| Разделы портала «Азбука веры» Ширяев Борис Николаевич Бриллианты и булыжники: статьи о русской литературе В этом издании максимально полно собраны статьи Б.Н. Ширяева по литературе и рецензии, отображающие как художественные вкусы и политические убеждения автора, так и детальную панораму русской литературы. Ди-Пи в Италии. Записки продавца кукол Эта книга - мемуары писателя Бориса Ширяева. " Ди-Пи " происходит от DPs, Displaced Persons, " перемещенные лица " - такой камуфляжной аббревиатурой окрестили на Западе после Второй мировой войны миллионы беженцев, пытавшихся, порой безуспешно, найти там убежище от сталинских карательных органов. Люди земли Русской: статьи о русской истории В настоящем издании впервые и максимально полно собраны статьи Б.Н. Ширяева по русской истории – от становления Древней Руси до послевоенной эпохи. Писатель ставил своей целью осветить наиболее важные моменты развития нации, защищая павшую Империю от критических нападок. Неугасимая лампада " Неугасимая лампада " — вершинное творение Бориса Ширяева. Книга впервые издана в Нью-Йорке в 1954 году. Не лагерные ужасы описывает в ней соловецкий узник, не зверства начальников над заключенными — это все отодвинуто на второй план и как бы приглушено, на переднем же проявляются утешение и спасительные " жемчужины духа " , не дающие человеку потерять дарованный ему Господом... Никола Русский. Италия без Колизея (сборник) Расширенный сборник итальянских эссе самого известного писателя «второй волны» эмиграции Б.Н. Ширяева. Италия не стала для него надежным убежищем, но не могла не вдохновить чуткого, просвещенного и ироничного литератора. Особый для него интерес представляло русское церковное зарубежье. Самое популярное Библиотека св. отцов и церковных писателей Популярное: Сейчас в разделе 2421 чел. Всего просмотров 67 млн. Всего записей 2583 Подписка на рассылку поделиться: ©2024 Художественная литература к содержанию Входим... Куки не обнаружены, не ЛК Размер шрифта: A- 15 A+ Тёмная тема: Цвета Цвет фона: Цвет текста: Цвет ссылок: Цвет акцентов Цвет полей Фон подложек Заголовки: Текст: Выравнивание: Сбросить настройки |
| – Нет, Заинька, она ж и зовется так – неугасимая. Зоя улыбнулась, уже в полусне: все, к чему она сейчас прикоснулась, несло на себе печать вечности, даже вещи, руками сделанные, лампадка стеклянная, и то – неугасимая. А лампадкин неугасимый свет стал ярчеть и раздвигаться, и вот совсем уже ослепительные лучи его устремились на Зою, она даже зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела, что никаких лучей уже не видно, но они очень чувствовались, она лежала на них и качалась, как в гамаке. Они проходили, невидимые, сквозь нее, давая ощущение совсем уже необычайное, которое никакими словами человеческими не объяснить, “неизреченный” – вспомнилось батюшкино слово. Чего изрекать? Если он невидимый, то, если не видишь, что можно о нем сказать? Но, невидимый, он был видим. Как об этом сказать? Он был видим открытыми Зоиными глазами, он был везде и во всем, казалось, что вне его жизни нет. Но она была. Слева, где-то далеко, Зоя увидела кусок тьмы, который стремительно приближался и затем резко остановился. Перед Зоей стоял черный круг, а в нем своей черно-полированной жутью хохотал черноголов. Черный круг был вне света, вне неба, где царил свет, где на невидимых волнах плавала Зоя, он был под небом, в поднебесье. В хохочущей пасти черноголова царило какое-то человеческое мельтешение. И первый, кого она там разглядела, был дедушка Долой. Все сжалось в Зоиной душе, из открытых глаз упала слезинка и со звоном ударилась о невидимую световую нить. “Господи”, – прошептала Зоя. Световой луч, на который упала слезинка, задрожал, зазвенел, и слезинка со скоростью света, самой большой скоростью в мире, устремилась по нему, как по рельсам, куда-то в неведомую и невероятную даль, которая тоже была неизреченна. И Зоя увидела предел этой неизреченности. Этим пределом была бабушкина неугасимая лампада, от которой источался свет. Слезинка на луче влетела в маленькую красную точечку-огонек на фитильке, опущенном в лампадное масло, распалась на множество совсем мелких капелек, и они окропили собой икону, с которой взыскующе и милующе взирал Сам Спаситель. |
