| —612— кому предприятию, взялись за это дело, то я был бы удовлетворен уже тем, что привел к нему их внимание». Таково взаимное отношение некоторых Лейбницевских и Ньютоновских идей в сознании Канта. Как видите, в 1756 году (дата «Физической Монадологии») он еще надеялся примирить их логически, хотя несомненно и то, что уже тогда он достаточно остро воспринимал их противо-борство. Не считая себя в праве задерживать Вас обзором дальнейших моментов этой трагедии ума, где героями выступают идеи, а сценою служит сознание, обращаюсь прямо к конечному результату борьбы идей. Несовместимость их для Канта выступала на свет всё более и более ясно; всё резче и резче врезались в духовный облик Канта противоречивые линии его прирожденного и воспитанного характера. Логическая неизбежность той и другой струи делалась всё очевиднее, и, наконец, Вы видите в «Критике Чистого Разума» последний эпизод борьбы. Оба противника лежат обессиленные и замогильными голосами переговариваются о размежевании границ. Прошло 25 лет со времени написания «Монадологии». И непримиримость идей, которая в дни молодости вызывала сомнения в Философии, – была даже причиною интеллектуальных терзаний, – эта самая непримиримость оказалась теперь доводом в пользу трансцендентального идеализма. И если ранее Кант тяготел к тому, чтобы засыпать пропасть между Лейбницем и Ньютоном, то теперь все усилия его направились к углублению противоречия между ними. Если ранее Канту хотелось примирить их, то теперь он всячески старается сделать ссору окончательной. Она нужна ему в видах системы и, притом, именно в той форме, как он её излагает. Впрочем, Кант не думает делать тайны из своих видов на обостренную им же ссору Лейбница и Ньютона. Он сам напирает на то, что противоречие это – косвенное доказательство идеальной природы пространства и времени. Мало того, он даже придает ему значение experimentum crucis (– перекрестного опыта). Вот почему, в силу этих расчетов Канта на антиномии, уже загодя можно предположить, что построение антиномий отличается не только искусством, с которым они приспособлены к Критике, но и искус– |
| Существует иерархия монад, во главе которой стоят Бог-Первомонада. Все другие монады, суть «тварные монады», различающиеся отчетливостью представлений. Любая монада воспринимает всю Вселенную, степень выявленности этого скрытого восприятия разная у разных монад. Саморазвитие монады происходит непрерывно, заполняя промежутки между любыми двумя состояниями. В связи с этим и иерархия монад непрерывна. Это соответствует принципу непрерывности (principe de continuity) Лейбница: «По моему убеждению, в силу оснований метафизики все в универсуме связано таким образом, что настоящее таит в себе в зародыше будущее, и всякое настоящее состояние естественным образом объяснимо только с помощью другого состояния, ему непосредственно предшествовавшего. Отрицать это, значит допускать в мире существование пустых промежутков, hiatus " ов, отвергающих великий принцип достаточного основания, и заставляющих нас при объяснении явлений прибегать к чудесам или к чистой случайности». 1139 Монады Лейбница– самозамкнутые субстанции: «Монады вовсе не имеют окон, через которые что-либо могло бы войти туда или оттуда выйти» 1140 . Отношение между монадами – это отношение «предустановленной гармонии», данного свыше соответствия состояния любой монады состоянию всех других монад и всего мира. В учение Лейбница о монадах Н. В. Бугаев вносит оригинальные положения, связанные с аритмологией, – монады различных положения, связанные с аритмологией, – монады различных порядков и сложные монады. Порядок монады вносит разрывы в Лейбницев непрерывный процесс внутримонадных изменений (порядок монады есть тип монады, отличающий ее от монад другого типа), а диады, триады и т. д., аритмологически варьируют тип соединения монад (так, диада есть монада, составленная из других монад). В отличие от Лейбницевых взаимонепроницаемых монад, у Н. В. Бугаева монады «вступают во взаимные отношения». 1141 Во взаимных отношениях монад Н. В. Бугаев выделяет два закона: 1) монадологической косности (инерции) – «монада не может собственною деятельностью, вне отношения к другим монадам, изменить всего своего психического содержания» 1142 2) монадологической солидарности –«монады развиваются некоторыми сторонами своего бытия, только вступая в соотношения с другими монадами». |
