерка, какие найдет в нем читатель. Но, если бы, несмотря на все слабые стороны настоящей монографии, 6 она вызвала новую проверку и переоценку древнейших летописных преданий, до сих пор, доверчиво повторяемых нередко историками, цель ее и в таком случае была бы вполне достигнутой. I. Загадочное молчание Повести временных лет о начале русской письменности В особом сказании (о преложении книг на словенский язык), находящемся в Повести временных лет под 6406/898-м годом (Лавр. 3 , 24–28), содержится ряд известий о начале письменности у славян западных (у моравы) и южных (у дунайских болгар), возникшей благодаря трудам Константина (Кирилла) и Мефодия. Но ни в этом сказании, ни в других отделах древнейшего из сохранившихся летописных сводов, мы не находим никаких сообщений о времени и об обстоятельствах перехода на Русь письменного наследия славянства, несмотря на то, что редактору летописи, как показывает статья под 898-м годом, были известны просветительные заслуги солуньских братьев. Загадочное отношение Повести временных лет к вопросу о культурном влиянии западных и южных славян на Древнюю Русь мы не имеем оснований рассматривать как случайную оплошность. Всем, кто знаком с древнейшим нашим летописным сводом, хорошо известно, в какую тесную связь ставит он появление на русской земле новой веры и книжности, под которой в древности разумелась библейская, богослужебная и учительная письменность. Этой связью объясняется та восторженная похвала, какую летописец воздает книге под 1037-м годом, исходя из мысли, что от нее, как от источника, неотделима новая вера, книжная по преимуществу. 7 Между тем, благоговея пред книгою, усваивая ей священное и просветительное значение и отмечая выдающиеся заслуги Кирилла и Мефодия, редактор Повести временных лет нигде не упоминает о том, когда и при чьем содействии переступили границу Киевской земли готовые славянские переводы, положившие начало русской литературе. |
| Рассмотрим вначале хронологию памятника. А. А. Шахматов, а впоследствии и А. Поппе показали, что в НС, а вслед за ним и в «Повести временных лет», представлены неправильные датировки событий. 134 Согласно Иакову, Владимир сел в Киеве 11 июня 6486 (978) г., а не в 6488 (980) г., как в НС и «Повести временных лет». А. А. Шахматов считал, что год вокняжения (6486) указан на основании письменного источника, но день 11 июня вычислен искусственно. А. В. Назаренко полагает, что это – день гибели Ярополка. 135 О. М. Рапов полагает, что Ярополк был убит не до вокняжения Владимира, а через год, и на этом основании подтверждает правильность летописной датировки крещения 988 г. 136 М. Б. Свердлов считает, что изначально речь шла о вокняжении не в Киеве, а в Новгороде, куда Владимир, ранее бежавший «за море», вернулся в 978 г. 137 Но едва ли это событие было так важно. Владимир сел в Новгороде еще при жизни своего отца Святослава, и покидал город на короткое время после начавшейся распри старших братьев. Возвращение было лишь промежуточным этапом в борьбе за власть: князю предстояли поход на Полоцк, война с Ярополком и захват Киева. Об этом Иаков не упоминает, сразу переходя к убийству старшего брата. Он пишет, что гибель Ярополка предшествовала вокняжению Владимира, а не наоборот. Только после его смерти Владимир мог считаться полноправным князем Киевским. Недаром и год крещения отсчитывается Иаковом от убийства Ярополка, хотя указан только день вокняжения. В перечне княжений из статьи 6360 (852) г. «Повести временных лет» сказано, что Владимир правил 37 лет, что дает 978 г., а не 980 г., как в летописи. А. А. Шахматов придавал этому большое значение, но в этой статье и срок княжения Ярослава определен в 40 лет – с превышением как минимум на год. Владимир скончался 15 июля 1015 г., Ярослав первый раз захватил власть в 1016 г., окончательно в 1019 г., а умер 19 или 20 февраля 6562 (1054) г. Эта дата сохранилась не только в летописи, но и в современной записи, сделанной на стене Софии Киевской. 