| «Я не художник и не писатель… Я умею только видеть, слышать и копить в памяти слышанное и виденное»,— так сказал о себе автор «Неугасимой лампады» Борис Николаевич Ширяев. Писатель он или нет, но созданное им произведение читают более полувека, и интерес не ослабевает: были эмигрантские издания, а с 1991 года, когда публикация этой книги стала возможной в России, вышло по меньшей мере восемь различных отечественных, причем многие — с допечаткой тиража. Не побоюсь сказать: «Неугасимая лампада» — одна из самых значительных книг в русской литературе ХХ века. И дело не только и не столько в ее несомненных литературных достоинствах (Ширяев умел создавать яркие, запоминающиеся образы: кто из читавших забудет «утешительного попа» отца Никодима или баронессу, фрейлину трех императриц!). Главное здесь — сам материал. Ширяев описывает Соловецкий концлагерь начала-середины 1920х годов, процесс становления лагерной системы — «открытой могильной ямы, в которую упоенный победою всероссийский Шигалев сбрасывал огулом действительных и возможных врагов грядущего коммунистического рабства». Как капля воды отражает океан, так Соловки того времени отражали происходившее в стране, «все основные черты тогдашней жизни Советского Союза, население которого, болезненно отрываясь от старого уклада, еще только приспособлялось к новым уродливым формам». Но причудливость эпохи проявлялась в том, что на Соловецкой каторге было возможно многое, уже невозможное на материке: в здешней библиотеке выдавались книги, запрещенные в то время в СССР (в этот список неслучайно вошел пророческий роман Достоевского «Бесы»), в самодеятельном театре шли такие спектакли, за постановку которых в Москве или Ленинграде можно было запросто угодить на те же Соловки… Сам театр, как и издававшийся заключенными журнал «Соловецкие острова»,— тоже нечто невозможное в более позднее время. (Не следует, однако, думать, что Соловки тех лет были подобием дома отдыха: каторжное население лагеря в означенный период колебалось от 15 до 25 тысяч, и за зиму от цинги, истощения, туберкулеза умирало обычно тысяч 7–8. Но с началом навигации ежегодно приходили пополнения, и к зиме норма предыдущего года неуклонно росла). |
| Когда, по окончании проповеди, передали Христу послание Авгаря, Он ответил относительно приезда отказом, потом потребовал плат, приложил к нему лицо, и на этом плате отразился лик Христа. С этим Нерукотворенным образом посланный возвратился к Авгарю, который тут же получил исцеление. Авгарь стал христианином и окружил спасительный для себя Нерукотворенный лик Спаса большим уважением. В последующее время Нерукотворенный образ помещался над городскими воротами, и пред ним теплилась неугасимая лампада. Когда возникла иконоборческая ересь, истреблявшая и оскорблявшая иконы, и иконоборческое движение доходило до Эдессы, то православные жители Эдессы, спасая святыню, решились заложить лик Христов во впадине ворот кирпичами, оставя пред ним горящую лампаду. Прошло много десятилетий, пока не было восстановлено иконопочитание, и при торжестве его был размурован образ Спасителя. Он оказался невредимым, а пред ним, чудом Господним и в знамение того, насколько угодно Богу иконопочитание, продолжала гореть зажженная так много лет тому назад лампада. Есть еще рассказ относительно другого плата с Нерукотворенным ликом Христовым. Когда Христа вели от дома Пилата на казнь к Голгофе, и Он, изнемогая, падал под бременем крестного древа, одна благочестивая женщина, Вероника, сжалившись над Ним, вынесла Ему плат для того, чтобы Он мог стереть пот и кровь, струившиеся по Его лицу. Христос прижал плат к лицу, и когда Он отдал его Веронике, на плате отразилась глава божественного Страдальца с израненным челом, со спутанными волосами и в терновом венце. Этот плат Вероника по преданию носила императору Тиверию, который поклонился ему и признал в Христе замученного Бога. Царьград, как средоточие Восточно-Римской империи, собрал к себе множество святынь и вещественных воспоминаний о жизни Христа на земле и о Богоматери. Среди них был перенесен из Эдессы в Царьград и Нерукотворенный образ Спаса. Большая часть этих святынь исчезли. Разграбив Константинополь, крестоносцы захватили с собой на корабль среди других святынь и Нерукотворенный образ Спаса. Корабль их был разбит на море и пошел ко дну. Говорят, что в Архипелаге есть место, где постоянно крутится водная воронка. По преданию, ходящему между моряками, эта воронка обозначает то место, где пошел ко дну корабль крестоносцев с мировыми святынями. |