| Насколько это было неожиданным? Сам В. В. Зеньковский указывает на преподавание в Дерпте Густава Тейхмюллера, который был последователем Лейбница и Лотце. Тейхмюллер оказал непосредственное влияние на своих учеников Е.А. Боброва и И.Ф. Озе, затем на А.А. Козлова, «а через Козлова возрождение лейбницианства широко распространилось в русской философии» 952 . He является ли это возрождение лейбницианства в России реакцией на антиперсоналистические устремления господствующих течений философии XIX в.? К таким течениям можно отнести: 1) механицизм, полагающий личность функционирующей совокупностью корпускул и растворяющий личность в этой совокупности; 2) гегельянство, полагающее личность функционирующей совокупностью понятий и растворяющее личность в этой совокупности; 3) эмпириокритицизм, полагающий личность функционирующей совокупностью ощущений, потоком ощущений и растворяющий личность в этом потоке; 4) неокантианство, пытающееся избавить учение Канта от «души в себе»; 5) теории и философии истории, громыхающие тотальностями (эпоха, нация, класс, производсгво и т. п.) и растворяющие личность в этих тотальностях; 6) эволюционизм, включающий разные вариации теорий прогресса, назойливо навязывающий личности все сомнительные результаты этого прогресса; 7) позитивизм, делающий личность лишь творцом положительного знания; 8) антропология Фейербаха, растворяющая личность в родовом человеке, «человеке вообще». Для всех этих течений в той или иной степени характерно отрицание души как автономного средоточия личности. Монадология была формой русского персонализма. Посмотрим теперь, как на базе идей монадологии трактуются некоторые важные понятня. Любовь. У Н.В. Бугаева следующим образом намечено центральное место любви в системе его монадологии: «112. Основа жизни монад чисто этическая. 113. Принцип солидарности монад есть основной принцип взаимных отношений. 114. Это начало для сложных и однородных монад называется любовь. 115. Любовь себя и других выражается в жизни в самодеятельном и свободном стремлении монад к совершенству себя и других. |
| Цитирование. Мефодий (Зинковский) , иером.; Головина И. В. Монадология Готфрида Лейбница, философский персонализм и богословие личности//Вестник Екатеринбургской духовной семинарии. 2020. 4 (32). С. 112–136. DOI: 10.24411/2224–5391–2020–10407 Сведения об авторах. Иеромонах Мефодий (Зинковский Станислав Анатольевич) – доктор богословия, кандидат технических наук, доцент кафедры теологии, Русская христианская гуманитарная академия (Россия, г. Санкт- Петербург). E-mail: rev.methody@yandex.ru Головина Илона Вячеславовна – магистр теологии, аспирант Русской христианской гуманитарной академии (Россия, г. Санкт-Петербург). E-mail: shal- don2010@gmail.com Поступила в редакцию: 10.03.2020 Принято к публикации: 05.05.2020 Введение Богословие личности непосредственно связано c понятиями «личность» (ипо стась) и «сущность» и с различением трех Ипостасей и единой Сущности в Боге. Согласно богословскому видению, человек, как и его Творец, находится в поле природно-личностной онтологии. Основными же категориями метафизики Готфрида Вильгельма Лейбница (1646–1716), выдающегося немецкого мыслителя, основателя и первого президента Берлинской Академии наук, являются синонимические понятия «субстанция» и «монада». Философ приравнивает монады к перво-атомам бытия, наделяет их духовной субстанциональностью, жизненной силой, разумностью, определенной активностью, но остается далек от богословского, святоотеческого различения ипостаси и субстанции (сущности). И в то же время он в чем-то стремится интуитивно к богословию личности, к сожалению, не достигая его, что мы покажем далее. Свою философию Г. Лейбниц развивал в эпоху Нового времени, когда открытия в разных областях науки происходили буквально одно за другим. На его творчество повлияли идеи разных мыслителей: Платона, Плотина, Аристотеля, блж. Августина , Р. Луллия, Фомы Аквинского, номиналистов, Дж. Бруно, Я. Б. ванн Гельмонта, Р. Декарта, Б. Спинозы, Т. Гоббса, А. Гейлинкса и др 1 . Обладая недюжинной способностью синтезировать, «примирять и объединять самые разные идеи» 2 , Г. Лейбниц выступал против атомистической картины мира и механицизма, был основным оппонентом Р. Декарта и картезианцев. Являясь многогранно развитой личностью, философ, тем не менее, не создал систематически изложенного философского учения. Его идеи представлены в небольших трактатах, посвященных отдельным темам и вопросам, его волновавшим, а также в многочисленных письмах, которые были изданы уже посмертно, как и большинство его трудов. Писал Лейбниц на французском, латинском и немецком языках. |