138 Ярослав правил неполных 39 лет, даже если считать с момента смерти его отца, а не со времени вокняжения в Киеве. Интересно, что в «Сказании чудес святых мучеников Бориса и Глеба» княжение Ярослава определено правильно в 38 лет. 139 Составителя перечня ввела в заблуждение погодная разбивка, сделанная составителем НС. Дело в том, что в Византии Новый год начинался 1 сентября, а на Руси на полгода позже – с 1 марта. В «Повести временных лет» вокняжение Изяслава Ярославича датировано не тем же 6562 г., а 6563 (1055) г. Следовательно, летописец посчитал кончину Ярослава по мартовскому стилю (19 февраля 1055 г.). Из соотношения числа и дня (19 февраля суббота или 20 февраля воскресенье Федоровой недели Великого поста) видно, что на самом деле в записи о кончине князя был употреблен церковный сентябрьский стиль. Ошибка летописца привела к тому, что он увеличил срок княжения Ярослава на один год. |
| Межплеменные столкновения, набеги и войны, сопровождавшиеся грабежами, восходят ко временам первобытности. Военный грабеж – эпизодический и неупорядоченный способ коллективного отчуждения прибавочного (а нередко и необходимого) продукта у побежденных племен и народов. Более поздней, чем военный грабеж, коллективной формой присвоения является, по-видимому, контрибуция, взимаемая единовременно, но отличающаяся известной упорядоченностью, основанной обычно на договоре, соглашении между коллективами победителей и побежденных. Данничество – последняя и наиболее совершенная форма коллективного отчуждения прибавочного продукта, осуществляемого посредством войн. Дань собиралась в размерах, определяемых договором, и, кроме то го, взималась постоянно, или ежегодно. В этом состоит главная особенность данничества сравнительно с военным грабежом и контрибуцией. Все названные формы, возникая в разное время, не сменяют одна другую, а сосуществуют и даже переплетаются друг с другом, сохраняясь на протяжении многих столетий. Немало подтверждений тому содержит история восточного славянства. Эти подтверждения исследователь находит в различных источниках, иностранных и отечественных. К числу первых принадлежат сочинения латинских, греческих и восточных авторов. Ко вторым относятся сведения, содержащиеся в Повести временных лет – уникальном памятнике древнерусской письменности. Сложность, однако, состоит в том, что вопрос о достоверности известий Повести временных лет вызывает в ученой среде разногласия. М. Д. Приселков, например, не доверял сообщениям Повести о событиях X в., мотивируя свои сомнения тем, что погодные заметки стали производиться летописцами только с XI в., тогда как предшествующее время окутано туманом легенд, далеких от исторической действительности. 883 Ученый больше верил византийским источникам, нежели древнерусской летописи, отказывая ей в правдивости изображаемых событий. 884 Скептические настроения М. Д. Приселкова разделял Я. С. Лурье, заявлявший, что «для истории IX-X вв. «Повесть временных лет» является недостаточно надежным источником». 885 По убеждению Л. Н. Гумилева древняя история Руси отражена в Повести временных лет «неадекватно», с пропусками фактов, приводимых выборочно, и даже лживо. 886 |
| по Р.Х.), иже находиша на Ходзроя , царя Перьскаго» 23 . В приведенном месте «Повести» замечательны особенно два выражения: 1) «се бо токмо Словенеск язык в Руси», т.е. в стране, называемой Русью и 2) «а се суть инии языци, иже дань дают Руси», т.