| Такой же грудой вырванных из тела, но еще пульсировавших, кровоточивших внутренностей представляются мне Соловки 1923-27 гг. У выброшенных на эту всероссийскую свалку не было ни будущего, ни настоящего. Было только прошлое. И это безмерно мощное прошлое еще сотрясало уже обескровленные сердца. В этой беспорядочной груде валялись и туго набитые уже загнившей заглоченной пищей желудки. От них шел; удушливый смрад. Они были уже мертвы, а сердца еще жили… Однажды, глухою безлунной сентябрьской ночью я возвращался пешком с отдаленной командировки. Дорога шла лесом, и я сбился с тропинки. Пришлось идти наугад, путаясь в высоких папоротниках, спотыкаясь о бурелом и валежник. Пути не было, и я шел, уже не надеясь найти его до рассвета. Но вдруг впереди мелькнул отблеск какого-то луча. Я пошел на него, почти не веря, что это огонь в жилище человека. Он едва мерцал и порой совсем исчезал, скрытый ветвями ели… Лишь подойдя вплотную, я понял, что свет идет из крохотного оконца незаметной во тьме землянки. Я заглянул в него. Прямо передо мной горела лампада, и бледные отблески ее света падали на темный лик древней иконы. Ниже был виден ничем не покрытый аналой, а на нем раскрытая книга… Это было всё, и лишь присмотревшись, я смог различить склоненную пред аналоем фигуру стоящего на коленях монаха и рядом, на лавке, очертания раскрытого гроба. Я стоял у входа в сокровенный затвор последнего схимника Святой Нерушимой Руси. Взойти я не посмел. Можно ли было нарушить своей человеческой нуждой в приюте смиренно-торжественный покой беседы молчальника с Богом? До рассвета стоял я у окна, не в силах уйти, оторваться от бледных лучей Неугасимой лампады пред ликом Спаса… Я думал… нет… верил, знал, что пока светит это бледное пламя Неугасимой, пока озарен хоть одним ее слабым лучом скорбный лик Искупителя людского греха, жив и Дух Руси – многогрешной, заблудшейся, смрадной, кровавой… кровью омытой, крещенной ею, покаянной, прощенной и грядущей к воскресению Преображенной Китежской Руси. Я знаю, что у многих, очень многих читателей возникает вопрос: |
| Такой же грудой вырванных из тела, но еще пульсировавших, кровоточивших внутренностей представляются мне Соловки 1923–27 гг. У выброшенных на эту всероссийскую свалку не было ни будущего, ни настоящего. Было только прошлое. И это безмерно мощное прошлое еще сотрясало уже обескровленные сердца. В этой беспорядочной груде валялись и туго набитые уже загнившей заглоченной пищей желудки. От них шел; удушливый смрад. Они были уже мертвы, а сердца еще жили… Однажды, глухою безлунной сентябрьской ночью я возвращался пешком с отдаленной командировки. Дорога шла лесом, и я сбился с тропинки. Пришлось идти наугад, путаясь в высоких папоротниках, спотыкаясь о бурелом и валежник. Пути не было, и я шел, уже не надеясь найти его до рассвета. Но вдруг впереди мелькнул отблеск какого-то луча. Я пошел на него, почти не веря, что это огонь в жилище человека. Он едва мерцал и порой совсем исчезал, скрытый ветвями ели… Лишь подойдя вплотную, я понял, что свет идет из крохотного оконца незаметной во тьме землянки. Я заглянул в него. Прямо передо мной горела лампада, и бледные отблески ее света падали на темный лик древней иконы. Ниже был виден ничем не покрытый аналой, а на нем раскрытая книга… Это было всё, и лишь присмотревшись, я смог различить склоненную пред аналоем фигуру стоящего на коленях монаха и рядом, на лавке, очертания раскрытого гроба. Я стоял у входа в сокровенный затвор последнего схимника Святой Нерушимой Руси. Взойти я не посмел. Можно ли было нарушить своей человеческой нуждой в приюте смиренно-торжественный покой беседы молчальника с Богом? До рассвета стоял я у окна, не в силах уйти, оторваться от бледных лучей Неугасимой лампады пред ликом Спаса… Я думал… нет… верил, знал, что пока светит это бледное пламя Неугасимой, пока озарен хоть одним ее слабым лучом скорбный лик Искупителя людского греха, жив и Дух Руси – многогрешной, заблудшейся, смрадной, кровавой… кровью омытой, крещенной ею, покаянной, прощенной и грядущей к воскресению Преображенной Китежской Руси. Я знаю, что у многих, очень многих читателей возникает вопрос: |