| —100— Иммануил Кант. Физическая монадология 1634 . Предварительные замечания 1635 . Тонкие философы, ревностно занимавшиеся исследованием природы, единодушно согласились, что нужно старательно —101— беречься, как бы в естественную науку не пробралось нечаянно, вследствие некоторой вольности в догадках, чего-нибудь вымышленного, и как бы что-нибудь не было понято попусту, без согласия опыта и без толкования геометрии. Ничто, конечно, не могло быть мыслимо спасительнее и полезнее для философии, чем этот совет. Но едва ли кому из смертных можно было бы выступать твёрдым шагом по прямой линии истины без того, чтобы не сходить с пути, то в ту, то в другую сторону; поэтому некоторые до того привязались к этому закону, что, в изыскании истины менее всего решаясь пускаться в море, сочли полезным никогда не путешествовать вдаль и не стали допускать ничего кроме того, что узнали непосредственно через свидетельство опыта. Верно, конечно, что таким путём мы можем изъяснить законы природы, но мы не можем изъяснить происхождения и причин законов. Ведь они [эти философы] остаются только при явлениях природы, всегда одинаково далеки от скрытого для них понимания первых причин и не более достигают когда-нибудь до науки о самой природе тел, чем те, которые бы убеждали себя, что, взбираясь на более и более высокую вершину горы, они наконец нащупают рукою небо. Таким образом метафизика, которой с удобством, по мнению многих, можно не заниматься в физических проблемах, здесь одна только является на помощь и зажигает свет. Тела ведь состоят из частей, и конечно немаловажно, чтобы было ясно указано, как составлены тела из них, и одним ли только простым сосуществованием первичных частей или же взаимным столкновением сил наполняют пространство. Но каким же способом, наконец, можно связать метафизику с геометрией в этом деле, когда грифов, запрячь вместе с конями, кажется, легче, чем трансцендентальную философию сочетать с геометрией? В то время, как первая упорно отрицает, что пространство делимо до бесконечности, вторая защищает это той же достоверностью, какой имеет привычку оберегать остальное. Первая настаивает, что пустое пространство необходимо для свободных движений, вторая его решительно изгоняет. Первая вместе с тем указывает на то, что |
| Но в тех духовных состояниях, о которых идет речь, ничто не теряет своей индивидуальности, все воспринимается как внутреннее, органически связанное друг с другом, как спаянное свободным подвигом самоотвержения, как внутренне единое, внутренне цельное, одним словом, как многоединое существо. Все – едино-сущно, и все – разно-ипостасно. Не просто данное, стихийное, фактическое единство сплачивает его, но единство, осуществляемое вечным актом, подвижное равновесие ипостасей, подобное тому, как при постоянном обмене энергией лучеиспускающими телами между ними устанавливается подвижное равновесие энергии – это неподвижное движение и движущийся покой. Любовь вечно «истощает» каждую монаду, и вечно «прославляет» ее же – выводит монаду из себя и устанавливает ее же себе, и для себя. Любовь вечно отнимает, чтобы вечно давать; вечно умерщвляет, чтобы вечно оживлять. Единство в любви есть то, что выводит каждую монаду из состояния чистой потенциальности, т. е. духовного сна, духовной пустоты и безвидной хаотичности, и что таким образом дает монаде действительность, актуальность, жизнь и бодрствование. Чисто субъективное, отъединенное и слепое Я монады для Ты другой монады истощает себя, и через это Ты, Я делается чисто объективным, т. е. доказанным. Воспринимаемое же третьей монадой, как доказывающее себя через вторую Я первой монады, в Он третьей обретает себя как доказанное, т. е. завершает процесс само доказательства и делается «для себя», получая вместе с тем свое «о себе», ибо доказанное Я, есть предметно воспринятое «для другого» этого «о себе». Из голого и пустого самотождества – «Я!», монада становится полным содержания актом, синтетически связывающим Я и Я (Я=Я), т. е. органом единого Существа». 1149 Здесь можно выделить следующие черты монадологии П. А. Флоренского: 1) категории монадологии для него не логически конструируемая система метафизической терминологии, а способ символического описания переживаемого душой 2) монадология П. А. Флоренского – не Лейбницева, ибо она преодолевает пустое эгоистическое самотождество «Я!», а бугаевского типа, ибо монада П. |