е. племенам, называемым Русью. А так как из этого явствует, что одно и то же название Руси «Повестью временных лет» прилагается безразлично и к стране, и к племенам, населявшим страну, то едва ли не лишнее отыскивать там и сям каких-то руссов, будто бы таившихся где-то до самого появления своего вместе с Рюриком, в Новгороде. Что же касается перечислению «Повестью» племен. «иже дань дают Руси», племен, очевидно, финских, – обстоятельство это, служа немаловажным доводом в пользу хода и развития силы и государственных начал Русской земли с Юга на Север, а не обратно, дозволяет, пожалуй, отвергать и призвание Рюрика с братьями из стран, лежащих севернее Новгорода, который, в свою очередь, упоминается Иорнандом еще в VIb. 26 и признается многими за колонию одного из поморских, славянских племен. Если же в доказательство особого от славян существования русского племени приводит подобающие выдержки из греческих и арабских хронистов, то добытых таким путем руссов ни топографически, ни даже этнографически нельзя будет выделить из той именно славянской группы, историей которой ограничивается автор «Повести временных лет», расставшись с Дунаем и поморскими славянами на событиях VIIb. С другой стороны, – нет и не может быть ничего невероятного в предположении, что греки, римляне и арабы, знали ли они доисторических дунайских выселенцев «Повести временных лет» скифами, славянами или руссами, могли давать эти три названия одному и тому же племени, ничего о том не знавшему, подобно как и мы, русские, называем же группу германских племен немцами, хотя эта группа ни сама себя не знает немцами, ни от кого, кроме русских, так не именуется. Наконец, автор «Повести временных лет» уже потому не безосновательно обозвал и страну, и народ именно Русью, что, когда, вслед за расставанием с событиями на Дунае и у поморских славян, ему пришлось продолжать историю собственно русских славян, он, для надлежащей ясности этой истории, не замедляет вставить в «Повесть» рассказ о появлении между русскими и славянами новых племен – радимичей и вятичей, от ляхов: «Бяста бо, говорит он, 2 брата в Лясех, Радим, а другой Вятко; и придедша, седоста: Радим на Съжу (на р. Соже), прозвашася радимичи; а Вятко седе с родом своим на Оце (р. Оке), от него же прозвашася Вятичи» 27 . Явились ли радимичи и вятичи в Русь тогда же, т.е. в VII в., или несколько позже, но, с пришествием их, общая характеристика Русской земли того времени, действительно, могла быть выражаема так: «И живяху в мире Поляне, и Деревляне, Север и Радимичь, и Вятичи, и Хрвате. Дулебы живяху по Бугу, где ныне (в XIb.?) Велыняне, а Уличи, Тиверци седяху по Днестру, приседяху Дунаеви» 28 . |
| В заглавии Повести временных лет, какое сохранилось в списках Троицком и в древнейшем датированном списке Лаврентьевском (1377 г.; Лавр. 3 , стр. 463 и прил. стр. 1), мы и находим довольно точное обозначение исторической задачи этого утраченного ныне труда. Это заглавие гласит: «Се повести времяньных лет, откуду есть пошла руская земля, кто в Киеве нача первое княжити, и откуду руская земля стала есть» (Лавр. 3 ,1; прил. I, стр. 1). Хотя, в сохранившихся рукописях 49 такое надписание относится не только ко вводным статьям, но и ко всему летописному своду, доведенному до 6618/1111 г. (Лавр. 3 , 274), но при сопоставлении заглавия Повести с ее составом, нельзя не прийти к выводу, что оно не соответствует известной нам Сильвестровской ее редакции, а более тесно связано с содержанием вводных статей, от источника которых оно, очевидно, и было позаимствовано. В заглавии обозначены три вопроса, решение которых должно было бы простираться на содержание свода в его целом. Между тем, уже во вводных статьях даны ответы на два первых вопроса заглавия. Из этих статей мы узнаем, »откуду есть пошла руская земля«, так как находим здесь известия о том, что она некогда входила в пределы жребия, доставшегося после потопа Афету, и была затем заселена его потомками славянами, обитавшими сначала на берегах Дуная, а затем переселившимися на русскую равнину. Точно также, во вводных статьях содержится ответ и на второй вопрос заглавия: »кто в Киеве, нача первое княжити?«. На русской земле первое княжение началось среди полян-в лице Кия и его братьи, основателей Киева. Таким образом, во вводных статьях отсутствует ответ только на один третий вопрос: »откуду руская земля стала есть?