| И тут ничего лучше «древних русов» не придумаешь. Их когда-то боялась Европа (не то что нас с вами). Советские учебники истории говорили о них только хорошее (мол, даже рабовладения у них не было). Никаких текстов с изложением своих взглядов они не оставили. Так что отрасти волосы, покрась их в блондинистый цвет, свяжи тесемкой – и неси от имени «Сварога» и «Перуна» что хочешь. Это неизвестный мир, в котором можно утвердить свои собственные законы. Мир мертвый, и потому неспособный сопротивляться завоевателю. И можно самому решать, «символом» чего будет «Даждьбог», какие жертвы надо приносить русалкам и сколько жен можно вводить в свой дом. Это и есть главная причина, по которой люди, неспособные к дисциплинированию своей мысли и своего сердца, вдруг объявляют себя «русскими язычниками». Беда в том, что своё собственное бессилие они выдают за проявление «мужественности»; свою неспособность жить в реальной России, России, чья история пронизана православием, они выдают за некое преимущество, которое у них якобы есть перед христианами. На самом же деле это обычные эмигранты. Просто кто-то уезжает из России в Израиль, а кто-то – к «кривичам». И это не такие уж и разные направления. Западные (и «прозападные») «общечеловеки» весьма приветствуют рост любого язычества. Все, что угодно – лишь бы без Христа. Тут «гражданская религия» США вполне созвучна чаяниям язычествующих русских «националистов». Различие у них лишь в аргументации. С точки зрения «общечеловеков», строящих «новый мировой порядок», православие должно быть устранено потому, что оно слишком агрессивно, слишком укоренено в прошлом и слишком сопротивляется нормам «политической корректности» . А с точки зрения неоязычников православие должно быть устранено потому, что оно слишком миролюбиво, слишком пассивно, неагрессивно и недостаточно укоренено в прошлом. «Неоязычники», клянущиеся в любви к русскому народу, на самом деле этот народ презирают. Не с народных былин и не колыбельных начали они свой путь к языческим кострищам, а с масонско-оккультной макулатуры (Блаватской, Штейнера, Рерихов и т.п.). Если бы они любили русский народ и были воспитаны на его преданиях, то они полюбили бы православие. А они, видите ли, отказывают народу в доверии. Мол, народ предал «веру дедов» и тысячу лет шел не в том направлении. Что ж, господа националисты, извольте узнать английскую (уж, простите) поговорку: «Любишь меня – люби мою собаку!». Любишь русский народ? – Так изволь полюбить и то, что этот народ полюбил всем своим сердцем. Пойми и полюби то, за что этот народ клал свои жизни. Скажите, господа «националисты», патриотично ли поступил св. князь Михаил Черниговский, отказавшись пройти через языческий «очищающий огонь» в ставке татарского хана и приняв смерть с именем Христа на устах? |
| Первая проблема таких прочтений — в том, что эти аспекты, даже выявленные корректно, мало что прибавляют к уже сложившемуся пониманию произведения. К тому же историцистские клише могут размыть нашу связь с искусством. Чтобы верно ухватить суть «Парсифаля», нужно абстрагироваться от подобных исторических мелочей, деконтекстуализировать эту вещь, вырвать ее из контекста, в котором она изначально находилась. В формальной структуре «Парсифаля» куда больше правды, допускающей его вписывание в иные исторические контексты помимо исходного. Ницше, великий критик Вагнера, первым осуществил такую деконтекстуализацию, заменив Вагнера — певца тевтонской мифологии и напыщенно-величественной героики Вагнером истеричной женственности, изящных галерей, буржуазного семейного декаданса. И Ницше в XX веке точно так же изобретали заново: из консервативно-героического протофашистского Ницше он стал французским Ницше и затем — Ницше культурологическим. Исторический анализ может убедительно показать, что колыбелью теории Ницше был его личный политический опыт. К примеру, «восстание рабов» у него — прямой отголосок Парижской коммуны. Но это не перечеркивает того факта, что «деконтекстуализированный» французский Ницше в интерпретации Делеза и Фуко более справедлив, чем Ницше исторически точный. Спор здесь не чисто прагматический. Дело не в том, что прочтение Ницше Делезом, пусть некорректное с исторической точки зрения, более продуктивно. Куда важнее другое: напряжение между базовой универсальной рамкой мышления Ницше и его конкретной исторической контекстуализацией вписано в саму систему его мысли и составляет ее своеобразие — точно так же, как напряжение между универсальной формой прав человека и их «истинным смыслом» в исторически конкретный момент их возникновения составляет их своеобразие. Стандартную марксистскую герменевтику, выявляющую конкретные искажения абстрактной универсальности, следует дополнить ее противоположностью — подлинно гегельянским ходом, обнажением универсальности того, что кажется конкретным. |