| 10. В основе метафизики Лопатина лежит то же положение, которое, как мы видели, выдвигал и Козлов, а именно, что «всякая деятельность предполагает деятеля»: «всякий акт предполагает деятеля, — говорит Лопатин, — всякая проявленная реальность подразумевает воплощающуюся в ней силу» . Это, конечно, есть основоположение монадологии или плюралистического спиритуализма, и сейчас ясно, что замечания Козлова о том, что Лопатин «отожествляет понятия бытия с причинностью» (против чего и возражает Козлов, защищающий примат бытия), основаны на недоразумении. Для Лопатина существенна неотрыв аемостъ и неотделимость «деятеля» от деятельности, бытия от его проявлений, но это не есть отожествление их. Труднейший вопрос всякой метафизики — проблема материи и духа, и здесь Лопатин, прежде всего, устанавливает онтологическую вторичность или производность всяких механических действий. «Всякая механическая связь, — пишет он , — подразумевает вещество, его законы и движения уже данными, т. е. вселенную уже существующей; всякое механическое действие есть только продолжение процесса, начатого раньше в каких–либо элементах», поэтому «движение, элементарный состав тел, их протяженность — все это должно быть дано предшествующим творческим процессом. Исконная, первоначальная причинность есть творческая; всякая иная есть вторичная и производная». К этому Лопатин присоединяет очень тщательный анализ проблемы материи; уже в 1–м томе «Положит, задач философии» он превосходно показал, что материализм есть «учение метафизическое», основанное на вере в материю. После всестороннего анализа материализма (гл. II в 1 томе), в частности атомизма , Лопатин приходит к выводу о «всецелой условности механических определений вещества» , подчеркивая, что «протяженность не первоначальное и основное, а производное и вторичное свойство вещи» . К этому присоединяется и то соображение гносеологического характера, что «мы не знаем явлений материи непосредственно. На место наивной метафизики материализма мы должны выдвинуть спиритуализм, который видит последнюю основу бытия в духовных сущностях — и можно сказать, что «сверхчувственная основа существующего есть источник не только всеобщих свойств вещей, но и всего, что в них замечается индивидуального и частного». Это и есть принцип монадологии (без учения о замкнутости в себе монад) или, иначе выражаясь система конкретного спиритуализма; в одном месте Лопатин называет эту концепцию системой «конкретного динамизма» . |
| Скажем теперь несколько слов о Н.В. Бугаеве, который развивал своеобразную систему «эволюционной монадологии», и этим мы заканчиваем характеристику русских лейбницианцев. 19. Η.В. Бугаев (1837—1902) был профессором математики в Московском университете и развивал вместе с другими русскими математиками учение о так наз. «прерывных функциях» («аритмо–логию»), «Прерывные» функции отличны от всех реальных (или чисто математических) связей, где царит непрерывность и сплошность, и это должно быть поставлено в связь с тем, что «прерывность» имеет всегда место там, где появляется «индивидуальное» бытие как таковое. «Истины анализа, — писал Бугаев, — отличаются общностью и универсальностью, а истины аритмологии носят на себе печать своеобразной индивидуальности». Бугаев защищал умеренный индетерминизм; «в мире господствует не одна достоверность, — утверждал он, —но в нем имеет силу также и вероятность». Бугаев поэтому, исходя из своих математических идей, защищал «свободу воли». Но наиболее интересные построения Бугаева касаются онтологии — в частности, учения о монадах. «Монада есть живая единица, живой элемент, — она есть самостоятельный и самодеятельный индивидуум». Существуют, по Бугаеву, монады «различных порядков», существуют «сложные монады» (в которых возникает новое единство, новая индивидуальность). В сложных монадах вырабатываются условия их совместности — и простейшей формой такого их «общежития» являются — по Бугаеву — физические законы природы. Это в высшей степени оригинальное воззрение Бугаева позволяет ему, с одной стороны, связывать явления природы и явления социальной жизни, а с другой стороны, позволяет распространять на все мировое целое моральные принципы. Мир, говорит Бугаев, не остается всегда «равным самому себе», он постоянно усовершенствуется и улучшается. Это и характеризует систему «эволюционной монадологии». К сожалению, все эти взгляды Бугаева выражены им в очень краткой форме, но, несмотря на это, заключенные в них идеи заслуживают самого серьезного внимания . ГЛАВА VIII НЕОКАНТИАНСТВО В РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ. ВВЕДЕНСКИЙ, ЛАПШИН, ЧЕЛПАНОВ, ГЕССЕН, ГУРВИЧ, ЯКОВЕНКО, СТЕПУН |