«. По своей форме этот вопрос близок к первому (»откуду есть пошла руская земля?«), как бы повторяя его, а по своему смыслу, очевидно, должен был относиться к событиям, связанным с образованием государственного строя на русской земле. Но совпадает ли с этим вопросом содержание дальнейшей части летописного свода, следующей за вводными статьями и состоящей из погодных записей с 6360/852 года по 6618/1111-ый? Из известий, содержащихся здесь, можно до известной степени извлечь косвенный ответ 50 на вопрос заглавия, но, вместе с тем, мы встречаем здесь уже не «Повесть» в точном смысле, а летопись, или анналы (точнее свод), к которым применимо название «Повести» или «Повестей» только с большою натяжкою и содержание которых шире заглавия. |
| Нельзя ли выйти из затруднения гораздо проще и естественнее? Я полагаю, что в Повести временных лет нет неправильности в данном месте: «поях со собою 2 брата»; не правильно только всеми читается это место. Нужно читать: не «поях с собою два брата», а «поях с собою другого брата». Что такое чтение не будет в противоречии с древней орфографией, приведу параллельные места из Лаврентьевской летописи и летописца Переяславля Суздальского, составленного в начале XIII века (между 1214–1219 гг). Летопись по Лаврентьескому списку (изд. 3, 1847 г.) стр. 19. Летописей Переяславский (Москва, 1851 г.) стр. 5. «Старейший, Рюрик, седе Новгород, а другий, Синеус, на Беле-озере, а третий Изборьсте, Трувор». «и седе старшии в Ладозе Рюрик, 2 Синеус на Беле езере, 3 Трубер в Изборьсце». Разумеется, число подобных параллельных мест может быть увеличено. 2) В Киево-Печерском Патерике Поликарп дважды – в рассказах о Никите затворнике и блаженном Агапите – называет преподобного Нестора летописцем, причем в последнем случае с явным, по-видимому, указанием, что под его летописью разумеет нашу первоначальную летопись, т. е. Повесть временных лет («якоже блаженный Нестер в летописци написа о блаженных отцех дамиане, иеремии и матфеи и исаакии»; срав. Повесть временных лет под 1074 годом). Вы, глубокоуважаемый Алексей Александрови вслед за Костомаровым, полагаете, что Поликарп не имел основания называть Несторовой Повесть временных лет и что, следовательно, летописец Нестора (о котором упоминает Поликарп) – это (не дошедшая до нас, но использованная составителем Повести) Печерская летопись (доведенная, по вашему мнению, до 1110 года). Я позволю себе усомниться и в этом вашем предположении. Повесть временных лет ко времени Поликарпа должна была иметь широкое распространение и, без сомнения, находилась в Печерском монастыре (где списывание книг особенно было распространено) даже не в одном экземпляре. Повесть эта с самого начала своего составления носила название Летописца («написах книги си Летописец»). Печерское предание усвояло ее преп. Нестору, что заактировано (письменно заявлено) было именно Поликарпом и что, главным образом, и дало основание для дальнейших по данному вопросу недоразумений (т. е. и в то время ссылка понимаема была, как ссылка на Повесть временных лет, а не на предполагаемую Печерскую летопись, – отсюда – мнение о Несторе, как составителе означенной Повести). |
| Таким образом, вопрос о начальном этапе русского летописания, о составе, источниках «Повести временных лет» является весьма сложным и далеко не решенным. Несомненно, однако, то, что «Повесть временных лет» – результат большой сводческой редакторской работы, обобщивший труд нескольких поколений летописцев. Основные идеи начальной летописи. Уже в самом названии – «Се повести времянъных лет, откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду Руская земля стала есть» – содержится указание на идейно-тематическое содержание летописи. Русская земля, ее исторические судьбы, начиная с момента возникновения и кончая первым десятилетием XII в., стоят в центре внимания летописи. Высокая патриотическая