| На эти слова Веселкин ничего не ответил. Утром, на заре, он услыхал пение птиц и, вспомнив свое детство в лесах, вышел. Он хорошо знал, как чудесно поют тетерева на заре, – но того, что было на Звонкой сече, он не знал никогда. Каждая голова красивой птицы, похожая на красный цветок, склоняется перед восходящим солнцем к земле. Так и Веселкин, слушая колыбельную песню лесной пустыни, начал склоняться, и еще, бы немного, может быть, и он бы стал и замер, как все. Но взгляд его упал на одну елку среди березовой сечи, всю покрытую красными маленькими шишками, и на них летела уже золотая пыльца. Тут ему вспомнилась своя далекая елочка, когда свет великий, могучий упал на нее и по-своему она зацвела. Веселкин вдруг вскочил со хвоей лавочки и увидел, что Онисим с порога, с палкой в руке и сумкой с продовольствием за спиной, смотрит на него и, будто насквозь понимая, улыбается. – Ты думаешь, дедушка, – сказал он, – мне легче твоего расставаться с лесом? Старик еще больше улыбнулся, как будто слова Веселкина подтвердили его догадку. Онисим подошел к Веселкину, поласкал его плечо и ответил: – Тебе, дружок, много легче: ты еще молод. Но кто знает, может быть, мы с Корабельной Чащей еще и не расстанемся. Так они и разошлись своими путями: Веселкин – в село набирать рабочих, а Онисим надумал себе в эту ночь, как многие в таких трудных случаях, пойти к Калинину и просить его постоять за Корабельную Чащу. Глава сороковая Перед тем как рубить и пилить спелый сосновый бор, лесорубы на высоте своего собственного роста вырубают на каждом дереве канавки, как они называют, усы. По этим усам из дерева течет ароматный сок и с усов попадает в особый, подвязанный к дереву стаканчик. Вскоре после вырубки усов для стока густой ароматной смолы порезанные на дереве участки коры начинают краснеть, и кажется, будто из дерева не смола вытекает, а кровь. Такая подготовка леса, перед тем, как его рубить, называется подсочкой на смерть. Так было и в Корабельной Чаще, когда Веселкин добился своего и привел на Звонкую сечу десятки мальчиков для подготовки Корабельной Чащи на сруб. |
| Кто хоть раз в своей жизни слышал, ночуя на воздухе, эту колыбельную песнь, тот и спать будет так, будто и спит, и все слышит, и сам тоже поет. Так было и с Митрашей. Устроив Насте из сена и елового лапника хороший ночлег, он сел на что-то у окна. Когда прилетел токовик, он, конечно, не стал его стрелять: если не сегодня, то завтра непременно этот токовик созовет сюда множество птиц из сурадий. Солнце, небо, заря, река, синее, красное, зеленое – все по-своему принимали участие в колыбельной песне всего горизонта бесконечных сурадий. А кукушка вела свой счет времени, но не мешала и оставалась неслышной, как маятник в комнате. Это была светлая северная ночь, когда солнце не садится, а только на время затаивается, чтобы только переодеться в утренний наряд. Солнце долго щурилось, как бы не решаясь оставить даже на короткое время этот мир без себя. Даже когда оно и совсем скрылось само, на небе от него остался свидетель жизни: большое малиновое пятно. Река небу ответила таким же малиновым пятном. Небольшая заревая птичка на Самом верху высокого дерева пересвистнула нам о том, что солнце там, где она видит, переодевается и просит всех помолчать. – Прощайте! И все кукушки, и все сурадья замолчали, и от всех звуков на воде осталось только малиновое пятно, соединяющее вечер и утро. Сколько времени так прошло в молчании, с одним только малиновым пятном на реке, никто бы не мог сказать: все, наверно, немного вздремнули. И вдруг Митраша услышал с той стороны, со всех сурадий, великий, торжествующий крик журавлей: – Победа! Сорвался с оживающего солнца первый золотой луч. – Здравствуйте! – чуфыкнул токовик.. Со всех сурадий в ответ токовику чуфыкнули черныши, захлопали крылья, и, появляясь каждую минуту, все новые и новые птицы представлялись токовику и всем подпрыгивали и выговаривали по-своему одно и то же свое: – Здравствуйте! Холодней всего во всей ночи и дне бывает, когда солнце восходит, и, наверно, это бывает просто от холода; но нам кажется, будто тетерева из особого трепета птичьего перед царем природы склоняют свои головы, украшенные красным цветком до самой земли. Они не прыгают, не чуфыкают, а ту же самую вечером баюкающую песнь теперь повторяют, как почтительное приветствие солнцу. |