| Скажем теперь несколько слов о Н.В. Бугаеве, который развивал своеобразную систему «эволюционной монадологии», и этим мы заканчиваем характеристику русских лейбницианцев. 19. Николай Васильевич Бугаев (1837–1902) 2108 был профессором математики в Московском университете и развивал вместе с другими русскими математиками учение о так наз. «прерывных функциях» («аритмологию»), «Прерывные» функции отличны от всех реальных (или чисто математических) связей, где царит непрерывность и сплошность, и это должно быть поставлено в связь с тем, что «прерывность» имеет всегда место там, где появляется «индивидуальное» бытие как таковое. «Истины анализа, – писал Бугаев, – отличаются общностью и универсальностью, а истины аритмологии носят на себе печать своеобразной индивидуальности». Бугаев защищал умеренный индетерминизм; «в мире господствует не одна достоверность, – утверждал он, – но в нем имеет силу также и вероятность». Бугаев поэтому, исходя из своих математических идей, защищал «свободу воли». Но наиболее интересные построения Бугаева касаются онтологии – в частности, учения о монадах. «Монада есть живая единица, живой элемент, – она есть самостоятельный и самодеятельный индивидуум». Существуют, по Бугаеву, монады «различных порядков», существуют «сложные монады» (в которых возникает новое единство, новая индивидуальность). В сложных монадах вырабатываются условия их совместности – и простейшей формой такого их «общежития» являются – по Бугаеву – физические законы природы. Это в высшей степени оригинальное воззрение Бугаева позволяет ему, с одной стороны, связывать явления природы и явления социальной жизни, а с другой стороны, позволяет распространять на всё мировое целое моральные принципы. Мир, – говорит Бугаев, – не остается всегда «равным самому себе», он постоянно усовершенствуется и улучшается. Это и характеризует систему «эволюционной монадологии». К сожалению, все эти взгляды Бугаева выражены им в очень краткой форме, но, несмотря на это, заключенные в них идеи заслуживают самого серьезного внимания 2109 . ГЛАВА VIII. НЕОКАНТИАНСТВО В РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ. ВВЕДЕНСКИЙ, ЛАПШИН, ЧЕЛПАНОВ, ГЕССЕН, ГУРВИЧ, ЯКОВЕНКО, СТЕПУН |
| Аннотация Персонализм как философское направление стал известен в первой половине XIX века и развивался на протяжении XX столетия, в частности как реакция на обезличивающие тенденции философии, науки и культуры. Центральное место этого теистического философского направления занимает понятие «личность». Персонализм постулирует абсолютную реальность и ценность личности – как человеческой, так и Божественной. Однако философское понимание личности не всегда соответствует святоотеческому представлению о ней. В России персонализм именовали лейбницианством или неолейбнициан- ством, по имени основателя монадологии Готфрида Лейбница. В основу своей метафизики мыслитель ставит «субстанцию-монаду» – духовный «атом» бытия. Авторы рассматривают монадологию Г. Лейбница, серьезно повлиявшую на русский философский персонализм, и сопоставляют это учение с православным богословием личности. В работе проанализированы представления немецкого мыслителя о понятиях «монада», «душа», «дух», «Бог», «личность». Дан краткий обзор монадологии, согласно которой монады составляют универсум и находятся в определенной иерархии, соответствующей предустановленной Богом гармонии. Между собой монады различаются по степени ясности своих восприятий и представлений. На вершине иерархии стоит Высшая Монада – Бог с самой совершенной степенью восприятия. Человек есть тоже монада, а точнее «монада-дух», обладающая высокой степенью восприятия, разумом, и являющаяся образом Божества. Личность человека напрямую отождествляется с сознанием, что не соответствует богословскому представлению о несводимости личности к природе, даже утонченной, ментальной. Авторы приходят к выводу, что Г. Лейбниц, хотя и утверждает субстанциональность монады и личности, но не достигает двуединства святоотеческой богословской онтологии, оставаясь в рамках однополярной, духовно-субстанциальной онтологии. Немецкий мыслитель не утрачивает многих антропологических интуиций, но примитивизирует христианское богословие, стремясь к разработке «рационалистической религиозной доктрины»; к сожалению, он не использует великие достижения богословско-философского синтеза отцов Церкви. |
|
|