| А так как для объяснения этих дел Божиих недостаточны ни ум, ни слово человека, то как эти (явления) бывают, так и те будут невзирая на то, что человек не в состоянии их объяснить. Глава VI. О том, что не все чудеса естественны, но весьма многие измышлены человеческой фантазией, а весьма многие произведены искусством демонов На это нам могут сказать: «Ничего этого нет, и ничему этому мы не верим; все, что говорится и пишется об этом, — ложь»; и прибавят к этому еще и такие соображения: «Если этому следует верить, то верьте и вы тому, о чем сообщается в книгах, будто бы было или существует некое капище Венеры, а в нем — подсвечник, а на подсвечнике — лампада, горящая под открытым небом так, что ее не тушат ни буря, ни дождь; отчего, подобно тому камню, она называется λχνος σβεστος, т. е. неугасимая лампада». Это могут сказать нам затем, чтобы поставить нас в тупик: если мы скажем, что этому не следует верить, то таким ответом ослабим свидетельства о вышеприведенных нами чудесных явлениях; а если согласимся, что верить следует, то тем самым признаем истинность языческих богов. Но мы, как я сказал уже в восемнадцатой книге настоящего сочинения, не считаем необходимым верить всему, что содержится в истории народов, коль скоро сами историки, по словам Варрона, во многом как бы намеренно и с умыслом противоречат друг другу; а верим, если хотим, только тому, что не противоречит книгам, которым, по нашему убеждению, мы должны верить. Из области чудес для убеждения неверующих в том, что будет, для нас вполне достаточно и вышеприведенного, что каждый из нас может проверить на опыте и чему нетрудно найти достоверных свидетелей. Впрочем, что касается капища Венеры и неугасимой лампады, то в этом случае для нас не только нет ни малейшего затруднения, но, напротив, открывается широкое поле. К этой неугасимой лампаде мы прибавим и многие другие чудеса, совершаемые и людьми с помощью человеческого и магического, т. е. демонского, искусства, и самими демонами; если бы мы захотели отрицать их, то стали бы в противоречие со свидетельством священных книг, которым мы веруем. |
| Такой же грудой вырванных из тела, но еще пульсировавших, кровоточивших внутренностей представляются мне Соловки 1923–1927 годов. У выброшенных на эту всероссийскую свалку, не было ни будущего, ни настоящего. Было только прошлое. И это безмерно мощное прошлое, еще сотрясало уже обескровленные сердца. В этой беспорядочной груде валялись и туго набитые, уже загнившей заглоченной пищей, желудки. От них шел удушливый смрад. Они были уже мертвы, а сердца еще жили... Однажды, глухой безлунной сентябрьской ночью, я возвращался пешком с отдаленной командировки. Дорога шла лесом, и я сбился с тропинки. Пришлось идти наугад, путаясь в высоких папоротниках, спотыкаясь о бурелом и валежник. Пути не было, и я шел, уже не надеясь найти его до рассвета. Но вдруг, впереди мелькнул отблеск какого-то луча. Я пошел на него, почти не веря, что это огонь в жилище человека. Он едва мерцал и, порой, совсем исчезал, скрытый ветвями ели... Лишь подойдя вплотную, я понял, что свет идет из крохотного оконца, незаметной во тьме, землянки. Я заглянул в него. Прямо передо мной горела лампада, и бледные отблески ее света падали на темный лик древней иконы. Ниже был виден ничем не покрытый аналой, а на нем раскрытая книга... Это было все, и, лишь присмотревшись, я смог различить склоненную пред аналоем фигуру, стоящего на коленях монаха, и рядом, на лавке, очертания раскрытого гроба. Я стоял у входа в сокровенный затвор последнего схимника святой нерушимой Руси. Взойти я не посмел. Можно ли было нарушить своей человеческой нуждой в приюте смиренно-торжественный покой беседы молчальника с Богом? До рассвета стоял я у окна, не в силах уйти, оторваться от бледных лучей неугасимой лампады пред ликом Спаса... Я думал... нет... верил, знал, что пока светит это бледное пламя неугасимой лампады, пока озарен хоть одним ее слабым лучом скорбный лик Искупителя людского греха, жив и дух Руси – многогрешной, заблудшейся, смрадной, кровавой..., кровью омытой, крещенной ею, покаянной, прощенной и грядущей к воскресению, преображенной китежской Руси. |