| Казалось бы, уж с карасями-то на Карельском острове дела были куда лучше, чего тут больше желать: кишмя кишит в пруду рыба! Но и тут старые люди вздыхали о своем лучшем времени: теперь караси в пруду будто бы остались только серебряные, а в старину жили в этом пруду караси золотые. Так при стариках и нельзя было ни о чем хорошем впереди завести речь: золотой век с золотыми карасями был назади, а впереди будет только мученье, и все кончится огненным светопреставлением, все сгорит. Теперь пришла на Карельский остров новая плененная вода и незаметно стала все вокруг переделывать, как иногда в сновидениях действительность встает, как вырезанная, а все что-то кажется и то и не то… Пленная вода незаметно обняла весь пруд, выгнала из береговых норок всех мышей и кротов и большую водяную крысу с длинным хвостом. Старая Мироновна на молитве, искоса поглядывая на преображение жизни на острове, не утерпела и, черная, старая, вышла на солнечный свет из дома и села на лавочку. Весеннее солнце своими живительными лучами угрело старуху, и она, сидя на лавочке, мало-помалу все ниже и ниже стала склонять голову. Может быть, она, склоняясь, уходила в свой век золотых карасей, а может быть, и еще дальше, в золотой век всего человечества. Дальше золотого века уходить она не могла; о тех далеких временах, когда только начинала из колыбели океана выползать на землю жизнь, в староверских книгах ничего не написано. Прошло много времени, когда старуха, вздрогнув, подняла голову. Волшебница вода за это время успела вовсе затопить и скрыть совершенно помост, где столько лет женщины стирают белье. Но самое главное было, что из берегов вышли целые полчища мышей и с водяной крысой впереди двигались прямо на старуху, и все они выходом своим как бы говорили о том, что вода была колыбелью жизни, все вышло из воды, и выходит, и будет жить, пока будет вода на земле. Но старуха, веря, что жизнь огнем кончится, перекрестилась, прошептала «Живые помощи», протянула к зверькам властную руку, приказала: – Остановись, нечистое племя! |
| Также несправедливо было отношение к бедным, а долговые законы отличались необыкновенной суровостью. В нагорной проповеди Христос увещевает не вопрошать с боязнью: что мы будем есть или во что одеваться? Это, по-видимому, указывает на то, что положение народа было тогда очень тяжело, ибо в дни благосостояния очень мало заботятся о будущем. Многие, конечно, могли впасть в бедность по собственной вине и затем как неправедный управитель, гнушаясь труда, поддерживали своей существование несправедливыми средствами. Это порицает Иисус и у бедных, несмотря на свое участие к ним. Также точно Он порицает их за преувеличенную заботу о материальных благах, указывая на то, что это менее всего подобает избранному Богом народу, который должен иметь также идеальные интересы. Он говорит о том, как трудно богатому отрешиться от служения маммоне и спасти свою душу, но не считает невозможным спасение и для них. С некоторыми зажиточными людьми он был в дружеских отношениях и заступается даже за ненавистных мытарей. Богатым, обращавшимся к нему за указанием пути к спасению, он советовал лишь соблюдать заповеди. Он нигде не говорит против частной собственности, напротив, – он ставил ее под защиту закона. Он не требовал всеобщего уравнения имущества. Даже тогда, – говорил Он, – когда мир переустроится по слову Божию, все-таки будут богатые и бедные. Наконец, по учению Иисуса, земные богатства рядом с удовлетворением собственных насущных потребностей и нужды бедных должны служить также на пользу церкви и государства. Он признавал справедливым вносить подать на храм и платить дань кесарю. 5. Сам спаситель большую часть своей земной жизни прожил как бедняк, но отнюдь не как совершенно неимущий. Бедность побудила Его мать искать приют в пещере для скота, и колыбелью Ее младенца были ясли. В храм была принесена за Него Его матерью лепта, установленная для бедных. Однако Иосиф и Мария личным трудом добывали себе необходимое пропитание, и сам Иисус не пренебрегал обыденной работой. Его называют не только сыном плотника, но и плотником в прямом смысле слова. |