идея могущества Русской земли, ее политической самостоятельности, религиозной независимости от Византии постоянно руководит летописцем, когда он вносит в свой труд «преданья старины глубокой» и подлинно исторические события недавнего прошлого. Летописные сказания необычайно злободневны, публицистичны, исполнены резкого осуждения княжеских усобиц и распрей, ослабляющих могущество Русской земли, призыва блюсти Русскую землю, не посрамить земли Русской в борьбе с внешними врагами, в первую очередь со степными кочевниками – печенегами, а затем половцами. Тема родины является определяющей, ведущей в летописи. Интересы родины диктуют летописцу ту или иную оценку поступков князя, являются мерилом его славы и величия. Живое чувство Русской земли, родины и народа сообщает русскому летописцу ту небывалую широту политического горизонта, которая несвойственна западноевропейским историческим хроникам. Вдумаемся в заглавие, данное начальной русской летописи, – «Повести времяньных лет». Ведь слово «повести» означает здесь рассказ, т. е. то, что поведано о прошлом Русской земли с целью установить, «откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити...». Если работа по составлению летописи началась в 30 – 40-е годы XI в., то ее создатели выступили не только в качестве историков-исследователей, но и в качестве первых историков-писателей. Им прежде всего нужно было добыть материал о прошедших годах, отобрать его, литературно обработать и систематизировать – «положить по ряду». |
| а) В Повести временных лет говорится об одном столпе, но переменившем три места; отсюда при сокращенном, сравнительно с Повестью, изложении (а оно очень сокращенное: не говорится не только о громе и молнии, но и о том, что столп или столпы были огненные) Поли карпу легко было допустить указанную неточность. б) Существенное отклонение в толковании причины чудесного явления столпов, без сомнения, было сознательное. Поликарпу, всемерно заботившемуся о прославлении киево-печерских угодников, желательно было связать чудесное явление в Печерской обители с фактом кончины многострадалъного Пимена, что он делает, но так как делает вопреки источника, на который сам же ссылается, то выражается очень осторожно, ставя как бы вопросительный знак. «Съвесть же Господь, – говорит он, – знамение сие показавый или сего ради блаженнаго или ино какое смотрение Божие бысть». Последние слова явственно показывают, что Поликарпу известно было и иное толкование явления, а отсюда, при указанной ссылке, на летописец (=Повесть временных лет) явственен и его источник. Разумеется, сказанным отнюдь не отрицается возможность существования летописи и Печерского монастыря. А затем я позволяю себе обратиться к вам, Алексей Александрович, как авторитету высокому, с покорнейшей просьбой выслушать следующие мои «умствования» по вопросам, имеющим отношение к нашей первоначальной летописи (Повести временных лет). А) По моему мнению, прекрасное исследование Бестужева-Рюмина (О составе русских летописей) не чуждо и существенного недостатка – односторонности. Автор исключительно сосредоточивает свое внимание на выяснении составных частей летописи (зачастую довольствуясь при этом, – что неизбежно, – приблизительной вероятностью) и совсем отказывается определить степень личного участия составителя летописи при его работе, считая это даже невозможным («степень личного участия составителя в этом труде, – т. е. Повести временных лет, – определить пока невозможно»). Но внимательное изучение нашей первоначальной летописи не оправдывает такого скептицизма. «Личное участие» составителя первоначальной летописи довольно явственно выступает в нескольких местах, в особенности тех, где он прибегает к приемам, так сказать, дипломатическим. Крупнейший из таких приемов летописи выяснится при дальнейшей беседе моей с E. Е. Голубинским . Теперь же отмечу его дипломатический прием размеров более скромных. |
|
|