| Она прощается с ним, и пленник бросается в реку и плывет на противоположный берег. Внезапно он слышит позади шум волн и отдаленный стон. Выбравшись на берег, он оборачивается и не находит взглядом на оставленном берегу черкешенки. Пленник понимает, что означали этот плеск и стон. Он глядит прощальным взором на покинутый аул, на поле, где он пас стадо, и отправляется туда, где сверкают русские штыки и окликаются передовые казаки. Э. Л. Безносов Бахчисарайский фонтан Поэма (1821–1823) В своем дворце сидит грозный хан Гирей, разгневанный и печальный. Чем опечален Гирей, о чем он думает? Он не думает о войне с Русью, его не страшат козни врагов, и его жены верны ему, их стережет преданный и злой евнух. Печальный Гирей идет в обитель своих жен, где невольницы поют песнь во славу прекрасной Заремы, красы гарема. Но сама Зарема, бледная и печальная, не слушает похвал и грустит, оттого что ее разлюбил Гирей; он полюбил юную Марию, недавнюю обитательницу гарема, попавшую сюда из родной Польши, где она была украшением родительского дома и завидной невестой для многих богатых вельмож, искавших ее руки. Хлынувшие на Польшу татарские полчища разорили дом Марии-ного отца, а сама она стала невольницей Гирея. В неволе Мария вянет и находит отраду только в молитве перед иконой Пресвятой Девы, у которой горит неугасимая лампада. И даже сам Гирей щадит ее покой и не нарушает ее одиночества. Наступает сладостная крымская ночь, затихает дворец, спит гарем, но не спит лишь одна из жен Гирея. Она встает и крадучись идет мимо спящего евнуха. Вот она отворяет дверь и оказывается в комнате, где пред ликом Пречистой Девы горит лампада и царит ненарушаемая тишина. Что-то давно забытое шевельнулось в груди Заремы. Она видит спящую княжну и опускается перед ней на колени с мольбой. Проснувшаяся Мария вопрошает Зарему, зачем она оказалась здесь поздней гостьей. Зарема рассказывает ей свою печальную историю. Она не помнит, как оказалась во дворце Гирея, но наслаждалась его любовью безраздельно до тех пор, пока в гареме не появилась Мария. Зарема умоляет Марию вернуть ей сердце Гирея, его измена убьет ее. Она угрожает Марии… Излив свои признания, Зарема исчезает, оставив Марию в смущении и в мечтах о смерти, которая ей милее участи наложницы Гирея. |
| Песнь 3 Ирмос: Утверди нас в Тебе, Господи,/Древом умерщвлей грех,/и страх Твой всади в сердца нас, поющих Тя. Ирмос: Утверди нас в Тебе, Господи,/Древом умертвивший грех,/и страх Твой вложи/в сердца нас, воспевающих Тебя. Припев: Пресвятая Богородице, спаси нас. Припев: Пресвятая Богородица, спаси нас. Врагов наветы разори суетныя, Всепетая Богородице,/и не оскудей молитвами Твоими,/снабдящи нас, восхваляющих Тя. Врагов наветы суетные разрушь,/всеми воспеваемая Богородица,/и не ослабляй Твоих молитв,/всем потребным оделяя нас,/Тебя восхваляющих. Призри, Чистая, милостивным Твоим оком/и избави мя всякаго навета видимых и невидимых врагов,/ослепивши зеницы очес их. Воззри, Чистая, милостивым Твоим оком/и избавь меня от всякого навета видимых и невидимых врагов,/ослепив взоры очей их. Слава: Злое нападение врагов, яко огнь, палящее,/ищущих всегда погубити нас, Дево,/росою молитв Твоих угаси. Слава: Злое нападение врагов,/как огонь, пылающее,/всегда стремящихся нас погубить,/угаси молитв Твоих росою, Дева. И ныне: Неугасимая лампадо,/заря присносиятельная,/нощию мя скорбей одержима просвети молитвами Твоими,/рождшая Солнце славы – Христа. И ныне: Неугасимая лампада,/заря всегда сияющая,/меня, ночью скорбей объятого,/просвети молитвами Твоими,/родившая Солнце славы – Христа. Господи, помилуй, трижды. Господи, помилуй, трижды. Кондак, глас 6 Предстательство христиан непостыдное,/ходатайство ко Творцу непреложное,/не презри грешных молений гласы,/но предвари, яко Благая, на помощь нас,/верно зовущих Ти,/ускори на молитву и потщися на умоление,/предстательствующи присно, Богородице, чтущих Тя. Защита христиан надежная,/Ходатайство ко Творцу неизменное!/Молитвенных голосов грешников не презри,/но скоро приди, как Благая, на помощь нам,/с верою взывающим Тебе:/“Поспеши с заступлением и ускорь моление, Богородица,/всегда защищая чтущих Тебя!” Седален, глас 2 Моление теплое и стена необоримая,/милости источниче, мирови прибежище,/прилежно вопием Ти:/Богородице Владычице, предвари/и от бед избави нас,/Едина, вскоре предстательствующая. |
|
|