| БЛАГОСЛОВЕННЫЙ, САМЫЙ ВЕЛИКИЙ ЛЕКАРЬ Коран утверждает что Христос исцелял слепых без хирургического вмешательства или лекарства. Он исцелял их силой Своего слова. Его слово доказало, что имело и имеет исцеляющую силу – как раньше, так и теперь. В Коране Христос сказал: «И сделал меня благословенным, где бы я ни был» (Мариам 19:32) Он является истинным источником благословений для всех людей, во все времена (Семейство Имрана 3:49; Трапеза 5:110). Сын Мариам не боялся тех, кто был поражен проказой, но касался их больной кожи и исцелял их Своим очищающим Словом. Христос – самый великий Лекарь всех времен. Он любил бедных и принимал больных. Он вселял в них надежду и веру. Он исцелял всякого больного, которого приводили к Нему. ОН ВОСКРЕШАЛ МЕРТВЫХ Одно из величайших чудес Христа было то, что Он воскрешал мертвых; это подтверждается и в Коране, и в Евангелии. Он воскресил девочку, мальчика и мужчину Кто может воскрешать мертвых, кроме самого Бога! Это чрезвычайной важности, исполненный глубинного смысла, неопровержимый факт подтверждается несколькими аятами Корана – Христос воскрешал мертвых неоднократно! (Семейство Имрана 3:49; Трапеза 5:110) Некоторые неосведомленные критики говорят что Сын Мариам не был способен творить чудеса Сам по Себе, но это Бог давал Ему силу через Духа Святого, помогая Ему совершать разные чудеса. Они основывают свои утверждения на следующих стихах из Корана: «Мы даровали Исе, сыну Мариам, ясные знамения и подтвердили Его Духом Святым». «Вот – посланники! одним мы дали преимущество перед другими. Из них были такие, с которыми говорил Аллах и вознес некоторых из них степенями. И Мы даровали Исе, Сыну Мариам, ясные знамения и подкрепили Его Духом Святым». (Корова 2:253) «Вот скажет Аллах: «О, Иса, сын Мариам! Вспомни милость Мою Тебе и Твоей родительнице как Я подкрепил Тебя Духом Святым. Ты говорил людьми в колыбели, и взрослым. И вот Я научил Тебя Писанию, мудрости, Торе, Евангелию, и вот ты из глины подобие птиц с Моего дозволения и дул на них, и становились они птицами с Моего дозволения, и Ты изводил мертвых с Моего дозволения; и сказали те, которые не веровали из них: «Это – только очевидное колдовство!» |
| Цель моей статьи состоит в том, чтобы сделать несколько предварительных замечаний относительно понимания соборности на Востоке, а также о том, что могло бы и должно было бы произойти на истинно объединительном соборе. I. Флopehцuя: осуществившиеся надежды Византии. Когда византийцы говорили «вселенский», то в слово это вкладывалось чисто византийское воззрение на христианское сообщество. «Имперский» оттенок значения историки подчеркивали тут не раз. И действительно, в качестве подтверждающего примера достаточно привести текст хронографа XI века Кедреноса. Соборы, пишет он, «названы вселенскими, потому что епископы всей империи ромеев созывались повелением императора, и на каждом из них… бывали рассуждения о вере и подача голосов, т. е. провозглашались догматы веры». Подразумевается, что поместные церкви, возглавляемые епископами, объединены общей верой, выраженной соборами, но также и то, что consensus достигается в пределах «ойкумены» — «мира», который со времен Константина официально стал христианским и внутри которого символом и воплощением социального и религиозного единства был император. Как известно, эта система часто описывалась (и осуждалась) под именем «цезарепапизма»; однако, вряд ли она заслуживает такого названия. Византийское христианство прочно хранило память об императорах, злоупотребивших своей властью (их называли «узурпаторами», turannoi) — Констанций I, Валент, Констанций II, Константин V Копроним и др., — и о соборах, которые теперь мы назвали бы лжесоборами. Таким образом ни на императора, ни на соборы как таковые (per se) автоматически полагаться было нельзя. Другой существенной чертой византийского взгляда на мир была неколебимость представлений о традиционных границах империи. Никогда — даже в XIV и XV веке — византийцев не покидала мысль, что в состав империи входят и Восток, и Запад, что ей принадлежит Испания, как и Сирия, и что «древний Рим» каким–то образом остается исторической колыбелью империи и ее символическим центром, несмотря на перенесение столицы в Константинополь. |
| Речь г. Скриба Мм. гг. Когда Генуэзская республика, как вам известно, дерзнула сопротивляться Людовику XIV, тогда дож ее принужден был явиться в Версаль, чтоб испросить прощение у великого короля. В то время, как удивлялся он версальским садам, где каждый шаг представляет победу искусства над природою, их шумным водопадам, апельсинным рощам и висячим террасам, его спросили: что находит он всего необыкновеннее в Версале? Дож отвечал: «Мое присутствие!» Так и я, мм. гг., видя вокруг себя все знаменитости Франции, окруженный славными воспоминаниями литературного величия, я должен бы удивляться всего более моему здесь присутствию, если б только одна мысль не успокоивала и не ободряла меня: Академия, эта представительная палата литературы, желала, чтобы все роды произведений, получившие право гражданства по силе Буаловой хартии и законов вкуса, имели в недрах ее своих уполномоченных, ею утверждаемых: подобно нашим законодательным собраниям, где избранный небольшою деревнею сидит рядом с депутатом большого города, она предоставила мне вход в свое собрание и возвысила тем незначительный род сочинения, которого я представитель; я бы гордился этим позволением, если б автор водевилей имел право гордиться. Да, мм. гг., я не ошибаюсь в истинной причине моего сюда назначения! Если довольно долго испытывал я свои силы на второстепенной сцене и старался изобразить Талию в миниатюре, если иногда на театре, более возвышенном, я старался начертать несколько картин большего размера, такие усилия не дают еще мне права почитать себя здесь одним из представителей комедии. Вы же, мм. гг., и не нуждаетесь в новых: вы имеете блистательных авторов «Домашнего тирана», «Адвоката», «Двух зятей», «Школы стариков»; вам хотелось только, чтобы кресла Ложона не оставались надолго праздными! В его имени вы дали Песни грамоту на дворянство; вы захотели передать ее мне, и я только этому обстоятельству обязан честью занимать место между вами. Может быть, этот род сочинения, по-видимому столь незначительный, которого название странно слышать под классическими сводами этой залы, может быть, он достоин вашего внимания, и мне должно было бы по всей справедливости, или по крайней мере из благодарности к своему протектору, защищать его; мне бы должно рассказать вам историю водевиля (Vat de vire) от его колыбели до наших дней; но обязанность более важная и торжественная занимает мои мысли и останавливает на устах веселые напевы. |
| Если представить себе брак как здание, воздвигнутое на фундаменте из взаимной любви и покрытое благословением церкви и покровительством законов, здание, в созидании коего участвовали все без исключения элементы духовного и физического мира брачащихся: и невольное влечение и вольная мысль, и слепой инстинкт и разъедающая критика, и подъем духа и возбуждение плоти, и теплое очарование и холодный расчет, и азарт игрока и технический житейский опыт, словом, - все, что составляет индивидуальность в человеке, его актив, пассив и баланс, - то развод в такого рода браке (а всякий другой брак есть лишь сделка или недоразумение) можно уподобить трещине по всему зданию, от материка и до конька крыши. Трещины, ведь, бывают разные: сверху, снизу, поверхностные, сквозные. Архитектурное искусство их выправляет довольно гладко. Но бывают трещины, коих никакое искусство заделать не может иначе, как разрушив здание и построив его вновь. Такие трещины случаются от оседания почвы или от ошибочных проектов здания, от несоблюдения основных законов техники. Те шероховатости в браке, которыми испещрены наши семьи измены, несходство характеров, случайные болезни и проч.), мне представляются трещинами односторонними, местными, не нарушающими равновесия всего здания, а потому и устранимыми с помощью разных стяжек, заплаток и заделок. Наиболее крепкая и чаще всего употребляемая в общежитии из стяжек, налагаемых на трещины брака, - колыбель. Эта стяжка из крепчайшей стали, и она почти всегда стягивает и даже сращивает бегущие по брачному зданию частичные трещины. Но что же может эта стяжка, когда трещина бежит от фундамента к крыше, когда нарушена связь между главнейшими из элементов, участвовавших в союзе, - между инстинктом плоти и влечением духа? Ведь эти элементы в браке соответствуют тем законам техники, без которых и изба не строится. Нарушьте закон Ньютона, и весь мир рушится. Нарушьте между брачащимися закон взаимного влечения (а он гораздо сложнее, чем закон тяготения) и вот уже трещина, каждую секунду расширяющаяся и удаляющая брачащих друг от друга с большей интенсивностью и быстротой, чем когда они соединялись. |
|
|
